— Ведь рано еще, только шесть утра. С ума сошли?
Но они говорили только по-русски.
Прошло четыре часа. После долгих телефонных переговоров с Гейдельбергом и бесед с подоспевшими пфорцгеймскими коллегами они наконец все уладили. Лейдига обследовали и нашли лишь небольшой кровоподтек на шее. Молодой комиссар по-прежнему оставался на удивление спокойным. К ним обратился местный полицейский:
— Пока вы не уехали, хочу вам сообщить, что до февраля сорок пятого это был удивительно красивый город.
— Верится с трудом, — бестактно брякнул Хафнер.
— Тут совсем неплохо, — включился в разговор второй коллега. — У нас есть театр, концертный зал и тому подобное.
Тойер уже обратил на это внимание: жители Пфорцгейма без конца подыскивали оправдания своему унылому городу. Еще раньше кто-то сообщил, что местный футбольный клуб прямо-таки создан для Второй федеральной лиги, что Пфорцгейм хоть и не настоящий университетский город, но в нем все-таки есть две высшие технические школы, что гимназия специализируется на древних языках и носит имя Иоганна Ройхлина, который родился в этом городе и среди специалистов прославился на весь мир. Наконец, их спросили, знают ли они про художника Йорга Ратгеба. Нет? Жаль — он был четвертован в Пфорцгейме.
Еще одна особенность этого города бросилась в глаза гейдельбергским сыщикам: местные жители расслаблялись, ведя унылые беседы, при этом потребляли немыслимое количество черного кофе вкупе с лаугенбрецелями и спорили о качестве выпечки у разных пекарей. Слова «пить кофе» на грубом местном диалекте звучали как «сосать кофе»; Хафнера это рассмешило больше всех.
Командир оперативной группы словно угадал мысли Тойера:
— Не желаете ли еще кофе перед отъездом? Ведь вы работали всю ночь! Мы можем принести вам брецелей. — Он показал рукой на супермаркет, плоскую бетонную коробку, где, судя по покупателям, продавались в основном русские продукты.
— Что ж, можно, — ответил Тойер. — Круассаны там есть?
Они мирно сидели на двух каменных теннисных столах перед футбольной площадкой; утреннее солнце набирало силу. Из коричневого куба теперь лился Моцарт. Четверо гейдельбержцев ели сладкие булочки, а трое местных полицейских жевали свои брецели. Большой кофейник с кофе принес благодарный кузен Голлера. Хафнер наслаждался шампанским «Пикколо».
— Ландшафт тут уникальный, — сказал командир оперативной группы Штайб (они уже познакомились).
— Три реки, — пропищал обермейстер Бишофф. — Самые хитрые едут в деревни; дома там можно купить по бросовым ценам, совсем как на чешской границе, и…
— Ладно вам оправдываться, — перебил его Штерн. — Мы ничего не имеем против вашего города!
Третий полицейский, говоривший на ярко выраженном местном диалекте (при этом, словно в насмешку, его фамилия была Никитопулос), отмахнулся:
— Ах, бросьте. Никому наш город не нравится. А мы его любим.
— Здесь ведь начинается Шварцвальд? — вежливо спросил Тойер. Его тут же засыпали кучей подробностей об этом чуде света. Гаупткомиссар подумал о Фабри.
— А название, — закончил наконец Штайб, — происходит от латинского «портус» — порт, гавань. Я еще в школе учил, что оно родственно слову «порта» — дверь, то есть дверь в Шварцвальд.
— Городу почти две тысячи лет, — несколько агрессивно подытожил Никитопулос. — Он построен задолго до того, как вы собрались под началом вашего курфюрста.
— Так-так, — дерзко возразил Хафнер. — Я и не знал, что римляне уже знали настольный теннис! — Он усмехнулся и похлопал по своему сиденью. Из жилого куба теперь неслись жизнерадостные звуки дикси. Штайб кивнул головой в ту сторону:
— Там живет любитель музыки, пенсионер, раньше служил в церкви. А в остальном тут наверху одни лишь переселенцы. По всей России у людей найдутся родственники в Пфорцгейме.
— Наш город-побратим — Герника, — похвастался обермейстер Бишофф.
Тойер решил, что пора ехать.
Лейдиг молчал почти всю обратную дорогу. Иногда он подносил руку к шее и ощупывал след от струны, постепенно наливавшийся лиловым.
— Я уж думал, он меня придушит, — пробормотал он, когда они подъезжали к Вальдорфскому кресту. Тогда впервые в истории Хафнер обнял за плечи своего вечного противника и молча предложил ему «Ревал».
— Вы ведь знаете, дома я курю лишь тайком, — произнес Лейдиг между двумя глубокими затяжками. — Теперь все изменится. Я вот думал пару часов назад: сейчас я умру, просто так умру, Симон Лейдиг, 24 ноября 1967 — 1 июня 2002. А ведь у меня нет даже собственного адреса. — Тут он зарыдал. Коллеги робко молчали.
Только в управлении они узнали от него, что, собственно, произошло. Как и было условлено, Лейдиг ждал группу на Шисторштрассе. В это время Голлер шел по Плёку домой и увидел его. Вероятно, в округе все знали, что он полицейский, — мать во всеуслышание сетовала на это каждый день, делая покупки. Так вот, Голлер спокойно подошел к нему и спросил без обиняков, не его ли он тут поджидает. Лейдиг, полагая, что таким образом ему удастся запугать вероятного преступника или даже подтолкнуть его к признанию — ведь сам вопрос Голлера уже говорил о многом, — ответил утвердительно. В следующую секунду в руках у Голлера оказалась струна, и он накинул ее на Лейдига. С удавкой на шее Лейдигу пришлось дойти до автомобиля Голлера, стоявшего на Паркгассе возле музыкальной школы. Тогда он и решил упоминать лишь об одном коллеге, который вот-вот подъедет, чтобы потом большая группа стала для преступника неожиданностью.
Закончив свой рассказ, он кратко и холодно поговорил по телефону с матерью, после чего попросил разрешения уйти. Если он понадобится, то его следует искать в пансионе Штейгера на Блюменштрассе. Еще он спросил, не одолжат ли ему коллеги монеты, которые годятся для табачного автомата. Но у Тойера и Штерна таких не нашлось, а Хафнер извинился и сказал, что шесть евро нужны ему самому.
Затем Тойер поведал об утреннем переполохе спешно прибывшему Зельтманну.
— Не побоюсь сказать — вы все сделали хорошо, господин коллега! — В подтверждение своих слов Зельтманн энергично кивнул.
В кабинет вернулся Штерн.
— Вот как это было, — сообщил он со вздохом. — После очередной супружеской сцены из-за потери сбережений Голлеры мирно смотрели «Про-7». Жена клевала носом, началась реклама, и тут в башке у мужа что-то переклинило. Он поднялся наверх и убил Брехта. Потом вернулся домой, вымыл руки и продолжал смотреть передачу. Мы живем в интересном мире, господа!
— Где Голлер нашел струну от рояля? На мой взгляд, не очень-то он похож на пианиста, хотя теперь судить по внешности и делать какие-то выводы вообще не приходится.
— Дорогой Тойер, с таким пессимизмом мы далеко не продвинемся. Я…
Штерн перебил начальника:
— Он купил ее днем раньше, просто на всякий случай. В Казахстане он всегда так душил бродячих кошек.
Гаупткомиссар поморщился, преодолевая отвращение:
— Ну, конечно, пусть кошки помучаются, чтобы не гадили в саду… Ах, что за люди… иногда мне так и…
— Между прочим, господин Тойер, я могу повысить вам настроение. — Зельтманн кокетливо поиграл очками-половинками. — Господин Момзен, который независимо от того, что я вам сейчас сообщу, работал превосходно, теперь заболел. Он и в самом деле заразился ветряной оспой. Дело снова перешло к фрау Ильдирим, и — ах да, это ведь тоже важно — приемная дочь нашего прокурора утверждает, что вчера видела Плазму в центре города и он пытался отдать ей какую-то записку… Ввиду нашего тотального контроля над ситуацией в городе мне это представляется плодом детской фантазии…
Поначалу Тойер и впрямь невероятно обрадовался, но тут же снова взорвался:
— Что? Какие еще фантазии?
— Бедняжка совершенно растеряна. Все это время фрау Ильдирим пыталась до вас дозвониться. Но ваш мобильный телефон был, как вы понимаете, постоянно занят. Вот так.
— Мне надо отдохнуть. — Могучий сыщик выговорил это, словно робот. — Потом я снова окунусь в работу с головой. Но сейчас прошу дать мне передышку. Практически я прошу об отдыхе в завтрашний воскресный день.
Зельтманн великодушно разрешил:
— Конечно-конечно, отдохните, господин Тойер. Я тоже хочу на денек отвлечься от дел! Приходите на службу послезавтра. Действительно, много чего произошло за последние сутки. Господину Лейдигу, безусловно, также нужно оправиться от шока.
— Да и Хафнер должен дождаться результатов расследования, ведь при задержании преступника он применил оружие. Это всегда длится целую вечность, даже если дело яснее ясного, — добавил Штерн. — Так что группу буду представлять я один.
— Сейчас вы тоже ступайте, Штерн! — Казалось, Зельтманн пребывал в загадочной эйфории. — Поиском Плазмы в ближайшие два дня займется Мецнер, и уж тогда выяснится со всей определенностью, видела его девочка или не видела.
У Тойера уже не осталось сил, чтобы возражать.
Вернувшись домой, он долго стоял под душем, потом позвонил Ильдирим.
На него обрушился настоящий словесный потоп. Он даже не мог разобрать, когда речь шла о следствии, когда о каких-то разногласиях, а когда об их сексуальном общении — так все темы переходили одна в другую.
— Я хочу денек отдохнуть, — перебил он ее, хотя и не с первой попытки. — На службу выйду послезавтра, в понедельник. Я уезжаю. — Лишь сказав об этом, он и в самом деле решил уехать.
— Как? Уезжаешь? Я боюсь…
— Я не думаю, что Плазма хоть мало-мальски опасен.
— Я боюсь, что потеряю Бабетту! Ты мне нужен!
Тойер не знал, что и сказать.
— Тебе наплевать на это, да? Трахаться со мной — это пожалуйста, а вот как помочь — уже неинтересно.
— Перестань на меня наскакивать! — закричал комиссар. — У меня и так нервы на пределе. Я больше ничего ни от кого не хочу слышать.
Ильдирим тоже разозлилась:
— Тогда поцелуй меня в зад! Жопа! Жирный клоп!
Она положила трубку.
14
Зима. Она плакала, какой-то клиент сделал ей больно.
— Я ненавижу мужиков. Ненавижу их похоть, их настырные хрены, подлость. Любой из этих мелких муравьев сразу же пытается меня унизить. Я чувствую себя куском дерьма, и они наслаждаются этим. Уже год я ищу себе достойное место под солнцем и не нахожу… — Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть непрошеную улыбку; это случалось все чаще и чагце. Зато ему превосходно удавался поучительный, прямо-таки пасторский тон:
— Твое место среди козлищ. Твое место только тогда станет достойным, когда ты пробудишь в себе богиню…
— Такое иногда случается при общем массаже, — рыдала она. — Ты ведь не можешь делать массаж…
— Есть и другая возможность. Мы должны принести в жертву трех козлищ, и когда третий фетиш укажет на центр треугольника и круга, ты познаешь в полнолуние преображение во внутреннюю божественность…
— Так говорят и сатанисты, я читала в Интернете… — В общем, она отказалась не сразу. — Я не знаю, Сатана…
— Что дал тебе Бог?
— Ясное дело — п…у для е…ли.
Тойер уезжал из Гейдельберга в расстроенных чувствах. Он вел свой старенький «опель» так же неловко, как и до своего водительского возрождения, произошедшего за последний год. Правда, теперь он это сознавал и не хотел, чтобы его, старого чурбана, долбанул грузовик, поэтому жал на газ. Он был Тойером, а жизнь была словно выпускной бал, где слишком мало девушек, словно бал, затянувшийся до бесконечности. Погода стояла прекрасная, теплая, ясная — и что с того?
Фабри, по-видимому, почти не удивился его звонку:
— Конечно, приезжай, у меня всегда есть время. Тем более для тебя.
Фабри, которого Тойер так любил и про которого постоянно забывал. Одновременно и близкий друг, и загадочная и далекая личность. Десять лет назад он по доброй воле ушел из полиции. Они познакомились еще в младших классах школы. Тойер выручал неуклюжего мальчишку, когда дети дразнили его за алеманнский диалект. Зато Фабри в благодарность давал ему списывать математику и немецкий. В годы учебы в гимназии они потеряли друг друга из вида, а потом снова встретились в полиции. Тойер и там выделялся физической подготовкой, а Фабри сумел обрести необходимую для работы в полиции спортивную форму лишь после долгих тренировок, но в вопросах теории он помогал нервному и неуравновешенному Тойеру.
Сегодня угрюмый гейдельбержец был вынужден мужественно признать, что, пожалуй, выдающийся интеллект Фабри всегда создавал между ними дистанцию, несмотря на обоюдную симпатию и общие детские воспоминания. Они ели, пили, отпускали пошлые шутки. С годами оба прибавили в весе, только Фабри вдвое больше, чем Тойер. Во время их последней встречи он сетовал на свою тучность. Но что ему теперь оставалось делать? Лишь есть и пить в полученном по наследству доме в Шварцвальде. Как звали Фабри по имени? Тойер запамятовал. В прошлом году он получил от него почтовую открытку, но подписана она была лишь буквой «Ф». Правда, номер телефона оставался прежним, адрес тоже, голос звучал, как всегда, устало и хрипло. Пожалуй, Тойер больше всего любил этот умный, рассудительный голос. Он всегда напоминал гаупткомиссару, что тот не одинок в этом мире.
До Карлсруэ сыщик доехал спокойно; хотя третья полоса еще ремонтировалась, все шло нормально. Но южней, между Баден-Баденом и Оффенбургом, начались пробки. В конце пути, на серпантинах, ведущих в гору, к дому Фабри, комиссар благодарил судьбу за то, что ему пришлось висеть на хвосте у тащившихся фур. Так меньше бросалось в глаза, что на душе у него кошки скребут.
Мрачные хвойные леса подавляли, причудливые дома казались игрушечными и нелепыми, но от того, что прежде не нравилось сыщику в Шварцвальде, когда он добрался до конечной цели своей поездки, осталось лишь воспоминание. Фабри жил в Сент-Георгсхёфене, некогда богатом городке, расположенном к северу от Виллинген-Швеннингена. Обрывистый горный ландшафт переходил там в равнину, и это никак не украшало пейзаж, более того, изгоняло из него всякую искру курпфальцской романтики.
Хотя гаупткомиссар давно не видел Фабри, местность он помнил хорошо. Пока немецкие педанты не проиграли Японии войну технологий, в этом городке собирали высококлассные проигрыватели, а одна фирма изготовляла недорогие кварцевые часы для широкого потребителя; выпускались и многие другие товары, на которые был большой спрос. Теперь весь город на глазах приходил в упадок. Так же явственно, безропотно и тоскливо, как и его жители. Тойер почувствовал голод. Он хотел перекусить перед встречей с Фабри, чтобы сразу не набрасываться на еду, и остановился в центре городка.
Именно там власти Сент-Георгсхёфена, ни с того ни с сего пораженные слепотой, в семидесятые годы соорудили уродливую бетонную каракатицу. Ее легко можно было принять за индийский приют для прокаженных или Долину смерти в Техасе. Она вытеснила старинные живописные дома из песчаника под черепичной крышей, которыми прежде был застроен центр города, когда это был еще центр, а не бетонная уродина, окруженная и обезображенная жилыми коробками, выкрашенными в навозный цвет или облицованными плиткой из этернита.
В довершение всего многофункциональный бункер переходил в серые полуэтажи; к стенам вели нехоженые тропы, коварные, неудобные ступеньки уворачивались из-под ног. Пожалуй, Тойер притормозил здесь только для того, чтобы основательно разозлиться, и это сработало. К нему вернулась способность радоваться жизни. Хотя бы отчасти.
Он стремительно вошел в булочную-пекарню. «Открыто по воскресеньям», — сулила корявая надпись на ромбовидном лоскуте бумаги в витрине. Булочная делила кубистский угловой нарост с обанкротившимся, судя по вывеске, бюро путешествий. Очередное свидетельство полного упадка порадовало Тойера.
— У вас есть хоть какие-то бутерброды? — резко спросил он, не поздоровавшись. Продавщица, понурая особа лет шестидесяти, равнодушно посмотрела на него.
— Най, — ответила она.
— Это означает «нет»? — спросил озадаченный сыщик.
— Йо, — ответила старушка.
— Так чего нет — бутербродов с сыром? Или с колбасой? Или с салом? Круассанов? Брецелей? Слоеных пирожков с сыром?
— Най, — повторила продавщица и пальцем не пошевелила. Тойеру показалось, что он обращается к кукле. — Ничего нет. Почти ничего. Сегодня ведь воскресенье.
Сыщик поглядел на унылый ассортимент из серого хлеба и нескольких черствых пирожков.
— До свидания, — сказал он. — Дерьмовая пекарня. В дерьмовом доме.
— До свидания, — прозвучало из-за прилавка. Все еще голодный, но заметно взбодрившийся, он поехал вниз, к дому Фабри, примостившемуся под горой Рёслесберг, прямо туда, где темные, нагоняющие тоску елки смотрели на долину и приветствовали путников.
Старший гаупткомиссар, пока ставил машину, впервые задался вопросом: что будет, если между ним и Фабри не проскочит искр? Все-таки это возможно, вполне возможно. После стольких-то лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но они говорили только по-русски.
Прошло четыре часа. После долгих телефонных переговоров с Гейдельбергом и бесед с подоспевшими пфорцгеймскими коллегами они наконец все уладили. Лейдига обследовали и нашли лишь небольшой кровоподтек на шее. Молодой комиссар по-прежнему оставался на удивление спокойным. К ним обратился местный полицейский:
— Пока вы не уехали, хочу вам сообщить, что до февраля сорок пятого это был удивительно красивый город.
— Верится с трудом, — бестактно брякнул Хафнер.
— Тут совсем неплохо, — включился в разговор второй коллега. — У нас есть театр, концертный зал и тому подобное.
Тойер уже обратил на это внимание: жители Пфорцгейма без конца подыскивали оправдания своему унылому городу. Еще раньше кто-то сообщил, что местный футбольный клуб прямо-таки создан для Второй федеральной лиги, что Пфорцгейм хоть и не настоящий университетский город, но в нем все-таки есть две высшие технические школы, что гимназия специализируется на древних языках и носит имя Иоганна Ройхлина, который родился в этом городе и среди специалистов прославился на весь мир. Наконец, их спросили, знают ли они про художника Йорга Ратгеба. Нет? Жаль — он был четвертован в Пфорцгейме.
Еще одна особенность этого города бросилась в глаза гейдельбергским сыщикам: местные жители расслаблялись, ведя унылые беседы, при этом потребляли немыслимое количество черного кофе вкупе с лаугенбрецелями и спорили о качестве выпечки у разных пекарей. Слова «пить кофе» на грубом местном диалекте звучали как «сосать кофе»; Хафнера это рассмешило больше всех.
Командир оперативной группы словно угадал мысли Тойера:
— Не желаете ли еще кофе перед отъездом? Ведь вы работали всю ночь! Мы можем принести вам брецелей. — Он показал рукой на супермаркет, плоскую бетонную коробку, где, судя по покупателям, продавались в основном русские продукты.
— Что ж, можно, — ответил Тойер. — Круассаны там есть?
Они мирно сидели на двух каменных теннисных столах перед футбольной площадкой; утреннее солнце набирало силу. Из коричневого куба теперь лился Моцарт. Четверо гейдельбержцев ели сладкие булочки, а трое местных полицейских жевали свои брецели. Большой кофейник с кофе принес благодарный кузен Голлера. Хафнер наслаждался шампанским «Пикколо».
— Ландшафт тут уникальный, — сказал командир оперативной группы Штайб (они уже познакомились).
— Три реки, — пропищал обермейстер Бишофф. — Самые хитрые едут в деревни; дома там можно купить по бросовым ценам, совсем как на чешской границе, и…
— Ладно вам оправдываться, — перебил его Штерн. — Мы ничего не имеем против вашего города!
Третий полицейский, говоривший на ярко выраженном местном диалекте (при этом, словно в насмешку, его фамилия была Никитопулос), отмахнулся:
— Ах, бросьте. Никому наш город не нравится. А мы его любим.
— Здесь ведь начинается Шварцвальд? — вежливо спросил Тойер. Его тут же засыпали кучей подробностей об этом чуде света. Гаупткомиссар подумал о Фабри.
— А название, — закончил наконец Штайб, — происходит от латинского «портус» — порт, гавань. Я еще в школе учил, что оно родственно слову «порта» — дверь, то есть дверь в Шварцвальд.
— Городу почти две тысячи лет, — несколько агрессивно подытожил Никитопулос. — Он построен задолго до того, как вы собрались под началом вашего курфюрста.
— Так-так, — дерзко возразил Хафнер. — Я и не знал, что римляне уже знали настольный теннис! — Он усмехнулся и похлопал по своему сиденью. Из жилого куба теперь неслись жизнерадостные звуки дикси. Штайб кивнул головой в ту сторону:
— Там живет любитель музыки, пенсионер, раньше служил в церкви. А в остальном тут наверху одни лишь переселенцы. По всей России у людей найдутся родственники в Пфорцгейме.
— Наш город-побратим — Герника, — похвастался обермейстер Бишофф.
Тойер решил, что пора ехать.
Лейдиг молчал почти всю обратную дорогу. Иногда он подносил руку к шее и ощупывал след от струны, постепенно наливавшийся лиловым.
— Я уж думал, он меня придушит, — пробормотал он, когда они подъезжали к Вальдорфскому кресту. Тогда впервые в истории Хафнер обнял за плечи своего вечного противника и молча предложил ему «Ревал».
— Вы ведь знаете, дома я курю лишь тайком, — произнес Лейдиг между двумя глубокими затяжками. — Теперь все изменится. Я вот думал пару часов назад: сейчас я умру, просто так умру, Симон Лейдиг, 24 ноября 1967 — 1 июня 2002. А ведь у меня нет даже собственного адреса. — Тут он зарыдал. Коллеги робко молчали.
Только в управлении они узнали от него, что, собственно, произошло. Как и было условлено, Лейдиг ждал группу на Шисторштрассе. В это время Голлер шел по Плёку домой и увидел его. Вероятно, в округе все знали, что он полицейский, — мать во всеуслышание сетовала на это каждый день, делая покупки. Так вот, Голлер спокойно подошел к нему и спросил без обиняков, не его ли он тут поджидает. Лейдиг, полагая, что таким образом ему удастся запугать вероятного преступника или даже подтолкнуть его к признанию — ведь сам вопрос Голлера уже говорил о многом, — ответил утвердительно. В следующую секунду в руках у Голлера оказалась струна, и он накинул ее на Лейдига. С удавкой на шее Лейдигу пришлось дойти до автомобиля Голлера, стоявшего на Паркгассе возле музыкальной школы. Тогда он и решил упоминать лишь об одном коллеге, который вот-вот подъедет, чтобы потом большая группа стала для преступника неожиданностью.
Закончив свой рассказ, он кратко и холодно поговорил по телефону с матерью, после чего попросил разрешения уйти. Если он понадобится, то его следует искать в пансионе Штейгера на Блюменштрассе. Еще он спросил, не одолжат ли ему коллеги монеты, которые годятся для табачного автомата. Но у Тойера и Штерна таких не нашлось, а Хафнер извинился и сказал, что шесть евро нужны ему самому.
Затем Тойер поведал об утреннем переполохе спешно прибывшему Зельтманну.
— Не побоюсь сказать — вы все сделали хорошо, господин коллега! — В подтверждение своих слов Зельтманн энергично кивнул.
В кабинет вернулся Штерн.
— Вот как это было, — сообщил он со вздохом. — После очередной супружеской сцены из-за потери сбережений Голлеры мирно смотрели «Про-7». Жена клевала носом, началась реклама, и тут в башке у мужа что-то переклинило. Он поднялся наверх и убил Брехта. Потом вернулся домой, вымыл руки и продолжал смотреть передачу. Мы живем в интересном мире, господа!
— Где Голлер нашел струну от рояля? На мой взгляд, не очень-то он похож на пианиста, хотя теперь судить по внешности и делать какие-то выводы вообще не приходится.
— Дорогой Тойер, с таким пессимизмом мы далеко не продвинемся. Я…
Штерн перебил начальника:
— Он купил ее днем раньше, просто на всякий случай. В Казахстане он всегда так душил бродячих кошек.
Гаупткомиссар поморщился, преодолевая отвращение:
— Ну, конечно, пусть кошки помучаются, чтобы не гадили в саду… Ах, что за люди… иногда мне так и…
— Между прочим, господин Тойер, я могу повысить вам настроение. — Зельтманн кокетливо поиграл очками-половинками. — Господин Момзен, который независимо от того, что я вам сейчас сообщу, работал превосходно, теперь заболел. Он и в самом деле заразился ветряной оспой. Дело снова перешло к фрау Ильдирим, и — ах да, это ведь тоже важно — приемная дочь нашего прокурора утверждает, что вчера видела Плазму в центре города и он пытался отдать ей какую-то записку… Ввиду нашего тотального контроля над ситуацией в городе мне это представляется плодом детской фантазии…
Поначалу Тойер и впрямь невероятно обрадовался, но тут же снова взорвался:
— Что? Какие еще фантазии?
— Бедняжка совершенно растеряна. Все это время фрау Ильдирим пыталась до вас дозвониться. Но ваш мобильный телефон был, как вы понимаете, постоянно занят. Вот так.
— Мне надо отдохнуть. — Могучий сыщик выговорил это, словно робот. — Потом я снова окунусь в работу с головой. Но сейчас прошу дать мне передышку. Практически я прошу об отдыхе в завтрашний воскресный день.
Зельтманн великодушно разрешил:
— Конечно-конечно, отдохните, господин Тойер. Я тоже хочу на денек отвлечься от дел! Приходите на службу послезавтра. Действительно, много чего произошло за последние сутки. Господину Лейдигу, безусловно, также нужно оправиться от шока.
— Да и Хафнер должен дождаться результатов расследования, ведь при задержании преступника он применил оружие. Это всегда длится целую вечность, даже если дело яснее ясного, — добавил Штерн. — Так что группу буду представлять я один.
— Сейчас вы тоже ступайте, Штерн! — Казалось, Зельтманн пребывал в загадочной эйфории. — Поиском Плазмы в ближайшие два дня займется Мецнер, и уж тогда выяснится со всей определенностью, видела его девочка или не видела.
У Тойера уже не осталось сил, чтобы возражать.
Вернувшись домой, он долго стоял под душем, потом позвонил Ильдирим.
На него обрушился настоящий словесный потоп. Он даже не мог разобрать, когда речь шла о следствии, когда о каких-то разногласиях, а когда об их сексуальном общении — так все темы переходили одна в другую.
— Я хочу денек отдохнуть, — перебил он ее, хотя и не с первой попытки. — На службу выйду послезавтра, в понедельник. Я уезжаю. — Лишь сказав об этом, он и в самом деле решил уехать.
— Как? Уезжаешь? Я боюсь…
— Я не думаю, что Плазма хоть мало-мальски опасен.
— Я боюсь, что потеряю Бабетту! Ты мне нужен!
Тойер не знал, что и сказать.
— Тебе наплевать на это, да? Трахаться со мной — это пожалуйста, а вот как помочь — уже неинтересно.
— Перестань на меня наскакивать! — закричал комиссар. — У меня и так нервы на пределе. Я больше ничего ни от кого не хочу слышать.
Ильдирим тоже разозлилась:
— Тогда поцелуй меня в зад! Жопа! Жирный клоп!
Она положила трубку.
14
Зима. Она плакала, какой-то клиент сделал ей больно.
— Я ненавижу мужиков. Ненавижу их похоть, их настырные хрены, подлость. Любой из этих мелких муравьев сразу же пытается меня унизить. Я чувствую себя куском дерьма, и они наслаждаются этим. Уже год я ищу себе достойное место под солнцем и не нахожу… — Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть непрошеную улыбку; это случалось все чаще и чагце. Зато ему превосходно удавался поучительный, прямо-таки пасторский тон:
— Твое место среди козлищ. Твое место только тогда станет достойным, когда ты пробудишь в себе богиню…
— Такое иногда случается при общем массаже, — рыдала она. — Ты ведь не можешь делать массаж…
— Есть и другая возможность. Мы должны принести в жертву трех козлищ, и когда третий фетиш укажет на центр треугольника и круга, ты познаешь в полнолуние преображение во внутреннюю божественность…
— Так говорят и сатанисты, я читала в Интернете… — В общем, она отказалась не сразу. — Я не знаю, Сатана…
— Что дал тебе Бог?
— Ясное дело — п…у для е…ли.
Тойер уезжал из Гейдельберга в расстроенных чувствах. Он вел свой старенький «опель» так же неловко, как и до своего водительского возрождения, произошедшего за последний год. Правда, теперь он это сознавал и не хотел, чтобы его, старого чурбана, долбанул грузовик, поэтому жал на газ. Он был Тойером, а жизнь была словно выпускной бал, где слишком мало девушек, словно бал, затянувшийся до бесконечности. Погода стояла прекрасная, теплая, ясная — и что с того?
Фабри, по-видимому, почти не удивился его звонку:
— Конечно, приезжай, у меня всегда есть время. Тем более для тебя.
Фабри, которого Тойер так любил и про которого постоянно забывал. Одновременно и близкий друг, и загадочная и далекая личность. Десять лет назад он по доброй воле ушел из полиции. Они познакомились еще в младших классах школы. Тойер выручал неуклюжего мальчишку, когда дети дразнили его за алеманнский диалект. Зато Фабри в благодарность давал ему списывать математику и немецкий. В годы учебы в гимназии они потеряли друг друга из вида, а потом снова встретились в полиции. Тойер и там выделялся физической подготовкой, а Фабри сумел обрести необходимую для работы в полиции спортивную форму лишь после долгих тренировок, но в вопросах теории он помогал нервному и неуравновешенному Тойеру.
Сегодня угрюмый гейдельбержец был вынужден мужественно признать, что, пожалуй, выдающийся интеллект Фабри всегда создавал между ними дистанцию, несмотря на обоюдную симпатию и общие детские воспоминания. Они ели, пили, отпускали пошлые шутки. С годами оба прибавили в весе, только Фабри вдвое больше, чем Тойер. Во время их последней встречи он сетовал на свою тучность. Но что ему теперь оставалось делать? Лишь есть и пить в полученном по наследству доме в Шварцвальде. Как звали Фабри по имени? Тойер запамятовал. В прошлом году он получил от него почтовую открытку, но подписана она была лишь буквой «Ф». Правда, номер телефона оставался прежним, адрес тоже, голос звучал, как всегда, устало и хрипло. Пожалуй, Тойер больше всего любил этот умный, рассудительный голос. Он всегда напоминал гаупткомиссару, что тот не одинок в этом мире.
До Карлсруэ сыщик доехал спокойно; хотя третья полоса еще ремонтировалась, все шло нормально. Но южней, между Баден-Баденом и Оффенбургом, начались пробки. В конце пути, на серпантинах, ведущих в гору, к дому Фабри, комиссар благодарил судьбу за то, что ему пришлось висеть на хвосте у тащившихся фур. Так меньше бросалось в глаза, что на душе у него кошки скребут.
Мрачные хвойные леса подавляли, причудливые дома казались игрушечными и нелепыми, но от того, что прежде не нравилось сыщику в Шварцвальде, когда он добрался до конечной цели своей поездки, осталось лишь воспоминание. Фабри жил в Сент-Георгсхёфене, некогда богатом городке, расположенном к северу от Виллинген-Швеннингена. Обрывистый горный ландшафт переходил там в равнину, и это никак не украшало пейзаж, более того, изгоняло из него всякую искру курпфальцской романтики.
Хотя гаупткомиссар давно не видел Фабри, местность он помнил хорошо. Пока немецкие педанты не проиграли Японии войну технологий, в этом городке собирали высококлассные проигрыватели, а одна фирма изготовляла недорогие кварцевые часы для широкого потребителя; выпускались и многие другие товары, на которые был большой спрос. Теперь весь город на глазах приходил в упадок. Так же явственно, безропотно и тоскливо, как и его жители. Тойер почувствовал голод. Он хотел перекусить перед встречей с Фабри, чтобы сразу не набрасываться на еду, и остановился в центре городка.
Именно там власти Сент-Георгсхёфена, ни с того ни с сего пораженные слепотой, в семидесятые годы соорудили уродливую бетонную каракатицу. Ее легко можно было принять за индийский приют для прокаженных или Долину смерти в Техасе. Она вытеснила старинные живописные дома из песчаника под черепичной крышей, которыми прежде был застроен центр города, когда это был еще центр, а не бетонная уродина, окруженная и обезображенная жилыми коробками, выкрашенными в навозный цвет или облицованными плиткой из этернита.
В довершение всего многофункциональный бункер переходил в серые полуэтажи; к стенам вели нехоженые тропы, коварные, неудобные ступеньки уворачивались из-под ног. Пожалуй, Тойер притормозил здесь только для того, чтобы основательно разозлиться, и это сработало. К нему вернулась способность радоваться жизни. Хотя бы отчасти.
Он стремительно вошел в булочную-пекарню. «Открыто по воскресеньям», — сулила корявая надпись на ромбовидном лоскуте бумаги в витрине. Булочная делила кубистский угловой нарост с обанкротившимся, судя по вывеске, бюро путешествий. Очередное свидетельство полного упадка порадовало Тойера.
— У вас есть хоть какие-то бутерброды? — резко спросил он, не поздоровавшись. Продавщица, понурая особа лет шестидесяти, равнодушно посмотрела на него.
— Най, — ответила она.
— Это означает «нет»? — спросил озадаченный сыщик.
— Йо, — ответила старушка.
— Так чего нет — бутербродов с сыром? Или с колбасой? Или с салом? Круассанов? Брецелей? Слоеных пирожков с сыром?
— Най, — повторила продавщица и пальцем не пошевелила. Тойеру показалось, что он обращается к кукле. — Ничего нет. Почти ничего. Сегодня ведь воскресенье.
Сыщик поглядел на унылый ассортимент из серого хлеба и нескольких черствых пирожков.
— До свидания, — сказал он. — Дерьмовая пекарня. В дерьмовом доме.
— До свидания, — прозвучало из-за прилавка. Все еще голодный, но заметно взбодрившийся, он поехал вниз, к дому Фабри, примостившемуся под горой Рёслесберг, прямо туда, где темные, нагоняющие тоску елки смотрели на долину и приветствовали путников.
Старший гаупткомиссар, пока ставил машину, впервые задался вопросом: что будет, если между ним и Фабри не проскочит искр? Все-таки это возможно, вполне возможно. После стольких-то лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32