Джексон подошел к своему месту – обычному чертежному столу, ничем не выделявшемуся среди двенадцати других чертежных столов, отделенных друг от друга большими пластиковыми ширмами высотой по грудь, – и сел. Не успел он передохнуть, как перед глазами появился сначала живот Гари, а потом и он сам.– Джексон, нам надо поговорить, – произнес Гарри тем слезливым тоном, который появлялся у него каждый раз, когда он битый час ублажал самодовольных клиентов и воздавал должное идеям Джексона.– О чем, Гар? – ответил Джексон.– Послушай, Джек, ты – хороший архитектор. Один из лучших. Почему ты занимаешься ерундой? Если бы ты только захотел, то, ставлю пари, мог бы в один прекрасный день занять мое место и, возможно, стать даже компаньоном Якоповича.– А если я не хочу?Его слова, как Джексон и предполагал, положили Гари на обе лопатки. Джексону было смешно наблюдать, как шеф, да и все остальные в «Бароне и Якоповиче», считали, что солнце всходит и заходит только ради архитектуры. Они никогда не пробовали заниматься чем-то еще. Их мирок состоял в черчении схем, планировке и разметке водопроводных систем. Их объединяла общая цель – любой ценой подняться на верхнюю ступеньку служебной лестницы. Джексон же ненавидел контору, ненавидел работу. Он начинал рабочую неделю с одной мыслью – дожить до пятницы и вернуться домой к картинам.– Послушай, я не знаю, что с тобой происходит, – обратился Гари, вытягиваясь настолько, насколько позволяло его пятифутовое шестидюймовое телосложение. – Но я точно знаю, что мне не нравится твое отношение к делу. Ты представил свои идеи по проекту гостиницы «Уондерс» как робот. Своим снисходительным отношением ты, можно сказать, нанес оскорбление мистеру Хайндреску, а ты, черт побери, прекрасно знаешь, что он один из крупнейших заказчиков, и ему нравится думать, будто всем заправляет он. Ты топаешь по офису, как избалованный ребенок, и я до смерти устал от тебя. Ты слышишь меня?Джексон рывком закрыл дипломат и почувствовал, как все его эмоции отключаются, как в автоматическом разбрызгивателе, отработавшем свою норму. Он обвел взглядом комнату, отсеки с людьми, выполняющими в течение многих лет одну и ту же работу, и покачал головой. Все стало на свои места, У него было два пути, ведь всегда существует возможность выбора. Жить сегодняшним днем и радоваться – или жить ради завтра и страдать. Несомненно, иногда приходится приносить в жертву будущему настоящее, но наступает момент, когда следует сказать – все, хватит, и начать жить, принять решение изменить свою жизнь и довести начатое до конца. Джексон никогда не устанавливал крайний срок, который он мог выдержать в этой загнивающей фирме, но он понял, что время вышло. Схватив дипломат, он направился к двери.– Не смей уходить от меня, – закричал Гари. – И куда ты собираешься?– Наружу. Мне нужен свежий воздух.– Если ты выйдешь сейчас за дверь, мистер Холлиэлл, я не гарантирую, что у тебя будет работа, когда ты вернешься.У двери Джексон остановился и обернулся. Остальные архитекторы наблюдали за ним, высовывая головы над ширмами, как жирафы в зоопарке. Джексон тряхнул головой и рассмеялся.– И, слава богу, – сказал он. * * * По мнению Джексона, не было ничего чудеснее, чем стоять на улице в среду днем, когда остальное человечество печатало на машинках, массировало головы, стремясь унять головную боль, выпивало седьмую чашку кофе или сидело на конференциях. Весь город принадлежал ему. Джексон оставил машину на стоянке и вскочил в автобус, идущий на Пристань Рыбаков. В ноябре там обычно мало туристов.Он вышел на площади Жирардали и побрел к выложенному плитками тротуару пристани. Немногочисленные прохожие уставились на него, как будто мужчина в деловом костюме с дипломатом в руках смотрелся возмутительнее, чем длинноволосые хиппи или татуированные женщины, заявлявшие, что парк у Золотистых Ворот – их обитель. Джексон взглянул на свое отражение в витрине магазина по продаже футболок с надписями, удивляясь, что такое особенное увидели в нем случайные прохожие.Из витрины на него смотрел идеальный бизнесмен. Тщательно зачесанные волосы, чисто выбритый подбородок, темно-синий костюм, белая рубашка с накрахмаленным воротником, красный галстук. Интересно, узнал бы он себя, если бы человек в стекле витрины был просто портретом, а не его отражением? Куда делся наивный, полный надежд блеск его глаз? Где синие джинсы, с которыми он не расставался в университете? И любимые фланелевые рубашки, которые он носил годами, не обращая внимания на протертые почти до дыр локти. Последнее, что он помнил о них, – Меган засовывает их в самый дальний угол комода. Джексон вздрогнул. Он так далеко ушел от того парня, каким был в восемнадцать лет, когда он был полон решимости завоевать мир. А сейчас, в двадцать четыре у него не осталось ни одной незапятнанной мечты. Некоторые еще барахтались на поверхности, но большинство медленно или стремительно рассыпались в прах при соприкосновении с действительностью. Долгим внимательным взглядом Джексон окинул свое отражение, всю свою жизнь и то, как, сам не замечая, он позволил погибнуть своей лучшей половине и расцвести худшей. От высоких мечтаний и свободного духа он спустился до среднего обывателя. От художника до жалкого имитатора. От страсти до апатии.Джексон дергал галстук, пока тот не повис свободно. Открыв дипломат, он вывалил планы и чертежи в ближайшую мусорную урну. Немного в стороне какой-то мужчина играл на губной гармошке, перед ним стояла банка из-под кофе для денег. Джексон протянул мужчине дипломат.– Он из чистой кожи. Я отдал за него почти 200 долларов в Саксе. Вы легко продадите его за 75.– Спасибо, парень.Джексон кивнул и пошел дальше. Он почувствовал себя легче, моложе, каким не ощущал уже несколько лет. Сегодня вечером он отыщет свои старые фланелевые рубашки и наденет голубые джинсы. И будет рисовать. Все и всех. Он придет домой и начнет сразу четыре полотна, чтобы запечатлеть все образы, роящиеся в его мозгу. Нельзя ведь совершенно растерять все, за что боролся, во что верил, кем хотел стать. В нем еще есть жизненная сила. Он похоронил ее под костюмом-тройкой и размеренной жизнью обывателя, но он найдет ее снова. Ему необходимо отыскать ее. Он должен это сделать, если хочет, чтобы было ради чего прожить оставшиеся годы.Джексон взглянул на часы – 3.35. Меган ждет его дома через три часа. Три часа. Когда в последний раз три часа казались ему мгновением? Когда он рисовал, только тогда. Минута в офисе тянулась как час. А ночью, когда лежал рядом с Меган, болтавшей о петуниях и своих еженедельных, чрезвычайно дорогостоящих визитах к гинекологу, минуты казались Джексону сутками. Он надеялся что со временем станет лучше. Вместо этого, каждое утро, каждый день вставал перед ним как палящая пустыня, простирающаяся до горизонта. И каждый день ему надо было пересекать ее.Но сейчас он свободен. Свободен! Джексона совершенно не волновала та дерьмовая работа. По правде говоря, он сам удивлялся, что так долго терпел ее. Если бы не Меган… Ох, если бы не Меган, многое было бы по-другому. Во всяком случае, его уже тошнит от потуг казаться гордым. За то время, пока он отработает и улучшит свои художественные приемы и методы, он или найдет работу по душе, или, черт побери, может даже воспользоваться предложением Меган насчет денег, положенных на ее имя. У него будут каникулы. Да, каникулы. Именно это ему сейчас необходимо. Они с Меган могли бы слетать в Аспен, покататься немного на лыжах, и жизнь снова заискрится для них. Джексон расскажет ей, как ему было плохо. Почему он никогда не подумал об этом раньше, а лишь старался казаться надежным, ответственным мужем, каким хотела его видеть Меган, так что совершенно не оставалось времени сказать ей, что он несчастен. Меган поймет…За углом внимание Джексона привлек магазин дамского белья. На безликом манекене был шелковый пеньюар, который ему хотелось бы видеть и на своей жене, вместо простых пижам и ночных сорочек, обычно одеваемых ею. Меган будет великолепно смотреться в нем.Меган не догадывалась, что Джексон замечает, как много внимания и времени она уделяет своей внешности. Просто к вечеру, когда он, отбыв восемь часов на ненавистной работе, а потом, потратив час на дорогу до однотипных оштукатуренных домов, которые ему никогда не нравились, уже не имел ни сил, ни желания сказать, что цвет помады безукоризненно подходит к цвету лака. А когда Меган заводила разговор о пятне красной краски, нечаянно пролитой им на ковер, или кисточках, оставленных им в раковине, или об обеде, что она собиралась устроить для идиотских соседей, которые не находят ничего лучшего, чем беседовать об удобрениях для сада и высоких ценах, он уходил в себя, прекращал слушать ее, прекращал, фактически, быть ее мужем.Джексон вошел в магазин и внимательно рассмотрел пеньюар. Он был немного кораллово-розового цвета, с оборками из антикварного кружева на рукавах, а атласная юбка спускалась до пола. Меган будет просто ослепительна в нем. Цвет подходит идеально. Джексон любил, когда она надевала розовое, кремовое, бледно-голубое. Эти тона придавали очарование ее нежности. Он любил, когда белокурые волосы, как шелковые нити, падали на ее щеки во время сна. Бог мой, он любил ее.Джексон закрыл глаза. Неужели прошло почти три года как они женаты? Когда у них случались перепалки, казалось, что прошла целая жизнь. Но иногда, когда он осознавал, как легко обидеть ее, или как мало он в действительности знал о ней, а она о нем, то казалось, что они встретились лишь несколько часов назад. Джексон понятия не имел, кто его жена, чего она хочет, чего ждет от него, что думает, что чувствует. Он знал только, что Меган шла по одному пути, а он – по другому, и в течение трех лет они на полной скорости мчались в противоположных направлениях.– Могу я чем-нибудь помочь Вам, сэр? – спросила продавщица средних лет.Джексон открыл глаза и еще раз провел пальцами по пеньюару.– Заверните, пожалуйста, – сказал он. – Это подарок моей жене. * * * Первое, что зародило тревожные мысли, были смятые петуньи в саду. Каждый день разыгравшийся соседский пудель носился по садику Меган, топча ее клумбу. Но к вечеру Меган вновь высаживала цветы или, по крайней мере, убирала сломанные. Сегодня, подходя по цементной дорожке к парадной двери, Джексон увидел раздавленные сине-белые петуньи, словно блины с черничным вареньем вывалились с тарелки и некому их убрать.Джексон попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой. Это стало вторым тревожным сигналом. Третий прозвенел, когда он подошел к окну, чтобы познать Меган, и увидел, что оно плотно занавешено портьерой. Раньше Меган никогда не опускала портьеры, заявляя, что комнатным растениям нужно как можно больше солнечного света. И еще она не выносила отгороженное, замкнутое пространство. Позже, сложив все вместе, Джексон сожалел, что не подготовился к случившемуся. А тогда он просто порылся в карманах и нашел свой ключ.Войдя в дом, Джексон лишился дара речи, его парализовало, как бывало в начальной школе, когда кто-то со всей силы попадал ему футбольным мячом в живот. Аккуратно запакованный сверток выпал у него из рук. Чтобы не упасть, он прислонился к стене, больно, со всей силы, стукнувшись головой.В гостиной разорвалась бомба. Это было единственное объяснение. Краски, эскизы, все растоптано и уничтожено. Несколько ранних, менее профессиональных работ, возможно, уцелели, так как находились в безопасности, засунутые в шкаф, но эти… эти были его сущностью.Прошедший год был самым лучшим и плодотворным в его художественной жизни. Внутреннее несчастье изгонялось живописью, перевоплощаясь в творческую энергию, дававшую ему силы лихорадочно работать до рассвета. Джексон продолжал писать пейзажи, но начал и серию абстрактных работ, вызванных к жизни из его подсознания, его сердца. Он ничего не говорил Меган, но собирался попытаться заинтересовать картинную галерею и подготовить там выставку своих картин. Впервые он был уверен, что его работа значительна.Чтобы остановить поток мыслей, Джексон вновь и вновь бился головой о стену. От этого становилось легче, тупые толчки боли изгоняли мучительные мысли. Он все сильнее отбрасывал голову, пока перед глазами не поплыли белые пятна, разбиваясь на сверкающие искры. Он не заметил, как к нему подошла Меган, лишь ощутил, как ее пальцы сдавили его руку.– Перестань. Джексон, прекрати! – пронзительно вскрикнула Меган.Джексон тряхнул головой и взглянул на нее. Меган плакала. Красные круги обрамляли ее глаза. Тушь оставила пятна на щеках и подбородке.– Что случилось? – спросил он.Меган опустила голову. И только тогда он увидел ее руки – все в краске, с краской даже под ногтями. Второй мяч, жестче первого, врезался ему в живот. Джексон наклонился вперед.– Это сделала ты, – прошептал он. Джексон надеялся, что она начнет отрицать, он был готов поверить любому, самому дикому объяснению, только чтобы можно было снова смотреть на нее без ненависти.Меган кивнула, и Джексон часто задышал, стремясь заполнить легкие воздухом. Странно, но в тот момент он чувствовал лишь нехватку кислорода. Джексон ожидал, что у него появится гнев, желание наброситься с кулаками, но была только борьба за воздух, и жуткая легкость в голове.Джексон прошел по комнате, определяя, что можно еще спасти. И ничего не нашел. Он поднял за угол то, что раньше было его любимым морским пейзажем, написанным несколько месяцев тому назад, когда он на день выезжал в Кармел. На переднем плане стоял кипарис, а за ним простиралось необыкновенно спокойное море. Джексон оставил пейзаж на подоконнике для вдохновения, чтобы, любуясь им, наполняться миром и спокойствием, тем, чего так не хватало в повседневной жизни. Меган разрезала полотно на десятки кусочков, расчленив его, словно неистовствующий одержимый маньяк-убийца.Картины Джексона были уничтожены, краски украшали ковер, как весело разукрашенные леденцы на палочке. За годы, что они прожили вместе с Меган, она устраивала через каждые три дня генеральную, от пола до потолка, уборку. А сейчас она устроила вот это. Джексон подумал о портрете Алекс, который он написал во время медового месяца. Он по-прежнему оставался одной из лучших его работ. Слава богу, Алекс забрала его к себе. Утешение довольно слабое, но все-таки лучше, чем ничего. Джексон потер лоб и оглянулся через плечо на Меган.Она беззвучно плакала, стоя у двери.– Почему?Меган покачала головой.– Почему, черт побери? – крикнул Джексон, пиная ногой остатки картин, ставшие хламом.– Я не знаю, – прошептала Меган.Джексон тряхнул головой и горько рассмеялся. Казалось, они оба играли сцену из «мыльной оперы» – преувеличенно, нелепо, чрезмерно драматично.– Ты не знаешь, – повторил он. – Забавно. Ты уничтожила мои работы. Черт бы тебя побрал, Меган, ты уничтожила мою жизнь. Это все, что у меня было, единственное, что доставляло мне радость. Ты знала, что они значат для меня, и отобрала их.– Я знала только, что они значат для тебя больше, чем я, – сказала Меган, вновь обретя силы. Слезы прекратились, и она подошла к Джексону, вдавливая краски еще глубже в ковер. – То, как ты игнорировал меня, смотрел на меня, как будто ненавидишь, разъедало мою душу. Каждый раз, когда я видела твои картины, я видела то, что ты не любишь больше меня. Это сводило меня с ума.Меган ходила по комнате взад-вперед, хруст полотен под ее ногами напоминал царапанье гвоздя по грифельной доске.– Когда жизнь доставала тебя, ты рисовал. А что могла сделать я, когда жизнь казалась невыносимой для меня? У меня ничего нет. Мне приходится лгать сквозь стиснутые зубы Алекс и Клементине. У Алекс будет незабываемый день, если она узнает правду, «я говорила тебе», скажет она. О, она знала… Она знала, что ты никогда не будешь счастлив с занудной старушкой Меган.– Мег, – Джексон протянул к ней руку, но Меган резко отпрянула от него.– Черт побери, это несправедливо, – она яростно тряхнула головой. – Когда мне были нужны твои объятия, ты вместо этого обнимал свои проклятые кисти. Я с трудом урывала мгновения побыть с тобой, а когда это все же случалось, ты интересовался мной не больше, чем вещью. Все, что я знаю, – это то, что ты женился на мне по какой-то причине, которую даже ты сам не понимаешь, а сейчас ты пытаешься определить, почему ты это сделал, и превращаешь жизнь в ад.– Это не правда.Меган смерила его взглядом.– Нет, черт побери, это так. – Меган понятия не имела, сколько в ней сил и энергии, пока, оглядев комнату, не увидела, что она натворила. – Я все делаю для тебя, я готовлю, я убираю. Я позволяю тебе рисовать. Я поддерживаю тебя в работе.– Я ненавижу свою работу.Меган отвернулась.– Я ненавижу ее, Мег. Я знаю, ты хочешь иметь идеального мужа, но для меня это невозможно и невыносимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52