Иногда он для острастки выключал свет и рассказывал истории о русалках и гномах-коротышках, которые наподобие наших корнуолльцев копаются в земле, но только они ирландцы, а не корнуолльцы. Нам с Виппи Берд становилось так страшно, что Джекфишу потом приходилось провожать нас домой, и Мэй-Анна тоже выходила за компанию. Эта прогулка по темным улицам тоже была очень страшной, так как Джекфиш вдруг останавливался, объясняя, что где-то впереди перед нами только что появились и тут же исчезли во мгле таинственные тени. В непогоду он мог внезапно исчезнуть за завесой падающего снега, и мы совсем не видели его, но он ни на секунду не терял нас из виду и мгновенно появлялся, огромный, словно лесной лось, чтобы прийти нам на помощь, едва из мглы начинали доноситься чьи-нибудь подозрительные шаги. И, конечно, Бастер тоже, как всегда, был где-то рядом, но только он не показывался без нужды.
Джекфиш до смерти обожал устраивать нам и Мэй-Анне сюрпризы. Однажды он купил ей нитку жемчуга, которую она продолжала носить даже тогда, когда разбогатела. Она никогда не носила никакого другого жемчуга, даже натурального, который ей подарил один известный продюсер, говоря, что эта старая вещица всегда напоминает ей про Джекфиша Кука. В другой раз на день святого Валентина он подарил ей и миссис Ковакс каталоги торговой фирмы «Уитмен», а нам с Виппи Берд как-то раз преподнес огромную коробку, обернутую в яркую фольгу и перевязанную несколькими лентами. Когда мы содрали с коробки фольгу, то с восторгом увидели под ней надпись «Шоколадные конфеты». Мы быстро сняли с коробки крышку, но оттуда выскочила страшная рожица на пружине, перепугавшая нас до смерти, вслед за чем Джекфиш и Мэй-Анна радостно завопили: «С первым апреля!»
Рождество того года было самым счастливым временем в совместной жизни Мэй-Анны, миссис Ковакс и Джекфиша. Он жил в их доме уже больше года, так что соседи между собой уже звали маму Мэй-Анны миссис Кук, а Мэй-Анна раз-другой уже назвала его папой. Мы с Виппи Берд поправили ее и напомнили, что это нехорошо по отношению к памяти ее отца, погибшего при аварии в шахте в Аризоне, и тогда она объяснила нам, что никакого мистера Ковакса не было в помине и что всю эту историю придумала ее мать. Мне стало ее так бесконечно жалко, что, когда мне случалось ставить свечи в ЦСП, я молилась, чтобы Джекфиш женился на миссис Ковакс и стал бы настоящим отцом Мэй-Анне.
В ту пору Рождество было особым временем, когда соблюдалось множество ныне уже забытых старинных обрядов, а для детей это означало массу развлечений. У выходцев из Корнуолла была древняя кельтская традиция делать венки из еловых ветвей, украшать их свечами и вешать на окна и входные двери, чем наша «несвятая Троица» занималась с превеликим удовольствием. Кроме того, мы делали еще несколько венков, с которыми выходили колядовать.
Мама делала кольца со смородинным вареньем, пекла шафранные булочки и пирожки с потрохами, готовила имбирные печенья и пудинг, такой жирный и тяжелый, что, как проглотишь, он, казалось, сразу пригвождал тебя к земле. По случаю торжественного дня она доставала фамильное столовое серебро и старый сервиз из настоящего фарфора, который еще моя бабушка привезла с собой из Корнуолла.
У нас стало традицией приглашать на рождественский обед Мэй-Анну вместе с миссис Ковакс, и Виппи Берд со своими тоже приходила к нам после того, как они заканчивали обедать у себя дома. Иногда к нам на огонек заглядывал и Бастер. Джекфиш откуда-то доставал бутылку сладкого вишневого вина – надо ли напоминать, что дело было во времена сухого закона, – так что даже нам с Виппи Берд доставалось по глотку. В то время это было самое крепкое спиртное, которое нам доводилось пробовать.
Баммер Берд доставал свой рожок, и мы все рассаживались вокруг стола и пели, потягивая сладкое вино. Наши предки с древних времен славятся как искусные певцы, а ирландцы – вторые после нас в этом деле, так что Джекфиш тоже был на высоте. Можете себе представить, как это было красиво! Когда наступала темнота, мы зажигали свечи на гирляндах из ели и остролиста и ходили с ними по всей округе, распевая рождественские славословия. В своей книге Хантер Харпер дал описание этого ритуала, поясняя, что он занесен в Бьютт из Корнуолла. Что ж, по крайней мере в чем-то одном он оказался прав.
Вечером Джекфиш повел Мэй-Анну вместе с миссис Ковакс на рождественскую мессу в ЦСП, но, когда они пришли туда, церковь была уже полна народу, так что им пришлось встать на колени снаружи, прямо в снег. В тот вечер было холодно, как обычно бывает у нас зимой, когда кажется, что холод проникает в твое тело, начиная с кончиков пальцев, все глубже и глубже, но колени Мэй-Анны совершенно не чувствовали его. Она говорила потом, что они трое казались ей Святым семейством.
В то Рождество Джекфиш подарил Мэй-Анне музыкальную шкатулку, очаровательную маленькую вещицу из полированного дерева. Когда открывали крышку, маленький медный цилиндр внутри поворачивался, и механизм играл мелодию песни «Милая Рози О'Греди». Мэй-Анна была так счастлива, что заставляла шкатулку играть, даже пока мы хором распевали рождественские славословия. А миссис Ковакс он подарил бархатное платье цвета чайной розы. В этом самом платье ее и похоронили.
А музыкальная шкатулка, как ни странно, работает до сих пор. Мэй-Анна завещала ее мне. А Виппи Берд достались по ее завещанию те самые жемчужные бусы, подарок Джекфиша, которые она теперь надевает всякий раз, когда приходит в «Джим Хилл». Не знаю, куда делись четки и Библия, полагаю, что пропали, так как в завещании нет о них ни слова. Там специально упоминались только музыкальная шкатулка и жемчужные бусы, как предметы, значение которых нам с Виппи Берд должно быть понятно. Люди говорили, что Мэй-Анна, или, вернее, Марион Стрит, была сложным человеком, но мы-то с Виппи Берд знали настоящую Мэй-Анну Ковакс.
Джекфиша с его приемной семьей развело занятие старательством – знаете, бывают старатели до мозга костей, и Джекфиш был одним из таких. Он работал на медных шахтах в течение зимы только из-за того, что не мог в это время искать золотоносный песок под пятифутовым слоем снега, который выпадает в горах Монтаны. Работая зимой на шахтах, Джекфиш мог материально обеспечить свою летнюю страсть, и, как только снег сходил, он исчезал из города и все лето и осень ковырялся в горах.
Таких, как он, в свое время у нас было очень много – папа считал, что дело тут не в страсти к золоту, а в страсти к свободе. В горах Джекфиш был свободен, как вольный орел, не имея за спиной ни бригадира, ни начальника смены. Папа говорил, что есть люди, которые скорее предпочтут зарыться в землю, чем карабкаться на ее верхушку, и именно из-за них всегда будут существовать подземные разработки. Но Джекфиш ответил ему на это, что «зарываться в землю естественно только для крыс, кротов и корнуолльцев».
В то лето Джекфиш буквально разрывался на части между своей новой семьей и своей старой страстью, и миссис Ковакс страшно боялась, что он уйдет, упадет на дно заброшенной шахты и сгинет без следа. «Если я вернусь в «Финлен», а ты останешься на шахте, мы вместе заработаем больше, чем может дать любой золотой прииск», – уговаривала она его. И она действительно вернулась в «Финлен», а Мэй-Анна насобирала больше лягушек и червей, чем мы с Виппи Берд, вместе взятые, до того они обе хотели, чтобы Джекфиш остался.
В конце концов они пришли к компромиссу: Джекфиш согласился уйти только на пару недель, и это будут как бы каникулы для всех них. Миссис Ковакс и Мэй-Анна смогут располагать собой, как им угодно, смогут играть в карты или как хотят проводить свое время, не заботясь о том, чтобы регулярно готовить для него, между тем как он несколько дней порыбачит в горных реках и заодно поглядит, не подвернется ли где случайно золотишко. И еще он сказал, что миссис Ковакс не должна так за него беспокоиться, ведь на сей раз с ним будет компаньон, Эрни Латина, у которого есть свой «Шевроле».
И вот однажды рано утром Джекфиш и Эрни выехали из Бьютта в юго-восточном направлении, добрались до подножия горного хребта Тобакко-Рут, выбрали место и начали просеивать гравий через сито. Поначалу им попалось несколько золотых песчинок, и Джекфиш уже думал, что он на верном пути к богатству, но вышло иначе. Они срыли и просеяли половину горы и в конце концов нашли самородок величиной с зерно фасоли и больше ничего.
Впрочем, незначительность успеха не слишком их разочаровала. Еще две недели они продолжали в том же духе, а потом, возомнив себя основателями золотой шахты, вернулись в Бьютт за динамитом и деревом для крепи. Но прошла гроза, и вода в ручье Баффало-Крик начала прибывать. Эрни попытался переехать ручей вброд, и его «Шевроле» застрял в яме прямо посередине русла, а вода все прибывала, начала заливать машину, и наконец мотор и сиденья машины скрылись в мутном потоке. Вместе с водой в кабину попало огромное количество грязи: все их имущество, старательские инструменты, и сам Джекфиш с компаньоном плавали в грязи, причем грязная вода унесла найденный ими самородок из кожаной сумки, в которой Джекфиш хранил его. Эрни был вне себя, клялся навсегда бросить старательство и заявил, что если Джекфиш вычистит грязь из машины, то сможет там найти все потерянное. Когда они с грехом пополам сумели добраться до Бьютта, Джекфиш взял сито и просеял всю грязь внутри машины и, разумеется, нашел потерянный самородок. Он подарил его миссис Ковакс, которая приделала к самородку маленькую петельку, продела через нее цепочку и носила его на шее вместо кулона. После ее смерти подвеска-самородок достался Мэй-Анне, а та, в свою очередь, отказала его по завещанию мне, но адвокат сказал, что никогда не видел этой вещи. По мнению Виппи Берд, именно адвокат и хапнул подвеску, так как знал, что это ценный и редкий образец самородного золота, а Мэй-Анна ни при каких обстоятельствах не могла бы ее потерять.
После этой переделки компаньон покинул Джекфиша, а продолжать свое занятие в одиночку в этот сезон ему было уже поздно. Кроме того, Джекфиш верил в предзнаменования и счел, что это происшествие было ему знаком божиим оставаться дома, а Мэй-Анна была так счастлива, что потратила всю выручку от продажи лягушиных лапок на свечи в ЦСП, и всю следующую осень и зиму они снова были одной семьей, и взаимные розыгрыши и пение хором продолжились.
К следующему лету Джекфиш стал уже другим человеком, слишком домашним, как сказал мой папа, и еще он сказал, что ему надо бы немного проветриться, чтобы остаться самим собой. По-видимому, сам Джекфиш был того же мнения. Несмотря на все уговоры и мольбы миссис Ковакс, он твердо заявил, что отправляется старательствовать.
«Это ведь не шляться по борделям», – оправдывался он. Мой папа говорил, что хотя Джекфиш и был любителем женщин, но, пока он жил с миссис Ковакс, он никогда ей не изменял, но от этого миссис Ковакс было не легче.
В день, когда он уходил в горы, моя мама дала ему пирог со смородиной, папа – бутылку настоящего канадского виски, а Мэй-Анна и миссис Ковакс обняли его и долго не могли от него оторваться. Потом миссис Ковакс опустилась на ступеньки крыльца, прижав к глазам платок, в то время как мы с Виппи Берд и Мэй-Анной махали ему вслед, пока он не скрылся из виду.
На протяжении всего лета мы не имели от него никаких известий и ни разу не слышали, что кто-нибудь встречал его в горах. Миссис Ковакс вернулась в «Финлен»; Мэй-Анна говорила, что им нужны деньги, но мы знали, что она просто чувствует себя одинокой: не могла она сидеть одна дома целыми днями. Наконец месяца через три после ухода Джекфиша она снова стала встречаться с мужчинами и однажды вечером не пришла ночевать и вернулась только под утро. Мэй-Анна никогда нам об этом не рассказывала, но мы все знали сами, ибо о таких вещах все узнают очень быстро.
И вскоре миссис Ковакс уже выходила из дома каждый вечер и утром возвращалась пьяной. Мы знали, как обеспокоена этим Мэй-Анна, хотя нам она говорила, что ее мать просто хочет завести новые знакомства. Однажды, придя к ней, мы с Виппи Берд услышали их громкий спор.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, Джекфиш выбросит тебя к чертовой матери! – восклицала Мэй-Анна.
Миссис Ковакс заявила, что он не может выбросить ее к чертовой матери, так как это ее собственный дом.
– Тогда он просто не вернется, – настаивала Мэй-Анна.
– Я и так знаю, что он не вернется. Он умер, – возразила миссис Ковакс. – Он упал со скалы и разбился, а останки растащили медведи.
Когда Мэй-Анна вышла к нам, она была бледна как полотно и непрерывно терла глаза носовым платком. «Он вернется, я знаю, но это уже неважно, потому что все кончено», – сказала она нам. С этого времени Мэй-Анна больше не пыталась воздействовать на миссис Ковакс уговорами, вместо этого стала вести себя с ее новыми знакомцами как можно хуже, надеясь этим их отвадить. Эта тактика, однако, не слишком помогала; однажды она даже попросила Бастера попугать очередного хахаля миссис Ковакс, и тот действительно исчез, но вместо него миссис Ковакс привела другого. В тот период мы с Виппи Берд старались быть особенно предупредительными с Мэй-Анной, ведь мы-то знали, что она очень страдает.
Но ситуация все ухудшалась. Осенью, когда и все остальные уже начали думать, что миссис Ковакс была права, считая Кука мертвым, Сплукс Ши, бармен из «Голубого попугая», прямо-таки поселился у нее в доме, и большую часть времени они то валялись пьяные вдрабадан, то опохмелялись.
Джекфиш вернулся домой в октябре. Мой папа увидел его первым и тотчас же позвал нас с Виппи Берд полюбоваться на это зрелище: торопясь домой, Джекфиш шустро семенил прямо по середине мостовой, толкая перед собой тачку с инструментом. Тачка никак не хотела двигаться с нужной быстротой, Джекфиш опрокинул ее прямо на мостовую перед крыльцом миссис Ковакс и взлетел на него, перепрыгивая через две ступеньки. Он ворвался в дом, громко призывая Мэй-Анну и миссис Ковакс. И тут он увидел миссис Ковакс в комбинации, а рядом с ней Сплукса в одних трусах, расправляющихся с очередной бутылкой. Мы так никогда и не узнали, что они тогда сказали друг другу и сказали ли вообще что-нибудь, но через минуту Джекфиш был снова на крыльце, и папа схватил его за руку и начал было говорить, что миссис Ковакс, несмотря ни на что, хорошая женщина. «Только не вздумай бросать семью, ирландская ты башка!» – повторял папа, но Джекфиш вырвал руку и побежал вниз по улице.
И тогда мы с Виппи Берд услышали, как кричит Мэй-Анна. Она выбежала вслед за ним на крыльцо и крикнула ему вдогонку «Дже-е-екфиш!» так жалобно, что мое сердце облилось кровью. Даже в фильме «Ее мужчина», где ее покидает любовник в исполнении Джона Гарфильда, ее зов не звучал так убийственно жалобно, как в тот день на крыльце ее родительского дома. Она крикнула только один раз, но этот крик, словно удары траурного колокола, многократно отразился от домов Кентервилльского квартала. «Джекфиш, Джекфиш, Джекфиш…» – повторяло эхо в полной тишине, с каждым разом все слабее, но Джекфиш ушел, ни разу не обернувшись.
Причина его долгого отсутствия заключалась в том, что он наткнулся-таки, как мечтал, на богатую россыпь. Но Мэй-Анна не думала об этом, ей только хотелось, чтобы он вернулся. Найденная им золотая россыпь была не то чтобы очень большой, но вполне достаточной, чтобы обеспечить им всем троим безбедную жизнь. Виппи Берд сказала, что, если бы Джекфиш не ушел, Мэй-Анна никогда бы не стала Марион Стрит, так что, может быть, все обернулось к лучшему. А может, и наоборот.
Свою находку Джекфиш продал за сто тысяч долларов, а потом уехал в Европу, откуда слал Мэй-Анне открытки раз в один-два месяца. Он ничего ей не писал, даже не подписывал открыток, но Мэй-Анна знала, от кого они. Растратив в Европе свой капитал, он вернулся в Бьютт и работал на медной шахте, пока не повредил позвоночник, поскользнувшись на мокрых досках, стал ходить на костылях, и ему назначили пособие. В это время Мэй-Анна была уже в Голливуде, но он прямо написал ей обо всем, что с ним случилось, и она каждый месяц исправно посылала ему деньги, пока он не умер.
Мы с Виппи Берд иногда заходили его проведать, приносили ему от наших родителей гостинцы – кольца со смородинным вареньем, которые он так любил. Он говорил, что из нас вышли бы настоящие сестрички из благотворительного общества, но на самом деле состояние его духа было таково, что шутил он уже через силу. У нас дома он с тех пор побывал только однажды, и это случилось, когда умер папа. Папа лежал в гостиной, и мама сказала мне, чтобы я шла спать, потому что этой ночью с папой хочет побыть один его друг. Я не могла заснуть и, услышав чей-то голос внизу, тихонько спустилась по лестнице, чтобы посмотреть, кто это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Джекфиш до смерти обожал устраивать нам и Мэй-Анне сюрпризы. Однажды он купил ей нитку жемчуга, которую она продолжала носить даже тогда, когда разбогатела. Она никогда не носила никакого другого жемчуга, даже натурального, который ей подарил один известный продюсер, говоря, что эта старая вещица всегда напоминает ей про Джекфиша Кука. В другой раз на день святого Валентина он подарил ей и миссис Ковакс каталоги торговой фирмы «Уитмен», а нам с Виппи Берд как-то раз преподнес огромную коробку, обернутую в яркую фольгу и перевязанную несколькими лентами. Когда мы содрали с коробки фольгу, то с восторгом увидели под ней надпись «Шоколадные конфеты». Мы быстро сняли с коробки крышку, но оттуда выскочила страшная рожица на пружине, перепугавшая нас до смерти, вслед за чем Джекфиш и Мэй-Анна радостно завопили: «С первым апреля!»
Рождество того года было самым счастливым временем в совместной жизни Мэй-Анны, миссис Ковакс и Джекфиша. Он жил в их доме уже больше года, так что соседи между собой уже звали маму Мэй-Анны миссис Кук, а Мэй-Анна раз-другой уже назвала его папой. Мы с Виппи Берд поправили ее и напомнили, что это нехорошо по отношению к памяти ее отца, погибшего при аварии в шахте в Аризоне, и тогда она объяснила нам, что никакого мистера Ковакса не было в помине и что всю эту историю придумала ее мать. Мне стало ее так бесконечно жалко, что, когда мне случалось ставить свечи в ЦСП, я молилась, чтобы Джекфиш женился на миссис Ковакс и стал бы настоящим отцом Мэй-Анне.
В ту пору Рождество было особым временем, когда соблюдалось множество ныне уже забытых старинных обрядов, а для детей это означало массу развлечений. У выходцев из Корнуолла была древняя кельтская традиция делать венки из еловых ветвей, украшать их свечами и вешать на окна и входные двери, чем наша «несвятая Троица» занималась с превеликим удовольствием. Кроме того, мы делали еще несколько венков, с которыми выходили колядовать.
Мама делала кольца со смородинным вареньем, пекла шафранные булочки и пирожки с потрохами, готовила имбирные печенья и пудинг, такой жирный и тяжелый, что, как проглотишь, он, казалось, сразу пригвождал тебя к земле. По случаю торжественного дня она доставала фамильное столовое серебро и старый сервиз из настоящего фарфора, который еще моя бабушка привезла с собой из Корнуолла.
У нас стало традицией приглашать на рождественский обед Мэй-Анну вместе с миссис Ковакс, и Виппи Берд со своими тоже приходила к нам после того, как они заканчивали обедать у себя дома. Иногда к нам на огонек заглядывал и Бастер. Джекфиш откуда-то доставал бутылку сладкого вишневого вина – надо ли напоминать, что дело было во времена сухого закона, – так что даже нам с Виппи Берд доставалось по глотку. В то время это было самое крепкое спиртное, которое нам доводилось пробовать.
Баммер Берд доставал свой рожок, и мы все рассаживались вокруг стола и пели, потягивая сладкое вино. Наши предки с древних времен славятся как искусные певцы, а ирландцы – вторые после нас в этом деле, так что Джекфиш тоже был на высоте. Можете себе представить, как это было красиво! Когда наступала темнота, мы зажигали свечи на гирляндах из ели и остролиста и ходили с ними по всей округе, распевая рождественские славословия. В своей книге Хантер Харпер дал описание этого ритуала, поясняя, что он занесен в Бьютт из Корнуолла. Что ж, по крайней мере в чем-то одном он оказался прав.
Вечером Джекфиш повел Мэй-Анну вместе с миссис Ковакс на рождественскую мессу в ЦСП, но, когда они пришли туда, церковь была уже полна народу, так что им пришлось встать на колени снаружи, прямо в снег. В тот вечер было холодно, как обычно бывает у нас зимой, когда кажется, что холод проникает в твое тело, начиная с кончиков пальцев, все глубже и глубже, но колени Мэй-Анны совершенно не чувствовали его. Она говорила потом, что они трое казались ей Святым семейством.
В то Рождество Джекфиш подарил Мэй-Анне музыкальную шкатулку, очаровательную маленькую вещицу из полированного дерева. Когда открывали крышку, маленький медный цилиндр внутри поворачивался, и механизм играл мелодию песни «Милая Рози О'Греди». Мэй-Анна была так счастлива, что заставляла шкатулку играть, даже пока мы хором распевали рождественские славословия. А миссис Ковакс он подарил бархатное платье цвета чайной розы. В этом самом платье ее и похоронили.
А музыкальная шкатулка, как ни странно, работает до сих пор. Мэй-Анна завещала ее мне. А Виппи Берд достались по ее завещанию те самые жемчужные бусы, подарок Джекфиша, которые она теперь надевает всякий раз, когда приходит в «Джим Хилл». Не знаю, куда делись четки и Библия, полагаю, что пропали, так как в завещании нет о них ни слова. Там специально упоминались только музыкальная шкатулка и жемчужные бусы, как предметы, значение которых нам с Виппи Берд должно быть понятно. Люди говорили, что Мэй-Анна, или, вернее, Марион Стрит, была сложным человеком, но мы-то с Виппи Берд знали настоящую Мэй-Анну Ковакс.
Джекфиша с его приемной семьей развело занятие старательством – знаете, бывают старатели до мозга костей, и Джекфиш был одним из таких. Он работал на медных шахтах в течение зимы только из-за того, что не мог в это время искать золотоносный песок под пятифутовым слоем снега, который выпадает в горах Монтаны. Работая зимой на шахтах, Джекфиш мог материально обеспечить свою летнюю страсть, и, как только снег сходил, он исчезал из города и все лето и осень ковырялся в горах.
Таких, как он, в свое время у нас было очень много – папа считал, что дело тут не в страсти к золоту, а в страсти к свободе. В горах Джекфиш был свободен, как вольный орел, не имея за спиной ни бригадира, ни начальника смены. Папа говорил, что есть люди, которые скорее предпочтут зарыться в землю, чем карабкаться на ее верхушку, и именно из-за них всегда будут существовать подземные разработки. Но Джекфиш ответил ему на это, что «зарываться в землю естественно только для крыс, кротов и корнуолльцев».
В то лето Джекфиш буквально разрывался на части между своей новой семьей и своей старой страстью, и миссис Ковакс страшно боялась, что он уйдет, упадет на дно заброшенной шахты и сгинет без следа. «Если я вернусь в «Финлен», а ты останешься на шахте, мы вместе заработаем больше, чем может дать любой золотой прииск», – уговаривала она его. И она действительно вернулась в «Финлен», а Мэй-Анна насобирала больше лягушек и червей, чем мы с Виппи Берд, вместе взятые, до того они обе хотели, чтобы Джекфиш остался.
В конце концов они пришли к компромиссу: Джекфиш согласился уйти только на пару недель, и это будут как бы каникулы для всех них. Миссис Ковакс и Мэй-Анна смогут располагать собой, как им угодно, смогут играть в карты или как хотят проводить свое время, не заботясь о том, чтобы регулярно готовить для него, между тем как он несколько дней порыбачит в горных реках и заодно поглядит, не подвернется ли где случайно золотишко. И еще он сказал, что миссис Ковакс не должна так за него беспокоиться, ведь на сей раз с ним будет компаньон, Эрни Латина, у которого есть свой «Шевроле».
И вот однажды рано утром Джекфиш и Эрни выехали из Бьютта в юго-восточном направлении, добрались до подножия горного хребта Тобакко-Рут, выбрали место и начали просеивать гравий через сито. Поначалу им попалось несколько золотых песчинок, и Джекфиш уже думал, что он на верном пути к богатству, но вышло иначе. Они срыли и просеяли половину горы и в конце концов нашли самородок величиной с зерно фасоли и больше ничего.
Впрочем, незначительность успеха не слишком их разочаровала. Еще две недели они продолжали в том же духе, а потом, возомнив себя основателями золотой шахты, вернулись в Бьютт за динамитом и деревом для крепи. Но прошла гроза, и вода в ручье Баффало-Крик начала прибывать. Эрни попытался переехать ручей вброд, и его «Шевроле» застрял в яме прямо посередине русла, а вода все прибывала, начала заливать машину, и наконец мотор и сиденья машины скрылись в мутном потоке. Вместе с водой в кабину попало огромное количество грязи: все их имущество, старательские инструменты, и сам Джекфиш с компаньоном плавали в грязи, причем грязная вода унесла найденный ими самородок из кожаной сумки, в которой Джекфиш хранил его. Эрни был вне себя, клялся навсегда бросить старательство и заявил, что если Джекфиш вычистит грязь из машины, то сможет там найти все потерянное. Когда они с грехом пополам сумели добраться до Бьютта, Джекфиш взял сито и просеял всю грязь внутри машины и, разумеется, нашел потерянный самородок. Он подарил его миссис Ковакс, которая приделала к самородку маленькую петельку, продела через нее цепочку и носила его на шее вместо кулона. После ее смерти подвеска-самородок достался Мэй-Анне, а та, в свою очередь, отказала его по завещанию мне, но адвокат сказал, что никогда не видел этой вещи. По мнению Виппи Берд, именно адвокат и хапнул подвеску, так как знал, что это ценный и редкий образец самородного золота, а Мэй-Анна ни при каких обстоятельствах не могла бы ее потерять.
После этой переделки компаньон покинул Джекфиша, а продолжать свое занятие в одиночку в этот сезон ему было уже поздно. Кроме того, Джекфиш верил в предзнаменования и счел, что это происшествие было ему знаком божиим оставаться дома, а Мэй-Анна была так счастлива, что потратила всю выручку от продажи лягушиных лапок на свечи в ЦСП, и всю следующую осень и зиму они снова были одной семьей, и взаимные розыгрыши и пение хором продолжились.
К следующему лету Джекфиш стал уже другим человеком, слишком домашним, как сказал мой папа, и еще он сказал, что ему надо бы немного проветриться, чтобы остаться самим собой. По-видимому, сам Джекфиш был того же мнения. Несмотря на все уговоры и мольбы миссис Ковакс, он твердо заявил, что отправляется старательствовать.
«Это ведь не шляться по борделям», – оправдывался он. Мой папа говорил, что хотя Джекфиш и был любителем женщин, но, пока он жил с миссис Ковакс, он никогда ей не изменял, но от этого миссис Ковакс было не легче.
В день, когда он уходил в горы, моя мама дала ему пирог со смородиной, папа – бутылку настоящего канадского виски, а Мэй-Анна и миссис Ковакс обняли его и долго не могли от него оторваться. Потом миссис Ковакс опустилась на ступеньки крыльца, прижав к глазам платок, в то время как мы с Виппи Берд и Мэй-Анной махали ему вслед, пока он не скрылся из виду.
На протяжении всего лета мы не имели от него никаких известий и ни разу не слышали, что кто-нибудь встречал его в горах. Миссис Ковакс вернулась в «Финлен»; Мэй-Анна говорила, что им нужны деньги, но мы знали, что она просто чувствует себя одинокой: не могла она сидеть одна дома целыми днями. Наконец месяца через три после ухода Джекфиша она снова стала встречаться с мужчинами и однажды вечером не пришла ночевать и вернулась только под утро. Мэй-Анна никогда нам об этом не рассказывала, но мы все знали сами, ибо о таких вещах все узнают очень быстро.
И вскоре миссис Ковакс уже выходила из дома каждый вечер и утром возвращалась пьяной. Мы знали, как обеспокоена этим Мэй-Анна, хотя нам она говорила, что ее мать просто хочет завести новые знакомства. Однажды, придя к ней, мы с Виппи Берд услышали их громкий спор.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, Джекфиш выбросит тебя к чертовой матери! – восклицала Мэй-Анна.
Миссис Ковакс заявила, что он не может выбросить ее к чертовой матери, так как это ее собственный дом.
– Тогда он просто не вернется, – настаивала Мэй-Анна.
– Я и так знаю, что он не вернется. Он умер, – возразила миссис Ковакс. – Он упал со скалы и разбился, а останки растащили медведи.
Когда Мэй-Анна вышла к нам, она была бледна как полотно и непрерывно терла глаза носовым платком. «Он вернется, я знаю, но это уже неважно, потому что все кончено», – сказала она нам. С этого времени Мэй-Анна больше не пыталась воздействовать на миссис Ковакс уговорами, вместо этого стала вести себя с ее новыми знакомцами как можно хуже, надеясь этим их отвадить. Эта тактика, однако, не слишком помогала; однажды она даже попросила Бастера попугать очередного хахаля миссис Ковакс, и тот действительно исчез, но вместо него миссис Ковакс привела другого. В тот период мы с Виппи Берд старались быть особенно предупредительными с Мэй-Анной, ведь мы-то знали, что она очень страдает.
Но ситуация все ухудшалась. Осенью, когда и все остальные уже начали думать, что миссис Ковакс была права, считая Кука мертвым, Сплукс Ши, бармен из «Голубого попугая», прямо-таки поселился у нее в доме, и большую часть времени они то валялись пьяные вдрабадан, то опохмелялись.
Джекфиш вернулся домой в октябре. Мой папа увидел его первым и тотчас же позвал нас с Виппи Берд полюбоваться на это зрелище: торопясь домой, Джекфиш шустро семенил прямо по середине мостовой, толкая перед собой тачку с инструментом. Тачка никак не хотела двигаться с нужной быстротой, Джекфиш опрокинул ее прямо на мостовую перед крыльцом миссис Ковакс и взлетел на него, перепрыгивая через две ступеньки. Он ворвался в дом, громко призывая Мэй-Анну и миссис Ковакс. И тут он увидел миссис Ковакс в комбинации, а рядом с ней Сплукса в одних трусах, расправляющихся с очередной бутылкой. Мы так никогда и не узнали, что они тогда сказали друг другу и сказали ли вообще что-нибудь, но через минуту Джекфиш был снова на крыльце, и папа схватил его за руку и начал было говорить, что миссис Ковакс, несмотря ни на что, хорошая женщина. «Только не вздумай бросать семью, ирландская ты башка!» – повторял папа, но Джекфиш вырвал руку и побежал вниз по улице.
И тогда мы с Виппи Берд услышали, как кричит Мэй-Анна. Она выбежала вслед за ним на крыльцо и крикнула ему вдогонку «Дже-е-екфиш!» так жалобно, что мое сердце облилось кровью. Даже в фильме «Ее мужчина», где ее покидает любовник в исполнении Джона Гарфильда, ее зов не звучал так убийственно жалобно, как в тот день на крыльце ее родительского дома. Она крикнула только один раз, но этот крик, словно удары траурного колокола, многократно отразился от домов Кентервилльского квартала. «Джекфиш, Джекфиш, Джекфиш…» – повторяло эхо в полной тишине, с каждым разом все слабее, но Джекфиш ушел, ни разу не обернувшись.
Причина его долгого отсутствия заключалась в том, что он наткнулся-таки, как мечтал, на богатую россыпь. Но Мэй-Анна не думала об этом, ей только хотелось, чтобы он вернулся. Найденная им золотая россыпь была не то чтобы очень большой, но вполне достаточной, чтобы обеспечить им всем троим безбедную жизнь. Виппи Берд сказала, что, если бы Джекфиш не ушел, Мэй-Анна никогда бы не стала Марион Стрит, так что, может быть, все обернулось к лучшему. А может, и наоборот.
Свою находку Джекфиш продал за сто тысяч долларов, а потом уехал в Европу, откуда слал Мэй-Анне открытки раз в один-два месяца. Он ничего ей не писал, даже не подписывал открыток, но Мэй-Анна знала, от кого они. Растратив в Европе свой капитал, он вернулся в Бьютт и работал на медной шахте, пока не повредил позвоночник, поскользнувшись на мокрых досках, стал ходить на костылях, и ему назначили пособие. В это время Мэй-Анна была уже в Голливуде, но он прямо написал ей обо всем, что с ним случилось, и она каждый месяц исправно посылала ему деньги, пока он не умер.
Мы с Виппи Берд иногда заходили его проведать, приносили ему от наших родителей гостинцы – кольца со смородинным вареньем, которые он так любил. Он говорил, что из нас вышли бы настоящие сестрички из благотворительного общества, но на самом деле состояние его духа было таково, что шутил он уже через силу. У нас дома он с тех пор побывал только однажды, и это случилось, когда умер папа. Папа лежал в гостиной, и мама сказала мне, чтобы я шла спать, потому что этой ночью с папой хочет побыть один его друг. Я не могла заснуть и, услышав чей-то голос внизу, тихонько спустилась по лестнице, чтобы посмотреть, кто это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31