Когда Мун родился, сказала она репортеру, Мэй-Анна давно уже была в Голливуде.
За день до слушания дела в суде Мэй-Анна позвонила нам и умоляла приехать к ней поддержать ее. Ее коллеги со студии давали ей такие противоположные и взаимоисключающие советы, что она была близка к истерике и не могла решить, кого из них слушать и как вести себя в суде. Без нас, сказала она, ей не выдержать этого испытания.
Виппи Берд попросила отпуск за свой счет, но руководство компании ответило, что сейчас это никак невозможно, так что мне пришлось ехать одной. Мэй-Анна хотела прислать мне билет, но я отказалась. Я и так была в долгу перед Бастером и решила, что будет правильно, если на этот раз я потрачу свои собственные деньги.
Теперь я ехала в общем вагоне, а не в отдельном купе, и всю дорогу не могла отделаться от мысли, что в прошлый раз в компании Виппи Берд мне было куда веселее. Я пошла в вагон-ресторан и заказала порцию котлет с жареной картошкой – блюдо, которое я очень люблю, и картошку принесли на отдельной тарелке с маленьким американским флажком, но даже еда меня не радовала, и тут я поняла, что во мне что-то сломалось, потому что я не потеряла аппетита, даже получив похоронку на Пинка.
Меня снова встретил шофер Томас, но мы больше не говорили ни о китайском театре, ни о грязевых вулканах. Я хотела сесть на переднее сиденье, чтобы он мог по дороге рассказать мне, что здесь происходит, но он объяснил, что так у них не принято и что Мэй-Анна не одобрила бы этого. Мне пришлось сесть сзади и наклониться к нему, чтобы лучше его слышать, но он все равно рассказал ненамного больше того, что мы с Виппи Берд уже знали. По его словам, Мэй-Анна до сих пор не могла успокоиться, и это мне тоже было известно, и что они все удивлены ожесточением, с которым газеты напустились на Бастера, что тоже не было для меня секретом. Еще Томас обозвал Джона Риди старым скупердяем, потому что тот никогда не давал ему чаевых, пользуясь машиной Мэй-Анны.
То, что ему надо было давать чаевые, оказалось для меня неожиданностью, и мне стало стыдно. Оправдываясь, я сказала ему, что мы с Виппи Берд – две простофили из глубинки и что в ближайшее время я заплачу ему то, что задолжала. Он ответил, что возить нас было для него сплошным удовольствием и что никаких денег не надо, потому что мы тогда прекрасно провели время. Все это он сказал искренне, в чем я убедилась, когда он вез меня из суда на вокзал и я пыталась сунуть ему кое-какие деньги. Денег он не взял и сказал, чтобы я лучше купила себе на них выпивку в клубном вагоне.
Он предупредил меня, что я не должна разговаривать с репортерами, осаждающими дом Мэй-Анны, но и без этих рекомендаций я знала, как надо общаться с этой братией, еще с тех времен, когда Бастер готовился к матчу на звание чемпиона. Когда мы подъехали, двое репортеров стояли прямо перед воротами. «Без комментариев», – заявила я им прежде, чем они успели открыть рты, но Томас объяснил, что эти двое – просто-напросто охрана, приставленная к дому Мэй-Анны от студии.
– Я очень рад, что вы приехали, миссис Эффа Коммандер, – сказал он, поднося мои чемоданы к парадному входу. – Сейчас всякие там разные советчики вьются вокруг мисс Стрит, словно мухи, и очень хорошо, что рядом с ней будет кто-то из ее настоящих друзей.
– Не только рядом с ней одной, но и рядом с Бастером тоже, – ответила я, помня наказы Виппи Берд, напоминавшей мне, что я еду помогать не одной только Мэй-Анне.
Она ждала меня в гостиной и в этот раз мало походила на королеву серебряного экрана. Глаза у нее были красные, на лице появились морщины, которых я не видела год назад, и вся она сильно исхудала: сейчас, на мой взгляд, она весила не больше девяноста фунтов. Она была взвинчена, то и дело вскакивала, начинала метаться по комнате и снова возвращалась на место, забывала в пепельнице недокуренную сигарету и начинала новую. «Что за черт, как ты выглядишь, Мэй-Анна!» – эти слова вертелись у меня на языке, но вместо этого я обняла ее и сказала, что раз Виппи Берд душой сейчас с нами, «несвятая Троица» снова в сборе. Находившийся там же агент Мэй-Анны Эдди Баум представил меня другому человеку, имя которого было Джим Макдональд и который оказался пресс-секретарем студии «Уорнер Бразерс». Втроем они обсуждали ее будущие показания в суде, а когда я спросила, где же адвокат, Эдди Баум ответил, что не хотел бы сейчас отнимать мое время, которое, он уверен, нужно мне, чтобы отдохнуть после долгой дороги. Мэй-Анна возразила, что в моем присутствии чувствует себя лучше, и, поскольку я приехала сюда из Бьютта не для того, чтобы отдыхать, я осталась, и мужчины просто перестали обращать на меня внимание.
– Так, с макияжем все ясно, теперь переходим к обсуждению гардероба. Предлагаю черный костюм – приталенный, но чтобы юбка была не слишком короткая, – сказал пресс-секретарь Джим.
– Мне кажется, лучше пусть будет платье, можно даже с белым воротником – своего рода намек на невинность, а? – ответил Эдди и погладил руку Мэй-Анны. Она отдернула ее и прижала к груди.
– Нет-нет, это только собьет публику с толку, да и в дальнейшем, если мы уже используем этот прием, она не сможет сыграть Жанну д'Арк. Она ни в коем случае не должна выглядеть так, словно она готовится к роли Девы Марии. Это могло пройти сразу после «Новичков на войне» или перед «Прегрешением Бэбкок», но сейчас это ни к чему.
– Так вы думаете у меня есть шансы выпутаться? – спросила Мэй-Анна.
– Еще какие, если только будешь держать себя в руках, – ответил Эдди. Он примостился на подлокотнике ее кресла и склонился к ее плечу.
Мэй-Анна кивнула.
– А шляпка? – спросила она. – Может быть, подойдет маленькая черная с вуалеткой?
Она встала, немного походила по комнате и села в другое кресло.
– Никаких вуалей – лицо должно быть полностью открыто, на нем будут фокусироваться объективы камер. В кадре шляпка будет слишком бросаться в глаза. Нужно что-то другое, например обруч, или не знаю что – можешь придумать сама. Ты даже можешь открыть новое направление в моде, – сказал Джим.
Потом они стали обсуждать ее обувь, сумочку и то, должен ли быть кружевным или нет платок, которым она будет промокать глаза, и сошлись на кружевном.
– Не забывай, если ты заявишь, что Риди был педерастом, то окажешься в незавидном положении, – сказал Джим. – Ты меня слышишь? Проснись! Называй его – «падший кумир». Скажешь «педераст», и они тебя разорвут. «Падший кумир», ты поняла?
Мэй-Анна кивнула.
– Строго держись сценария и ни шага в сторону. Ты сама тоже надеешься на капельку их сочувствия, – продолжал Эдди, – ведь это был несчастный случай. Именно в этом твой шанс – шанс, что ты выйдешь сухой из воды. Если покажешь, что сочувствуешь Бастеру, то считай, ты погибла.
– Она обязана ему жизнью, – встряла я.
Конечно, им меньше всего было нужно, чтобы я прерывала их разговор, но раз он так повернулся, то я не могла не вмешаться. Все, что они говорили, было не то и не так.
– Какого черта ей думать еще и об этом? – воскликнул Эдди. – Мы сейчас думаем, как спасти величайшую актрису нашей страны.
– И вы не собираетесь ничего предпринимать для спасения Бастера? – спросила я.
– А, да ваш приятель, считайте, уже спекся, во всяком случае, его карьера закончена. Вам что, нужно, чтобы и Марион пошла на дно с ним вместе? Да вы просто спятили, мэм.
Я посмотрела на Мэй-Анну, но она, не глядя в мою сторону, достала из пачки еще одну сигарету и закурила. Все молчали. Через некоторое время наши взгляды встретились, она пожала плечами и сказала:
– Знаешь, Эффа Коммандер, я страшно устала, поэтому я и попросила тебя приехать. Мне нужно опереться на друга.
– Мне кажется, что Бастеру сейчас тоже хотелось бы опереться на друга, – сказала я.
– Я готова, но просто ума не приложу, что могу для него сделать, – сказала она.
После такого заявления я сочувствовала ей уже далеко не так сильно, как ему. В конце концов, Бастер спас ее, а она, как видно, не намеревалась платить ему тем же.
– Что ты можешь для него сделать? Я скажу тебе, что ты можешь для него сделать! – ответила я, и двое мужчин изумленно уставились на меня. – Ты можешь рассказать на суде всю правду.
– Ах, правду, всю правду! – воскликнул Джим и как-то по-дурацки хохотнул. – А что такое вообще правда? К тому же есть правда и правда. Например, правда то, что ваш друг Бастер оказал обществу большую услугу, избавив его от подонка Риди – алкоголика, педераста и наркомана, и я очень сочувствую бедняге Бастеру, у которого сейчас такие проблемы из-за того, что он шлепнул эту мразь. Но правда и то, что карьере Марион Стрит конец, если она позволит себе верещать в защиту своего друга, потому что этим она замарает себя вместе с ним. Вы когда-нибудь слышали, как накрылась карьера Толстяка Арбукле? Вы хотите, чтобы карьера вашей подружки накрылась точно так же?
– В данном случае речь идет не только о моей старой подружке, но и моем старом друге тоже, и все, чего я хочу, – это спасти его от тюрьмы. У меня голова идет кругом от чепухи, которую вы тут несете.
– Да ты вообще кто такая? – окрысился Джим. – Ты что, юрист с опытом судебной защиты по делам об убийствах?
Я пожалела, что Виппи Берд сейчас не со мной, уж она нашлась бы, как ему ответить.
– Ну так, мэм, пойдите лучше напишите друзьям пару открыток, – сказал Эдди. – Или, может, организовать для вас экскурсию по студии?
– Я хочу только быть рядом с Мэй-Анной, больше ничего, – ответила я.
Мэй-Анна грустно поникла головой, потом протянула руку, взяла со стола полупустую уже бутылку с джином и, наполнив стакан, выпила его тремя глотками и снова наполнила. Виппи Берд как-то сказала, что в Голливуде все опьяняет – и воздух, и люди, а теперь я собственными глазами видела, как, собственно, это происходит.
– Пожалуйста, Эффа Коммандер, – сказала Мэй-Анна.
Я не поняла, о чем она меня просит, но зато прекрасно поняла, что они совершенно не намерены слушать меня и что мое вмешательство только огорчает Мэй-Анну. Кроме того, у Бастера уже был адвокат, который, конечно, и без меня прекрасно знал, что надо делать. Мне оставалось только уйти.
– Ладно, – сказала я. – Схожу съем мороженого.
Мужчины кивнули.
– Не ходи пешком, возьми машину, – попросила Мэй-Анна.
Томас отвез меня до той самой аптеки, где некогда началась карьера Ланы Тернер, и там я пригласила его вместе со мной угоститься мороженым. Для него я взяла черное шоколадное с зефирной коркой и мятным сиропом, а себе белое сливочное под сиропом из шоколада с ванилью. Я сочла, что раз он меня возит, то будет правильно, чтобы за угощение заплатила я.
Я больше даже не пыталась заговаривать с Мэй-Анной о ее будущих показаниях в суде, понимая, что все попытки будут бесполезны. Более того, я даже пыталась отвлечь ее: вспомнив наши детские развлечения, поселилась у нее в спальне и расчесывала ей волосы, а она делала мне завивку. Я почти все время ходила в ночной рубашке, а она – в своих шелковых пижамах, и, расчесав волосы, мы переходили к покраске ногтей, только на этот раз пользовались не дешевым лаком, как в детстве, а каким-то особенным составом, специально приготовленным для Мэй-Анны. Мы все время пили бурбон и закусывали шоколадным попкорном, который приготовила я, – в общем, все было совсем как прежде, вот только Виппи Берд с нами не было.
Но поскольку я приехала не к одной только Мэй-Анне, однажды я попросила Томаса отвезти меня к городской тюрьме и попросила дать мне свидание с Бастером, но охранник сказал, что сейчас к нему посетителей не пускают. Я соврала, что я его сестра, но он ответил, что все так говорят, и мне так и не удалось увидеться с Бастером до суда, но на суде я сидела в первом ряду прямо напротив него. Он не знал, что я поселилась у Мэй-Анны, и, увидев меня, широко улыбнулся, а я лишний раз порадовалась, что приехала, так как почувствовала, что здесь я его единственный настоящий друг.
Судебное слушание было таким долгим, что, казалось, не кончится никогда, и я уже начала путаться и забывать, о чем шла речь в предыдущие дни, и поэтому начала записывать все в блокнот, чтобы Виппи Берд могла потом прочесть, пока наконец для дачи показаний не вызвали Мэй-Анну, и этот день показался мне наиболее ярким и запоминающимся из бесконечной серой череды однообразных дней. Надо сказать, что это был первый и последний раз, когда она явилась в суд, потому что студия настояла, чтобы она держалась в тени. Кроме того, где бы она ни появлялась, вокруг нее сразу начинала собираться толпа, а в своем нынешнем состоянии она просто не могла этого вынести. Я ехала в суд с ней вместе и видела, как она возбуждена, – словно в тот день, когда мы должны были посетить благотворительный чай на Западном Бродвее. Едва мы открыли дверцу автомобиля, нас ослепили вспышки фотокамер, словно это была какая-нибудь кинопремьера. Виппи Берд потом показывала мне фотографию в «Монтана стандард», где позади Мэй-Анны видна я, только про меня там ничего не было написано.
На суде она вела себя в точности так, как ей предписывали, – слегка всплакнула и утерла глаза кружевным платком, а затем поведала, что Риди начал избивать ее, и она побежала в спальню за пистолетом, и что потом вдруг появился Бастер, они с Риди начали бороться, и пистолет выстрелил. Но она ни словом не обмолвилась, что мистер Риди был наркоманом и гомосексуалистом, и я не осуждаю ее за это, ведь она поступила так по настоянию студии.
Прокурор заявил, что Мэй-Анна лжет с целью выгородить Бастера, который-де ее запугал, и назвал Бастера ревнивым маньяком и алкоголиком, виновным в умышленном убийстве английского героя-инвалида.
Суд присяжных взял день для совещания и, вернувшись на следующий день, объявил свой вердикт: Бастер виновен в непредумышленном убийстве. Позже один из присяжных дал интервью, в котором сказал, что Бастер сам себе сильно навредил, отказавшись давать показания, и выразил удивление, что Мэй-Анна не проводила в суде каждый день, выручая своего друга, если все сказанное ею правда.
Решение суда Бастер принял, как подобает настоящему чемпиону, – без единой жалобы. Он ведь и прежде никогда не жаловался, если кто-то обманом вырывал у него победу, не жаловался и теперь на несправедливость правосудия. На прощание он обнял меня и просил не беспокоиться за него. Я ответила, что на моем месте должна была быть Мэй-Анна, но он ответил, что это неважно, ведь он знает, что поступил правильно. Он еще раз обнял меня, хотя полицейские уже тянули его прочь.
– Вы с Виппи Берд – лучшие друзья Мэй-Анны, и сейчас вы нужны ей, как никогда, – были его последние слова мне. – Кто-то ведь должен за ней присмотреть, пока я буду далеко. И не надо ее осуждать – она сделала все, что могла.
Видно было, что ее судьба волнует его гораздо больше его собственной, а ведь его ждала тюрьма. После я передала его слова Виппи Берд, и она ответила, что он всегда был готов разбиться в лепешку за Мэй-Анну, вот наконец и разбился.
Когда Бастера увели, я села в ее лимузин и отправилась прямо к ней, чтобы передать ей приговор суда, но ей уже все было известно. Более того, в ее гостиной происходило что-то вроде пресс-конференции. Она снова была вся в белом, и когда я вошла, она как раз говорила, что Бастер – ее старый друг, который, как бы там ни было, только пытался защитить ее честь, а Риди – жалкий запутавшийся человек и что его ей жаль. Мне было тошно это слушать, и я поднялась к ней в спальню, откуда позвонила Виппи Берд. За счет Мэй-Анны.
– Ну и что ты о ней думаешь? – спросила Виппи Берд, когда я пересказала ей всю историю.
– Не знаю, что о ней и думать, – ответила я. – Она свидетельствовала в пользу Бастера, но я чувствую и знаю, что она могла бы сделать для него больше. Гораздо больше. Но сам Бастер сказал, что мы ей сейчас нужны.
Виппи Берд подумала и изрекла:
– Полагаю, он прав – мы с тобой ее лучшие подруги, Эффа Коммандер, и это значит, что мы должны быть рядом с ней, даже если она делает нечто такое, что нам не нравится. Потом, она слабее нас и запросто может сломаться, а если уж сам Бастер ее не осуждает, то и не наше с тобой дело судить ее.
Я почувствовала, что разрываюсь надвое – внутренний голос говорил мне, что Мэй-Анна только что предала Бастера, который ради нее был готов пожертвовать всем на свете, и в то же время я пыталась убедить себя, что она сделала для него все возможное. В конце концов я пришла к выводу, что Виппи Берд, как всегда, права и что это внутреннее дело Бастера с Мэй-Анной, а от нас требуется только, чтобы мы оставались ее друзьями. Быть кому-то другом означает помогать этому человеку, даже если он не прав, и вот почему я в конце концов сказала Мэй-Анне, что ее показания облегчили участь Бастера и спасли его от более сурового наказания, например, от признания виновным в умышленном убийстве и, соответственно, электрического стула.
Я видела, что при этих словах Мэй-Анна задумалась, но я не уверена, что она им поверила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
За день до слушания дела в суде Мэй-Анна позвонила нам и умоляла приехать к ней поддержать ее. Ее коллеги со студии давали ей такие противоположные и взаимоисключающие советы, что она была близка к истерике и не могла решить, кого из них слушать и как вести себя в суде. Без нас, сказала она, ей не выдержать этого испытания.
Виппи Берд попросила отпуск за свой счет, но руководство компании ответило, что сейчас это никак невозможно, так что мне пришлось ехать одной. Мэй-Анна хотела прислать мне билет, но я отказалась. Я и так была в долгу перед Бастером и решила, что будет правильно, если на этот раз я потрачу свои собственные деньги.
Теперь я ехала в общем вагоне, а не в отдельном купе, и всю дорогу не могла отделаться от мысли, что в прошлый раз в компании Виппи Берд мне было куда веселее. Я пошла в вагон-ресторан и заказала порцию котлет с жареной картошкой – блюдо, которое я очень люблю, и картошку принесли на отдельной тарелке с маленьким американским флажком, но даже еда меня не радовала, и тут я поняла, что во мне что-то сломалось, потому что я не потеряла аппетита, даже получив похоронку на Пинка.
Меня снова встретил шофер Томас, но мы больше не говорили ни о китайском театре, ни о грязевых вулканах. Я хотела сесть на переднее сиденье, чтобы он мог по дороге рассказать мне, что здесь происходит, но он объяснил, что так у них не принято и что Мэй-Анна не одобрила бы этого. Мне пришлось сесть сзади и наклониться к нему, чтобы лучше его слышать, но он все равно рассказал ненамного больше того, что мы с Виппи Берд уже знали. По его словам, Мэй-Анна до сих пор не могла успокоиться, и это мне тоже было известно, и что они все удивлены ожесточением, с которым газеты напустились на Бастера, что тоже не было для меня секретом. Еще Томас обозвал Джона Риди старым скупердяем, потому что тот никогда не давал ему чаевых, пользуясь машиной Мэй-Анны.
То, что ему надо было давать чаевые, оказалось для меня неожиданностью, и мне стало стыдно. Оправдываясь, я сказала ему, что мы с Виппи Берд – две простофили из глубинки и что в ближайшее время я заплачу ему то, что задолжала. Он ответил, что возить нас было для него сплошным удовольствием и что никаких денег не надо, потому что мы тогда прекрасно провели время. Все это он сказал искренне, в чем я убедилась, когда он вез меня из суда на вокзал и я пыталась сунуть ему кое-какие деньги. Денег он не взял и сказал, чтобы я лучше купила себе на них выпивку в клубном вагоне.
Он предупредил меня, что я не должна разговаривать с репортерами, осаждающими дом Мэй-Анны, но и без этих рекомендаций я знала, как надо общаться с этой братией, еще с тех времен, когда Бастер готовился к матчу на звание чемпиона. Когда мы подъехали, двое репортеров стояли прямо перед воротами. «Без комментариев», – заявила я им прежде, чем они успели открыть рты, но Томас объяснил, что эти двое – просто-напросто охрана, приставленная к дому Мэй-Анны от студии.
– Я очень рад, что вы приехали, миссис Эффа Коммандер, – сказал он, поднося мои чемоданы к парадному входу. – Сейчас всякие там разные советчики вьются вокруг мисс Стрит, словно мухи, и очень хорошо, что рядом с ней будет кто-то из ее настоящих друзей.
– Не только рядом с ней одной, но и рядом с Бастером тоже, – ответила я, помня наказы Виппи Берд, напоминавшей мне, что я еду помогать не одной только Мэй-Анне.
Она ждала меня в гостиной и в этот раз мало походила на королеву серебряного экрана. Глаза у нее были красные, на лице появились морщины, которых я не видела год назад, и вся она сильно исхудала: сейчас, на мой взгляд, она весила не больше девяноста фунтов. Она была взвинчена, то и дело вскакивала, начинала метаться по комнате и снова возвращалась на место, забывала в пепельнице недокуренную сигарету и начинала новую. «Что за черт, как ты выглядишь, Мэй-Анна!» – эти слова вертелись у меня на языке, но вместо этого я обняла ее и сказала, что раз Виппи Берд душой сейчас с нами, «несвятая Троица» снова в сборе. Находившийся там же агент Мэй-Анны Эдди Баум представил меня другому человеку, имя которого было Джим Макдональд и который оказался пресс-секретарем студии «Уорнер Бразерс». Втроем они обсуждали ее будущие показания в суде, а когда я спросила, где же адвокат, Эдди Баум ответил, что не хотел бы сейчас отнимать мое время, которое, он уверен, нужно мне, чтобы отдохнуть после долгой дороги. Мэй-Анна возразила, что в моем присутствии чувствует себя лучше, и, поскольку я приехала сюда из Бьютта не для того, чтобы отдыхать, я осталась, и мужчины просто перестали обращать на меня внимание.
– Так, с макияжем все ясно, теперь переходим к обсуждению гардероба. Предлагаю черный костюм – приталенный, но чтобы юбка была не слишком короткая, – сказал пресс-секретарь Джим.
– Мне кажется, лучше пусть будет платье, можно даже с белым воротником – своего рода намек на невинность, а? – ответил Эдди и погладил руку Мэй-Анны. Она отдернула ее и прижала к груди.
– Нет-нет, это только собьет публику с толку, да и в дальнейшем, если мы уже используем этот прием, она не сможет сыграть Жанну д'Арк. Она ни в коем случае не должна выглядеть так, словно она готовится к роли Девы Марии. Это могло пройти сразу после «Новичков на войне» или перед «Прегрешением Бэбкок», но сейчас это ни к чему.
– Так вы думаете у меня есть шансы выпутаться? – спросила Мэй-Анна.
– Еще какие, если только будешь держать себя в руках, – ответил Эдди. Он примостился на подлокотнике ее кресла и склонился к ее плечу.
Мэй-Анна кивнула.
– А шляпка? – спросила она. – Может быть, подойдет маленькая черная с вуалеткой?
Она встала, немного походила по комнате и села в другое кресло.
– Никаких вуалей – лицо должно быть полностью открыто, на нем будут фокусироваться объективы камер. В кадре шляпка будет слишком бросаться в глаза. Нужно что-то другое, например обруч, или не знаю что – можешь придумать сама. Ты даже можешь открыть новое направление в моде, – сказал Джим.
Потом они стали обсуждать ее обувь, сумочку и то, должен ли быть кружевным или нет платок, которым она будет промокать глаза, и сошлись на кружевном.
– Не забывай, если ты заявишь, что Риди был педерастом, то окажешься в незавидном положении, – сказал Джим. – Ты меня слышишь? Проснись! Называй его – «падший кумир». Скажешь «педераст», и они тебя разорвут. «Падший кумир», ты поняла?
Мэй-Анна кивнула.
– Строго держись сценария и ни шага в сторону. Ты сама тоже надеешься на капельку их сочувствия, – продолжал Эдди, – ведь это был несчастный случай. Именно в этом твой шанс – шанс, что ты выйдешь сухой из воды. Если покажешь, что сочувствуешь Бастеру, то считай, ты погибла.
– Она обязана ему жизнью, – встряла я.
Конечно, им меньше всего было нужно, чтобы я прерывала их разговор, но раз он так повернулся, то я не могла не вмешаться. Все, что они говорили, было не то и не так.
– Какого черта ей думать еще и об этом? – воскликнул Эдди. – Мы сейчас думаем, как спасти величайшую актрису нашей страны.
– И вы не собираетесь ничего предпринимать для спасения Бастера? – спросила я.
– А, да ваш приятель, считайте, уже спекся, во всяком случае, его карьера закончена. Вам что, нужно, чтобы и Марион пошла на дно с ним вместе? Да вы просто спятили, мэм.
Я посмотрела на Мэй-Анну, но она, не глядя в мою сторону, достала из пачки еще одну сигарету и закурила. Все молчали. Через некоторое время наши взгляды встретились, она пожала плечами и сказала:
– Знаешь, Эффа Коммандер, я страшно устала, поэтому я и попросила тебя приехать. Мне нужно опереться на друга.
– Мне кажется, что Бастеру сейчас тоже хотелось бы опереться на друга, – сказала я.
– Я готова, но просто ума не приложу, что могу для него сделать, – сказала она.
После такого заявления я сочувствовала ей уже далеко не так сильно, как ему. В конце концов, Бастер спас ее, а она, как видно, не намеревалась платить ему тем же.
– Что ты можешь для него сделать? Я скажу тебе, что ты можешь для него сделать! – ответила я, и двое мужчин изумленно уставились на меня. – Ты можешь рассказать на суде всю правду.
– Ах, правду, всю правду! – воскликнул Джим и как-то по-дурацки хохотнул. – А что такое вообще правда? К тому же есть правда и правда. Например, правда то, что ваш друг Бастер оказал обществу большую услугу, избавив его от подонка Риди – алкоголика, педераста и наркомана, и я очень сочувствую бедняге Бастеру, у которого сейчас такие проблемы из-за того, что он шлепнул эту мразь. Но правда и то, что карьере Марион Стрит конец, если она позволит себе верещать в защиту своего друга, потому что этим она замарает себя вместе с ним. Вы когда-нибудь слышали, как накрылась карьера Толстяка Арбукле? Вы хотите, чтобы карьера вашей подружки накрылась точно так же?
– В данном случае речь идет не только о моей старой подружке, но и моем старом друге тоже, и все, чего я хочу, – это спасти его от тюрьмы. У меня голова идет кругом от чепухи, которую вы тут несете.
– Да ты вообще кто такая? – окрысился Джим. – Ты что, юрист с опытом судебной защиты по делам об убийствах?
Я пожалела, что Виппи Берд сейчас не со мной, уж она нашлась бы, как ему ответить.
– Ну так, мэм, пойдите лучше напишите друзьям пару открыток, – сказал Эдди. – Или, может, организовать для вас экскурсию по студии?
– Я хочу только быть рядом с Мэй-Анной, больше ничего, – ответила я.
Мэй-Анна грустно поникла головой, потом протянула руку, взяла со стола полупустую уже бутылку с джином и, наполнив стакан, выпила его тремя глотками и снова наполнила. Виппи Берд как-то сказала, что в Голливуде все опьяняет – и воздух, и люди, а теперь я собственными глазами видела, как, собственно, это происходит.
– Пожалуйста, Эффа Коммандер, – сказала Мэй-Анна.
Я не поняла, о чем она меня просит, но зато прекрасно поняла, что они совершенно не намерены слушать меня и что мое вмешательство только огорчает Мэй-Анну. Кроме того, у Бастера уже был адвокат, который, конечно, и без меня прекрасно знал, что надо делать. Мне оставалось только уйти.
– Ладно, – сказала я. – Схожу съем мороженого.
Мужчины кивнули.
– Не ходи пешком, возьми машину, – попросила Мэй-Анна.
Томас отвез меня до той самой аптеки, где некогда началась карьера Ланы Тернер, и там я пригласила его вместе со мной угоститься мороженым. Для него я взяла черное шоколадное с зефирной коркой и мятным сиропом, а себе белое сливочное под сиропом из шоколада с ванилью. Я сочла, что раз он меня возит, то будет правильно, чтобы за угощение заплатила я.
Я больше даже не пыталась заговаривать с Мэй-Анной о ее будущих показаниях в суде, понимая, что все попытки будут бесполезны. Более того, я даже пыталась отвлечь ее: вспомнив наши детские развлечения, поселилась у нее в спальне и расчесывала ей волосы, а она делала мне завивку. Я почти все время ходила в ночной рубашке, а она – в своих шелковых пижамах, и, расчесав волосы, мы переходили к покраске ногтей, только на этот раз пользовались не дешевым лаком, как в детстве, а каким-то особенным составом, специально приготовленным для Мэй-Анны. Мы все время пили бурбон и закусывали шоколадным попкорном, который приготовила я, – в общем, все было совсем как прежде, вот только Виппи Берд с нами не было.
Но поскольку я приехала не к одной только Мэй-Анне, однажды я попросила Томаса отвезти меня к городской тюрьме и попросила дать мне свидание с Бастером, но охранник сказал, что сейчас к нему посетителей не пускают. Я соврала, что я его сестра, но он ответил, что все так говорят, и мне так и не удалось увидеться с Бастером до суда, но на суде я сидела в первом ряду прямо напротив него. Он не знал, что я поселилась у Мэй-Анны, и, увидев меня, широко улыбнулся, а я лишний раз порадовалась, что приехала, так как почувствовала, что здесь я его единственный настоящий друг.
Судебное слушание было таким долгим, что, казалось, не кончится никогда, и я уже начала путаться и забывать, о чем шла речь в предыдущие дни, и поэтому начала записывать все в блокнот, чтобы Виппи Берд могла потом прочесть, пока наконец для дачи показаний не вызвали Мэй-Анну, и этот день показался мне наиболее ярким и запоминающимся из бесконечной серой череды однообразных дней. Надо сказать, что это был первый и последний раз, когда она явилась в суд, потому что студия настояла, чтобы она держалась в тени. Кроме того, где бы она ни появлялась, вокруг нее сразу начинала собираться толпа, а в своем нынешнем состоянии она просто не могла этого вынести. Я ехала в суд с ней вместе и видела, как она возбуждена, – словно в тот день, когда мы должны были посетить благотворительный чай на Западном Бродвее. Едва мы открыли дверцу автомобиля, нас ослепили вспышки фотокамер, словно это была какая-нибудь кинопремьера. Виппи Берд потом показывала мне фотографию в «Монтана стандард», где позади Мэй-Анны видна я, только про меня там ничего не было написано.
На суде она вела себя в точности так, как ей предписывали, – слегка всплакнула и утерла глаза кружевным платком, а затем поведала, что Риди начал избивать ее, и она побежала в спальню за пистолетом, и что потом вдруг появился Бастер, они с Риди начали бороться, и пистолет выстрелил. Но она ни словом не обмолвилась, что мистер Риди был наркоманом и гомосексуалистом, и я не осуждаю ее за это, ведь она поступила так по настоянию студии.
Прокурор заявил, что Мэй-Анна лжет с целью выгородить Бастера, который-де ее запугал, и назвал Бастера ревнивым маньяком и алкоголиком, виновным в умышленном убийстве английского героя-инвалида.
Суд присяжных взял день для совещания и, вернувшись на следующий день, объявил свой вердикт: Бастер виновен в непредумышленном убийстве. Позже один из присяжных дал интервью, в котором сказал, что Бастер сам себе сильно навредил, отказавшись давать показания, и выразил удивление, что Мэй-Анна не проводила в суде каждый день, выручая своего друга, если все сказанное ею правда.
Решение суда Бастер принял, как подобает настоящему чемпиону, – без единой жалобы. Он ведь и прежде никогда не жаловался, если кто-то обманом вырывал у него победу, не жаловался и теперь на несправедливость правосудия. На прощание он обнял меня и просил не беспокоиться за него. Я ответила, что на моем месте должна была быть Мэй-Анна, но он ответил, что это неважно, ведь он знает, что поступил правильно. Он еще раз обнял меня, хотя полицейские уже тянули его прочь.
– Вы с Виппи Берд – лучшие друзья Мэй-Анны, и сейчас вы нужны ей, как никогда, – были его последние слова мне. – Кто-то ведь должен за ней присмотреть, пока я буду далеко. И не надо ее осуждать – она сделала все, что могла.
Видно было, что ее судьба волнует его гораздо больше его собственной, а ведь его ждала тюрьма. После я передала его слова Виппи Берд, и она ответила, что он всегда был готов разбиться в лепешку за Мэй-Анну, вот наконец и разбился.
Когда Бастера увели, я села в ее лимузин и отправилась прямо к ней, чтобы передать ей приговор суда, но ей уже все было известно. Более того, в ее гостиной происходило что-то вроде пресс-конференции. Она снова была вся в белом, и когда я вошла, она как раз говорила, что Бастер – ее старый друг, который, как бы там ни было, только пытался защитить ее честь, а Риди – жалкий запутавшийся человек и что его ей жаль. Мне было тошно это слушать, и я поднялась к ней в спальню, откуда позвонила Виппи Берд. За счет Мэй-Анны.
– Ну и что ты о ней думаешь? – спросила Виппи Берд, когда я пересказала ей всю историю.
– Не знаю, что о ней и думать, – ответила я. – Она свидетельствовала в пользу Бастера, но я чувствую и знаю, что она могла бы сделать для него больше. Гораздо больше. Но сам Бастер сказал, что мы ей сейчас нужны.
Виппи Берд подумала и изрекла:
– Полагаю, он прав – мы с тобой ее лучшие подруги, Эффа Коммандер, и это значит, что мы должны быть рядом с ней, даже если она делает нечто такое, что нам не нравится. Потом, она слабее нас и запросто может сломаться, а если уж сам Бастер ее не осуждает, то и не наше с тобой дело судить ее.
Я почувствовала, что разрываюсь надвое – внутренний голос говорил мне, что Мэй-Анна только что предала Бастера, который ради нее был готов пожертвовать всем на свете, и в то же время я пыталась убедить себя, что она сделала для него все возможное. В конце концов я пришла к выводу, что Виппи Берд, как всегда, права и что это внутреннее дело Бастера с Мэй-Анной, а от нас требуется только, чтобы мы оставались ее друзьями. Быть кому-то другом означает помогать этому человеку, даже если он не прав, и вот почему я в конце концов сказала Мэй-Анне, что ее показания облегчили участь Бастера и спасли его от более сурового наказания, например, от признания виновным в умышленном убийстве и, соответственно, электрического стула.
Я видела, что при этих словах Мэй-Анна задумалась, но я не уверена, что она им поверила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31