(Кстати, спецназ USA тоже вовсю использует опыт этих племен, для которых человек в качестве пищевого продукта привычен, как для цивилизации порция пломбира.) Господин Скворцов верил в себя до конца, и веру потерял в тот момент, когда почувствовал, что его плоть насаживается на своеобразный шампур из древка штандарта.
— И это только начало, — предупредил я. — Твои товарищу по оружию находятся в боевой готовности и намерены заменить…
«Группенфюрер» был готов пережить боль, но пережить унижение и позор перед лицом партии. Короче говоря, гадя под себя, он согласился ответить на несложные вопросы. Из этих вопросов и ответов сложилась следующая картина: полгода назад Партия приняла историческое решение: воздействовать на загнивающий мир самым радикальными методами, вплоть до взрыва ядерного устройства. Была проведена определенная работа, в результате которой в руки Движения попал ядерный ранец. Ученый Нестеровой уничтожен, как сомневающийся, и замурован в цементе. Взрыв произойдет в 12 часов по полудню 22 сентября — во время руны «зиг», то бишь «победы».
— И огонь атома очистит скверну мира! — снова заблажил господин Скворцов.
— Эй, — сказал я, — кто и где будет взрывать?
— Кто и где? — повторил вопрос с задумчивостью дауна. Потом просиял и захохотал истерично: — А вот этого я вам не скажу! Не скажу! — И, высунув язык, забелял. — Бэ-бэ! Не скажу! Потому, что сам не знаю! Ха-ха! Не знаю! Зиг хайль! — И принялся маршировать.
Ничего не оставалось делать, как поверить в его сумасшествие. Все это было весьма некстати. Остальные «наци» смогли только подтвердить существование операции «Крест» и то, что некий человек замурован в ванной с цементом.
Это решено было проверить — и пока чернорубашечники работали кайлом, я с помощью освобожденного от наручников «оберфюрера» Рюрикова отыскал труп второго участника поездки в Сибирь, названного казначеем партии.
Пули разворотили грудную клетку молодчику Пельше и мне пришлось пачкать руки о липкую и холодную кровь. В кармане кителя обнаружил поврежденную четвертушку из школьной тетрадки с неким планом местности. Разобраться в этом мог только специалист: топограф. О чем я и сообщил полковнику Старкову.
Если сумасшедший господин Скворцов говорил правду и взрыв намечен в полдень, то у нас времени предостаточно, чтобы разгадать очередную шараду, зашифрованную на страничке. По-моему мнению, на ней изображен план Замоскворечья с высоткой на Котельнической набережной. Так что пора пить шампанское за успешное окончание дела.
— Ты пьешь, — буркнул Старков, — а голова болит у нас, — и предложил пойти убедиться, что вытащенный из цементного капкана есть гражданин Нестеровой Виктор Германович.
— А почему я? — удивился. — Я с ним детей не крестил. Вызывай там бывшую супругу или братца младшенького.
— Ты думаешь?
— Я уже ничего не думаю, — признался. — Еду спать. — И на этом мы попрощались с таким уговором, что, если ситуация вдруг взбрыкнет, как кобыла… А так через шесть часов буду сам готов к боевым действиям по спасению отечества.
Порой не могу объяснить свои поступки. Я мог остаться, чтобы вместе со всеми доводить ситуацию до логического её завершения. Но во-первых, без меня хватало специалистов по охоте на неистовых мечтателей перекроить мир, во-вторых, по-настоящему устал и нуждался в лечебном сне и в-третьих, меня ждала гостья из Снежинска.
Однако самое главное: ощущал некий внутренний дискомфорт и не понимал его причины. Кажется, все предельно ясно: неуравновешенный ученый, преследуя свои личные интересы, снюхался с неонацистами, потом ужаснулся содеянному, но было поздно: его ликвидировали и теперь некто из бритоголовых с ядерным ранцем за плечами попытается воплотить в жизнь акцию «Крест».
Службам безопасности остается только вычислить «точку», где будет находиться фигурант с атомным запалом и…
И слишком все просто, menhanter. И ты чувствуешь — что-то не так. Есть такое учение «сознание Кришны», там веселые свободные танцующие люди, утверждают, что их Бог везде и всюду, и каждый преданный может услышать Его подсказку из своего сердца. Так и я чувствую, что Мировой разум пытается явить мне свою помощь, но почему, вот в чем вопрос? Неужели я прав и ситуация способна преподнести ещё сюрпризы? Какие?
Нет, не могу проанализировать ситуацию — устал, охотник за атомом, устал. Надо очистить мозг от шлаков последних событий и тогда, быть может, прийдет прозрение.
Я возвращаюсь в квартиру около четырех часов утра — на границе ночи и утра. В это время сон самый сладкий, как карамель. Ключом осторожно открываю дверь и заступаю в незнакомое пространство коридора. Кажется, решительная девушка из Снежинска сдвинула не только мебель, но и стены. Из-под двери комнаты выползает полоска света.
— Саша, — девушка полулежит в кресле, укрытая стареньким пледом.
— А я решил, что ошибся квартирой, — присаживаюсь на корточки.
— Я училась на дизайнера.
— У меня плохой вкус? — вздыхаю я. — В смысле меблировки.
— У тебя много других положительных качеств, — смеется.
— Например?
— Не умеешь скрывать своих чувств, — рукой взъерошивает мои волосы, к женщинам. — И смешно чихает от взбитого пылевого облачка.
— Будь здорова!
— Что это? Ты в какой-то пыли?
— Да, — отвечаю, скромно тупя взор, — разгружал вагоны с цементом.
— И много разгрузил?
— Много, — смеюсь. — Мне помогали. Правда, некоторым не повезло засыпало.
— И тебя тоже, частично, — и решает, что мне надо срочно в ванную.
— Зачем? — притворно пугаюсь.
— Для головомойки!
… У Мстиславы было опытное молодое тело, пропахшее свежей хвоей. Мне казалось, что я лечу над безбрежным таежным океаном и от этого безрассудного и шалого полета прерывается дыхание и бой сердца все сильнее и сильнее, и все ближе и ближе территория счастья, насыщенная фосфорическими вспышками любви. Потом: зигзагообразный удар молнии, раскалывающий надвое меня и планету — не от подобного ли разряда, присланного Мировым разумом, возникла жизнь на Земле? И наконец успокоение, будто я упал в колыбель вселенной.
Я спал и не видел снов, и проснулся от настойчивого пения настойчивой птички: фьюить-фьюить. Потом понял — телефон. За окном бледнело утро, больное холодным дождем. Мстислава спала тихо и безмятежно, похожая на театральную куклу, забытую на сцене.
— Алекс, — услышал напряженный голос Старкова. — У нас проблемы.
Иного и не могло быть, сказал я себе, покидая квартиру, интуиция, к сожалению, меня редко обманывает. Короткий, но активный отдых восстановил мои силы и теперь я мог объективно оценивать новую ситуацию. А она была скверная, по убеждению полковника, то есть хуже некуда.
За четыре часа моего отсутствия выяснилось, что труп, выбитый кайлом из цемента, оказался неким бомжем по фамилии Ткач. «Наци» подбирали у вокзалов подобные незначительные личности, маня их водкой, а затем в клетках для зверей изучали живой организм до полного его умерщвления.
— А где же Нестеровой? — задал глупый вопрос.
— О каком из братьев речь?
— То есть?
Выяснилось, что Старков, следуя моей рекомендации, решил вызвать на опознание трупа Нестерового-младшего, чтобы сразу снять все вопросы.
— И что? — не понимал я.
— А ничего, — отрезал полковник. — Вадим Германович, как утверждают, уже вторые сутки в Москве. Не одним ли самолетом вы, родные, прибыли в столицу нашей родины?
Я сделал вид, что не замечаю язвительности в голосе своего боевого товарища. Из дальнейших объяснений понял, что Нестеровой-младший тоже исчез, будто провалился сквозь землю.
— Провалился сквозь землю, — машинально повторил я. — А что топографы?
— Пока думают, — с раздражением ответил полковник. — У нас же все академики, а затирочку-пиндюрочку разгадать не могут.
Получив столь странную и неожиданную информацию, я прыгнул в джип и, разрывая мощным бампером плотную ткань тумана, помчался по свободным улицам на Лубянку, где находился штаб по данной эпохальной проблеме.
Итак, что нам дает появление на столичных улицах Нестерового-младшего? Ничего, кроме вопроса: почему он не сообщил о своем желании посетить белокаменную, когда мы вместе хлебали самогон, настоянный на кедровых шишках? Срочная командировка? Возможно, хотя верится с трудом. Приехал к старшему брату, зная его местоположение? Предположим. А с какой целью? Отговорить от безумной затеи? Или наоборот — помочь. Помочь? Кажется, menhanter зарапортовался.
Так, начнем сначала. Жили-были два брата, старший и младший. Допустим, между ними существовало вполне естественное соперничество: кто лучше, умнее, сильнее и… любвеобильнее.
Поначалу побеждает старший: успехи на всех фронтах, а затем вдруг облучение и канун трагического финала — близкая неизбежная смерть. Младший не выдерживает и в доказательство своей виктории повествует в ярких красках о соитии с Ириной Горациевной Фридман. Старший приходит в ярость, сочиняет сумасбродное послание потомкам… Стоп-стоп…
И вижу в зеркальце заднего обзора торжествующий оскал — и через мгновение понимаю: это мой собственный оскал.
И я даже знаю причину его, оскала, появления, и рву мобильный телефон к щетинистой щеке:
— Старков! — ору и требую ответить только на один вопрос: была графологическая экспертиза по письму Нестерового-старшего или не была?
— А в чем дело?
— Была или не была, черт возьми?!
— Алекс, при чем тут письмо? — возмущается полковник. — Ты лучше ранец ищи?
Я выматерился и так, что боевой товарищ поперхнулся и в трубке возникла тишина. И, казалось, безмолвие всюду: и там, на линии, и на улицах, растворяющихся в тумане, и в домах, где пробуждались ото сна неприютные люди, и в ревущем моторе внедорожника, наматывающего на колеса километры пути в никуда; и я тоже был тих и безмолвен в своих молитвах к невидимому небу.
Трудно объяснить словами, но когда вспомнил о письме, то меня озарил вопрос: ЗАЧЕМ МЕРТВЕЦУ ДЕНЬГИ?
Вот вопрос вопросов, ответ на который всё и всех может поставить на свои места. Зачем Нестеровому Виктору Германовичу, облученному ураном-235, сумма в двести пятьдесят тысяч долларов? Зачем человеку, смотрящему в глазницы смерти этот бесполезный капиталец? Зачем без пяти минут покойнику… Нет, быть может, он желает сыграть роль доброго дядюшки и отдать эти жалкие копейки в детский дом или на развитие национал-социалистической партии, или на полет человека на пыльные кольца Сатурна. Нет, не верю в такую меркантильность бывшего советского гражданина с банальной автобиографией…
Нет ли здесь чудовищной подмены, которую подстроил нам бойкий и живой умишко Нестерового-младшего? Детали сейчас не так важны, главное другое: прикрываясь именем брата, он совершает сделку с неофашистами, получает от них вечнозеленые баксы и благополучно убывает на теплые отмели багетных Багам. А здесь — хоть трава не расти. И она не будет расти, коль события будут развиваться по самому худшему сценарию.
Наконец голос полковника Старкова рвет тишину телефонной трубки, тишину утреннего города, тишину машины, мчащейся в никуда. Я слышу его и спокойно повторяю:
— Да, понял: экспертиза не проводилась.
— А в чем дело, Алекс?
Я не стал обстоятельно отвечать на вопрос — иногда лучше промолчать и сделать дело. Чем я и занялся, вывертывая рулевое колесо в сторону Котельнической набережной. Теперь работал не только по наитию неба, но следуя железным логическим законам жизни.
Высотный дом встречал сонными ячейками бесчисленных окон и жильцами, вытаскивающим из кабин лифтов своих тявкающих питомцев на раннюю прогулку.
Я же был неудержим и настойчив: после продолжительного перезвона у дверей квартиры академика Фридмана, от которого проснулся весь коммунальный клоповник, я получил возможность зреть во всей красе гордость советской (б) физико-математической науки. Исаак Изральевич был мил, подслеповат, глуховат и богообразен и даже чем-то походил на снежинского академика Биславского. Впрочем, все старики похожи, как маленькие дети.
Столичный ученый долго не понимал, что от него пытается добиться умалишенный молодой человек, мыкающийся по комнатам с перекошенным лицом:
— Где Ирина Горациевна, дед?!
— Ась?
— Жена-то где?
— А?
— Супруга-а-а! — взревел я.
— А-а-а, Ирочка, — и отмахнул в сторону окна, где истлевали куски ватного тумана. — Фьють!
— Что за «фьють»?
— Ась?
— Жена где, спрашиваю?!
— А?
— Супруг-а-а!
— Фьють, — повторил академик. — Улетела, — объяснил наконец.
— Улетела? Куда улетела, пень?! — и тоже отмахнул рукой, чувствуя, что ещё миг и на ватном одеяле тумана окажется сам дедушка.
— Ась?
Я понял, что есть проблемы, которые трудно решить сразу. Нужно успокоиться и подумать о чем-то вечном. Например, почему люди не летают. А если летают, то только самолетами Аэрофлота или другими авиакомпаниями? И пока размышлял на эту актуальную, как оказалось после, тему, столичный академик зашаркал в свой кабинет и вернулся оттуда другим человеком другим по той причине, что тиснул в ухо слуховой аппарат.
— Так вы о чем, молодой человек? Кстати, как вас зовут?
Я представился и повторил причину моих волнений.
— Нет проблем, Александр, — проговорил академик и передал мне листочек.
И я испытал буквально неземное счастье, когда увидел на листочке детский старческий почерк: «Париж, рейс 1789, 08 час. 04 мин.»
Смешно, однако академическая безупречная любовь к точным цифрам спасла мир.
Когда я осмысливал каракули, раздался мелодичный бой курантов на Спасской башне — 8.00.
— Старков, — сказал я по телефону, и говорил спокойно и внятно; когда ситуация погранична я прекращаю сжигать себя и других. Я как бы наблюдаю происходящее со стороны и в таких случаях, знаю, время останавливается. Старков, — и, назвав номер рейса, объясняю причину, по которой необходимо задержать вылет французского борта. Мне пытаются возражать. Я повторяю, что в самолете находится тот, кто нам крайне нужен. — Нестеровой Вадим Германович, — называю фамилию имя и отчество. И смотрю на ручные часы: с момента разговора прошла вечность в тридцать секунд, и понимаю, что Старков, знающий меня и мой голос в час Ч., сделает все, чтобы турбины лайнера были выключены, и уже потом после получасовой заминки гальские стюарды откроют люк в дюралюминиевый салон…
— Исаак Изральевич, — спросил я, когда мне сообщили, что гражданин Нестеровой Вадим Германович, выбывающий за рубеж по паспорту Фридмана Льва Исааковича, возвращен на территорию России, — у вас есть сын? Лет так сорока?
— Конечно, Лева. А что натворил, стервец таки такой?
— Ничего, — потянулся от удовольствия. — А не угостите ли, Исаак Изральевич, коньячком. По пять капель, чтобы дух перевести.
— А что случилось таки с Левой? — не унимался беспокойный отец. — Я ему голову поменяю, это я вам говорю. А коньячку можно, Александр.
— С Левой все хорошо, — отвечал я. — А вот с вашей супругой?
— Ась? — и поправил слуховой аппарат. — Хотите на кухню, Александр?
Милый такой старичок, академик, дважды Герой социалистического труда, отец своего беспечного сына и хороший муж.
Хороший, потому что искренне обрадовался, когда я сказал, что жена Ирина Горациевна возвращается, так и не долетев до мечты многих наших соотечественников.
— Париж! Париж! — горячился старенький ученый, принявший на грудь грамм пятьдесят. — Поглядите, Александр, какая у нас красота-таки! — И от патриотического усердия рванул дверь, ведущую на балкон. — Не-не, выйдем! У меня тут наблюдательный пост, вот.
— Исаак Изральевич, больше не наливаю, — предупредил, следуя за ним.
На балконе стоял шезлонг и подзорная труба на треноге. Старик объяснил, что в свободную минутку любит поглазеть на мир через оптику, особенно летом, признался.
Я понимал восторг его молодой души: взору открывалась великая и великолепная панорама. Помнится, я уже видел эту красоту. Однако теперь после всех этих кризисных и кровавых событий…
Туман ушел, осенние небеса очищались от сырых облаков, державный Кремль плыл чудным диковинным островом, брусчатка Красной площади отливалась фиолетовой синевой, храм Василия Блаженного приседал дымковской игрушкой, домашний скверик под высоткой был аккуратно расчерчен пересекающимися асфальтированными дорожками…
Я дернулся: такое впечатление, что я уже видел эту топографическую местность внизу…Так-так, вспомни, menhanter! Не напоминают ли скрещенные асфальтированные дорожки крест? Кажется, напоминают. Ну, конечно! Этот план очень напоминает план местности, намалеванный на листочке, который я обнаружил на трупе Пельше. Кто его рисовал? Думаю, Нестеровой-младший, больше некому. Вот только зачем?
— Исаак Изральевич, а в последние дни ничего такого подозрительного не замечали, — спрашиваю, — через трубу?
— А что именно, молодой человек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— И это только начало, — предупредил я. — Твои товарищу по оружию находятся в боевой готовности и намерены заменить…
«Группенфюрер» был готов пережить боль, но пережить унижение и позор перед лицом партии. Короче говоря, гадя под себя, он согласился ответить на несложные вопросы. Из этих вопросов и ответов сложилась следующая картина: полгода назад Партия приняла историческое решение: воздействовать на загнивающий мир самым радикальными методами, вплоть до взрыва ядерного устройства. Была проведена определенная работа, в результате которой в руки Движения попал ядерный ранец. Ученый Нестеровой уничтожен, как сомневающийся, и замурован в цементе. Взрыв произойдет в 12 часов по полудню 22 сентября — во время руны «зиг», то бишь «победы».
— И огонь атома очистит скверну мира! — снова заблажил господин Скворцов.
— Эй, — сказал я, — кто и где будет взрывать?
— Кто и где? — повторил вопрос с задумчивостью дауна. Потом просиял и захохотал истерично: — А вот этого я вам не скажу! Не скажу! — И, высунув язык, забелял. — Бэ-бэ! Не скажу! Потому, что сам не знаю! Ха-ха! Не знаю! Зиг хайль! — И принялся маршировать.
Ничего не оставалось делать, как поверить в его сумасшествие. Все это было весьма некстати. Остальные «наци» смогли только подтвердить существование операции «Крест» и то, что некий человек замурован в ванной с цементом.
Это решено было проверить — и пока чернорубашечники работали кайлом, я с помощью освобожденного от наручников «оберфюрера» Рюрикова отыскал труп второго участника поездки в Сибирь, названного казначеем партии.
Пули разворотили грудную клетку молодчику Пельше и мне пришлось пачкать руки о липкую и холодную кровь. В кармане кителя обнаружил поврежденную четвертушку из школьной тетрадки с неким планом местности. Разобраться в этом мог только специалист: топограф. О чем я и сообщил полковнику Старкову.
Если сумасшедший господин Скворцов говорил правду и взрыв намечен в полдень, то у нас времени предостаточно, чтобы разгадать очередную шараду, зашифрованную на страничке. По-моему мнению, на ней изображен план Замоскворечья с высоткой на Котельнической набережной. Так что пора пить шампанское за успешное окончание дела.
— Ты пьешь, — буркнул Старков, — а голова болит у нас, — и предложил пойти убедиться, что вытащенный из цементного капкана есть гражданин Нестеровой Виктор Германович.
— А почему я? — удивился. — Я с ним детей не крестил. Вызывай там бывшую супругу или братца младшенького.
— Ты думаешь?
— Я уже ничего не думаю, — признался. — Еду спать. — И на этом мы попрощались с таким уговором, что, если ситуация вдруг взбрыкнет, как кобыла… А так через шесть часов буду сам готов к боевым действиям по спасению отечества.
Порой не могу объяснить свои поступки. Я мог остаться, чтобы вместе со всеми доводить ситуацию до логического её завершения. Но во-первых, без меня хватало специалистов по охоте на неистовых мечтателей перекроить мир, во-вторых, по-настоящему устал и нуждался в лечебном сне и в-третьих, меня ждала гостья из Снежинска.
Однако самое главное: ощущал некий внутренний дискомфорт и не понимал его причины. Кажется, все предельно ясно: неуравновешенный ученый, преследуя свои личные интересы, снюхался с неонацистами, потом ужаснулся содеянному, но было поздно: его ликвидировали и теперь некто из бритоголовых с ядерным ранцем за плечами попытается воплотить в жизнь акцию «Крест».
Службам безопасности остается только вычислить «точку», где будет находиться фигурант с атомным запалом и…
И слишком все просто, menhanter. И ты чувствуешь — что-то не так. Есть такое учение «сознание Кришны», там веселые свободные танцующие люди, утверждают, что их Бог везде и всюду, и каждый преданный может услышать Его подсказку из своего сердца. Так и я чувствую, что Мировой разум пытается явить мне свою помощь, но почему, вот в чем вопрос? Неужели я прав и ситуация способна преподнести ещё сюрпризы? Какие?
Нет, не могу проанализировать ситуацию — устал, охотник за атомом, устал. Надо очистить мозг от шлаков последних событий и тогда, быть может, прийдет прозрение.
Я возвращаюсь в квартиру около четырех часов утра — на границе ночи и утра. В это время сон самый сладкий, как карамель. Ключом осторожно открываю дверь и заступаю в незнакомое пространство коридора. Кажется, решительная девушка из Снежинска сдвинула не только мебель, но и стены. Из-под двери комнаты выползает полоска света.
— Саша, — девушка полулежит в кресле, укрытая стареньким пледом.
— А я решил, что ошибся квартирой, — присаживаюсь на корточки.
— Я училась на дизайнера.
— У меня плохой вкус? — вздыхаю я. — В смысле меблировки.
— У тебя много других положительных качеств, — смеется.
— Например?
— Не умеешь скрывать своих чувств, — рукой взъерошивает мои волосы, к женщинам. — И смешно чихает от взбитого пылевого облачка.
— Будь здорова!
— Что это? Ты в какой-то пыли?
— Да, — отвечаю, скромно тупя взор, — разгружал вагоны с цементом.
— И много разгрузил?
— Много, — смеюсь. — Мне помогали. Правда, некоторым не повезло засыпало.
— И тебя тоже, частично, — и решает, что мне надо срочно в ванную.
— Зачем? — притворно пугаюсь.
— Для головомойки!
… У Мстиславы было опытное молодое тело, пропахшее свежей хвоей. Мне казалось, что я лечу над безбрежным таежным океаном и от этого безрассудного и шалого полета прерывается дыхание и бой сердца все сильнее и сильнее, и все ближе и ближе территория счастья, насыщенная фосфорическими вспышками любви. Потом: зигзагообразный удар молнии, раскалывающий надвое меня и планету — не от подобного ли разряда, присланного Мировым разумом, возникла жизнь на Земле? И наконец успокоение, будто я упал в колыбель вселенной.
Я спал и не видел снов, и проснулся от настойчивого пения настойчивой птички: фьюить-фьюить. Потом понял — телефон. За окном бледнело утро, больное холодным дождем. Мстислава спала тихо и безмятежно, похожая на театральную куклу, забытую на сцене.
— Алекс, — услышал напряженный голос Старкова. — У нас проблемы.
Иного и не могло быть, сказал я себе, покидая квартиру, интуиция, к сожалению, меня редко обманывает. Короткий, но активный отдых восстановил мои силы и теперь я мог объективно оценивать новую ситуацию. А она была скверная, по убеждению полковника, то есть хуже некуда.
За четыре часа моего отсутствия выяснилось, что труп, выбитый кайлом из цемента, оказался неким бомжем по фамилии Ткач. «Наци» подбирали у вокзалов подобные незначительные личности, маня их водкой, а затем в клетках для зверей изучали живой организм до полного его умерщвления.
— А где же Нестеровой? — задал глупый вопрос.
— О каком из братьев речь?
— То есть?
Выяснилось, что Старков, следуя моей рекомендации, решил вызвать на опознание трупа Нестерового-младшего, чтобы сразу снять все вопросы.
— И что? — не понимал я.
— А ничего, — отрезал полковник. — Вадим Германович, как утверждают, уже вторые сутки в Москве. Не одним ли самолетом вы, родные, прибыли в столицу нашей родины?
Я сделал вид, что не замечаю язвительности в голосе своего боевого товарища. Из дальнейших объяснений понял, что Нестеровой-младший тоже исчез, будто провалился сквозь землю.
— Провалился сквозь землю, — машинально повторил я. — А что топографы?
— Пока думают, — с раздражением ответил полковник. — У нас же все академики, а затирочку-пиндюрочку разгадать не могут.
Получив столь странную и неожиданную информацию, я прыгнул в джип и, разрывая мощным бампером плотную ткань тумана, помчался по свободным улицам на Лубянку, где находился штаб по данной эпохальной проблеме.
Итак, что нам дает появление на столичных улицах Нестерового-младшего? Ничего, кроме вопроса: почему он не сообщил о своем желании посетить белокаменную, когда мы вместе хлебали самогон, настоянный на кедровых шишках? Срочная командировка? Возможно, хотя верится с трудом. Приехал к старшему брату, зная его местоположение? Предположим. А с какой целью? Отговорить от безумной затеи? Или наоборот — помочь. Помочь? Кажется, menhanter зарапортовался.
Так, начнем сначала. Жили-были два брата, старший и младший. Допустим, между ними существовало вполне естественное соперничество: кто лучше, умнее, сильнее и… любвеобильнее.
Поначалу побеждает старший: успехи на всех фронтах, а затем вдруг облучение и канун трагического финала — близкая неизбежная смерть. Младший не выдерживает и в доказательство своей виктории повествует в ярких красках о соитии с Ириной Горациевной Фридман. Старший приходит в ярость, сочиняет сумасбродное послание потомкам… Стоп-стоп…
И вижу в зеркальце заднего обзора торжествующий оскал — и через мгновение понимаю: это мой собственный оскал.
И я даже знаю причину его, оскала, появления, и рву мобильный телефон к щетинистой щеке:
— Старков! — ору и требую ответить только на один вопрос: была графологическая экспертиза по письму Нестерового-старшего или не была?
— А в чем дело?
— Была или не была, черт возьми?!
— Алекс, при чем тут письмо? — возмущается полковник. — Ты лучше ранец ищи?
Я выматерился и так, что боевой товарищ поперхнулся и в трубке возникла тишина. И, казалось, безмолвие всюду: и там, на линии, и на улицах, растворяющихся в тумане, и в домах, где пробуждались ото сна неприютные люди, и в ревущем моторе внедорожника, наматывающего на колеса километры пути в никуда; и я тоже был тих и безмолвен в своих молитвах к невидимому небу.
Трудно объяснить словами, но когда вспомнил о письме, то меня озарил вопрос: ЗАЧЕМ МЕРТВЕЦУ ДЕНЬГИ?
Вот вопрос вопросов, ответ на который всё и всех может поставить на свои места. Зачем Нестеровому Виктору Германовичу, облученному ураном-235, сумма в двести пятьдесят тысяч долларов? Зачем человеку, смотрящему в глазницы смерти этот бесполезный капиталец? Зачем без пяти минут покойнику… Нет, быть может, он желает сыграть роль доброго дядюшки и отдать эти жалкие копейки в детский дом или на развитие национал-социалистической партии, или на полет человека на пыльные кольца Сатурна. Нет, не верю в такую меркантильность бывшего советского гражданина с банальной автобиографией…
Нет ли здесь чудовищной подмены, которую подстроил нам бойкий и живой умишко Нестерового-младшего? Детали сейчас не так важны, главное другое: прикрываясь именем брата, он совершает сделку с неофашистами, получает от них вечнозеленые баксы и благополучно убывает на теплые отмели багетных Багам. А здесь — хоть трава не расти. И она не будет расти, коль события будут развиваться по самому худшему сценарию.
Наконец голос полковника Старкова рвет тишину телефонной трубки, тишину утреннего города, тишину машины, мчащейся в никуда. Я слышу его и спокойно повторяю:
— Да, понял: экспертиза не проводилась.
— А в чем дело, Алекс?
Я не стал обстоятельно отвечать на вопрос — иногда лучше промолчать и сделать дело. Чем я и занялся, вывертывая рулевое колесо в сторону Котельнической набережной. Теперь работал не только по наитию неба, но следуя железным логическим законам жизни.
Высотный дом встречал сонными ячейками бесчисленных окон и жильцами, вытаскивающим из кабин лифтов своих тявкающих питомцев на раннюю прогулку.
Я же был неудержим и настойчив: после продолжительного перезвона у дверей квартиры академика Фридмана, от которого проснулся весь коммунальный клоповник, я получил возможность зреть во всей красе гордость советской (б) физико-математической науки. Исаак Изральевич был мил, подслеповат, глуховат и богообразен и даже чем-то походил на снежинского академика Биславского. Впрочем, все старики похожи, как маленькие дети.
Столичный ученый долго не понимал, что от него пытается добиться умалишенный молодой человек, мыкающийся по комнатам с перекошенным лицом:
— Где Ирина Горациевна, дед?!
— Ась?
— Жена-то где?
— А?
— Супруга-а-а! — взревел я.
— А-а-а, Ирочка, — и отмахнул в сторону окна, где истлевали куски ватного тумана. — Фьють!
— Что за «фьють»?
— Ась?
— Жена где, спрашиваю?!
— А?
— Супруг-а-а!
— Фьють, — повторил академик. — Улетела, — объяснил наконец.
— Улетела? Куда улетела, пень?! — и тоже отмахнул рукой, чувствуя, что ещё миг и на ватном одеяле тумана окажется сам дедушка.
— Ась?
Я понял, что есть проблемы, которые трудно решить сразу. Нужно успокоиться и подумать о чем-то вечном. Например, почему люди не летают. А если летают, то только самолетами Аэрофлота или другими авиакомпаниями? И пока размышлял на эту актуальную, как оказалось после, тему, столичный академик зашаркал в свой кабинет и вернулся оттуда другим человеком другим по той причине, что тиснул в ухо слуховой аппарат.
— Так вы о чем, молодой человек? Кстати, как вас зовут?
Я представился и повторил причину моих волнений.
— Нет проблем, Александр, — проговорил академик и передал мне листочек.
И я испытал буквально неземное счастье, когда увидел на листочке детский старческий почерк: «Париж, рейс 1789, 08 час. 04 мин.»
Смешно, однако академическая безупречная любовь к точным цифрам спасла мир.
Когда я осмысливал каракули, раздался мелодичный бой курантов на Спасской башне — 8.00.
— Старков, — сказал я по телефону, и говорил спокойно и внятно; когда ситуация погранична я прекращаю сжигать себя и других. Я как бы наблюдаю происходящее со стороны и в таких случаях, знаю, время останавливается. Старков, — и, назвав номер рейса, объясняю причину, по которой необходимо задержать вылет французского борта. Мне пытаются возражать. Я повторяю, что в самолете находится тот, кто нам крайне нужен. — Нестеровой Вадим Германович, — называю фамилию имя и отчество. И смотрю на ручные часы: с момента разговора прошла вечность в тридцать секунд, и понимаю, что Старков, знающий меня и мой голос в час Ч., сделает все, чтобы турбины лайнера были выключены, и уже потом после получасовой заминки гальские стюарды откроют люк в дюралюминиевый салон…
— Исаак Изральевич, — спросил я, когда мне сообщили, что гражданин Нестеровой Вадим Германович, выбывающий за рубеж по паспорту Фридмана Льва Исааковича, возвращен на территорию России, — у вас есть сын? Лет так сорока?
— Конечно, Лева. А что натворил, стервец таки такой?
— Ничего, — потянулся от удовольствия. — А не угостите ли, Исаак Изральевич, коньячком. По пять капель, чтобы дух перевести.
— А что случилось таки с Левой? — не унимался беспокойный отец. — Я ему голову поменяю, это я вам говорю. А коньячку можно, Александр.
— С Левой все хорошо, — отвечал я. — А вот с вашей супругой?
— Ась? — и поправил слуховой аппарат. — Хотите на кухню, Александр?
Милый такой старичок, академик, дважды Герой социалистического труда, отец своего беспечного сына и хороший муж.
Хороший, потому что искренне обрадовался, когда я сказал, что жена Ирина Горациевна возвращается, так и не долетев до мечты многих наших соотечественников.
— Париж! Париж! — горячился старенький ученый, принявший на грудь грамм пятьдесят. — Поглядите, Александр, какая у нас красота-таки! — И от патриотического усердия рванул дверь, ведущую на балкон. — Не-не, выйдем! У меня тут наблюдательный пост, вот.
— Исаак Изральевич, больше не наливаю, — предупредил, следуя за ним.
На балконе стоял шезлонг и подзорная труба на треноге. Старик объяснил, что в свободную минутку любит поглазеть на мир через оптику, особенно летом, признался.
Я понимал восторг его молодой души: взору открывалась великая и великолепная панорама. Помнится, я уже видел эту красоту. Однако теперь после всех этих кризисных и кровавых событий…
Туман ушел, осенние небеса очищались от сырых облаков, державный Кремль плыл чудным диковинным островом, брусчатка Красной площади отливалась фиолетовой синевой, храм Василия Блаженного приседал дымковской игрушкой, домашний скверик под высоткой был аккуратно расчерчен пересекающимися асфальтированными дорожками…
Я дернулся: такое впечатление, что я уже видел эту топографическую местность внизу…Так-так, вспомни, menhanter! Не напоминают ли скрещенные асфальтированные дорожки крест? Кажется, напоминают. Ну, конечно! Этот план очень напоминает план местности, намалеванный на листочке, который я обнаружил на трупе Пельше. Кто его рисовал? Думаю, Нестеровой-младший, больше некому. Вот только зачем?
— Исаак Изральевич, а в последние дни ничего такого подозрительного не замечали, — спрашиваю, — через трубу?
— А что именно, молодой человек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42