– Я же вам говорил, – с тоской произнес Малявкин. – Я получил отпуск. Вот и приехал. В мае…
– В мае? А сейчас июль! На какой же срок вам предоставили отпуск?
– Отпуск я получил на три месяца.
– Вот ваши документы. – Горюнов подошел к своему столу и приподнял лежавшую с края пачку документов. – Не Задворного, а Малявкина. Так, кажется, ваша подлинная фамилия? Ваше заявление, будто вам был предоставлен отпуск, ничем не подтверждается. Судя по документам, вы ехали не в отпуск, а в командировку. Какую командировку? С какой целью?
Малявкин перевел дыхание и машинально провел рукой по лбу, отирая выступивший пот.
– Ах, это? – сказал он. – Так тут же все проще простого. У нас в части посчитали неудобным оформлять поездку как отпуск, вот командование и приказало выписать мне командировочное предписание.
– Командование? – вмешался Скворецкий. – Какое командование?
– К-как к-как-кое? – опять начал заикаться Малявкин. – Я в-вас не п-понимаю…
– Отлично понимаете, – зло сказал Скворецкий и кивнул Горюнову: ладно, продолжай. Посмотрим, что будет дальше.
Виктор поплотнее уселся в кресле и задал новый вопрос:
– Вы приехали в Москву один или…
– Один, – поспешно ответил Малявкин.
– Один? – В голосе Горюнова послышалась угроза. – Это точно?
– Да, – неуверенно произнес Малявкин. – Один. Хотя… если быть точным…
– То есть?
– Видите ли, я ехал один, но одновременно со мной в Москву ехал мой товарищ…
– Ах вот как?.. И это вы называете – один? Как фамилия этого товарища? Имя?
– Гитаев. Матвей Александрович Гитаев. Старший лейтенант.
– Где вы взяли продовольственные аттестаты, которыми пользовались в Москве?
– В части. Где же еще?
– В части? А как появилось в аттестате целое отделение солдат? Тоже в части вписали? Да вы, я вижу, шутник!
– Я не знаю, ничего не знаю… Это не я. Это Гитаев. Он все делал.
– Он? А на продсклад тоже он ходил? Один?
– Нет, на продсклад мы ходили вместе.
– Ах, вместе? И так-таки ничего не знаете? Полно!
Вопросы сыпались один за другим, и каждый требовал конкретного ответа.
Теперь Малявкин уже беспрестанно отирал пот, облизывал верхнюю губу. Он все больше и больше путался, ответы его были маловразумительными.
– Где остановился Гитаев в Москве, у кого? – внезапно спросил Скворецкий.
– Гитаев? – замялся Малявкин, собираясь с мыслями. – Я – я не знаю. Он мне не говорил.
– Не говорил?! Значит, прикажете понимать, вы жили в Москве не вместе, а порознь? Отвечайте.
– Мы… то есть я… мы жили порознь. – Малявкин говорил с отчаянием. – Хотя нет, вместе.
Малявкин вспомнил Нату и сообразил, что тут лгать бессмысленно: все, что знает Ната, знают, по-видимому, и следователи. Да, запутался он, заврался. Что делать? Что говорить? Малявкин смолк.
– Кстати, – настаивал Скворецкий, – почему, рассказывая о том, куда вы кинулись из прокуратуры, вы умолчали о Варламовых?
– Варламовы? – забормотал Малявкин. – Профессор Варламов? А что, что я должен сказать?
– Ну что сказать, это уж вам знать.
– Но, товарищ майор…
– Гражданин, – жестко сказал Скворецкий. – Гражданин майор. Товарищей больше для вас здесь нет, запомните. Итак, почему вы молчите о Варламовых? Думаете, не знаем? Наивно!
– Нет, я так не думал. Просто… просто я не хотел впутывать профессора в эту историю.
– В какую историю?
Малявкин не ответил. Он сидел понурясь, покусывая губы и молчал.
– Вот что, Малявкин, – заговорил Скворецкий. – Пора понять, что вы изобличены. Факты против вас. Все, что вы тут рассказали (майор приподнял со стола протокол допроса), – ложь. Ложь и чепуха. Ни слова правды. Ваша ложь обернулась против вас. Вы думаете, мы не знаем, что ваше удостоверение личности – фальшивка? Командировочное предписание – фальшивка. Продовольственный аттестат – опять фальшивка. И вам это превосходно известно. К чему же лгать? Нет, так дело не пойдет. И в молчанку играть не выйдет. Мой вам совет: одумайтесь. Пока не поздно, расскажите все. Сами. С самого начала. Не ожидая, пока мы начнем вас изобличать. Вас следователь уже предупреждал о последствиях. Сейчас мы вам предоставляем последнюю возможность. Ясно?
– Да, това… гражданин майор. Ясно.
– Кстати, куда вы девали финку, которой там, в прокуратуре, ударили начальника продовольственного склада?
На лице Малявкина проступило выражение неподдельного изумления:
– Я?.. Ударил?.. Но я никогда в жизни не держал финки в руках. Это… это неправда.
Малявкин вдруг уронил лицо в ладони и горько, взахлеб разрыдался. Во всей его фигуре было что-то мальчишеское: жалко вздрагивали плечи, вздрагивал смешной хохолок на затылке. Он плакал, как маленький ребенок, которого несправедливо обидели. Скворецкий долго, внимательно смотрел на него, потом задумчиво произнес:
– Что, тяжело? Понимаю. Очень тяжело. Но выход один – говорить правду. Только правду…
Малявкин молча, не отрывая рук от лица и продолжая всхлипывать, несколько раз судорожно кивнул головой.
– Вот и отлично, – сказал Кирилл Петрович. – Идите-ка сейчас в камеру, соберитесь с мыслями, потом поговорим. Условились?
– Зря вы его отпустили, Кирилл Петрович, – с недовольством сказал Горюнов, когда конвойный вывел Малявкина из кабинета. – Зря! Он бы сейчас все выложил.
Майор поморщился:
– Никуда он, Малявкин, не денется, некуда ему деваться. Часом раньше, часом позже, но он все расскажет. Уверен. Надо дать ему возможность прийти в себя, все обдумать, припомнить. Дело пойдет куда лучше, надежнее, достовернее. И потом, признаюсь тебе, смущает меня одна вещь – насчет финки. Понимаешь, верю я ему, что он финку в руки не брал, верю, а Попов, помнится, говорил, что финкой его пырнул именно Малявкин. Надо бы проверить. Ты съезди-ка с утра на продсклад, к Попову. Потолкуй с ним. Уточни.
Глава 10
Капитан Попов охотно отвечал на вопросы Горюнова. Он не помнит, кто его ударил финкой: Малявкин, Гитаев? Кажется, он говорил, что Малявкин, но это, значит, не так. Его ударил тот, другой, который убит. А что он перепутал фамилии, ничего странного нет. Ведь видел-то он их обоих чуть ли не один раз, да еще при таких обстоятельствах. Где уж тут разобраться, кто Малявкин, а кто Гитаев.
Как было условлено со Скворецким, о том, что Малявкин задержан, Горюнов Попову не сказал.
Из продсклада Виктор заехал на квартиру Варламовых. Там все было тихо, спокойно; ничего, что заслуживало бы внимания, не произошло. Ната вполне успокоилась и встретила Виктора радостно, как доброго знакомого. С оперативными работниками, которые дежурили на квартире, она уже успела подружиться и даже немного кокетничала.
За это время на квартиру никто не заходил, не появлялся. Правда, несколько раз звонили с работы Петра Андреевича. Так, во всяком случае, говорили звонившие. Ната всем отвечала, что профессора нет, уехал и она не знает, когда он вернется.
Еще звонила Баранова. Полина Евстигнеевна Баранова. Спрашивала Еву Евгеньевну. Настойчиво пыталась узнать, когда она будет. Больше тетушкой никто не интересовался, хотя вообще-то ей постоянно звонит Раиса Максимовна Зайцева.
Виктор слушал болтовню Наты не очень внимательно и, воспользовавшись первым же подходящим предлогом поспешил с ней распрощаться. Однако Кирилл Петрович отнесся к рассказанному Натой куда серьезнее.
– Зайцева? – говорил он. – Зайцева? Значит, Зайцева не звонила, хотя, как правило, звонит ежедневно? В чем же дело? Причин может быть много, но не исключена и такая: Зайцева ЗНАЕТ, что Еву Евгеньевну дома она не застанет. Поэтому и не звонит. А раз она это знает, то…
Скворецкий долго ходил по комнате, от стола к двери и снова к столу, молча потирая бритую голову.
– Как по-твоему, – он внезапно остановился, – Нате можно верить? Не подведет?
– Нате? – удивился Горюнов. – Ната произвела на меня хорошее впечатление. Она человек честный, порядочный, комсомолка. А во время опознания как держалась? Молодцом! Ну, а если я и ошибаюсь, если что и не так, так чем она может нас подвести? Сказать что-нибудь не то по телефону, так там же наши люди, не позволят.
Майор улыбнулся:
– Ната – комсомолка, ты прав, и я намерен поставить перед ней задачу посерьезнее, чем отвечать на телефонные звонки. Самостоятельную задачу.
– Нате? Самостоятельную задачу? Ничего не понимаю!
– Сейчас поймешь. – Майор с минуту помедлил. – Что скажешь, если нам послать Нату…
– К Зайцевой?
– Именно. К Зайцевой. К Раисе Максимовне. Как думаешь, справится?
– Право, не знаю, – пожал плечами Виктор. – Дело трудное, тонкое. Разве если послать ее не одну, а с кем-нибудь из наших? Я, например, охотно взялся бы…
– Вот этого как раз делать и не следует, – возразил Скворецкий. – Идти ей с тобой или с кем-либо другим нельзя. Сделай мы так, и все пропало. Зайцева или кто там окажется, сразу сообразит, что неспроста Ната туда явилась, и притом с таинственным незнакомцем.
– А если с девушкой? – не унимался Виктор. – С кем-нибудь из наших сотрудниц?
– Тоже не подходит. Судя по тому, что нам известно, Зайцева знает всех подруг Наты, а тут – новый человек. Кто? С какой стати? Зачем? Главное, зачем? В такие дела, как история, случившаяся у Варламовых, посторонних не посвящают. Нет, если Нату посылать, так только одну. Без сопровождающих.
– Право, не знаю. Мы Нату все-таки мало знаем. Что ни говорите, а риск велик.
– Риск? – возразил Скворецкий. – Риск, конечно, есть. Только в нашем деле без риска нельзя, особенно если риск разумный, оправданный. Такая уж наша профессия. А Ната? Почему же ей не доверять? И уж кому-кому, а тебе надо бы защищать вашего брата, представителей комсомола, а ты…
– В общем-то, я не против. Попробуем, – согласился Виктор.
С одобрения комиссара Скворецкий с Горюновым отправились на квартиру Варламовых. Сначала Ната испугалась: ей разыгрывать какую-то роль, идти к Зайцевым якобы в поисках профессорской четы? Но, выслушав доводы Кирилла Петровича и Виктора, Ната увлеклась, ей уже хотелось поскорее побывать у Зайцевых, выяснить, что там и как.
После длительного обсуждения был избран такой план. Ната отправляется к Зайцевым и рассказывает Раисе Максимовне все, что произошло в доме Варламовых за минувшие дни: о Малявкине и Гитаеве, о последнем посещении Малявкина и испуге Евы Евгеньевны, о неприятностях на работе у дяди («НКВД заинтересовалось!») и, наконец, о бегстве Петра Андреевича и Евы Евгеньевны. Нельзя было исключать, что Раечка и так все знает, – значит, искажать истину нельзя.
Далее Ната сообщит, что, как только дядя и тетя исчезли, в квартиру действительно явились двое из института и спрашивали Петра Андреевича. Пожалели, что не застали профессора, и ушли. На следующий день из института снова звонили, но больше никто не приходил. Само собой разумеется, что о засаде Ната не говорит ни слова.
Главное: всем своим видом, поведением, каждым словом Ната должна показать, что она очень испугана, взволнована. И – сама не знает, что делать, как жить. Боится за дядю с тетей, понятия не имеет, что же теперь с ними будет, – ведь они покинули дом, даже не захватив продовольственных карточек! Ната думала день, думала другой, а потом решила идти к Раисе Максимовне – к кому же еще? Никого ближе Раечки у тети не было. Пришла просить совета: что делать и где искать дядю и тетю?
Если, паче чаяния, чета Варламовых окажется там, у Зайцевых, тогда и того проще: Нате будет легко объяснить, почему и зачем она их ищет. Как же, бросили одну, а что ей делать?.. Опять-таки и Варламовым ни о знакомстве с чекистами, ни о засаде ни слова.
Продовольственные карточки Ната с собой не берет. Если Раиса Максимовна вдруг выразит желание оказать посредничество в передаче карточек, тем лучше. Тогда сразу многое прояснится, а карточки Ната успеет передать и потом.
Во все время, пока обсуждали план «похода» к Зайцевым, Ната держалась бодро, даже с какой-то лихостью, но от опытного глаза Скворецкого не укрылось, как она на самом деле волнуется. Кирилл Петрович даже подумал: не отменить ли все? Но тут же решил: нет, не стоит. А если и будет Ната там, у Зайцевых, излишне волноваться, – не страшно. В ее нынешнем положении это естественно. И все же он решил проводить Нату, сколько позволяла осторожность, и отвлечь ее по дороге посторонними разговорами, успокоить.
За квартал от дома Раисы Максимовны майор остановил машину, легонько подтолкнул Нату в спину и весело сказал:
– Шагай, малышка. Ни пуха ни пера!
– К черту! – бодро ответила девушка, хотя голос ее и дрогнул.
Скворецкий с Горюновым, выбравшись следом за Натой из машины, перешли на другую сторону улицы. Они видели, как Ната вошла в подъезд, как закрылась за ней массивная дверь. Кирилл Петрович и Виктор растворились в толпе пешеходов, но ни тот, ни другой не выпускали из виду подъезд, где скрылась девушка.
Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать, полчаса, час. Наконец появилась Ната. Она быстро сбежала по ступенькам, на мгновение задержалась на тротуаре, озираясь по сторонам, и поспешно зашагала к переулку, где стояла машина. Когда Скворецкий и Горюнов подошли к машине, Ната была уже там. Она сидела на заднем сиденье, откинувшись на спинку, спрятав лицо в ладони. Кирилл Петрович сел рядом с ней, Виктор – впереди, и машина тронулась.
Ната отняла руки от лица и внезапно рассмеялась. Смех у нее был нервный, а глаза заплаканы. Кирилл Петрович ласково погладил ее по голове.
– Ну-с, – с улыбкой спросил он, – как дела?
Ната ответила не сразу. Она сидела выпрямившись, комкая в кулаке платочек, не поднимая глаз на Скворецкого. Глубоко вздохнув, она неуверенно сказала:
– Право, не знаю, но, кажется, у меня ничего не получилось. – Девушка перевела дыхание и наконец посмотрела на Кирилла Петровича, потом на Горюнова. – Во всяком случае, все было не так, как вы хотели. И ничего я Раисе Максимовне не рассказывала. Не потребовалось. А дяди… Ни дяди, ни Евы Евгеньевны там нет. Сейчас, во всяком случае, нет…
Кирилл Петрович вдруг перебил Нату и начал рассказывать, как они с Виктором ее ждали, как волновались. Виктор молчал, не принимая участия в разговоре. Наконец подъехали, к дому Варламовых и поднялись наверх, в квартиру. Когда все удобно устроились, Скворецкий повернулся к Нате:
– Итак, дорогой товарищ, рассказывайте. Рассказывайте все по порядку. А что получилось «так» и что «не так», разберемся.
Ната заговорила медленно, неуверенно, подыскивая слова. Кирилл Петрович ее внимательно слушал, только изредка бросал: «Понимаю, понимаю»… – и сочувственно кивал головой. Ната постепенно оживилась и довольно связно изложила все, что с ней произошло. А произошло следующее.
Дверь открыла сама Раиса Максимовна. Не успела Ната перешагнуть порог, как Раечка кинулась ей на шею и, всхлипывая, начала причитать: «Бедная девочка, бедное дитя… Какое несчастье, какое страшное несчастье!..» И тут Ната не выдержала и расплакалась.
– Стою и реву, – частила Ната, – стою и реву. Ну прямо как маленькая. И поделать с собой ничего не могу.
Раиса Максимовна увела девушку в свою комнату, начала отпаивать водой, успокаивать, а у самой тоже нет-нет, а слеза и навернется. Прошло много времени, пока Ната выплакалась и хоть немножечко пришла в себя, рассказать же Раисе Максимовне она ничего не рассказала. Та и так все знала: и о Малявкине с Гитаевым, и о «кошмарной угрозе» (так она и выразилась), нависшей над профессором Варламовым, и о бегстве Петра Андреевича и Евы Евгеньевны.
– Еще бы ей не знать! – сказала Ната. – Ведь в ту ночь, когда дядя с тетей ушли, когда вы у нас были, они к ней отправились, к Раечке. Представляете? Оказывается, именно там, у Зайцевой, они и сидели…
Горюнов при этих словах Наты так и подскочил на месте, но, бросив взгляд на майора, на его сурово сошедшиеся брови, промолчал. А Кирилл Петрович только крякнул и мрачно переспросил:
– У нее, значит? У Зайцевой? – И сказал: – Ну-ну, продолжайте, слушаем.
Ната рассказывала дальше. Ночь, по словам Раисы Максимовны, была ужасная. Все дрожали, ждали обыска, ареста. Петр Андреевич прилег было на диван, но так и не уснул, а Ева Евгеньевна с Раисой Максимовной и вовсе не ложились. Единственно, кто спал в эту ночь в квартире Зайцевых как ни в чем не бывало, это муж Раечки. Он вообще такой: в дела жены никогда не вмешивается.
Едва настало утро, только кончился комендантский час, как Ева Евгеньевна стала торопить Петра Андреевича, и они ушли. Совсем ушли.
«Как же? – спросила Ната. – Ушли? Куда? Куда они могли уйти?»
Но Раиса Максимовна заверила Нату, что и сама этого не знает. Всю ночь они с Евой Евгеньевной перебирали разные варианты, но так ни на чем и не остановились, а под утро Ева Евгеньевна будто бы вдруг решила: «Уедем из Москвы. Где-нибудь пристроимся. Свет не без добрых людей». С тем и ушла. И Петра Андреевича увела. А он… Э, да что там говорить: он как потерянный…
Раечка опять начала всхлипывать, но сказать больше ничего не сказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36