«Быстрый».
Комиссар ответил не сразу. Он облокотился о стол, долго молча смотрел мимо Скворецкого. мимо Горюнова.
Потом откинулся на спинку кресла, закурил и неторопливо сказал:
– Да-а, мелькнула и у меня такая мысль, когда я знакомился с его показаниями. Только дело-то ведь это тонкое, тут каждую деталь надо учитывать. Что вы предлагаете конкретно? Послать «Быстрого» на явку? Так? С чем?
Кирилл Петрович все продумал заранее. Он считал, что Малявкин должен пойти на явку и сообщить связному правду. Вернее, часть правды. Рассказать, как их с «Музыкантом» схватили в продовольственном складе и отвели в прокуратуру, как они бежали и «Музыканта» не то убили, не то взяли, а он, «Быстрый», ушел. Нашел надежное пристанище. Рация – у него. Теперь он ищет связи, ждет указаний.
– Иначе действовать нельзя, – говорил Скворецкий. – Что мы выигрываем? – продолжал майор. – Первое: связник обо всем доложит своим шефам, и не исключено, что с «Быстрым» пожелает встретиться сам резидент. (В этом месте комиссар скептически усмехнулся.) Второе: мы, после встречи «Быстрого», узнаем связника, и уж он-то нас куда-нибудь выведет.
Кирилл Петрович кончил. Комиссар, слушавший его не перебивая, спросил:
– И вы думаете, резидент или кто там еще вам поверит? «Клюнет» на Малявкина?
– А куда им деваться? «Быстрый» им очень нужен, – рация! Да и чего им сомневаться в Малявкине? Он же расскажет чистую правду. Пусть проверяют! Сбойчакова, судя по нашим данным да и по всему, вне поля зрения немцев; значит, об аресте «Быстрого» знать никто не может. В Нате сомневаться нечего. Вот только убежище нужно будет ему подобрать понадежнее. Но это не страшно, подберем.
Комиссар повернулся к Горюнову, который за все это время не проронил ни слова, только лицо его выражало явное неодобрение.
– Ваше мнение, Виктор Иванович?
Горюнов встал, выпрямился.
– Да вы садитесь, – махнул рукой комиссар. – Садитесь!..
– Я – против, – отрубил Виктор. – Решительно против. То есть, товарищ майор, Кирилл Петрович, конечно, прав, когда говорит, что надо переходить к активным действиям. И на явку надо идти, тут я согласен, только НЕ Малявкину…
– Так, так, – улыбнулся комиссар. – Кто же пойдет на явку?
– Я, – сказал Горюнов. – Я пойду…
– Чушь! – не утерпел Скворецкий. – Чушь и чушь. Вы извините, товарищ комиссар, но, прежде чем идти к вам, я битый час втолковывал ему, что это чушь. Как он пойдет? Под видом кого? Неизвестный? Дурак будет тот разведчик, который доверится неизвестному, а это самое «Зеро» не дурак или не дура, судя по всему. Будьте уверены.
– Я… Я пойду вместо Малявкина, – неуверенно продолжал Горюнов. – Возьму на себя роль «Быстрого». Я же вам говорил, Кирилл Петрович.
Но Скворецкий продолжал возмущаться:
– Нет, товарищ комиссар, вы только его послушайте! Он пойдет под видом «Быстрого»! А если этот связник или резидент знает Малявкина в лицо? Тогда как? Тогда верный провал. И не только провал, хуже. Голову, Виктор, можешь потерять. Это ты учел?
– Я не боюсь, – спокойно отвечал Горюнов. – Риск есть во всяком деле. Вы, Кирилл Петрович, сами не против риска. Такая уж наша профессия.
– Профессия! – рассердился комиссар. – Долг чекиста состоит совсем не в том, чтобы вслепую лезть под пулю, под нож. Ну, когда надо, я понимаю, а тут что? Выстрелят из-за угла или пырнут финкой – и концы в воду. Нет, ты уж извини меня, но – дурак! И дело наверняка провалишь. Прав Кирилл Петрович, вам (в запальчивости комиссар называл Горюнова то на «ты», то на «вы») идти нельзя. Никак нельзя. Ты что на меня так уставился? Еще что-нибудь хочешь сказать?
– Да, хочу, – упрямо ответил Виктор.
– Ну что же, это твое право, особенно если скажешь что новое.
– Новое. Есть у меня и другое предложение: если мне нельзя, так послать Нату.
– Нату? – удивился комиссар. – Ишь ты!
– А что? – с горячностью сказал Горюнов. – У Зайцевой она была. Справилась. Еще как! Справится и тут, на нее можно положиться.
Скворецкий всплеснул руками:
– Вот упрямая голова, ну что ты будешь с ним делать! Ведь и о посылке Наты говорено-переговорено. Сравнил: то Зайцева, простая обывательница, старинная знакомая, а тут – зверь. Хищник. Матерый хищник. Как же можно девушку посылать на такое? Она и у Зайцевой растерялась, ребенок ведь совсем, а здесь… Не понимаю тебя, Виктор. Да и не серьезно все это. Как она пойдет на явку, почему, с чем? Кто ее послал? «Музыкант»? Из потустороннего мира? Разве есть гарантия, что им о его гибели не известно? «Быстрый»? А этот зачем? Сам почему не пошел? Кроме того, надо полагать, что о засаде на квартире Варламовых, у Наты, они знают. Об этом мы уже говорили. И после этого посылать Нату?.. Бред какой-то! Да и где у тебя логика? То ты был против того, чтобы посылать ее к Зайцевой, не верил, сомневался. А теперь… Нет, уволь. Никакой логики!
– Н-да, Виктор Иванович, – подвел итог комиссар. – Майор-то прав. Логика у вас хромает. Да и никак я не пойму, почему вы так сопротивляетесь, чтобы пошел Малявкин? Что за причина?
– Не верю я Малявкину, – сказал Горюнов. – Не верю, – упрямо повторил он. – Гад он, предатель! Нет таким веры.
– Гад? – переспросил комиссар. – Что ж, это верно. Гад. И все же это определение скорее эмоциональное, чем рассудочное. А чекист – помнишь? – должен иметь горячее сердце и холодный разум. Холодный разум! Запомни. Ты мне вот что скажи: ты дело «Трест» знаешь? Знаком с таким делом?
– «Трест»? – смутился Горюнов. – Это еще при Дзержинском? Слыхать об этом деле приходилось, а изучать не изучал.
– То-то, – наставительно сказал комиссар. – Всем нам надо знать такие дела, учиться на них… При Дзержинском. Правильно. Больше того, Феликс Эдмундович сам, лично, руководил всем ходом этого дела. И мне посчастливилось принимать в нем кое-какое участие. Маленькое, конечно. Юнцом я еще был, помоложе тебя, тоже комсомольцем, только пришел в Чека…
Комиссар задумался, вспоминая прошлое. Потом резко выпрямился, словно встряхнулся.
– Так вот: в чем суть дела «Трест»? Был в двадцатых годах в Москве крупный контрреволюционный заговор. Заговорщики имели обширные связи за рубежом: с белогвардейской эмигрантщиной, с иностранными разведками. Долго рассказывать не буду… Взяли мы одного заговорщика. Матерого. Уж куда какого гада, выражаясь, Горюнов, твоими словами. Допрашивали его, допрашивали. Сначала он запирался, а потом постепенно разговорился. Рассказал все. Все, что знал, конечно. Что же тогда сделал Феликс Эдмундович? А сделал он так: предложил этому «гаду» помочь нам, чекистам, в разоблачении его бывших сообщников и выпустил его, «гада», на свободу. И как он работал, как работал! Какие дела делал! Вот тебе и гад. Дошло?
– Дошло, товарищ комиссар, – потупился Горюнов. – Понял.
– Нет, ты не все еще понял. Верить нельзя Малявкину!.. Как просто! А что такое Малявкин? Трус. Очутился в плену. Чуть на него немцы нажали, и он стал работать на них. Предатель. Изменник. Любой суд, любой трибунал вынесет приговор не колеблясь. И все же… Что он почти не пытался что-либо скрыть и на одном из первых допросов выложил все, не щадя себя, это как? Думаете, нужны ему теперь немцы, да еще здесь, в Москве, среди советских людей? Был же он советским человеком? Был. Был комсомольцем. Добровольцем на фронт пошел, бить фашистов. Нет, «Быстрому» теперь не до немцев. Предложи ему работать против них, он землю рыть будет. Куда ему деваться? Если не по убеждению, так из страха за собственную шкуру. Будьте уверены! А ты – «гад»… Ведь тот-то, я имею в виду дело «Трест», был закоренелый враг. Убежденный. Понимаешь. Я никак не хочу их равнять – разные люди, иное время. Все это не так просто!
– Да, не просто, – согласился Скворецкий. – Но нельзя забывать, что мы же проверять будем Малявкина, каждый шаг его возьмем под контроль.
– А как же иначе? – удивился комиссар. – Обязательно проверять. Глаз с него не спускать ни на минуту. Это уж ваша забота. Итак, Кирилл Петрович, будем считать ваше предложение принятым. Посылайте «Быстрого». Только вот что: посмотрим-ка еще разок, кто из посторонних знает о его аресте? Как бы не опростоволоситься.
– Сбойчакова знает, товарищ комиссар, я докладывал.
– Сбойчакова? Так. А Ната? Забыли?
– Да, и Ната. Не забыл, – сказал Скворецкий.
– А как Попов и Константинов? – спросил комиссар. – Из продсклада. Они знают?
– Мы им не говорили, – сказал Скворецкий.
– Еще бы говорили! – заметил комиссар. – Этого я и не думал. Тут другое. Работу-то по розыску Малявкина вы, по-видимому, прекратили, Попов с Константиновым и смекнут: взяли, мол, голубчика, всё, коль в нас нужда пропала. Правильно? Надо это дело как-то поправить. Чтобы, если они что и подумали, так…
– Поправим, товарищ комиссар. Есть такая мысль: возобновим «розыск».
– То-то. Можно и «розыск» возобновить. Попробуйте… Теперь Ната и Сбойчакова. Им тоже не к чему знать, что Малявкин у нас. Надо им дать понять, что он бежал, что ли. С них хватит. Как, можно сделать так, чтобы поверили?
– Постараемся, товарищ комиссар, – вздохнул Скворецкий.
– У вас все? – поднялся комиссар.
Скворецкий с Горюновым переглянулись. Комиссар пристально посмотрел на одного, на другого и опустился в кресло:
– Что еще? Выкладывайте.
– Есть еще одно соображение, товарищ комиссар, – нерешительно начал Скворецкий. – Не выпустить ли «Быстрого» в эфир? Семь бед – один ответ.
– В эфир? – переспросил комиссар. – Чтобы он отстукал немцам шифровку того же содержания, что он скажет и связнику?
– Именно, – подтвердил Кирилл Петрович. – Того самого: «Музыкант» провалился. Я уцелел. Прошу указаний. И «Г, М», конечно.
– А что? – оживился комиссар. – Идея неплохая. Наступать так наступать. Действуйте. Только вот что: шифровка – прежде. Сначала он должен шифровку передать, а потом на явку идти. Так будет лучше.
– Может получиться не лучше, а хуже, – возразил Скворецкий. – Представляете себе: отобьет он шифровку, а ему ответ – сиди, жди указаний. Тут уж на явку не пойдешь. А следующая – через две с лишним недели. Во вторую пятницу.
– Это немцы-то, абвер, сразу примут решение? Дадут ответ, не докладывая начальству? Сомневаюсь, брат ты мой, сомневаюсь. Вот если резидент, тот может сам решить. Сразу. Ему санкций ждать неоткуда.
– Но «Быстрый» же пойдет не к резиденту, а к связнику.
– А кто он, этот связник, мы знаем? Нет! И куда он поведет «Быстрого», тоже не знаем. Давайте уж лучше сначала шифровку, а потом на явку. Сразу. Без интервала.
Возник было спор: как посылать радиограмму – открытым текстом или шифром? Ведь «Быстрый» шифра не знал, шифр был известен только «Музыканту», а о том, что «Музыкант» ознакомил «Быстрого» с шифром и кодом, немцы вряд ли знают. Скорее всего, нет.
– И все же шифром, – настаивал Скворецкий. – Только шифром. Уверен, иначе нельзя. Пошлем открытым текстом – немцы заподозрят неладное. А так… Пусть ломают себе голову. Не могут они исключить, что Гитаев сообщил Малявкину шифр и код.
После длительного обсуждения с Кириллом Петровичем согласились послать радиограмму шифром.
Вернувшись от комиссара, Скворецкий и Горюнов сразу принялись за работу: дел было много, и все срочные.
Долго они ломали голову над убежищем для «Быстрого», «крышей», – из тюрьмы-то надо его через день-другой выпускать.
К Сбойчаковой – исключено. Верная расшифровка – там же его брали. К Варламовым – и того хуже. Так куда его девать?
Горюнов было заговорил о Синицыной, но сам тут же от этой мысли отказался, вспомнив, как его там принимали. Решили поговорить с самим Малявкиным.
Немало Кирилл Петрович и Виктор думали над тем, как обеспечить проверку Малявкина, контроль каждого его шага. Сошлись на том, что Горюнов возьмет на себя роль «приятеля» «Быстрого» и вместе с ним поселится.
Оставались Попов с Константиновым да еще Сбойчакова и Ната. Как быть с ними? Как им внушить мысль, не вызывая подозрений, что Малявкина надо искать?
Кирилл Петрович морщился:
– Ну, Сбойчакова, бог с ней. Такой заморочить голову ничего не стоит. Она того и заслуживает. А Попов? Константинов? Хорошие ребята, офицеры, столько нам помогали. От души, от чистого сердца. Теперь же изволь водить их за нос. Душа не лежит…
– Да-а, – согласился Горюнов. – Обидим ребят. По-моему, тут комиссар переосторожничал.
– Ну, ты уж и скажешь, – неожиданно рассердился Скворецкий. – А вдруг Попов, Константинов или кто-то из их окружения окажутся в поле зрения резидента? Нельзя этого исключать. Тогда, узнай Попов и Константинов, что Малявкин арестован, скажи кому об этом, и все… Конец! А ты – «переосторожничал»!
Глава 14
Прошло несколько дней, до предела заполненных работой. Наступила среда. Четвертая среда месяца – июля 1943 года. Хотя Кирилл Петрович пришел в наркомат в двенадцатом часу дня, бодрый и подтянутый, все же спал он не более четырех часов: лег в седьмом часу утра – все были срочные дела. И сегодня дел было множество – сложных дел. И первое – Малявкин. Решающая беседа с ним, которая должна была коренным образом повернуть судьбу вчерашнего предателя, «Быстрого», «гада», как выразился Виктор Иванович Горюнов. Получится ли? Возьмется ли Малявкин за решение сложных, чреватых для него смертельной опасностью задач? Справится ли? Должно получиться! Должен взяться. Должен справиться. Кровью, жизнью своей, если потребуется, должен загладить свои преступления. Вот что предстояло довести до его сознания. И сделать это должен был он, майор Скворецкий. Он должен был вести и направлять Малявкина по многотрудному пути, предугадывая любой ход, любой шаг противника. Врага. Он и Горюнов.
«Я и Горюнов, – усмехнулся майор собственным мыслям. – Ишь ты! А комиссар? А другие товарищи, участвующие в этом деле? А Ната? А сотрудники милиции, занятые розыском убийцы Евстафьева? А многочисленные работники института, не жалеющие сил, чтобы раскрыть тайну исчезновения документов профессора Варламова? И многие, кого мы еще не знаем, но которые в любую минуту придут на помощь, если потребуется. Нет, шалишь! Нас – много… Расфилософствовался, – еще раз усмехнулся Скворецкий. – А что? Философия правильная. Хорошая философия, хоть куда!»
– Давай, – сказал он, заходя к Горюнову, – вызывай этого «Быстрого». Начнем…
С Малявкиным все получилось очень просто: уламывать его идти на явку, взяться за трудное, связанное с риском для жизни дело не пришлось. Впрочем, Кирилл Петрович иного и не ожидал. Иное дело Виктор – тот продолжал посматривать на Малявкина исподлобья, не особенно стараясь скрыть свою к нему неприязнь.
А Малявкин? Он не таил своих чувств: едва сообразив, о чем идет речь, поняв, что ему предоставляется возможность загладить свое преступление, Малявкин разрыдался.
Дав Малявкину прийти в себя, Скворецкий и Горюнов начали его инструктировать: о выходе в эфир, затеваемой игре с германской разведкой, затем о явке – технике встречи, цели, задачах. Ему сообщили только то, что было нужно для успешного выполнения задания. Ни слова лишнего. Слезы слезами, а доверие он должен был еще завоевывать, и завоевывать делом.
Закончить инструктаж Кириллу Петровичу, однако, не довелось: его неожиданно вызвал комиссар. Не зная, как долго задержится, Кирилл Петрович предложил Горюнову продолжить разговор без него. Вернулся он, однако, скоро, но сразу вызвал машину и стал собираться.
– Придется вам тут действовать без меня, – сказал он Горюнову и Малявкину. – Текст шифровки готов, дело для начала нехитрое – отстукивать. Ну, а явка… все равно не мне на явку идти. Ты, Виктор, не теряй времени, если не успею вернуться. Вот только куда вас девать? – повернулся он к Малявкину. – Не возвращаться же сюда, в тюремную камеру. Насчет «крыши» мы еще не решили.
Тревога Кирилла Петровича была напрасной: как раз за время его отсутствия Горюнов с Малявкиным нашли выход. Вернее, нашел Малявкин, а Виктор одобрил его предложение. Все было очень просто. У Бориса был друг детства, Генка Костюков. Дружили они до ухода Малявкина на фронт. В семье Костюковых Борис был как у себя дома. Сейчас Генка, уже в звании капитана, воевал где-то на юге. На фронте был и его отец, и младший брат. В маленькой двухкомнатной квартире, на Пресненском валу, жили мать и старшая сестра Генки. Обе с утра до поздней ночи работали на фабрике. Все это Малявкин узнал, когда однажды удрал от Гитаева и, не сказав тому ни слова, побывал у Костюковых. Не удержался.
Мать Генки, не старая еще женщина, под пятьдесят, потомственная ткачиха, встретила Бориса, как родного. Она не на шутку обиделась, узнав, что Малявкин, прибывший в длительную командировку, устроился у каких-то случайных знакомых (так ей сказал Борис: не мог же он назвать Варламовых!), так как в его комнате поселились новые жильцы.
– Чай, и у нас мог бы, – выговаривала она Борису. – Не чужие. А то пошел невесть к кому. Обидел. Я тебе говорю, дурню, обидел…
У честной женщины и в мыслях не было подумать о Борьке Малявкине, которого она знала чуть не с пеленок, худое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Комиссар ответил не сразу. Он облокотился о стол, долго молча смотрел мимо Скворецкого. мимо Горюнова.
Потом откинулся на спинку кресла, закурил и неторопливо сказал:
– Да-а, мелькнула и у меня такая мысль, когда я знакомился с его показаниями. Только дело-то ведь это тонкое, тут каждую деталь надо учитывать. Что вы предлагаете конкретно? Послать «Быстрого» на явку? Так? С чем?
Кирилл Петрович все продумал заранее. Он считал, что Малявкин должен пойти на явку и сообщить связному правду. Вернее, часть правды. Рассказать, как их с «Музыкантом» схватили в продовольственном складе и отвели в прокуратуру, как они бежали и «Музыканта» не то убили, не то взяли, а он, «Быстрый», ушел. Нашел надежное пристанище. Рация – у него. Теперь он ищет связи, ждет указаний.
– Иначе действовать нельзя, – говорил Скворецкий. – Что мы выигрываем? – продолжал майор. – Первое: связник обо всем доложит своим шефам, и не исключено, что с «Быстрым» пожелает встретиться сам резидент. (В этом месте комиссар скептически усмехнулся.) Второе: мы, после встречи «Быстрого», узнаем связника, и уж он-то нас куда-нибудь выведет.
Кирилл Петрович кончил. Комиссар, слушавший его не перебивая, спросил:
– И вы думаете, резидент или кто там еще вам поверит? «Клюнет» на Малявкина?
– А куда им деваться? «Быстрый» им очень нужен, – рация! Да и чего им сомневаться в Малявкине? Он же расскажет чистую правду. Пусть проверяют! Сбойчакова, судя по нашим данным да и по всему, вне поля зрения немцев; значит, об аресте «Быстрого» знать никто не может. В Нате сомневаться нечего. Вот только убежище нужно будет ему подобрать понадежнее. Но это не страшно, подберем.
Комиссар повернулся к Горюнову, который за все это время не проронил ни слова, только лицо его выражало явное неодобрение.
– Ваше мнение, Виктор Иванович?
Горюнов встал, выпрямился.
– Да вы садитесь, – махнул рукой комиссар. – Садитесь!..
– Я – против, – отрубил Виктор. – Решительно против. То есть, товарищ майор, Кирилл Петрович, конечно, прав, когда говорит, что надо переходить к активным действиям. И на явку надо идти, тут я согласен, только НЕ Малявкину…
– Так, так, – улыбнулся комиссар. – Кто же пойдет на явку?
– Я, – сказал Горюнов. – Я пойду…
– Чушь! – не утерпел Скворецкий. – Чушь и чушь. Вы извините, товарищ комиссар, но, прежде чем идти к вам, я битый час втолковывал ему, что это чушь. Как он пойдет? Под видом кого? Неизвестный? Дурак будет тот разведчик, который доверится неизвестному, а это самое «Зеро» не дурак или не дура, судя по всему. Будьте уверены.
– Я… Я пойду вместо Малявкина, – неуверенно продолжал Горюнов. – Возьму на себя роль «Быстрого». Я же вам говорил, Кирилл Петрович.
Но Скворецкий продолжал возмущаться:
– Нет, товарищ комиссар, вы только его послушайте! Он пойдет под видом «Быстрого»! А если этот связник или резидент знает Малявкина в лицо? Тогда как? Тогда верный провал. И не только провал, хуже. Голову, Виктор, можешь потерять. Это ты учел?
– Я не боюсь, – спокойно отвечал Горюнов. – Риск есть во всяком деле. Вы, Кирилл Петрович, сами не против риска. Такая уж наша профессия.
– Профессия! – рассердился комиссар. – Долг чекиста состоит совсем не в том, чтобы вслепую лезть под пулю, под нож. Ну, когда надо, я понимаю, а тут что? Выстрелят из-за угла или пырнут финкой – и концы в воду. Нет, ты уж извини меня, но – дурак! И дело наверняка провалишь. Прав Кирилл Петрович, вам (в запальчивости комиссар называл Горюнова то на «ты», то на «вы») идти нельзя. Никак нельзя. Ты что на меня так уставился? Еще что-нибудь хочешь сказать?
– Да, хочу, – упрямо ответил Виктор.
– Ну что же, это твое право, особенно если скажешь что новое.
– Новое. Есть у меня и другое предложение: если мне нельзя, так послать Нату.
– Нату? – удивился комиссар. – Ишь ты!
– А что? – с горячностью сказал Горюнов. – У Зайцевой она была. Справилась. Еще как! Справится и тут, на нее можно положиться.
Скворецкий всплеснул руками:
– Вот упрямая голова, ну что ты будешь с ним делать! Ведь и о посылке Наты говорено-переговорено. Сравнил: то Зайцева, простая обывательница, старинная знакомая, а тут – зверь. Хищник. Матерый хищник. Как же можно девушку посылать на такое? Она и у Зайцевой растерялась, ребенок ведь совсем, а здесь… Не понимаю тебя, Виктор. Да и не серьезно все это. Как она пойдет на явку, почему, с чем? Кто ее послал? «Музыкант»? Из потустороннего мира? Разве есть гарантия, что им о его гибели не известно? «Быстрый»? А этот зачем? Сам почему не пошел? Кроме того, надо полагать, что о засаде на квартире Варламовых, у Наты, они знают. Об этом мы уже говорили. И после этого посылать Нату?.. Бред какой-то! Да и где у тебя логика? То ты был против того, чтобы посылать ее к Зайцевой, не верил, сомневался. А теперь… Нет, уволь. Никакой логики!
– Н-да, Виктор Иванович, – подвел итог комиссар. – Майор-то прав. Логика у вас хромает. Да и никак я не пойму, почему вы так сопротивляетесь, чтобы пошел Малявкин? Что за причина?
– Не верю я Малявкину, – сказал Горюнов. – Не верю, – упрямо повторил он. – Гад он, предатель! Нет таким веры.
– Гад? – переспросил комиссар. – Что ж, это верно. Гад. И все же это определение скорее эмоциональное, чем рассудочное. А чекист – помнишь? – должен иметь горячее сердце и холодный разум. Холодный разум! Запомни. Ты мне вот что скажи: ты дело «Трест» знаешь? Знаком с таким делом?
– «Трест»? – смутился Горюнов. – Это еще при Дзержинском? Слыхать об этом деле приходилось, а изучать не изучал.
– То-то, – наставительно сказал комиссар. – Всем нам надо знать такие дела, учиться на них… При Дзержинском. Правильно. Больше того, Феликс Эдмундович сам, лично, руководил всем ходом этого дела. И мне посчастливилось принимать в нем кое-какое участие. Маленькое, конечно. Юнцом я еще был, помоложе тебя, тоже комсомольцем, только пришел в Чека…
Комиссар задумался, вспоминая прошлое. Потом резко выпрямился, словно встряхнулся.
– Так вот: в чем суть дела «Трест»? Был в двадцатых годах в Москве крупный контрреволюционный заговор. Заговорщики имели обширные связи за рубежом: с белогвардейской эмигрантщиной, с иностранными разведками. Долго рассказывать не буду… Взяли мы одного заговорщика. Матерого. Уж куда какого гада, выражаясь, Горюнов, твоими словами. Допрашивали его, допрашивали. Сначала он запирался, а потом постепенно разговорился. Рассказал все. Все, что знал, конечно. Что же тогда сделал Феликс Эдмундович? А сделал он так: предложил этому «гаду» помочь нам, чекистам, в разоблачении его бывших сообщников и выпустил его, «гада», на свободу. И как он работал, как работал! Какие дела делал! Вот тебе и гад. Дошло?
– Дошло, товарищ комиссар, – потупился Горюнов. – Понял.
– Нет, ты не все еще понял. Верить нельзя Малявкину!.. Как просто! А что такое Малявкин? Трус. Очутился в плену. Чуть на него немцы нажали, и он стал работать на них. Предатель. Изменник. Любой суд, любой трибунал вынесет приговор не колеблясь. И все же… Что он почти не пытался что-либо скрыть и на одном из первых допросов выложил все, не щадя себя, это как? Думаете, нужны ему теперь немцы, да еще здесь, в Москве, среди советских людей? Был же он советским человеком? Был. Был комсомольцем. Добровольцем на фронт пошел, бить фашистов. Нет, «Быстрому» теперь не до немцев. Предложи ему работать против них, он землю рыть будет. Куда ему деваться? Если не по убеждению, так из страха за собственную шкуру. Будьте уверены! А ты – «гад»… Ведь тот-то, я имею в виду дело «Трест», был закоренелый враг. Убежденный. Понимаешь. Я никак не хочу их равнять – разные люди, иное время. Все это не так просто!
– Да, не просто, – согласился Скворецкий. – Но нельзя забывать, что мы же проверять будем Малявкина, каждый шаг его возьмем под контроль.
– А как же иначе? – удивился комиссар. – Обязательно проверять. Глаз с него не спускать ни на минуту. Это уж ваша забота. Итак, Кирилл Петрович, будем считать ваше предложение принятым. Посылайте «Быстрого». Только вот что: посмотрим-ка еще разок, кто из посторонних знает о его аресте? Как бы не опростоволоситься.
– Сбойчакова знает, товарищ комиссар, я докладывал.
– Сбойчакова? Так. А Ната? Забыли?
– Да, и Ната. Не забыл, – сказал Скворецкий.
– А как Попов и Константинов? – спросил комиссар. – Из продсклада. Они знают?
– Мы им не говорили, – сказал Скворецкий.
– Еще бы говорили! – заметил комиссар. – Этого я и не думал. Тут другое. Работу-то по розыску Малявкина вы, по-видимому, прекратили, Попов с Константиновым и смекнут: взяли, мол, голубчика, всё, коль в нас нужда пропала. Правильно? Надо это дело как-то поправить. Чтобы, если они что и подумали, так…
– Поправим, товарищ комиссар. Есть такая мысль: возобновим «розыск».
– То-то. Можно и «розыск» возобновить. Попробуйте… Теперь Ната и Сбойчакова. Им тоже не к чему знать, что Малявкин у нас. Надо им дать понять, что он бежал, что ли. С них хватит. Как, можно сделать так, чтобы поверили?
– Постараемся, товарищ комиссар, – вздохнул Скворецкий.
– У вас все? – поднялся комиссар.
Скворецкий с Горюновым переглянулись. Комиссар пристально посмотрел на одного, на другого и опустился в кресло:
– Что еще? Выкладывайте.
– Есть еще одно соображение, товарищ комиссар, – нерешительно начал Скворецкий. – Не выпустить ли «Быстрого» в эфир? Семь бед – один ответ.
– В эфир? – переспросил комиссар. – Чтобы он отстукал немцам шифровку того же содержания, что он скажет и связнику?
– Именно, – подтвердил Кирилл Петрович. – Того самого: «Музыкант» провалился. Я уцелел. Прошу указаний. И «Г, М», конечно.
– А что? – оживился комиссар. – Идея неплохая. Наступать так наступать. Действуйте. Только вот что: шифровка – прежде. Сначала он должен шифровку передать, а потом на явку идти. Так будет лучше.
– Может получиться не лучше, а хуже, – возразил Скворецкий. – Представляете себе: отобьет он шифровку, а ему ответ – сиди, жди указаний. Тут уж на явку не пойдешь. А следующая – через две с лишним недели. Во вторую пятницу.
– Это немцы-то, абвер, сразу примут решение? Дадут ответ, не докладывая начальству? Сомневаюсь, брат ты мой, сомневаюсь. Вот если резидент, тот может сам решить. Сразу. Ему санкций ждать неоткуда.
– Но «Быстрый» же пойдет не к резиденту, а к связнику.
– А кто он, этот связник, мы знаем? Нет! И куда он поведет «Быстрого», тоже не знаем. Давайте уж лучше сначала шифровку, а потом на явку. Сразу. Без интервала.
Возник было спор: как посылать радиограмму – открытым текстом или шифром? Ведь «Быстрый» шифра не знал, шифр был известен только «Музыканту», а о том, что «Музыкант» ознакомил «Быстрого» с шифром и кодом, немцы вряд ли знают. Скорее всего, нет.
– И все же шифром, – настаивал Скворецкий. – Только шифром. Уверен, иначе нельзя. Пошлем открытым текстом – немцы заподозрят неладное. А так… Пусть ломают себе голову. Не могут они исключить, что Гитаев сообщил Малявкину шифр и код.
После длительного обсуждения с Кириллом Петровичем согласились послать радиограмму шифром.
Вернувшись от комиссара, Скворецкий и Горюнов сразу принялись за работу: дел было много, и все срочные.
Долго они ломали голову над убежищем для «Быстрого», «крышей», – из тюрьмы-то надо его через день-другой выпускать.
К Сбойчаковой – исключено. Верная расшифровка – там же его брали. К Варламовым – и того хуже. Так куда его девать?
Горюнов было заговорил о Синицыной, но сам тут же от этой мысли отказался, вспомнив, как его там принимали. Решили поговорить с самим Малявкиным.
Немало Кирилл Петрович и Виктор думали над тем, как обеспечить проверку Малявкина, контроль каждого его шага. Сошлись на том, что Горюнов возьмет на себя роль «приятеля» «Быстрого» и вместе с ним поселится.
Оставались Попов с Константиновым да еще Сбойчакова и Ната. Как быть с ними? Как им внушить мысль, не вызывая подозрений, что Малявкина надо искать?
Кирилл Петрович морщился:
– Ну, Сбойчакова, бог с ней. Такой заморочить голову ничего не стоит. Она того и заслуживает. А Попов? Константинов? Хорошие ребята, офицеры, столько нам помогали. От души, от чистого сердца. Теперь же изволь водить их за нос. Душа не лежит…
– Да-а, – согласился Горюнов. – Обидим ребят. По-моему, тут комиссар переосторожничал.
– Ну, ты уж и скажешь, – неожиданно рассердился Скворецкий. – А вдруг Попов, Константинов или кто-то из их окружения окажутся в поле зрения резидента? Нельзя этого исключать. Тогда, узнай Попов и Константинов, что Малявкин арестован, скажи кому об этом, и все… Конец! А ты – «переосторожничал»!
Глава 14
Прошло несколько дней, до предела заполненных работой. Наступила среда. Четвертая среда месяца – июля 1943 года. Хотя Кирилл Петрович пришел в наркомат в двенадцатом часу дня, бодрый и подтянутый, все же спал он не более четырех часов: лег в седьмом часу утра – все были срочные дела. И сегодня дел было множество – сложных дел. И первое – Малявкин. Решающая беседа с ним, которая должна была коренным образом повернуть судьбу вчерашнего предателя, «Быстрого», «гада», как выразился Виктор Иванович Горюнов. Получится ли? Возьмется ли Малявкин за решение сложных, чреватых для него смертельной опасностью задач? Справится ли? Должно получиться! Должен взяться. Должен справиться. Кровью, жизнью своей, если потребуется, должен загладить свои преступления. Вот что предстояло довести до его сознания. И сделать это должен был он, майор Скворецкий. Он должен был вести и направлять Малявкина по многотрудному пути, предугадывая любой ход, любой шаг противника. Врага. Он и Горюнов.
«Я и Горюнов, – усмехнулся майор собственным мыслям. – Ишь ты! А комиссар? А другие товарищи, участвующие в этом деле? А Ната? А сотрудники милиции, занятые розыском убийцы Евстафьева? А многочисленные работники института, не жалеющие сил, чтобы раскрыть тайну исчезновения документов профессора Варламова? И многие, кого мы еще не знаем, но которые в любую минуту придут на помощь, если потребуется. Нет, шалишь! Нас – много… Расфилософствовался, – еще раз усмехнулся Скворецкий. – А что? Философия правильная. Хорошая философия, хоть куда!»
– Давай, – сказал он, заходя к Горюнову, – вызывай этого «Быстрого». Начнем…
С Малявкиным все получилось очень просто: уламывать его идти на явку, взяться за трудное, связанное с риском для жизни дело не пришлось. Впрочем, Кирилл Петрович иного и не ожидал. Иное дело Виктор – тот продолжал посматривать на Малявкина исподлобья, не особенно стараясь скрыть свою к нему неприязнь.
А Малявкин? Он не таил своих чувств: едва сообразив, о чем идет речь, поняв, что ему предоставляется возможность загладить свое преступление, Малявкин разрыдался.
Дав Малявкину прийти в себя, Скворецкий и Горюнов начали его инструктировать: о выходе в эфир, затеваемой игре с германской разведкой, затем о явке – технике встречи, цели, задачах. Ему сообщили только то, что было нужно для успешного выполнения задания. Ни слова лишнего. Слезы слезами, а доверие он должен был еще завоевывать, и завоевывать делом.
Закончить инструктаж Кириллу Петровичу, однако, не довелось: его неожиданно вызвал комиссар. Не зная, как долго задержится, Кирилл Петрович предложил Горюнову продолжить разговор без него. Вернулся он, однако, скоро, но сразу вызвал машину и стал собираться.
– Придется вам тут действовать без меня, – сказал он Горюнову и Малявкину. – Текст шифровки готов, дело для начала нехитрое – отстукивать. Ну, а явка… все равно не мне на явку идти. Ты, Виктор, не теряй времени, если не успею вернуться. Вот только куда вас девать? – повернулся он к Малявкину. – Не возвращаться же сюда, в тюремную камеру. Насчет «крыши» мы еще не решили.
Тревога Кирилла Петровича была напрасной: как раз за время его отсутствия Горюнов с Малявкиным нашли выход. Вернее, нашел Малявкин, а Виктор одобрил его предложение. Все было очень просто. У Бориса был друг детства, Генка Костюков. Дружили они до ухода Малявкина на фронт. В семье Костюковых Борис был как у себя дома. Сейчас Генка, уже в звании капитана, воевал где-то на юге. На фронте был и его отец, и младший брат. В маленькой двухкомнатной квартире, на Пресненском валу, жили мать и старшая сестра Генки. Обе с утра до поздней ночи работали на фабрике. Все это Малявкин узнал, когда однажды удрал от Гитаева и, не сказав тому ни слова, побывал у Костюковых. Не удержался.
Мать Генки, не старая еще женщина, под пятьдесят, потомственная ткачиха, встретила Бориса, как родного. Она не на шутку обиделась, узнав, что Малявкин, прибывший в длительную командировку, устроился у каких-то случайных знакомых (так ей сказал Борис: не мог же он назвать Варламовых!), так как в его комнате поселились новые жильцы.
– Чай, и у нас мог бы, – выговаривала она Борису. – Не чужие. А то пошел невесть к кому. Обидел. Я тебе говорю, дурню, обидел…
У честной женщины и в мыслях не было подумать о Борьке Малявкине, которого она знала чуть не с пеленок, худое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36