Я никак не мог понять, когда он издевается надо мной, когда шутит, а когда говорит всерьез. Бывало, такое говорит – ничего не поймешь. Мне порой казалось, что у него в голове, знаете…
Малявкин поднял руку и выразительным жестом покрутил указательным пальцем возле виска.
– И все-таки, – настаивал Горюнов, – были какие-либо факты, признаки, которые позволяли бы определить, добыл Гитаев документы или нет? Неужели вы, живя бок о бок с Гитаевым, так ничего и не могли заметить, сообразить?
– Что вы от меня хотите? – с тоской сказал Малявкин. – Я же говорю: не знаю. Не знаю и не знаю, хоть на куски режьте. – Он вдруг оживился: – Да, вот что. «Сообразить»… Думаю, это важно. Так вот. В последней шифровке, которую я передавал немцам, о документах не было ни слова, ни намека.
– А если бы документы были у Гитаева? – поспешно задал вопрос Скворецкий. – Тогда как? Должны вы были в этом случае что-то указать в шифровке?
– Наверное. Думаю, Гитаев поторопился бы сообщить абверу о своем успехе. Наверняка сообщил бы. Только я такой шифровки не передавал. Значит, документов не было.
– Вы не передавали. А сам Гитаев, без вашей помощи, мог работать на рации?
– Сомнительно. Рацию он знал, но работал плохо: медленно, не четко. Как мне кажется, это была одна из причин, по которой меня с ним послали.
– Ну, допустим, послали-то вас, в первую очередь, совсем по другой причине, – усмехнулся Скворецкий. – Радист – это уж дело второстепенное в данном случае. Можете в этом не сомневаться.
– Почему второстепенное? – Малявкин даже обиделся. – Я хорошо работаю на рации…
– Не спорю, и все же не это определило вашу роль как напарника Гитаева. Варламов – вот кто был нужен абверу, а вы – посредник для проникновения Гитаева к профессору. Это же яснее ясного. Так, во всяком случае, получается из ваших же слов. Продолжим, однако. Скажите, а вы исключаете, что у Гитаева был иной путь связи с руководством абвера? Помимо вашей рации.
– Исключать, конечно, ничего нельзя, и все же я сомневаюсь, что такой путь был.
– Это почему? Вы же сами говорили, что Гитаев был с вами далеко не откровенен и во все свои дела вас не посвящал. Или это не так?
– Нет, это так. Я уже сказал, что говорю вам сейчас правду. Только правду. Но дело в том, что второй нашей задачей – и, как я понял из слов Гитаева, важнейшей – как раз и было установление утерянной связи с очень важным сотрудником абвера, находящимся в Москве, – мы должны были поступить в его распоряжение – и налаживание его связи с центром. Связи, понимаете?
– Как, как? Связь с важным сотрудником абвера? – недоверчиво спросил майор. – Здесь? В Москве? Но с кем же? С резидентом? Вы знаете находящегося тут, действующего резидента германской военной разведки?
– Знаю… Нет, не то чтобы знаю, – замялся Малявкин, – но…
– Что «но»? Кто он? Где? Чего вы раньше молчали? – рассердился Скворецкий.
Малявкин испуганно заморгал:
– Я не молчал, просто как-то не дошло до этого. Вот, рассказываю… Только кто он, где скрывается, этого я не знаю. Я же вам говорю, что Гитаев…
– Гитаев! О Гитаеве вы сообщили уже немало, – резко оборвал Малявкина майор. – Сейчас в первую очередь нас интересует резидент. Выкладывайте все, что вы о нем знаете. Где должны были его искать? Как с ним связываться? Как держать связь? Что он из себя представляет как человек хотя бы в самых общих чертах?
– Вы задали столько вопросов сразу… Попытаюсь ответить.
Из слов Малявкина получалось – так он понял Гитаева, – что резидент – крупный германский разведчик. Сам он будто бы немец, хотя родился и много лет жил в России. Его лично знал Канарис, знали и гестаповские руководители. «Страшный человек, решительный, жестокий. На все способен» – так говорил о нем Гитаев. Сам Гитаев лично его не знал, но наслышан о нем был изрядно и очень его боялся. Еще бы! Такому отправить человека на тот свет ничего не стоило. И в Москве он делал дела…
– И вы утверждаете, что Гитаеву удалось вступить в непосредственный контакт с этим резидентом, установить с ним непосредственную связь? Вы это точно знаете?
– Точно. Я же сам передавал шифровку, где Гитаев сообщал, что связь с резидентом установлена.
– Да, но ЛИЧНАЯ связь, НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ?
– Я понял так, что речь шла именно о личной связи.
– Еще вопрос. Почему вы считаете, что у резидента связь с центром была утеряна?
– Так Гитаев говорил. Как я его понял, у резидента что-то случилось с рацией. Не то она испортилась, не то с радистом что-то стряслось. Так, во всяком случае, я понял Гитаева, хотя, повторяю, ничего конкретного он мне не говорил.
– И ничего, ровно ничего вы сказать о резиденте не можете? Даже его клички Гитаев вам не называл?
Малявкин внезапно оживился:
– Кличка? Кличку он назвал. «Зеро».
– «Зеро»… – задумчиво повторил Скворецкий. – «Зеро»? Занятная кличка. Всяко повернуть можно. Скажите, – неожиданно спросил он Малявкина, – Гитаев вам не говорил, кто этот «Зеро»? Мужчина? Ведь может быть и… женщина? «Зеро»!
Горюнов оторвался от протокола и с недоумением посмотрел на майора. Малявкин, ничего не соображая, хлопал глазами.
– Кто «Зеро»? Мужчина? Дайте подумать… А знаете, ведь Гитаев ничего определенного не говорил: резидент и резидент. И псевдоним. Все. А мужчина ли, не знаю. Псевдоним-то странный: и так и так понять можно. Да, вот еще что. Со слов Гитаева я понял, что «Зеро» этот знает Петра Андреевича. Профессора Варламова. Как – не могу сказать, не понял, но знает. Определенно знает.
Кирилл Петрович кашлянул раз, другой и задал неожиданный вопрос:
– Вам не трудно припомнить, какие были у «Музыканта» отношения, вернее, как он относился к Еве Евгеньевне, жене профессора Варламова?
Малявкин охнул. Он даже вскочил со стула, но снова сел и до хруста сплел пальцы.
– Вы думаете… Вы полагаете… «Зеро»… Ева Евгеньевна?.. Вы это хотите сказать?
Густые брови Скворецкого сошлись к переносице, на лбу легла глубокая морщина. Решительным жестом он оборвал Малявкина:
– Не стройте досужих домыслов, Малявкин. Факты. Только факты. Личные впечатления, опять-таки основанные на фактах. Вот что требуется. Никакой импровизации. Поняли? Так что вы можете сказать об отношении «Музыканта» к жене профессора Варламова? Конкретно. На основе фактов.
Малявкин задумался.
– Да, – сказал он наконец, – задали вы мне задачу. Что я могу сказать? Гитаев – донжуан, каких мало. Это уж как хотите. С Евой Евгеньевной он такой роман закрутил… И не очень они стеснялись. Меня, во всяком случае. И Наты. Профессора? Так он дома мало бывал, только ночью. При нем они держались поосторожнее, только он, чудак, вряд ли что и заметил.
Губы Скворецкого искривились в брезгливой усмешке:
– Разве я вас об этом спрашиваю? Какое нам дело до амурных похождений Гитаева? Речь идет совсем о другом: как, при всем при том, на этом, так сказать, фоне ваш начальник, «Музыкант», относился к Еве Евгеньевне? Пренебрежительно? Третировал ее? Или уважительно, с почтением? Может, даже со страхом?
– Особого страха я не замечал, но третировать… Нет, вы не знаете Еву Евгеньевну. Разве ее можно третировать? Она женщина с характером, властная, решительная.
– Знала она, кто вы такие с Гитаевым на самом деле?
– Вы имеете в виду…
– Да. Вашу принадлежность к германской разведке. Знала об этом Ева Евгеньевна?
– Знала.
– Вы в этом уверены?
– Да, уверен.
– Но если знала, то откуда, каким путем?
– Наверно, Гитаев ей сказал. Может, не все, но главное сказал. Так я думаю.
– Думаете? Этого мало. А что вы ЗНАЕТЕ, знаете точно?
– Видите ли, знаю я мало. При мне Гитаев ей ничего особенного не говорил. Вот если наедине, без меня… Уединялись они постоянно. Ни я, ни Ната им не мешали. Как-то так повелось с самого начала. Поэтому я и не могу сказать, о чем они говорили. Мне это неизвестно.
– Раз неизвестно, почему же вы так решительно утверждаете, что жена профессора Варламова знала о вашем и Гитаева сотрудничестве с германской разведкой?
– Судите сами. Недели через полторы-две после нашего приезда, может, немного больше, Гитаев начал все более и более откровенно разговаривать при Еве Евгеньевне: ругал все советское – власть, порядки, армию; превозносил до небес немцев; утверждал, что красных скоро побьют и война кончится. Потом, последнее время, он совсем перестал сдерживаться: вспоминал некоторые случаи из своей службы у немцев, в школе. Хвастался знакомствами. Как же тут было не понять, что если не все, то многое Ева Евгеньевна знает?
– А она, как она реагировала на болтовню Гитаева?
– Ева Евгеньевна? Да не возражала. Скорее, поддакивала. Спорить не спорила.
– А… Ната?
– Ната – это другой разговор. При Нате Гитаев держал язык за зубами, разве изредка что сорвется. Мы оба ее боялись. Ната – человек принципиальный. Комсомолка. Я же ее давно знаю.
– Хорошо. Из ваших слов вытекает, что Гитаев не скрывал от Евы Евгеньевны Варламовой своих взглядов, того, что он служит у немцев. Так?
– Да, это точно.
– Допустим. Но из этого не следует, что ей была известна ваша с Гитаевым принадлежность к немецкой разведке. Как с этим обстояло дело?
Малявкин молча пожал плечами и развел руки.
– Уточним, – продолжал майор. – Цель вашего с «Музыкантом» приезда в Москву была известна Еве Евгеньевне? Содержание заданий, возложенных на вас германской разведкой, – это жена профессора Варламова знала? В частности, что вы интересуетесь ее мужем, его работами, что Гитаев – «Музыкант», а вы – «Быстрый»…
– Не могу сказать, – беспомощно произнес Малявкин. – Про это при мне никаких разговоров не было. Хвалить немцев хвалили, это да. И что они победят, тоже говорили. Школу Гитаев упоминал. Немецкую. Разведывательную. А насчет заданий, кличек… Нет, не скажу. Не было.
– Не было? Это точно или опять предположение?
– Прямо о нашей разведывательной работе Гитаев Еве Евгеньевне при мне не говорил, это точно. А без меня?.. Не знаю. Может, и говорил, но мне об этом неизвестно.
– Скажите, а Гитаев не пытался использовать Еву Евгеньевну в плане вашего задания? Я имею в виду работы профессора Варламова. Вы ничего такого не замечали?
– Как вам сказать? Расспрашивать ее о Петре Андреевиче, о его работах, он расспрашивал. Много. Особенно первое время. Только она сама мало что знала: ничего не понимала в делах профессора. Но чтобы Гитаев прямо ей сказал, вот так: достань, мол, чертежи, расчеты или еще что, – не знаю. При мне даже разговора такого не было.
– Что еще можете добавить к своим показаниям?
– Пожалуй, все, – неуверенно сказал Малявкин. Потом с большой уверенностью: – Да, все. Теперь я все рассказал.
– Все? – улыбнулся Скворецкий. – А дантист? Про дантиста опять забыли?
– Фу ты! – изумился Малявкин. – Действительно. И что я все о нем забываю?..
Дантист, по словам Малявкина, был для него фигурой не вполне ясной. Скорее всего, так он полагал, тот и вовсе ни во что не был замешан. Просто его приемная использовалась в качестве явки.
Как он о дантисте узнал? От Гитаева. Около недели назад Гитаев ему сказал, что в Москве имеется явка для связи…
– Связи с кем? С какой целью? – стремительно спросил Горюнов.
– С кем – не знаю, – ответил Малявкин. – Этого Гитаев не говорил.
А рассказал он Малявкину следующее. Есть явка, в некоторых случаях придется ею воспользоваться. Явка находится на Покровке, там работает частнопрактикующий зубной врач. (Гитаев назвал Малявкину фамилию врача и адрес.) Каждую вторую пятницу и четвертую среду каждого месяца в приемной этого врача – в пятницу в два, в среду в четыре пополудни – должен сидеть человек. Гитаев указал приметы этого человека и назвал пароль. Этому человеку можно передать, что требуется, или, наоборот, он что-то передаст или скажет.
– А зачем, собственно говоря, все это «Музыкант» вам рассказал? – спросил майор. – И почему только сейчас, сравнительно недавно?
– Гитаев сказал, что я должен буду пойти на эту явку, встретиться с тем человеком… Позвольте, у нас сегодня что? Суббота? Ну вот, следующая среда и будет четвертая среда месяца. Как раз я должен был идти. – Малявкин смущенно улыбнулся.
– А зачем, зачем должны были вы идти? Передавать что-нибудь? Получать? – спросил Горюнов.
– Не знаю. Гитаев не говорил.
– Как это не говорил? Почему?
– А он просто не успел сказать. Не вышло. Собирался, да не успел.
– Что же он тогда вам сказал?
– Гитаев просто предупредил меня, что придется идти на явку, а указания обещал дать накануне, перед тем как я пойду. Теперь-то уж эта явка мне ни к чему, не воспользуюсь.
– Как знать, – задумчиво сказал Скворецкий. – Как знать…
Глава 13
Набирая номер телефона капитана Попова, Кирилл Петрович даже морщился: разговор предстоял, в общем-то, никчемный. Так, потеря времени. Но что поделаешь? Надо. И комиссар настаивает…
Полчаса спустя Попов и Константинов входили в кабинет Скворецкого.
– Рад вас видеть, – встретил их Скворецкий, крепко пожимая руки сначала одному, потом другому. – Садитесь, пожалуйста… Должен вас огорчить, товарищи, – обратился он к Попову и Константинову, когда они удобно устроились в креслах. – Руководство не очень довольно нами, да и вами…
– Недовольно? Нами? – изумился Попов. – Чем же мы провинились?
– Угадать не трудно. Есть за нами грех: мы ослабили наши усилия по розыску Малявкина, а вы забросили вокзалы. Понимаю: надоело. Столько дней прошло, и все без толку. Но искать-то, искать надо…
– О чем речь?! – воскликнул Попов. – Разве в нас дело? Мы с дорогой душой, верно, Василий Кузьмич? Вы, товарищ майор, правы. Вы сами утратили последние дни интерес к розыску. Я уж, грешным делом, подумывал: а может, этот Малявкин нашелся? Взят?.. Или нет? Ошибаюсь? Вот даже Василию Кузьмичу говорил. – Он кивнул в сторону Константинова.
– Если бы! – вздохнул Скворецкий. – Рано, друзья, успокаиваться, рано. К вам великая просьба: помогайте нам и дальше, как помогали. Будем искать.
– Что ж, надо так надо, – бодро сказал Попов. – Я говорил и опять скажу: можете на нас положиться.
Получив необходимые инструкции, Попов и Константинов распрощались.
…Попову и Константинову и в голову не могло прийти, что предшествовало их приглашению в наркомат, почему их попросили вновь активно разыскивать Малявкина. А произошло следующее.
В ночь после допроса Малявкина Скворецкий с Горюновым допоздна засиделись у комиссара: сообща искали пути дальнейших действий. Подводя итоги событиям минувших дней, Кирилл Петрович, заметно волнуясь, говорил:
– С чего мы начали? С розыска Малявкина: то ли агента германской разведки, то ли просто дезертира. Что случилось дальше: бегство Варламова, убийство Евстафьева – лаборанта, исчезновение секретнейших документов, звонок на квартиру Варламовых. Это уже не пустяк. Теперь мы вышли на тайную фашистскую резидентуру: перед нами резидент, свирепый и изощренный враг. Диверсант. Убийца. Появился дантист. Явка. Связник. Этого ли резидента, какого ли другого, пока неизвестно. Похоже, что между всеми; этими звеньями: «Музыкант» с «Быстрым» – профессор Варламов и Ева Евгеньевна – резидент – связник, есть что-то объединяющее, какая-то связь. Мы словно разворошили муравейник, и одно посыпалось за другим. Мы должны действовать, быстро, решительно, энергично.
– Красивые слова, – поморщился комиссар. – Слова и… прописные истины. «Быстро», «решительно»… А как же иначе может действовать чекист, если он воистину является чекистом? Что вы конкретно предлагаете, к чему слова?
– Слова, товарищ комиссар? – сказал Скворецкий. – Да, вы правы, я это отлично знаю, но говорю неспроста. Есть два пути дальнейших действий: путь пассивный и путь активный. Одно: усилить внимание к Зайцевой – может быть, она выведет нас на Варламовых; держать засаду на квартире профессора и ждать, не придет ли кто, не позвонит ли; изыскивать меры к установлению личности «Зеро»; выяснить, пользуясь данными, которые сообщил «Быстрый», что за связник, – быть может, взять его, начать допрашивать. Это – один путь. Путь, я бы сказал, пассивных действий…
– Вы что же, – перебил комиссар, – намерены оставить Зайцеву вне поля зрения?' Снять засаду? «Пассивные действия»!
– Нет, зачем же, – быстро возразил майор. – Все это надо делать, надо, и все же – это путь пассивный. Надеяться! Ждать! Сейчас этого мало, мало, когда рядом затаился опаснейший враг, резидент, когда исчезают документы, гибнут люди… Да, сразу оговорюсь насчет засады. Засаду у профессора Варламова я бы снял. После того звонка, когда Ната проговорилась… имеет ли смысл?
– Засада? – задумался комиссар. – Не знаю. Боюсь, снимать рановато. Но не в этом суть. Что вы предлагаете? Каков, по-вашему, другой путь?
Ответ у Кирилла Петровича был готов:
– Я за другой путь – путь активный. Предлагаю переходить в наступление, пойти с козыря.
– И этот козырь?
– Малявкин, – твердо сказал майор. – Борис Малявкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36