Я махнул в сторону обширного снежного поля, простирающегося левее от Большого Когутая.
– Двигай в том направлении. Я устал топтать тропу. Если все время буду первым, то меня надолго не хватит.
Мы проходили мимо тела несчастного альпиниста. Мэд нарочно отвернула лицо в другую сторону. Глушков, засмотревшись на останки, сошел с тропы, продавил фирновую доску и упал. Гельмут стянул с головы свою шапочку и поднял айсбайль над головой, отдавая прощальный салют.

Глава 19

Было похоже, что у Гельмута болит ухо, и он крепко прижимает к нему греющий компресс.
– Как вы думаешь, Стас, в России есть гласность? – спросил немец, отнимая от уха маленький транзисторный приемник и утапливая в нем метровую телескопическую антенну.
Пот градом катился с меня. При помощи айсбайля и миски я вгрызался в снежник, выкапывая пещеру для ночевки. Я уже углубился на пару метров и начал проходку в стороны, оформляя свод.
– В каком смысле? – уточнил я у Гельмута и отколол большой кусок спрессованного снега, похожего на комок соли.
– «Радио России» слушал, – перечислял Гельмут, поочередно загибая пальцы. – «Новости Ставрополья» слушал. «Минеральные Воды» слушал. Никто не говорит про нас. Может быть, никто не знает, что случилось?
Я передал ему снежный кирпич. Гельмут поднял его над головой и протянул Глушкову. Тот вместе с Тенгизом пристроил его на снежном бастионе, который мы возводили для защиты от ветра.
– Этого не может быть, – ответил я, расширяя свод, чтобы посреди пещеры можно было выпрямиться в полный рост. – Телевидение наверняка в каждом выпуске рассказывает про нас.
– Дайте-ка мне посмотреть на ваш приемник! – попросил Тенгиз и протянул ладонь.
Ничего не подозревая, Гельмут отдал ему радио. Тенгиз взвесил прибор, покрутил какой-то тумблер и, неожиданно замахнувшись, кинул его в пропасть.
– Так будет лучше, – сказал он. – И вам спокойнее, и нам.
– Зря ты так, – сказал я Тенгизу. – Достаточно было вынуть батареи. Он той штукой ловил Берлин – последнее утешение.
– Купит новый. И вообще, я не вижу ничего странного в том, что о нас не говорят по радио, – пожал плечами Тенгиз. – Не говорят, значит, не о чем говорить. Упустили они нас, вот и стыдно об этом всенародно объявить. Пусть Глушкинсона это настораживает.
– С чего бы мне… – пробормотал Глушков и попытался изобразить что-то вроде улыбки.
– Как это – с чего? Ты что ж это, меня уже за своего друга принимаешь, а? Ты ж заложник! Кандидат в покойники! Пушечное мясо! Въезжаешь, Глухер фон Дебильсон?
– Сейчас мы все в одной связке, – негромко ответил Глушков, вытирая нос рукавом. – Ситуация уравнивает…
– Нет, все-таки нравится мне этот лопоухий! – широко улыбнулся Тенгиз и похлопал Глушкова по плечу. – Молоток! Философ! Ты кем работал при жизни?
– Курьером.
– Курьером! – Тенгиз поморщился. – Теперь все ясно. Теперь мне понятно, почему тебе так хочется уравняться с нами.
– Вы меня не совсем поняли, – разговорился Глушков. – Я не хочу уравняться с вами. Это без моего желания, непроизвольно делает ситуация. Я же только испытываю себя, определяю, где предел возможностей.
– Ты слышал? – заглянул ко мне в пещеру Тенгиз. – Вот народ пошел! Хапает без зазрения совести, где только может. На халяву волю тренирует, храбрость развивает и ни разу, засранец, не поблагодарил.
– Принимай кирпич! – сказал я и ткнул Тенгизу в лицо снежным обломком.
– Повежливее! – напомнил о своем положении Тенгиз. – Раскомандовался!
Когда пещера была готова и я стал заносить в нее вещи, ко мне присоединилась Мэд. Мы вместе разложили и разровняли палатку на полу, а поверх нее расстелили кариматы.
– Тебе нравится этот отель? – спросил я.
Девушка рассеянно кивнула. Она была чем-то озабочена и думала о своем. Я тронул ее за подбородок и вопросительно посмотрел ей в глаза. Мэд вздернула брови и кивнула на вход.
В пещеру зашел Глушков, поставил в углу канистру с бензином и примус и снова вышел. Я заметил, что он успел замусолить мой пуховик, который я ему по доброте душевной дал поносить. Наверное, когда ел, то ронял куски каши и тушенки на грудь. Правильно сказал Тенгиз – засранец.
Мэд привстала, выглянула из проема и снова подсела ко мне, прижимая палец к губам.
– У меня все не выходит из головы тот альпинист, – шепотом произнесла она.
– У меня тоже, – признался я.
– Я не могла тебе раньше сказать, рядом все время кто-то был. Там, на ледовой стене, когда ты поднимался, я случайно заметила…
– Эй, переводчик! – раздался голос Тенгиза. – Ты чем там занимаешься?
Мэд отпрянула от меня и стала распаковывать рюкзак. В проеме показалась голова нашего излишне остроумного недоброжелателя.
– Не помешал? – спросил он, пошловато ухмыляясь. – Миль пардон! Но я вынужден прервать ваше воркование. Скажи своей фрау, чтобы начинала готовить ужин. Бэл вернулся, он голоден и зол.
Мэд догадалась, о чем речь, и послушно занялась примусом. Меня разбирало любопытство. Я тронул девушку за локоть. Она коснулась губами моего уха.
– Этот обыскивал труп…
Я с изумлением взглянул на Мэд и одними губами произнес:
– Тенгиз?
Она отрицательно покачала головой.
– Глушков? – с еще большим изумлением спросил я.
Она кивнула:
– Когда ты шел по стене, а мы все следили за тобой. Я случайно заметила…
– Вот как? – в полный голос произнес я. – Но зачем из этого делать тайну?
Я встал. Мэд схватила меня за руку, пытаясь остановить, но я вывернулся и вышел из пещеры.
– Тенгиз! – позвал я.
– Аиньки? – отозвался он из-за снежного бастиона. Над верхним срезом стены показалась лысая голова. Стекла очков были припорошены снегом, и Тенгиз, делая пальцами круговые движения, протирал их.
– Труп, который мы нашли на леднике, обыскивал Глушков.
– Глушидзе?! – Тенгиз как всегда переврал на свой манер фамилию, но снисходительной иронии в голосе уже не было. – Кто бы подумал! Вот тихоня шизданутый! Откуда ты знаешь?.. Сейчас я устрою ему закалку характера!
Тенгиз уже хотел было позвать Глушкова, но я вовремя остановил его:
– Не надо. Давай лучше незаметно обыщем его рюкзак.
– Валяй! – дал санкцию Тенгиз, и я быстро нырнул в пещеру, выволок оттуда рюкзак Глушкова и, подняв его за днище, вытряхнул все содержимое на снег.
Шерстяные носки, чистая рубашка в пакете, санаторно-курортная книжка с путевкой в санаторий «Кисловодск» на имя Глушкова Геннадия Игоревича (дата заезда – 4 марта, тот же день, когда был захвачен автобус), спортивные брюки, книга (рассказы Пришвина), зубная щетка в футляре и кусок нераспечатанного цветочного мыла.
– Бабушкин саквояж! – поморщился Тенгиз.
Я принялся запихивать вещи обратно в рюкзак. Тенгиз открыл «молнию» накладного кармана, сунул туда руку.
– Вот здесь что-то поинтереснее… Ты это искал?
Он перебирал тонкую стопку сложенных листков. Я взял у него бумаги и развернул плотный лист ватмана. Маршрутная карта! Как две капли воды похожая на ту, по которой я вел Тенгиза и Бэла к перевалу Местиа. Красными треугольниками на голубых нитях горизонталей были обозначены места стоянок и даты прохождения участков. Маршрут проходил по южной ветви Главного хребта: траверс вершин Ладевал—Лейрак—Лядешт с выходом на Накра-Тау. Я развернул второй документ. Копия заявки на маршрут. В красной ледериновой корочке – квалификационное удостоверение кандидата в мастера спорта СССР, выписанное в восемьдесят восьмом году на имя Магомета Шаттуева.
– Ну, что дырявишь взглядом бумагу? – нетерпеливо спросил Тенгиз. – Ты его знаешь?
Магомет Шаттуев был лидером двойки из команды «Базардюзи». Он передал заявку месяц назад по факсу через своего представителя в Нальчике. Два альпиниста в одной связке намеревались в первых числах марта пройти траверсом несколько вершин. Я пытался вспомнить фамилию второго альпиниста. Звали его, кажется, Богдан, а фамилия была украинская. Какая-то легкомысленная фамилия, с юморным смыслом…
Я спрятал документы себе в нагрудный карман.
– Ну! – уже теряя терпение, дернулся Тенгиз. – Что ты размазываешь сало по сковородке? Чьи это бумажки? Что у тебя с лицом?
– С бумажками все ясно, – ответил я. – Не ясно другое: для чего они понадобились этому суслику? – И я кивнул в сторону Глушкова.
Я взял Тенгиза за локоть.
– Постарайся не распространяться об этих документах.
– Ясно дело! – загудел Тенгиз, разворачивая ладони. – Могила! Скорее язык сожру!
Когда я упаковывал себя в спальник, плотнее прижимаясь к Мэд, то неожиданно поймал себя на той мысли, что во всей этой странной компании более всего доверяю Илоне и Тенгизу.

Глава 20

Мы стремительно привыкали друг к другу, и к концу третьего дня злоключений я смотрел на Тенгиза и Бэла уже другими глазами.
Бэл и Тенгиз стали больше нам доверять и уже не клацали затворами автоматов при любом удобном и неудобном случае, хотя по-прежнему носили оружие на ремне под мышкой. Глушков в некоторой степени был прав: высокогорье, экстремальные ситуации выравнивали различия между нами, и мы в большей степени становились командой альпинистов, нежели заложниками террористов.
Единственный, кто как-то незаметно, походя мешал, раздражал, словно соринка в глазу, – это Глушков. В отличие от террористов и немцев он оставался для меня темной лошадкой, и его непредсказуемые, граничащие с безумием поступки вызывали какую-то мистическую настороженность. Теперь я думал только о нем. Кто он? Откуда взялся? Зачем добровольно «сдал» себя в заложники? Я пытался анализировать факты, которые мне были известны, но вопросов становилось еще больше.
Ночью мы почти не спали. Опять начался сильный снегопад, и спустя несколько часов по склонам, сотрясая горы, стали сходить мокрые лавины. Если бы мы поленились рыть пещеру и поставили палатку, то наверняка были бы уже давно погребенными под многометровым слоем снега на дне какого-нибудь мрачного ущелья. Снежная пещера в сравнении даже с самой шикарной палаткой – все равно что пятизвездочный отель и колхозная гостиница в провинциальном городке.
* * *
Утро было холодным, ветреным. Видимость – нулевая. Плотный слой облаков крепко насел на вершины хребта. Толкая и мешая друг другу, мы выползали из нагретых спальников, натягивали тяжелые пластиковые ботинки, прищелкивали к ним «кошки». Глушков неистово кашлял, до хрипоты, до икоты. Он согнулся вдвое, уткнулся воспаленным лицом в спальник и давился так, что Мэд испуганно и брезгливо отсела подальше от него. Она боялась заразиться и долго рылась в своем рюкзаке, отыскивая лекарство. Потом подставила к своему рту баллончик ментолового аэрозоля и впрыснула струю в горло. В конце концов у Тенгиза кончилось терпение, и он стал готовить завтрак сам.
Я вышел на разведку маршрута, поднялся по глубокому снегу метров на сто вверх, пробил тропу до выступающего ледового среза бергшрунда и в подавленном настроении вернулся назад.
– Почему невесел? – встретил меня Тенгиз.
– Снежный покров очень ненадежный, – сказал я, очищая айсбайлем подошвы. – Я бы не советовал сейчас выходить на маршрут.
– А когда, по-твоему, нам лучше выйти? – спросил Бэл.
– Когда снег немного спрессуется, схватится морозом.
– И сколько надо ждать, чтобы он схватился?
– Во всяком случае, до завтра.
Бэл отрицательно покачал головой:
– До завтра ждать не будем. Через час выходим.
Герой-мученик Глушков перед завтраком начал всем портить аппетит. Он содрал с пальцев лейкопластырь и стал рассматривать свои изломанные ногти. Вокруг них лилово набухли гнойники. Глушков сжимал и разжимал пальцы, морщась от боли.
Я не выдержал, вспомнил о своем долге и выволок героя из пещеры, прихватив с собой аптечку.
– У тебя скоро начнется гангрена, – сказал я ему, обрабатывая его безобразные пальцы стрептоцидовой мазью. – В лучшем случае тебе ампутируют руку.
Лицо Глушкова было не в лучшем состоянии. На месте глубоких ожогов стали появляться мокнущие язвочки.
Закончив с лицом, я забинтовал всю левую кисть Глушкова, закрыл аптечку, отошел на шаг и полюбовался результатами своей работы. Будь я свободен, то немедленно связал бы этого упрямого осла и на себе или волоком стащил бы вниз. Многое сейчас зависит от того, насколько быстро он будет доставлен в больницу.
После завтрака я высказал свои опасения относительно Глушкова Бэлу. Мы стояли на сильном ветру рядом с поваленным снежным бастионом. Непогода шутя размазала по площадке наше инженерное сооружение, словно песочную крепость. Бэл хмурился, на небритых скулах ходили желваки.
– Есть тут какой-нибудь поселок поблизости? – спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
– Я его силой не тащил сюда, – сказал Бэл.
– Это так, – кивнул я. – Но никто не предполагал, что Глушков окажется идиотом и увяжется за нами. Косвенно вы в этом виноваты.
– Сколько он еще протянет?
– Все зависит от того, насколько быстро будет развиваться пневмония.
– Ну сколько? – резче повторил Бэл. – День, два, неделю?
– Дней пять.
– Тогда выживет.
Я посмотрел на непроницаемо черные стекла очков Бэла.
– Ну, что ты хочешь? – устало спросил он.
Что я хочу? Я должен выйти из игры и спустить Глушкова в альплагерь. Сутки вниз, двое суток – вдогон – обратно. Всего на трое суток я оставлю Гельмута и Мэд наедине с террористами. Всего на трое суток!
– Отпусти нас с Глушковым, – попросил я.
– Я не возражаю, – сказал, словно ударил по ране, Бэл. – Поможешь немцам перейти кулуар – и сваливай со своим Иисусиком.
Мэд почувствовала мой взгляд, подняла голову и улыбнулась. Она даже не догадывалась, что я уже принял решение уйти.

Глава 21

При всем моем скептицизме я вынужден был признать, что Бэл навесил перила достаточно неплохо. Сегодня я бы уже не рискнул протягивать страховку по склону, на котором застыли сотни тонн тяжелого, как танковый батальон, снега, готового в любую минуту сорваться вниз. К верхней части кулуара налипли плотные ватные облака, которые скрывали основную часть тела лавины. С террас и скальных балконов угрожающе свисали мощные снежные карнизы. Казалось, что это гигантские головы каких-то монстров с белыми заледеневшими прядями. Лавина стояла на старте, и тишина была зловещей.
Я стащил с себя рюкзак, присел рядом с крючьями, вбитыми в «бордюр» кулуара, проверил, зафиксированы ли муфтой карабины и достаточна ли натяжка веревки. Я не торопился. Я должен был сделать вид, что во мне зреет идея.
– Все в порядке? – шепотом спросил Бэл.
Я пожал плечами, выпрямился и не спеша поднялся по «бордюру» на несколько десятков метров. Мэд увязалась за мной. Она была подавлена масштабами кулуара и снежного языка и, придерживаясь за мою руку, с опаской поглядывала вниз.
– Это невозможно, – шептала она, заглядывая мне в глаза, словно хотела увидеть в них подтверждение. – Мы здесь не пройдем. Это все равно что снимать с тормоза самосвал, который стоит на склоне.
Я не слушал Мэд. Я рассматривал обнажившуюся в одном месте ледовую подложку лавины, треснувшую, как хрустальная ваза. Верхняя часть несколько возвышалась над нижней, напоминая бергшрунд; в узкой щели просматривалась ледовая ножка, плугом вонзившаяся в каменистое дно кулуара. Эта ножка удерживала почти на весу массивную ледяную плиту размером с витринное стекло большого магазина. Отколоть ее одним ударом айсбайля – и нижняя часть лавины гильотиной полетит на перила.
– Это невозможно, – повторила Мэд, проследив за моим взглядом. – Не надо этого делать. Рано…
Я повернулся к ней, привлек ее к себе, убрал со лба светлую прядь. Мэд выдали глаза. Она догадалась, о чем я думал. Часто удивляющая меня неожиданной жесткостью, сейчас девушка была не похожа на саму себя. Чувство страха и ненависти к террористам, ноющее как рана желание мести улеглись, притихли, сменились безразличием и даже жалостью к тем, кто гонял нас по горам, как баранов. Это была опасная дезориентация.
– Ты что? – прошептал я и сдавил предплечья девушки. – Ты их жалеешь? Ты забыла, как они издевались над нами? Ты хочешь простить им все?
Мэд опустила глаза и покачала головой.
– Я не знаю, – ответила она. – Но достаточно уже жестокости. Так мы совсем потеряем человеческий облик. Они уже почти дошли, куда хотели, и больше не причинят нам вреда. Не надо брать грех на душу. Пусть их накажет бог…
Она повернулась и пошла по «бордюру» вниз. Я опомнился, догнал ее и схватил за локоть.
– Илона, подожди! Не сердись на меня. Я не хотел тебя обидеть.
Она остановилась, с каким-то свежим любопытством рассматривая мое лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29