Может быть, он давно стоит под нашей дверью и слушает, о чем мы здесь говорим.
Мы все покосились на дверь. Тенгиз неслышно приблизился к ней, приложился ухом и поднял вверх указательный палец, призывая нас к тишине.
– Господи! – вдруг воскликнул Богомазов. – Как все просто! Почему же мы сразу не догадались?
– О чем вы? – спросил его Бэл.
– О том, кто освободил Немовлю.
– И кто же?
– Да сам же Князев и освободил!
– Князев? – с недоумением повторил Эд.
– Конечно! За что и поплатился.
– Но зачем он это сделал?
– Не знаю, – чистосердечно признался Злой Священник.
– Князев, в самом деле, был довольно странным человеком, – подтвердил Эд. – Вы обратили внимание, насколько он легко внушаем?
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Бэл.
– Я предполагаю, что Князев зашел в тридцать восьмую комнату и вступил в разговор с пленником. Немовля, одержимый жаждой убийства, заговорил ему зубы, упросил, чтобы тот перерезал веревки, а потом, поднявшись с кровати, этим же ножом и полоснул по горлу Князева. После чего Немовля пошел в тридцать первый номер, где взял со стола порошок и шприц.
– Звучит достаточно правдоподобно, – сказал Богомазов.
– Абсолютно неправдоподобно, – возразил я. – На Князева напали в тридцать первой. На столе, где когда-то лежал порошок, теперь валяется его свеча. Скорее всего там Князева двинули по голове, затем перетащили в тридцать восьмую, где потом уже перерезали горло.
– Черт возьми! – нахмурился Бэл. – Получается, что, когда Князев зашел в тридцать первую за порошком, Немовля был уже развязан?
– Выходит, что так.
– Значит, Немовлю освободил не Князев.
– Эй, не спи! – толкнул меня в плечо Тенгиз. – Какие у тебя будут соображения?
Я пожал плечами и сказал банальность:
– Если Немовлю выпустили не мы, то кто же?
– У всех алиби! – подытожил Тенгиз. – Потому можно сделать единственный и простой вывод.
– Какой? – в один голос спросили мы с Богомазовым и Эдом.
– На Приюте, кроме нас и Немовли, есть кто-то еще.

Глава 45

Затаив дыхание, мы несколько минут прислушивались к звенящей тишине. Эд первым оторвал ухо от холодного железа и с надеждой в голосе сказал:
– Может быть, он умер?
– С какой стати он должен умереть? – вопросом ответил Бэл.
– От потери крови, скажем. Ведь господин Тенгиз прострелил ему ногу.
Вдруг до нас донеслись приглушенные удары. Казалось, что на третьем этаже кто-то бьет железом по металлической перегородке.
– Он наверху, – сказал Бэл. – Пошли!
– Вы намерены бросить нас здесь на произвол судьбы? – заволновался Эд. – Троих безоружных людей?
– Заприте дверь стулом и ничего не бойтесь, – посоветовал Тенгиз. – Слышите, он сейчас крушит третий этаж! До вас он не успеет добраться.
– Когда вернетесь, – сказал я, – постучите нам вот так: раз-два, раз-два-три.
И я продемонстрировал, как надо постучать.
– Хорошо! – кивнул Тенгиз. – Запирайтесь и ничего не бойтесь. Сейчас мы этого бешеного пса быстро приведем в чувство!
Выставив пистолеты, Тенгиз и Бэл медленно пошли вперед и растворились в темноте. Мы с Эдом поспешили закрыть за ними дверь и запереть ее ножкой стула.
– Не могу понять одной вещи, – вслух подумал Богомазов, поддерживая массивный подбородок кулаком. – Как мог уцелеть этот таинственный человек, который освободил Немовлю от пут? Следуя логике, Немовля должен был тотчас исполосовать его ножом.
– Я слышал, что агрессивность напичканного стимулятором психа не распространяется на того человека, который лично вводил ему альфа-сульфамистезал.
– Вы хотите сказать, что неизвестный нам человек, прежде чем перерезать веревки, ввел Немовле новую дозу? – уточнил Эд. – И потому этого человека Немовля не трогает, словно собака своего хозяина?
– Думаю, что именно так.
В дверь постучали: тук-тук, тук-тук-тук.
– Быстро они сработали! – воскликнул я, вскакивая со стула и подбегая к двери. – Мужики, вы со щитом или на щите?
Стул, как назло, крепко застрял в ручке, и мне пришлось выбить его ударом ноги. Распахнул дверь, отступил в сторону, чтобы Бэл и Тенгиз могли войти, но вместо знакомых лиц моих коллег из темноты вынырнула рука с ножом. Тяжелое лезвие финки глубоко вошло в дверной косяк, отщепив приличный кусок дерева.
Я вскрикнул, машинально прыгнул назад и повалился спиной на стол. В столовую вошел Немовля. Вид его был ужасен. На багрово-красном лице почти не было видно глаз – они заплыли и превратились в тонкие щели среди воспаленных складок. Рот его был приоткрыт, в уголках полных, мясистых губ белела пена. В середине грязно-зеленого свитера темнело омерзительное пятно, в происхождении которого можно было не сомневаться. Мне хватило одной секунды, чтобы отчетливо, до каждой детали представить, как Немовля схватил левой рукой за рыжие кудри самарянина, прижал его голову к своей груди и с сильным взмахом, по самую рукоятку всадил нож в поросшее щетиной горло, как фонтаном забила из раны черная кровь, как по-звериному завыл убийца, открыв счет своим жертвам, как кинул дергающееся в конвульсиях тело на пол и, оскалив зубы в сумасшедшем экстазе, любовался агонией.
Немовля зарычал и прыгнул на меня. Я метнулся в сторону, к подиуму, опрокидывая за собой столы со свечами. Темнело как в кинотеатре, где начинается сеанс. Богомазов понял, что это единственный шанс спастись – загасить все свечи, и раздавил последний огарок стулом.
Вместе с кромешной тьмой в столовую свалилась тишина. Я застыл посреди бесконечного мрака, словно в центре Вселенной, превратившись в одно гигантское ухо– локатор. Боясь дышать, крепко стиснул зубы и медленно-медленно, по миллиметру, сдвигался в ту сторону, где при свете я видел дверь.
Я очень больно стукнулся лбом о край открытой настежь двери, и на мгновение мне показалось, что прямо перед глазами вспыхнула киловаттная лампа. Боясь потерять ориентацию и угодить прямо в лапы убийце, я встал на четвереньки и пополз по коридору, все время нащупывая рукой стену. Немовля рычал, ругался и расшвыривал обломки столов и стульев уже где-то далеко от меня. Я, набравшись мужества, встал в полный рост и, насколько позволяла кромешная тьма, быстро пошел к лестнице, нащупал перила и пулей взлетел на второй этаж.
Только там я смог отдышаться и немного прийти в себя. Краем глаза я заметил, как в дальнем конце коридора мелькнул луч фонарика и исчез в какой-то комнате.
– Тенгиз! – негромко позвал я. – Эй, ребята, я здесь!
Я дошел до торца коридора, на минуту остановился, в недоумении ощупывая стену и шероховатые поверхности запертых дверей. Куда они могли деться? Сквозь пол, что ли, провалились?
Развернувшись, я сделал несколько шагов назад и наткнулся на полуоткрытую дверь. Просунув голову внутрь, словно пароль шепотом повторил:
– Бэл! Тенгиз! Это я!
Темнота не ответила. Стараясь не задеть дверь, которая могла скрипнуть и вызвать на меня шквал огня, я протиснулся в комнату и, выставив вперед руки, медленно обследовал комнату до окна и обратно. Пусто!
Я уже собрался выйти в коридор, как услышал тихий скрип, а затем в щели заметил мелькнувший свет фонаря.
Бесшумно ступая по линолеуму, включая и выключая фонарик, который словно выплевывал на пол короткие пучки света, по коридору шел Глушков.

Глава 46

Я испытал ни с чем не сравнимые, совершенно безобразные ощущения, на фоне которых даже Немовля показался земным, родным и понятным. Обезумев от ужаса, я со сдавленным криком кинулся вон из номера и, подгоняемый образом вампира, которого только что реально видел, кинулся по лестнице наверх. Сослепу я налетел на Тенгиза и Бэла, которые бежали вниз; мы чуть было не повалились в кучу на лестничном пролете.
– Сейчас! – крикнул мне Тенгиз. – Сейчас мы его хлопнем! Где Эд и Богомазов? Они целы?
Я хотел сказать, что на втором этаже бродит оживший Глушков, но смог выдавить из себя лишь нечто нечленораздельное. Бэл махнул на меня рукой, крикнул: «Иди наверх!», и оба сыщика скатились по лестнице в темноту.
– Никто не поверит! – бормотал я. – Кому ни скажу, никто не поверит…
Я поднялся на третий этаж этого замка привидений, подземного царства духов и, уже ничему не удивляясь, увидел, что коридор слабо освещен, а на стене, словно картины авангардистов, светятся малиновые заревые отсветы. Я щурился, прикрывая глаза ладонью, и не верил своим глазам. Через проемы выломанных дверей я видел прозрачные окна, в которых плескалась небесная лазурь. За ними мелькали фигуры и знакомые лица моих парней из спасотряда. Они энергично работали лопатами, отгребая от окон снег.
Объятый лишь одним желанием – скорее выбраться из этого сумасшедшего дома, я выбил прозревшее окно и мешком вывалился наружу на рыхлую, начиненную ледяными обломками и ломаными снежными досками спину лавины.
– Привет, Стас! – кричали мне спасатели. – У вас там все нормально? Чем это ты так озабочен?
Я не отвечал и, спотыкаясь и проваливаясь в снег по колено, брел вниз. С меня хватит! – думал я. Все, что мог, я сделал. Таскал негодяев по ледникам, летал в вертолете без пилота, сидел на прицеле у безумца, испытывал острые ощущения в замурованном и заселенном маньяками Приюте. С меня хватит.
* * *
Я спустился на Ледовую базу и зашел в свой вагончик в столь удрученном состоянии, что даже не придал никакого значения пылающему посреди комнаты электрокамину, бутылке молдавского вермута и коробке конфет, лежащим на столе. Скинув в прихожей ботинки, я рухнул на койку лицом вниз и, покачиваясь на пружинах, некоторое время ни о чем не думал, ничего не слышал и не видел.
– Привет! – вернул меня в реальность чей-то голос, и, оторвав от подушки голову, я без удивления увидел Машу Мелешкину, стоящую передо мной с кастрюлей в руках.
– Это ты? – зачем-то спросил я, опять ударяясь лицом о подушку. – Что в кастрюле?
– Креветки, – ответила девушка. Я услышал, как она поставила кастрюлю на стол, звякнула стаканами, свинтила с бутылки пробку.
– Дверь заперла на крючок? – спросил я, не поднимая головы.
– Зачем?
– Не спрашивай, а делай, что тебе говорят!
– Ты боишься, что нас застукает Эдька? – спросила Маша невинным голосом и, не дождавшись ответа, вышла в прихожую и опустила крюк на скобу.
Привычная обстановка моей родной берлоги действовала успокаивающе. Недавний кошмар, который я испытал на Приюте, начинал казаться плодом бурной фантазии. Какие могут быть маньяки, какие ожившие трупы?! Нет ничего, кроме этого звенящего прозрачного неба, облизанного солнцем Эльбруса, хрустящего стерильного снега под ногами, по которому лыжи скользят с тонким писком.
– Зачем ты это сделала? – спросил я, с трудом поднимаясь, как после сильной попойки.
– Будешь меня ругать? – поинтересовалась Маша, стоя ко мне спиной.
– Чучундра ты малообразованная! – совершенно незлым голосом произнес я. – Ты зачем пьешь, если беременная?
Маша повернулась ко мне и взорвалась смехом.
– Это я всего лишь корку отмочила! – закрыв лицо ладонями и глядя на меня сквозь пальцы, ответила Маша. – Просто у меня задержка из-за перемены климата была. А Эдька поверил, что у меня будет ребенок, и стал требовать, чтобы я пошла к гинекологу. Он так сдрейфил, если бы ты видел! Даже рихтануть пытался меня разочек.
– Что он пытался тебя?
– Ну, дать по шарабану.
– А ты что?
– Ничего! Пошла с подругами на булкотряс. А потом сказала ему, что ты нас пригласил на Приют.
– И когда он зашел внутрь, подрезала лавину?
– Ага!
Я хотел выругаться, но недостаточно накопилось злости.
– Но зачем ты это сделала?
– А чтобы хоть раз своей старой вешалке не позвонил!.. Правда, я потом испугалась, что вам не хватит воздуха, и позвала спасателей.
– Ну, Маша, а ты, оказывается, опасный человек. Начинающая, но, бесспорно, талантливая мошенница.
– Ты так удивляешься, словно мы с тобой не коллеги, – ответила она.
– Это как понимать? – насторожился я. – Ты что имеешь в виду?
– А то, что у тебя такое же хобби, как и у меня.
– С чего ты взяла?
– Так сразу было видно, что те двое, которые пугали нас автоматами, и ты – заодно. Они скрылись в горах, а ты вернулся с деньгами и закопал их в какой-нибудь снежной яме до лучших времен.
– Ты наивный ребенок! – громко воскликнул я, стараясь не подать виду, что я испуган прозорливостью Маши. – Те двое, чтоб ты знала, – сотрудники органов госбезопасности. Они выполняют особо важное задание.
– Но если они сотрудники, то почему не возвращают обратно деньги?
– Какие деньги? – захлопал я глазами. – Никаких денег не было, мешок был наполнен ксерокопией долларов.
– Правда? – с серьезным, доверительным лицом спросила Маша. – Ксерокопией был наполнен? А ты посиди часок в баре, поразрушай мозги, послушай, о чем местные мужики трепятся. Несколько коммерческих банков дали баксы под личные гарантии главы администрации. Дали на трое суток. Время давно вышло. Банкиры обратились за помощью к авторитетам. Те включили «счетчик». Вот о чем народ говорит.
Меня прошиб холодный пот. Я допил вермут и принялся стаскивать с себя свитер.
– Верь мне или не верь, но этих денег у меня нет.
– А мне-то какое до этого дело, – пожала плечами Маша. – Если деньги у тебя, то вышибалы найдут способ из тебя их выдавить. Не дай бог, конечно, узнают, что ты здесь… А я тебе предлагаю сделку, – добавила она таким голосом, каким неплохо было бы озвучивать в мультфильмах роль кошки. – Я помогу тебе уйти отсюда живым и позволю очень близко побыть со мной. А ты подаришь мне всего сто штук.
– Девочка, – сказал я, крепко сдавливая пальцами плечи Маши. – Ты, кажется, приняла меня за большую рыбу, которая попадается лишь раз в жизни?
– Дурак! – оттолкнула меня Маша и стала потирать плечи. – Мне больно!
Я напряг весь свой нераскрытый талант артиста – только он мог спасти меня в эти невеселые минуты.
– Прости, – пробормотал я. – Это все из-за нервов. Ты права, сто тысяч – это чепуха… Сейчас, соберусь с мыслями. Что-то башка кружится…
– Приляг!.. Вот так, хорошо. Не волнуйся ни о чем. Я на тебя не сержусь, я все понимаю.
Она расстегнула мою рубашку, и прохладные руки скользнули под майку.
– Ну? – поторопила она. – Куда ты спрятал денежки?
– В бочке, – ответил я, закрывая глаза. – То ли в четвертой, то ли в шестой.
– Э-э, дружочек! – заволновалась Маша, зажимая мне нос. – Не спи! Ну-ка, вспоминай, не ленись!
– А здесь, в «предбаннике», ты смотрела?
– Смотрела. Нет ничего.
– Значит, в бочке… Голова кружится. Надо поспать. Хотя бы час. Потом я все вспомню…
Я старался дышать ровно и глубоко. Притворяться спящим – настоящая пытка. Маша несколько минут рассматривала мое лицо, я даже чувствовал на своих щеках слабый ветерок от ее дыхания. Потом она взяла с книжной полки какой-то старый журнал, раскрыла его на первой попавшейся странице и опустила голову на подушку.
Я услышал, как журнал выпал из рук Маши и шлепнулся на пол. Заснула? Я не спешил открыть глаза. Маша могла схитрить, чтобы проверить меня. Прошло еще минут пять. За окнами стремительно темнело, и комната погружалась в сумрак. Контуры предметов становились все более расплывчатыми, бесцветными и плоскими, лишь ярко-красная спираль электрокамина полыхала все сильнее, заливая комнату кровавой охрой.
Открыл глаза и медленно повернул голову. Маша спала, лежа на спине. Рот ее был слегка приоткрыт, веки прикрыты не плотно, дыхание было частым и прерывистым. Фаза глубокого сна.
Панцирная сетка прогнулась сразу же, как только я встал на колени. Маша вздрогнула и повернулась на бок. Я окаменел и долго не мог шевельнуться. Маша скрипнула пружинами, что-то пробормотала, но не проснулась. Подобрав с полу ботинки, я вышел в «предбанник», снял с вешалки пуховик и, не одеваясь, приоткрыл дверь и выскочил наружу.
Обувался я на снегу, а пуховик застегивал на ходу, трусцой спускаясь с гребня к конечной станции кресельной канатки. Она уже не работала, и я, вглядываясь в темные квадраты недостроенных технических помещений базы, отыскивал кусок клеенки, полиэтилена, на крайний случай, обломок пластикового листа или фанеры. Кто-то придумал для спуска с горы способ дюльфера, кто-то изобрел «улитку». Я же открыл самый скоростной вид спуска по снежным склонам – на клеенке. Три года назад на международных альпинистских сборах я спустился таким способом от скал Пастухова до Приюта.
На свалке строительного мусора я нашел большие полиэтиленовые пакеты, в которых сюда затаскивали утеплители для бочек. Пакет был удобнее обычной клеенки. В него можно залезть, как в спальный мешок, и тем самым превратить себя в снаряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29