Нагнувшись, он заглянул в их квартиру и жестом вызвал Марка наружу.
– Д. У. велел бы тебе написать отчет, – произнес Джимми очень тихо, вместе с Марком отступив к дальнему краю террасы. – Вероятно, это может подождать до завтра, если ты не готов.
На лице Марка, бледном в свете луны, возникла жалкая улыбка. Он понял, что ему предложили достойное оправдание, дабы уклониться от его истинного долга: как-то утешить Эмилио. Увы, у него нет пастырского опыта. Что тут можно сказать? Сандос, как и все они, был готов к смерти отца-настоятеля, но гибель Энн… Ошеломляющий удар: потерять обоих сразу и так ужасно.
– Спасибо. Я напишу отчет сегодня ночью. Хоть чем-то займусь.
Вернувшись в квартиру за своим блокнотом, Марк помедлил, затем поднял блокнот отца-настоятеля, где уже были коды для пересылки, – зная, что такой день близок, Ярбро показал ему, как их использовать. Он посмотрел на Эмилио, беспокоясь, что такое напоминание о Д. У. причинит ему новую боль, но Эмилио, похоже, не сознавал, что Марк в комнате. Вернувшись на террасу, Марк шепнул Джимми:
– Я буду в квартире Аучи.
Оглянувшись на Сандоса, он снова повернулся к Джимми и пожал плечами. Положив ладонь на плечо Марка, Джимми посмотрел мимо него на Эмилио, сидящего в темноте.
– Все нормально. Я погляжу, что тут можно сделать.
Джимми вошел внутрь. Как и Марк, он чувствовал себя беспомощным, не представляя, что удерживает Эмилио от слез. Ирландец на поминках плачет, поет, пьет и говорит не смолкая, поэтому реакция Джорджа казалась Джимми нормальной и предсказуемой, такое проявление горя он понимал. Но это… Ты, несчастный мужественный ублюдок, вдруг подумал Джимми, осознав, что Сандос, вероятно, просто хочет остаться один, чтобы наконец поплакать без свидетелей, не стыдясь своих слез. Джимми поднялся было на ноги, но опять присел на корточки, вглядываясь в лицо Эмилио.
– Quieres companeros о estar solo?. – мягко спросил он, желая быть уверенным, прежде чем оставит Сандоса одного.
– Soy solo.
Лишь на пороге Джимми уловил смысл ответа и вернулся обратно.
– Mirame, mano. Посмотри на меня! – сказал он, снова опускаясь перед Эмилио.
Он положил руки на его плечи и слегка встряхнул. Бог знает из какой дали глаза Эмилио глянули на него.
– Ты не один, Эмилио. София их любила, и я тоже их любил. Слышишь меня? Может, не так долго. Может, не так сильно, но искренне и всей душой. Мы тоже их любили.
Лишь теперь, произнеся это, Джимми задохнулся, потрясенный неотвратимостью этих смертей, и его слезы не сдерживало никакое бремя стоицизма. Глаза Эмилио закрылись, он отвернул лицо в сторону, и тут наконец Джимми понял невысказанное.
– О Боже! Ты не одинок, Эмилио. Я люблю тебя. София любит тебя. И нашим малышам будет нужен дядя. Ты не одинок, дружище. У тебя есть мы, верно? О Боже, – снова сказал он, обнимая Сандоса. – Так-то лучше. Слава Господу! Так-то лучше…
Джимми надеялся, что ему удалось удержать Эмилио на краю бездны горя и отчаяния. Он немного подождал и, утерев глаза рукавом, поднял Сандоса на ноги:
– Пошли. Этой ночью никто не будет спать в одиночестве. Ты идешь со мной.
Он вывел Эмилио из хампийс и хриплым от слез голосом позвал Робичокса:
– Марк, пойдем с нами. Этой ночью никто не будет спать в одиночестве.
Когда Джимми привел Эмилио и Марка, София еще не спала – глаза казались огромными на ее маленьком лице, губы и веки распухли. Услышав, что ее муж крикнул Марку, она догадалась, чем это вызвано. Почувствовав, как ее переполняет любовь, София сказала себе: я правильно выбрала. Слишком измученная, не в силах ему помочь, она смотрела, как Джимми на скорую руку устраивает из спальных подушек постели для обоих священников. Марк был подавлен, но держал себя в руках. София знала, что Эмилио на грани срыва, но он тоже выдохся и заснул почти сразу, как только Джимми его укрыл.
Уложив спать измученных друзей, Джимми подошел к ней, и София, взяв его за руку, устало поднялась на ноги. Выйдя на террасу, они уселись в двухместный планер, который построили Джордж и Манужаи. София устроилась у Джимми под рукой, положив маленькую ладонь на его бедро. Джимми привел кресло в движение, и какое-то время они молча раскачивались, понимая друг друга без слов. Собирались облака. Луны, лишь полчаса назад ярко сиявшие, померкли до смутных дисков, тлеющих в небе. София ощутила, как шевельнулся малыш, и, притянув руку Джимми к своему животу, увидела, как расцвело его лицо и затуманились глаза, обрамленные рыжими ресницами. Тогда они заговорили – с нежной и обыденной интимностью любящих супругов, угодивших в центр урагана. Джордж справлялся неплохо, учитывая обстоятельства. Марк находил утешение в работе. Эмилио почернел от горя, но он должен выстоять.
– А ты, София? Ты выглядишь такой усталой, – сказал Джимми, беспокоясь о ней и ребенке.
Боже! – внезапно подумал он. Что он будет делать без Энн? Что, если ребенок вздумает родиться ногами вперед? Пожалуйста, Господи, пусть это будет девочка, крохотная девочка, похожая на Софию и мою маму. Легкие роды – пожалуйста, Господи. И смогут ли они вернуться на Землю до предполагаемой даты, если горючее для катера удастся изготовить достаточно быстро? Но вслух сказал другое:
– Расскажешь сейчас, или подождем до завтра?
София поклялась, что больше никогда и ничего не утаит от Джимми. Ее клятва себе и ему: она не будет выносить тяготы в одиночку. Поэтому София, понизив голос, стала рассказывать о двух последних днях.
– Сандос? Извини.
Она смотрела, как Эмилио силится проснуться, и ощущала страшную неловкость от того, что его будит.
– Извини, – повторила София, когда он сел, стряхивая с себя остатки сна.
Эмилио огляделся, недоуменно моргая. Затем его глаза расширились, и он тревожно спросил:
– Д. У.?
Покачав головой, София пожала плечами:
– Мне что-то стало тревожно. Возможно, я паникерша, но Энн и Д. У. ушли уже давно. Пойдем поищем их.
Все еще туго соображая, он покорно кивнул: «Конечно, пойдем». И огляделся в поисках одежды. Его рука упала на сброшенную рубашку, и секунду Эмилио смотрел на нее, будто не понимая, что с ней делать. В конце концов он окончательно проснулся, и София сказала:
– Я подожду снаружи.
Пока Эмилио одевался, она ругала себя за трусость.
– Мне следовало пойти самой, – громко сказала она. – Не нужно было тебя поднимать.
Ухаживая за Д. У. по ночам, Эмилио нуждался в каждой минуте сна, который удавалось урвать днем. София чувствовала себя карикатурой на беременную женщину: ее пугали резкие звуки, она разражалась беспричинными рыданиями. Первые недели беременности утомили ее резкими эмоциональными перепадами.
– Нет. Все в порядке. Ты поступила правильно. Минутой позже на террасе возник Сандос, более или менее оживший. Он проспал, наверное, четыре-пять часов.
Сначала они пошли к хампию и увидели там чашку с остатками супа. Отступив на шаг, Сандос огляделся вокруг.
– Здесь все спокойно, – произнес он, растягивая слова и прищурив глаза, точно ковбой из старого фильма. – Слишком спокойно.
Эмилио сказал это, чтобы ее рассмешить, и София улыбнулась, но ей не терпелось найти Д. У. и Энн.
– Обычно они уходят туда.
Он неопределенно махнул рукой в сторону юга.
– Ты останешься здесь. Я сам справлюсь.
Д. У. настолько исхудал, что Эмилио вполне мог принести его один. Или же вдвоем с Энн, сцепив руки, устроить для Д. У. что-то вроде стропа.
– Нет, – сказала София. – Не хочу сидеть тут и переживать. Уж лучше пойду с тобой.
Сандос посмотрел на нее с сомнением, поэтому она добавила:
– Все в порядке. Я чувствую себя прекрасно. В самом деле.
Еще не дойдя до катера, они поняли, что дела плохи. Должно быть, ветер поменял направление, донеся к ним запах – отчетливый запах крови. Подойдя к катеру, Эмилио тихонько приоткрыл грузовой люк на несколько дюймов, протянул туда руку и ухватил винчестер Д. У.
– Лезь внутрь, запрись и оставайся там, – сказал он Софии. Убедившись, что ружье заряжено, а в патроннике есть патрон, Эмилио, не оглядываясь, двинулся в обход катера.
София не поняла, что побудило ее нарушить приказ. Возможно, она испугалась одиночества и неведения или просто решила не уклоняться оттого, что ждало впереди, но она последовала за Эмилио, обходя катер, а затем, как и он, увидела в отдалении следы резни. Кое-что можно было различить даже с того места, где они стояли. Стало ясно, что они опоздали. Эмилио обернулся, мертвенно-бледный, и увидел Софию.
– Оставайся тут, – повторил он, и на сей раз София послушалась, застыв под наплывом воспоминаний о трупе своей матери.
Она увидела, как Эмилио подошел к телам, как ружье выпало из его рук, увидела, как он наклонился, а затем отвернулся. Справившись с приступом малодушия, он заставил себя снова посмотреть на кровавое месиво, и София увидела, как он схватился за голову. Она вдруг поняла, каково ему наедине с этим ужасом. Я Мендес, подумала она и заставила себя подойти ближе, но споткнулась, изо всех сил сдерживая тошноту. Шшрод, потрясенно подумала София. Охотник из Книги Бытия, чьей добычей были люди.
Оглянувшись, Эмилио увидел, что она снова идет к нему. София намеревалась оттащить его от этого места или как-то поддержать, но прежде, чем она успела приблизиться, Сандос произнес тихим ровным голосом:
– В катере есть брезент и лопата.
Он смотрел на нее бесстрастным требовательным взглядом, пока София не поняла, почему Эмилио отсылает ее. Струсив, София направилась к самолету. Когда она вернулась, Сандос был с ног до головы перепачкан кровью, но подготовил оба тела к погребению, вернув все конечности на место. Вытерев окровавленную руку о рубаху, он потянулся, чтобы закрыть покойникам глаза и поправить волосы.
София почти ослепла от слез, но, как и Эмилио, молчала. Она хотела помочь ему развернуть куски брезента, но руки не слушались; поэтому Эмилио один укрыл изуродованные тела отца своей души и матери своего сердца. София отошла к краю обрыва, и там ее стошнило.
На рытье могил ушло много времени, грунт был каменистым и неподатливым. Эмилио рыл их тут же – немыслимо было перетаскивать тела по частям. Он был слишком занят освоением языков, чтобы помогать садовникам, поэтому его ладони не привыкли к лопате. Спустя какое-то время София поняла, что Эмилио нужны перчатки, и пошла за ними, радуясь, что хоть чем-то может помочь. Потом она решила собрать в кучу камни, чтобы сложить их над могилами, когда те будут готовы. Потом просто сидела и наблюдала за Сандосом, но через час снова ушла, чтобы наполнить для него флягу. Пока тянулся долгий ракхатский вечер, Эмилио время от времени прекращал копать, глядя перед собой пустыми глазами, и в эти минуты безмолвно принимал от нее воду. Затем он снова брался за работу, и тишину разрезал упрямый скрежет лопаты. Когда наступили сумерки, София принесла из катера фонарь, и оставалась с Сандосом, пока он не закончил – уже за полночь.
Выбравшись из второй могилы, Эмилио какое-то время сидел, сгорбившись, на земле, уронив голову на руки. Затем он зашевелился и рывком поднялся на ноги. К этому времени София несколько пришла в себя. Вдвоем они опустили останки Д. У. Ярбро и Энн Эдварде на ложе их вечного упокоения, и Сандос опять взял лопату.
Когда оба холмика были обложены камнями, эта короткая и бесконечная ночь завершилась, и они просто стояли, глядя на могилы, слишком измотанные, чтобы думать или говорить. Наклонившись, София выключила фонарь, чье оранжевое сияние растворилось в утреннем свете. А распрямившись, обнаружила, что смотрит прямо в глаза Эмилио Сандоса, и ужаснулась тому, что увидела.
Сколько они знакомы? – спросила себя София. Десять лет? И за все это время она ни разу не назвала его по имени… Она пыталась найти слова, которые скажут ему, что она сознает всю глубину и всю тяжесть этой утраты и разделяет его скорбь.
– Эмилио, – произнесла она в конце концов. – Я твоя сестра, и мы осиротели.
Он был, как ей думалось, слишком усталым, чтобы плакать, слишком потрясенным, но посмотрел на нее и кивнул, а затем позволил Софии приблизиться и коснуться его. И когда они наконец обнялись, она была замужней женщиной, беременной от его друга, а он – священником навсегда, опустошенным горем; и они цеплялись друг задруга – в немом, безысходном страдании.
Взяв Эмилио за руку, София повела его к реке вниз по откосу, прихватив чистую одежду. Они смыли с себя кровь, грязь, пот, потом оделись, и она привела Сандоса в свой хам-пийс, столь же безмолвную, как в первый день, когда они вступили в эту странную и прекрасную деревню. София приготовила завтрак; сперва Эмилио отказывался, но София настояла. «Это еврейский обычай, – сказала она. – Ты должен поесть. Жизнь продолжается». Проглотив первый кусок, он ощутил жуткий голод и прикончил все, что София перед ним поставила.
София понимала, что его нельзя оставлять одного; поэтому она уложила Эмилио в свою постель, на место Джимми, и слегка прибралась в квартире, прежде чем лечь рядом с ним. И вот тогда София впервые почувствовала, как шевельнулся ребенок. С минуту она лежала неподвижно, изумленная и погруженная в себя. Затем потянулась к Эмилио, взяла его руку и приложила к своему животу. Какое-то время длилась пауза, не нарушаемая даже дыханием, затем – вновь шевеление, первые движения плода. София хотела, чтобы он понял: жизнь продолжается. Новая жизнь возмещает потери.
– Я и не думала, что это жестоко, – в отчаянии говорила она следующей ночью Джимми, сжав маленькие кулачки. – Я хотела, чтобы он снова ощутил биение жизни.
Внезапно Эмилио сел и отвернулся. Она умоляла простить ее, пыталась объяснить. Но ее благой порыв причинил ему новые страдания. Встав позади него на колени, София сжимала его в объятьях, словно боясь, что его тело рассыплется на части. Он плакал долго. В конце концов Эмилио лег спиной к ней, спрятав лицо в ладонях. «Боже, – слышала она, как он шепчет раз за разом, – Боже».
София прижалась к нему, баюкая дрожащее тело, пока не почувствовала, что рыдания стихают, и не услышала, что его дыхание делается медленнее и ровнее. И вот так, обделенные и измученные, они заснули.
31
Неаполь: август 2060
От Эмилио отец Генерал и его коллеги услышали выхолощенную версию рассказа Софии, но у них имелся доклад Марка Робичокса об этой ночи и о последующих днях.
– Ва Кашани были добры к нам, – сказал им Сандос. – Когда они вернулись и обнаружили, что случилось, то приняли меры, чтобы никто не оставался один. Полагаю, отчасти это шло от желания утешить нас, но, по-моему, они были обеспокоены тем, что охотник Ва Хаптаа, убивший Энн и Д. У., все еще бродит поблизости, выискивая легкую добычу. Они боялись за своих детей, естественно, но также и за нас, поскольку мы явно не знали, как позаботиться о себе. И мы привлекли беду.
Его головные боли были тогда очень сильными – они накатывали волнами каждые несколько часов, сокрушая мысли и молитвы, выдавливая из рассудка даже горе. Руна предполагали, что болезнь вызвали душевные страдания, и беспокоились, что не могут найти способа их облегчить. Аскама ложилась в темноте рядом с Эмилио, ожидая, пока его отпустит, и приходя в себя, он обнаруживал, что девочка пытливо смотрит на него, выискивая признаки улучшения. К тому времени Аскама подросла и повзрослела. «Мило, – сказала она по-английски однажды утром, – ты больше не можешь быть радостным? Я очень боюсь, что ты умрешь». Это стало поворотным пунктом, спасательным леером, за который Эмилио смог ухватиться, и он возблагодарил Господа. Он не хотел ее пугать.
– Отец Робичокс докладывал, что в то время там появилось много малюток, – сказал Джон.
Изучая отчеты миссионеров, Джон подумал, что этот своеобразный бум рождаемости, возможно, обусловил некое чувство обновления. Разве не об этом писал Робичокс, изумляясь, «какую радость приносит новое дитя, какое это счастье, когда на плече лежит влажная головка младенца». В последнем отчете, отправленном Робичоксом через две недели после гибели Энн Эдвардс и Д. У. Ярбро, Марк сообщал, что Джордж Эдвардс буквально оживал, когда ему давали подержать младенца, – словно получал некий животворный импульс. И потом, Квинны тоже ожидали ребенка.
Но при словах Джона Эмилио едва заметно насторожился.
– Да. Родилось много малюток.
Он говорил очень спокойно, но взглядом уперся в Йоханнеса Фолькера.
– Это все огороды.
Сознавая, что по какой-то причине обращаются прямо к нему, Фолькер покачал головой:
– Извините. Не понимаю.
– Ошибка. Та самая, о которой вы хотели узнать. Фатальная ошибка.
Вспыхнув, Фолькер глянул на отца Генерала, оставшегося бесстрастным, затем снова посмотрел на Сандоса.
– Полагаю, я заслужил это. Сандос ждал.
– Я заслужил это, – повторил Фолькер, не делая оценок.
– На самом деле, у нас была вся информация, – сказал Эмилио. – Она вся была там. Мы просто не поняли. Полагаю, что, даже если бы нам сказали об этом прямо, мы все равно бы не поняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Д. У. велел бы тебе написать отчет, – произнес Джимми очень тихо, вместе с Марком отступив к дальнему краю террасы. – Вероятно, это может подождать до завтра, если ты не готов.
На лице Марка, бледном в свете луны, возникла жалкая улыбка. Он понял, что ему предложили достойное оправдание, дабы уклониться от его истинного долга: как-то утешить Эмилио. Увы, у него нет пастырского опыта. Что тут можно сказать? Сандос, как и все они, был готов к смерти отца-настоятеля, но гибель Энн… Ошеломляющий удар: потерять обоих сразу и так ужасно.
– Спасибо. Я напишу отчет сегодня ночью. Хоть чем-то займусь.
Вернувшись в квартиру за своим блокнотом, Марк помедлил, затем поднял блокнот отца-настоятеля, где уже были коды для пересылки, – зная, что такой день близок, Ярбро показал ему, как их использовать. Он посмотрел на Эмилио, беспокоясь, что такое напоминание о Д. У. причинит ему новую боль, но Эмилио, похоже, не сознавал, что Марк в комнате. Вернувшись на террасу, Марк шепнул Джимми:
– Я буду в квартире Аучи.
Оглянувшись на Сандоса, он снова повернулся к Джимми и пожал плечами. Положив ладонь на плечо Марка, Джимми посмотрел мимо него на Эмилио, сидящего в темноте.
– Все нормально. Я погляжу, что тут можно сделать.
Джимми вошел внутрь. Как и Марк, он чувствовал себя беспомощным, не представляя, что удерживает Эмилио от слез. Ирландец на поминках плачет, поет, пьет и говорит не смолкая, поэтому реакция Джорджа казалась Джимми нормальной и предсказуемой, такое проявление горя он понимал. Но это… Ты, несчастный мужественный ублюдок, вдруг подумал Джимми, осознав, что Сандос, вероятно, просто хочет остаться один, чтобы наконец поплакать без свидетелей, не стыдясь своих слез. Джимми поднялся было на ноги, но опять присел на корточки, вглядываясь в лицо Эмилио.
– Quieres companeros о estar solo?. – мягко спросил он, желая быть уверенным, прежде чем оставит Сандоса одного.
– Soy solo.
Лишь на пороге Джимми уловил смысл ответа и вернулся обратно.
– Mirame, mano. Посмотри на меня! – сказал он, снова опускаясь перед Эмилио.
Он положил руки на его плечи и слегка встряхнул. Бог знает из какой дали глаза Эмилио глянули на него.
– Ты не один, Эмилио. София их любила, и я тоже их любил. Слышишь меня? Может, не так долго. Может, не так сильно, но искренне и всей душой. Мы тоже их любили.
Лишь теперь, произнеся это, Джимми задохнулся, потрясенный неотвратимостью этих смертей, и его слезы не сдерживало никакое бремя стоицизма. Глаза Эмилио закрылись, он отвернул лицо в сторону, и тут наконец Джимми понял невысказанное.
– О Боже! Ты не одинок, Эмилио. Я люблю тебя. София любит тебя. И нашим малышам будет нужен дядя. Ты не одинок, дружище. У тебя есть мы, верно? О Боже, – снова сказал он, обнимая Сандоса. – Так-то лучше. Слава Господу! Так-то лучше…
Джимми надеялся, что ему удалось удержать Эмилио на краю бездны горя и отчаяния. Он немного подождал и, утерев глаза рукавом, поднял Сандоса на ноги:
– Пошли. Этой ночью никто не будет спать в одиночестве. Ты идешь со мной.
Он вывел Эмилио из хампийс и хриплым от слез голосом позвал Робичокса:
– Марк, пойдем с нами. Этой ночью никто не будет спать в одиночестве.
Когда Джимми привел Эмилио и Марка, София еще не спала – глаза казались огромными на ее маленьком лице, губы и веки распухли. Услышав, что ее муж крикнул Марку, она догадалась, чем это вызвано. Почувствовав, как ее переполняет любовь, София сказала себе: я правильно выбрала. Слишком измученная, не в силах ему помочь, она смотрела, как Джимми на скорую руку устраивает из спальных подушек постели для обоих священников. Марк был подавлен, но держал себя в руках. София знала, что Эмилио на грани срыва, но он тоже выдохся и заснул почти сразу, как только Джимми его укрыл.
Уложив спать измученных друзей, Джимми подошел к ней, и София, взяв его за руку, устало поднялась на ноги. Выйдя на террасу, они уселись в двухместный планер, который построили Джордж и Манужаи. София устроилась у Джимми под рукой, положив маленькую ладонь на его бедро. Джимми привел кресло в движение, и какое-то время они молча раскачивались, понимая друг друга без слов. Собирались облака. Луны, лишь полчаса назад ярко сиявшие, померкли до смутных дисков, тлеющих в небе. София ощутила, как шевельнулся малыш, и, притянув руку Джимми к своему животу, увидела, как расцвело его лицо и затуманились глаза, обрамленные рыжими ресницами. Тогда они заговорили – с нежной и обыденной интимностью любящих супругов, угодивших в центр урагана. Джордж справлялся неплохо, учитывая обстоятельства. Марк находил утешение в работе. Эмилио почернел от горя, но он должен выстоять.
– А ты, София? Ты выглядишь такой усталой, – сказал Джимми, беспокоясь о ней и ребенке.
Боже! – внезапно подумал он. Что он будет делать без Энн? Что, если ребенок вздумает родиться ногами вперед? Пожалуйста, Господи, пусть это будет девочка, крохотная девочка, похожая на Софию и мою маму. Легкие роды – пожалуйста, Господи. И смогут ли они вернуться на Землю до предполагаемой даты, если горючее для катера удастся изготовить достаточно быстро? Но вслух сказал другое:
– Расскажешь сейчас, или подождем до завтра?
София поклялась, что больше никогда и ничего не утаит от Джимми. Ее клятва себе и ему: она не будет выносить тяготы в одиночку. Поэтому София, понизив голос, стала рассказывать о двух последних днях.
– Сандос? Извини.
Она смотрела, как Эмилио силится проснуться, и ощущала страшную неловкость от того, что его будит.
– Извини, – повторила София, когда он сел, стряхивая с себя остатки сна.
Эмилио огляделся, недоуменно моргая. Затем его глаза расширились, и он тревожно спросил:
– Д. У.?
Покачав головой, София пожала плечами:
– Мне что-то стало тревожно. Возможно, я паникерша, но Энн и Д. У. ушли уже давно. Пойдем поищем их.
Все еще туго соображая, он покорно кивнул: «Конечно, пойдем». И огляделся в поисках одежды. Его рука упала на сброшенную рубашку, и секунду Эмилио смотрел на нее, будто не понимая, что с ней делать. В конце концов он окончательно проснулся, и София сказала:
– Я подожду снаружи.
Пока Эмилио одевался, она ругала себя за трусость.
– Мне следовало пойти самой, – громко сказала она. – Не нужно было тебя поднимать.
Ухаживая за Д. У. по ночам, Эмилио нуждался в каждой минуте сна, который удавалось урвать днем. София чувствовала себя карикатурой на беременную женщину: ее пугали резкие звуки, она разражалась беспричинными рыданиями. Первые недели беременности утомили ее резкими эмоциональными перепадами.
– Нет. Все в порядке. Ты поступила правильно. Минутой позже на террасе возник Сандос, более или менее оживший. Он проспал, наверное, четыре-пять часов.
Сначала они пошли к хампию и увидели там чашку с остатками супа. Отступив на шаг, Сандос огляделся вокруг.
– Здесь все спокойно, – произнес он, растягивая слова и прищурив глаза, точно ковбой из старого фильма. – Слишком спокойно.
Эмилио сказал это, чтобы ее рассмешить, и София улыбнулась, но ей не терпелось найти Д. У. и Энн.
– Обычно они уходят туда.
Он неопределенно махнул рукой в сторону юга.
– Ты останешься здесь. Я сам справлюсь.
Д. У. настолько исхудал, что Эмилио вполне мог принести его один. Или же вдвоем с Энн, сцепив руки, устроить для Д. У. что-то вроде стропа.
– Нет, – сказала София. – Не хочу сидеть тут и переживать. Уж лучше пойду с тобой.
Сандос посмотрел на нее с сомнением, поэтому она добавила:
– Все в порядке. Я чувствую себя прекрасно. В самом деле.
Еще не дойдя до катера, они поняли, что дела плохи. Должно быть, ветер поменял направление, донеся к ним запах – отчетливый запах крови. Подойдя к катеру, Эмилио тихонько приоткрыл грузовой люк на несколько дюймов, протянул туда руку и ухватил винчестер Д. У.
– Лезь внутрь, запрись и оставайся там, – сказал он Софии. Убедившись, что ружье заряжено, а в патроннике есть патрон, Эмилио, не оглядываясь, двинулся в обход катера.
София не поняла, что побудило ее нарушить приказ. Возможно, она испугалась одиночества и неведения или просто решила не уклоняться оттого, что ждало впереди, но она последовала за Эмилио, обходя катер, а затем, как и он, увидела в отдалении следы резни. Кое-что можно было различить даже с того места, где они стояли. Стало ясно, что они опоздали. Эмилио обернулся, мертвенно-бледный, и увидел Софию.
– Оставайся тут, – повторил он, и на сей раз София послушалась, застыв под наплывом воспоминаний о трупе своей матери.
Она увидела, как Эмилио подошел к телам, как ружье выпало из его рук, увидела, как он наклонился, а затем отвернулся. Справившись с приступом малодушия, он заставил себя снова посмотреть на кровавое месиво, и София увидела, как он схватился за голову. Она вдруг поняла, каково ему наедине с этим ужасом. Я Мендес, подумала она и заставила себя подойти ближе, но споткнулась, изо всех сил сдерживая тошноту. Шшрод, потрясенно подумала София. Охотник из Книги Бытия, чьей добычей были люди.
Оглянувшись, Эмилио увидел, что она снова идет к нему. София намеревалась оттащить его от этого места или как-то поддержать, но прежде, чем она успела приблизиться, Сандос произнес тихим ровным голосом:
– В катере есть брезент и лопата.
Он смотрел на нее бесстрастным требовательным взглядом, пока София не поняла, почему Эмилио отсылает ее. Струсив, София направилась к самолету. Когда она вернулась, Сандос был с ног до головы перепачкан кровью, но подготовил оба тела к погребению, вернув все конечности на место. Вытерев окровавленную руку о рубаху, он потянулся, чтобы закрыть покойникам глаза и поправить волосы.
София почти ослепла от слез, но, как и Эмилио, молчала. Она хотела помочь ему развернуть куски брезента, но руки не слушались; поэтому Эмилио один укрыл изуродованные тела отца своей души и матери своего сердца. София отошла к краю обрыва, и там ее стошнило.
На рытье могил ушло много времени, грунт был каменистым и неподатливым. Эмилио рыл их тут же – немыслимо было перетаскивать тела по частям. Он был слишком занят освоением языков, чтобы помогать садовникам, поэтому его ладони не привыкли к лопате. Спустя какое-то время София поняла, что Эмилио нужны перчатки, и пошла за ними, радуясь, что хоть чем-то может помочь. Потом она решила собрать в кучу камни, чтобы сложить их над могилами, когда те будут готовы. Потом просто сидела и наблюдала за Сандосом, но через час снова ушла, чтобы наполнить для него флягу. Пока тянулся долгий ракхатский вечер, Эмилио время от времени прекращал копать, глядя перед собой пустыми глазами, и в эти минуты безмолвно принимал от нее воду. Затем он снова брался за работу, и тишину разрезал упрямый скрежет лопаты. Когда наступили сумерки, София принесла из катера фонарь, и оставалась с Сандосом, пока он не закончил – уже за полночь.
Выбравшись из второй могилы, Эмилио какое-то время сидел, сгорбившись, на земле, уронив голову на руки. Затем он зашевелился и рывком поднялся на ноги. К этому времени София несколько пришла в себя. Вдвоем они опустили останки Д. У. Ярбро и Энн Эдварде на ложе их вечного упокоения, и Сандос опять взял лопату.
Когда оба холмика были обложены камнями, эта короткая и бесконечная ночь завершилась, и они просто стояли, глядя на могилы, слишком измотанные, чтобы думать или говорить. Наклонившись, София выключила фонарь, чье оранжевое сияние растворилось в утреннем свете. А распрямившись, обнаружила, что смотрит прямо в глаза Эмилио Сандоса, и ужаснулась тому, что увидела.
Сколько они знакомы? – спросила себя София. Десять лет? И за все это время она ни разу не назвала его по имени… Она пыталась найти слова, которые скажут ему, что она сознает всю глубину и всю тяжесть этой утраты и разделяет его скорбь.
– Эмилио, – произнесла она в конце концов. – Я твоя сестра, и мы осиротели.
Он был, как ей думалось, слишком усталым, чтобы плакать, слишком потрясенным, но посмотрел на нее и кивнул, а затем позволил Софии приблизиться и коснуться его. И когда они наконец обнялись, она была замужней женщиной, беременной от его друга, а он – священником навсегда, опустошенным горем; и они цеплялись друг задруга – в немом, безысходном страдании.
Взяв Эмилио за руку, София повела его к реке вниз по откосу, прихватив чистую одежду. Они смыли с себя кровь, грязь, пот, потом оделись, и она привела Сандоса в свой хам-пийс, столь же безмолвную, как в первый день, когда они вступили в эту странную и прекрасную деревню. София приготовила завтрак; сперва Эмилио отказывался, но София настояла. «Это еврейский обычай, – сказала она. – Ты должен поесть. Жизнь продолжается». Проглотив первый кусок, он ощутил жуткий голод и прикончил все, что София перед ним поставила.
София понимала, что его нельзя оставлять одного; поэтому она уложила Эмилио в свою постель, на место Джимми, и слегка прибралась в квартире, прежде чем лечь рядом с ним. И вот тогда София впервые почувствовала, как шевельнулся ребенок. С минуту она лежала неподвижно, изумленная и погруженная в себя. Затем потянулась к Эмилио, взяла его руку и приложила к своему животу. Какое-то время длилась пауза, не нарушаемая даже дыханием, затем – вновь шевеление, первые движения плода. София хотела, чтобы он понял: жизнь продолжается. Новая жизнь возмещает потери.
– Я и не думала, что это жестоко, – в отчаянии говорила она следующей ночью Джимми, сжав маленькие кулачки. – Я хотела, чтобы он снова ощутил биение жизни.
Внезапно Эмилио сел и отвернулся. Она умоляла простить ее, пыталась объяснить. Но ее благой порыв причинил ему новые страдания. Встав позади него на колени, София сжимала его в объятьях, словно боясь, что его тело рассыплется на части. Он плакал долго. В конце концов Эмилио лег спиной к ней, спрятав лицо в ладонях. «Боже, – слышала она, как он шепчет раз за разом, – Боже».
София прижалась к нему, баюкая дрожащее тело, пока не почувствовала, что рыдания стихают, и не услышала, что его дыхание делается медленнее и ровнее. И вот так, обделенные и измученные, они заснули.
31
Неаполь: август 2060
От Эмилио отец Генерал и его коллеги услышали выхолощенную версию рассказа Софии, но у них имелся доклад Марка Робичокса об этой ночи и о последующих днях.
– Ва Кашани были добры к нам, – сказал им Сандос. – Когда они вернулись и обнаружили, что случилось, то приняли меры, чтобы никто не оставался один. Полагаю, отчасти это шло от желания утешить нас, но, по-моему, они были обеспокоены тем, что охотник Ва Хаптаа, убивший Энн и Д. У., все еще бродит поблизости, выискивая легкую добычу. Они боялись за своих детей, естественно, но также и за нас, поскольку мы явно не знали, как позаботиться о себе. И мы привлекли беду.
Его головные боли были тогда очень сильными – они накатывали волнами каждые несколько часов, сокрушая мысли и молитвы, выдавливая из рассудка даже горе. Руна предполагали, что болезнь вызвали душевные страдания, и беспокоились, что не могут найти способа их облегчить. Аскама ложилась в темноте рядом с Эмилио, ожидая, пока его отпустит, и приходя в себя, он обнаруживал, что девочка пытливо смотрит на него, выискивая признаки улучшения. К тому времени Аскама подросла и повзрослела. «Мило, – сказала она по-английски однажды утром, – ты больше не можешь быть радостным? Я очень боюсь, что ты умрешь». Это стало поворотным пунктом, спасательным леером, за который Эмилио смог ухватиться, и он возблагодарил Господа. Он не хотел ее пугать.
– Отец Робичокс докладывал, что в то время там появилось много малюток, – сказал Джон.
Изучая отчеты миссионеров, Джон подумал, что этот своеобразный бум рождаемости, возможно, обусловил некое чувство обновления. Разве не об этом писал Робичокс, изумляясь, «какую радость приносит новое дитя, какое это счастье, когда на плече лежит влажная головка младенца». В последнем отчете, отправленном Робичоксом через две недели после гибели Энн Эдвардс и Д. У. Ярбро, Марк сообщал, что Джордж Эдвардс буквально оживал, когда ему давали подержать младенца, – словно получал некий животворный импульс. И потом, Квинны тоже ожидали ребенка.
Но при словах Джона Эмилио едва заметно насторожился.
– Да. Родилось много малюток.
Он говорил очень спокойно, но взглядом уперся в Йоханнеса Фолькера.
– Это все огороды.
Сознавая, что по какой-то причине обращаются прямо к нему, Фолькер покачал головой:
– Извините. Не понимаю.
– Ошибка. Та самая, о которой вы хотели узнать. Фатальная ошибка.
Вспыхнув, Фолькер глянул на отца Генерала, оставшегося бесстрастным, затем снова посмотрел на Сандоса.
– Полагаю, я заслужил это. Сандос ждал.
– Я заслужил это, – повторил Фолькер, не делая оценок.
– На самом деле, у нас была вся информация, – сказал Эмилио. – Она вся была там. Мы просто не поняли. Полагаю, что, даже если бы нам сказали об этом прямо, мы все равно бы не поняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55