Поставив на конце стиха деньгами,
Я семь мужей – супругов жен примерных –
Созвучья ради наделил рогами.
Здесь ты нас видишь среди самых скверных,
Но, лишь сюда навеки угодив, мы
Узнали, до чего доводят рифмы
Любителей успехов эфемерных.
– Что за потешное безумство! – воскликнул я. – Даже здесь вы не бросаете его и продолжаете находить в нем вкус. Ну и ну!
Тут со мной согласился черт:
– Это такой народ, что воспевает свои грехи, вместо того чтобы их оплакивать, как другие. Когда они с кем-нибудь сходятся, они красоток своих превращают в пастушек или мавританок, дабы грех их не так бросался в глаза, и воспевают свою страсть в каком-нибудь романсе ео вкусе толпы. Если они влюбляются в какую-нибудь даму, самое большее, что они ей дарят, – это сонет или несколько октав, а если сходятся с ней и бросают ее, самое малое, что от них можно ожидать, – это сатиру. Немногого стоят изумрудные луга, золотые волосы, перлы, рождающиеся на заре, хрустальные источники и т. д., если подо все это не займешь денег себе на рубашку. Даже талант их не может служить залогом у ростовщика! Про этих людей не скажешь, какую религию они исповедуют. По имени они христиане, души у них как у еретиков, мысли как у арабов, а речи как у язычников.
„Если я дольше здесь задержусь, – произнес я про себя, – мне, верно, придется услышать какую-нибудь неприятность“.
Посему я оставил их и пошел дальше в надежде увидеть тех, кто не знал, что можно я чего нельзя просить у господа. Боже, какие жестокие страдания были написаны у них на лицах! Как жалостно они рыдали! У всех у них языки были осуждены на вечное заточение и обречены на молчание. И вот какие жестокие слова порицания должны были они выслушивать из хриплой глотки дьявола:
– О кривые души, приникшие к земле, что с алчными молитвами и с предложением низменных сделок дерзали обращаться к всевышнему и просить у него таких вещей, что, из страха, как бы другой не услышал, вы решались называть их в храмах, лишь прильнув к священным изваяниям, как могли вы это делать? Неужто в большем страхе держали вас смертные, чем сам господь вседержитель? Как страшны и жалки были вы, когда, забившись в угол церкви, трепеща от боязни, что вас подслушают, вы лепетали свою молитву, зорко следя за тем, чтобы ни одна просьба не покидала ваших уст, не будучи сопровождаема обещанием даров! „Господи, сделай так, чтобы умер мой отец и я унаследовал его имущество; возьми в царство свое старшего моего брата и обеспечь за мной владение майоратом; дай найти мне золотую жилу под ногами моими; да будет благосклонен ко мне король, и да увижу я себя осыпанным его милостями!“ И смотрите, до чего доходило ваше бесстыдство, – если вы осмеливались говорить: „Господи, сделай это, ибо, если ты выполнишь мое желание, я обещаю тебе выдать замуж двух сироток, одеть шесть нищих и дать деньги на украшение твоего алтаря“. Сколь велика слепота человека – обещать дары тому, кто и без того владеет всем! Вы испрашивали в качестве милости у господа то, что обычно он дает в наказание. А если он и выполняет ваше желание, тяжким грузом в час вашей смерти ложится на вас то, что вы воспользовались этим благом, а если он не выполняет его, уже одно то, что вы могли взлелеять такую мечту, преследует вас при жизни. И так по дикому неразумию своему вы обречены на вечные жалобы. А если вам случалось разбогатеть благодаря обету, много ли обещаний вы своих сдержали? Какая буря не обогащает святых угодников обещаниями? И какой следующий за неблагоприятный ветерок не лишает их, по забывчивости, обещанных им служб с колокольным звоном? Сколько драгоценных даров было обещано церквам пред страшным ликом гибели? А сколько этих обещаний погибло, едва обещавший вошел в гавань самого храма? Все ваши дары вызваны необходимостью, а не набожностью. Спрашивали ли вы у господа бога то, что просить у него надлежит, – мир душевный, умножение благодати, милостей и вдохновения свыше? Нет, конечно. Вы даже не знаете, на что нужны они и что они собою представляют, вы не знаете, что единственные жертвы, дары и приношения, которые господь принимает от вас, суть чистая совесть, смирение духа и горячая любовь к ближнему, и если все это сопровождается покаянными слезами – это единственные деньги, которые даже бог (если это возможно) алчет от вас получить. Господу угодно, чтобы вы воспоминали о нем для вашего же блага: а поскольку, кроме как в беде, вы не вспоминаете о нем, он и насылает на вас беды, чтобы вы о нем не забывали. Так подумайте, безумные просители, сколь недолговечны были блага, коих вы назойливо добивались у него. Сколь быстро они покинули вас и, неблагодарные, бросили вас на самом последнем переходе вашей жизни! Не видите разве, что чада ваши еще не потратили ни реала вашего наследства на добрые дела и заявляют, что вам от этого ни холодно, ни жарко не будет, поелику, по их словам, вы не преминули бы творить их при жизни, будь вам от этого хоть какой-либо прок? И вымаливаете вы у бога такое, что порой он исполняет желание ваше с единственной целью – наказать ваше бесстыдство. И в превеликой мудрости своей, обучив вас в молитве господней тому, что обращаться к нему с просьбой невозбранно, он вместе с тем предвидел опасность, заключенную для вас в возможности просить, а потому и указал вам в молитве сей, за чем вы можете обращаться к господу вашему, но мало кто из вас уразумел слова его.
Они захотели ответить мне, но кляпы не дали им это сделать.
Я же, видя, что они не могут вымолвить ни слова, прошел дальше, туда, где находились костоправы и шарлатаны, сжигаемые живьем, и знахари, которые также были осуждены, ибо все их заговоры оказались обманом.
Один из чертей сказал:
– Полюбуйтесь на этих продавцов крестных знамений, торговцев крестами, одурачивавших народ и внушавших ему мысль, что болтун способен принести какую-либо пользу. Все эти шарлатаны никогда не лечили никого, кто мог бы их попрекнуть, ибо те, к кому вернулось здоровье, были, естественно, благодарны им, а те, которых они загнали в гроб, уже не могли на них пожаловаться. Что бы ни делали эти люди, все в жизни им шло на пользу. Выздоровевший осыпал их подарками, а если кто умирал, то награждал лекаря наследник покойного. Если водой и тряпками они вылечивают рану, которая зажила бы и без их участия, они уверяют, что исцеление совершилось в силу каких-то магических слов, коим обучил их один еврей. Нечего сказать, недурной источник для целительных заговоров! А если рана дает фистулу, воспаляется и больной умирает, все говорят, что, уж видно, час его пробил. Послушать их только, чего они ни врут о чудесных исцелениях! То это человек, который придерживал руками вывалившиеся у него из брюха кишки, то некто, которого шпага, войдя в подвздошную область, пронзила насквозь. Но что меня всегда поражало, так это то, что чудесные исцеления эти неизменно происходили в сорока или пятидесяти лигах от того места, где трепал языком шарлатан – не ближе и не дальше, – и всегда при этом он находился на службе у сеньора, скончавшегося тринадцать лет назад, ибо таким образом труднее было изобличить его во лжи. По большей части те, кто так вот и лечит водицей, сами заболевают от вина. Впрочем, все это народ, который крадет потому, что его за это по головке гладят, ибо дураков всегда хватает. Я между прочим приметил, что все заклинания составлены очень безграмотно, ума не приложу, какая чудодейственная сила приписывается солецизмам, если к ним прибегают, чтобы совершить исцеления. Как бы там ни было, шарлатанов вы найдете здесь известное количество; не надо только их смешивать с некоторыми добрыми людьми, кои, будучи в милости у бога, достигают с его помощью излечения тех, кого они пользуют, ибо даже тень друзей всевышнего способна даровать жизнь. Но чтобы увидеть поистине примечательных людей, надо познакомиться с шептунами, которые излечивают нашептыванием, они тоже утверждают, что обладают целительной силой.
Шептуны обиделись, говоря, что они и в самом деле могут лечить. На это один из чертей заметил:
– Неужто нельзя узнать, на что годны люди, если всю свою жизнь они только и знают, что нашептывают.
– Довольно, – воскликнул другой черт, – больше слушать я не намерен. Пусть они отправляются к стукачам – те тоже нашептыванием промышляют.
Туда они и были направлены, к своему величайшему огорчению, а я спустился еще на один уступ, чтобы увидеть тех, кто, по словам Иуды, был еще хуже, чем он, и в большом помещении натолкнулся на толпу полоумных. Черти признались, что они не в силах были их понять и ничего не могли у них допытаться. Это были астрологи и алхимики.
Последние бегали взад и вперед, нагруженные печами и тиглями, грязями, минералами, шлаками, ретортами, дерьмом, человеческой кровью, порошками и перегонными кубами. Здесь пережигали, там промывали, дальше отделяли, еще дальше очищали.
Один проковывал ртуть молотком и, разложив вязкую материю и отогнав более тонкую часть, способную загрязнить огонь, помещал ее в капель, где она превращалась в дым. Другие спорили, следует ли нагревание производить при помощи горящего фитиля, или под огнем Рай-мунда Луллия следует разуметь обжигаемую известь, и идет, ли речь о свете, производящем тепло, или о тепле, производящем огонь.
Третьи, наложив печать Гермеса, приступали к Великому делу; четвертые смотрели, как черное превращается в белое, и ждали, когда оно станет красным, а произнося слова вроде „соразмерное количество природы, природе довлеет природа и она сама себе помогает“, равно как и другие подобные темные речения, ожидали восстановления намешанных ими веществ до первичной материи, превращая между тем свою собственную кровь в самый мерзкий гной, и, вместо того чтобы из дерьма, волос, человеческой крови, рогов и шлака получить золото, безрассудно его растранжиривая, переводили на дерьмо. О, сколько раз слышал я крик: „Покойный отец воскрес!“ и после этого его снова убивали. И какие возгласы сопровождали слова, на которые так часто ссылались пишущие о химии: „Великая благодарность всевышнему, что из самого низкого на свете дозволяет создавать нечто столь драгоценное“.
По поводу же того, что является самым низким, они никак не могли прийти к соглашению. Один уверял, что он это уже открыл: если философский камень нужно создавать из самого низкого на свете, то его необходимо делать из фискалов. И их бы сварили и перегнали, если бы в дело не вмешался сторонний, заявивший, что раз они способны были надувать начальство ложными доносами, следовательно, в них содержится слишком много воздуха для столь твердой материи, как камень. После чего согласились на том, что самым низким на свете являются портные, ибо каждый стежок их вел по стежке погибели и уже при жизни они высохли так, что ярче всех могли гореть в аду. Алхимики уже готовы были наброситься на них, если бы один из чертей не остановил их словами:
– А знаете, что самое низкое на земле? Алхимики. И посему для того, чтобы создать камень, необходимо всех вас сжечь.
Им дали огня, и они спалили себя почти охотно ради того, чтобы увидеть философский камень.
Толпа астрологов и суеверных была не меньше. Хиромант брал за руку всех прочих осужденных и говорил им:
– Бугор Сатурна вполне ясно указывает, что вы должны были осудить себя на вечные муки!
Другой, стоявший на четвереньках среди эфемерид и таблиц, с помощью циркуля измерявший высоты светил и записывавший звезды, встал и сказал громким голосом:
– И подумать только, что если бы моя мать родила меня на полминуты раньше, спасение мое было бы обеспечено! Ибо как раз в этот момент Сатурн менял аспект, Марс переходил в дом жизни, а Скорпион терял свою зловредность; однако я родился в самый неблагоприятный миг и всю жизнь влачу жалкое существование.
Третий, шедший за ним, говорил терзавшим его чертям, что надо сначала проверить, действительно ли он умер, это-де не может быть, поскольку Юпитер у него был на восходе, а Венера находилась в доме жизни, не имея неблагоприятного аспекта, и поэтому он обязательно должен был прожить девяносто лет.
– Нет, вы посмотрите, – повторял он, – посмотрите внимательно. Разве я покойник? По моим расчетам это никак не получается.
С этими словами он обращался ко всем, но из ада его никто вызволить не мог.
Но тут, чтобы довершить эту картину безумия, выскочил еще некий приверженец геомантии и стал показывать свое искусство: он построил свои астрологические двенадцать домов, приобретавшие тот или иной смысл от брошенной земли и линий, которые при этом образовывались. Все это сопровождалось магическими заклинаниями и молитвами; тут же, сложив четные и нечетные числа, выставив судью и свидетелей, он попытался доказать, что является самым надежным астрологом, и если бы кто добавил: „и самым честным в своих предсказаниях“, то не солгал бы, ибо вся наука его держится на честном слове, как бы это ни было прискорбно для Педро де Абано, который был одним из присутствовавших вместе с великим чародеем Корнелием Агриппой (последний, имея одну душу, сгорал в четырех телах своих проклятых и запрещенных церковью сочинений).
За ними я разглядел Тритемия, автора „Полиграфии“ и „Стенографии“, препиравшегося со стоявшим против него Карданом. (Только об этом последнем он отозвался плохо в своей книге „De subtilitate“, ухитрившись в ней наврать еще более, чем Кардан, и не удивительно, ибо собрал там всякие старушечьи чародейства.)
По другую сторону Юлий Цезарь Скалигер терзался из-за своих „Exercitationes doctissimae“, казнимый за бесстыдную ложь, которую он написал о Гомере, и за свидетельства, которые он приводил, чтобы воздвигнуть алтарь Вергилию, сделавшись маронопоклонником.
Потешался над собой и своей магией Артефий, изготовляя таблички для того, чтобы разуметь язык птиц; Мизольд же был в отчаянии и вырывал у себя бороду, ибо после огромного количества бессмысленных опытов не мог найти новых глупостей и написать о них. Теофраст Парацельс жаловался на то время, которое он потратил на алхимию, но радовался тому, что написал про медицину и про магию (ибо никто последней не понимал), а также тому, что поставлял книгопечатням насмешливые и весьма остроумные писания.
Позади всех стоял нищий Веккер, одетый в лохмотья всех тех, кто писал бессовестную ложь и распространял всякое колдовство и суеверия. Книга его была напечатана в Женеве и была понадергана отовсюду – из мавров, из язычников и из христиан.
Здесь был и тайный сочинитель „Claviculae Salomonis“ и тот, кто обвинял его в мечтаниях. О, как горел обманутый суетными и глупыми речами еретик, написавший книгу „Adversus omnia pericula mundi“!
А как пылали Катан и творения Расиса! Теснье со своей книгой о физиономиях и руках расплачивался за людей, которых он довел до сумасшествия своими бреднями и линиями. Этот хитрец насмехался над людьми, прекрасно зная, что ничего определенного из лица дюжинного человека не заключишь, поскольку люди из страха, или потому, что не имеют соответственных возможностей, не проявляют своих наклонностей и подавляют их, и лишь на лицах монархов и вельмож, не знающих управы на себя, склонности их могут проявляться безоглядчиво.
Рядом с ними находился Эйльгард Любин со своими книгами о лицах, руках и животных, выводя из сходства лиц и сходственность их нрава. Видел я там и Скотта, итальянца, но попал он в ад не как маг и чародей, а просто как лжец и обманщик.
Тут же я увидел огромную толпу. По-видимому, ожидала она еще значительного пополнения, так как я приметил в ней много пустых мест, никем не занятых. Никто из этих людей, попавших сюда за чародейство, не был, по справедливости говоря, настоящим колдуном, если не считать нескольких красавиц, лица коих на самом деле обладали колдовской силой, ибо все прочее отравляет лишь нашу плоть, они же приводят в смятение наши чувства и вредят душе, заставляя страстно вожделеть то, что рисует помраченное сознание. Увидав их, я сказал про себя: „Кажется, мы скоро доберемся до жилища тех, кто похуже Иуды“.
Я жаждал поскорее увидеть эти места и наконец попал туда, где без особой милости господней нельзя было сказать, что творится. У ворот стояло грозное Правосудие, а у второго хода находились бесстыдный и тщеславный Порок, неблагодарное и невежественное Коварство, слепое и упрямое Безверие и безрассудное и дерзкое Неповиновение. Наглое и тираническое Кощунство было залито кровью, лежало сотней пастей, извергая из каждой из них яд, меж тем как глаза его горели адским пламенем. Уже подступы к этому страшному месту внушали мне ужас и отвращение. Я вошел и у входа увидел великое множество еретиков, бывших до рождения Христа. Были там офиты, название свое получившие от греческого слова, обозначающего змею, они поклоняются змею, соблазнившему Еву, ибо благодаря ему люди познали добро и зло;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59