Один из них – нарочитое столкновение возвышенного, идеального плана с реальным, более того – пошлым и вульгарным. В частности, просторечье и даже воровской жаргон соседствуют в произведениях Кеведо со словами высокого стиля.
Другим способом деформации изображаемого явления служит анимализация или уподобление человека вещам. Нередко писатель наделяет мертвую природу и даже абстрактные понятия гиперболизированными чувствами и движением. Так возникают типично кеведовские метафоры: «болезни в страхе обращаются в бегство», «потоки слов так и хлынули у него из глаз да из ушей», «стихи нагнали такую темень, что зги не видно было» и т. п. Этот прием, конечно, тесно связан с пристрастием Кеведо к динамизму образов.
Гротеск у писателя всегда динамичен. Движение вообще одна из характерных особенностей всей стилистической системы барокко, в том числе и у Кеведо. Движение, жест призваны вскрыть сущность изображаемого. Так, в «Часе воздаяния» подобострастная униженность искателей должностей, собравшихся в приемной некоего сеньора, проявляется не столько в их словах, сколько в том, как при его появлении они «принимались нырять вперед телом», «топтались на месте, не в силах разогнуть поясницу», «изгибались в арабскую пятерку». Уж до чего, кажется, спокойное занятие – портняжничать. А вот как этим делом занимаются нищие в романе Кеведо: «…все взялись за иголки и нитки, чтобы зашить продранные места. Один изогнулся крючком, другой сворачивал ноги кренделем, чтобы починить чулки, третий просовывал голову между ног и превращался в какой-то узел».
Хаотичное движение, в котором предстает перед Кеведо мир, часто размывает контуры изображаемого, придает ему фантастический облик, нередко далекий от жизнеподобия. Вообще о жизнеподобии писатель заботится меньше всего. Вот, например, аллегорическая фигура Смерти в «Сне о Смерти»: «Тут вошло некое существо – женщина, с виду весьма пригожая… Один глаз открыт, другой закрыт; и нагая, и одетая, и вся разноцветная. С одного бока – молодка, с другого – старуха. Шла она то медленно, то быстро. Кажется, что она вдалеке, а она уже вблизи». Если взять каждую составную часть описания по отдельности, то никакого нарушения жизнеподобия как будто нет. Но в целом свойства этой аллегорической фигуры настолько противоречивы и разнородны, что воссоздать по отдельным штрихам законченный портрет невозможно. Кеведо идет на это совершенно сознательно ради того, чтобы образно выразить идею многоликости смерти.
Динамизм, необычная подвижность, многоликость характерны и для языка Кеведо-писателя, бывшего ярым приверженцем так называемого консептизма. Смысл этого стилевого направления, ориентированного на сравнительно узкий круг «избранных» читателей, заключается в стремлении вскрыть с помощью немногих слов возможно большее число глубинных и неожиданных связей между различными объектами. Слово в консептизме испытывает чрезвычайно большую, иногда даже чрезмерную нагрузку, ибо писатель часто строит произведение на парадоксальном сопоставлении, столкновении двух или нескольких образов, связь между которыми раскрывает предмет либо явление с неожиданной стороны. Простейший способ создания подобного концепта – смещение и искажение реальных пропорций с помощью гиперболы гротескового характера. Хочет, например, Кеведо высмеять некоего длинноносого сеньора, он пишет: «Это был человек, приклеенный к носу…» Несколько сложнее концепт, построенный на неожиданном сопряжении двух образов. Когда мы читаем у Кеведо: «Я сам себя покинул, ибо собственная моя душа оставила меня в слезах, разбитым», то не сразу поймешь эту замысловатую метафору-концепт. Наконец, еще более сложные, развернутые концепты определяют смысл уже не фразы, а целого периода или даже полностью стихотворения. Подобные консептистские приемы еще чаще употребляются писателем в его сатирической прозе. Это затрудняет чтение и понимание произведений Кеведо (недаром испанский ученый Рамон Менендес Пидаль назвал консептизм «трудным стилем»), но зато позволяет писателю придать каждому образу множество оттенков и тем самым сделать его многозначным.
Многозначность, пластичность и вместе с тем зыбкость образа у Кеведо часто возникают в результате того, что он слово употребляет, имея в виду не одно, а несколько его значений одновременно. Не менее излюбленный прием писателя – эффект, вызываемый расчленением одного слова на два: например «enaguas» (нижние юбки) и «en aguas» (в водах); «esclavo» (раб) и «es clavo» (это гвоздь) и т. п. Очень часто сатирик прибегает к так называемой идиоматической пародии. Речь идет о неологизмах или выражениях, пародирующих привычные, ходовые слова или словосочетания, идиомы. Такая пародийность может возникнуть и в сочетании нескольких слов, и в отдельном слове в результате стяжения в нем двух слов или слова с неожиданной приставкой. Хочет, например, Кеведо одного супруга назвать рогоносцем из рогоносцев – так сказать «квинтэссенцией рогоношества», – и он сочиняет «quintacuerna» (то есть «квинтро-гоношество»). Подобные словесные новообразования у Кеведо очень часты; они свидетельствуют о тонком писательском ощущении возможностей родного языка.
Удивительное богатство выразительных средств у Кеведо – не результат пристрастия к формальной игре словом, не демонстрация остромыслия, столь высоко ценившегося современниками писателя, а способ возможно более полного и всестороннего раскрытия существенных сторон действительности. Благодаря подобному единению содержания и формы произведений Кеведо суровый приговор, вынесенный художником своему времени, обретает убедительность и непреложность. В этом и заключается секрет бессмертия испанского сатирика.
З. Плавскин.
Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель девяти кастильских муз{1}
Редакция переводов И. Лихачева и А. Косе
Обреченный страдать без отдыха и срока
Еще зимы с весной не кончен спор:
То град, то снег летит из тучи черной
На лес и луг, но их апрель упорный
Уже в зеленый облачил убор.
Из берегов стремится на простор
Река, став по-апрельски непокорной,
И, галькой рот набив, ручей проворный
Ведет с веселым ветром разговор.
Спор завершен прощальным снегопадом:
По-зимнему снег на вершинах бел,
Миндаль весенним хвастает нарядом…
И лишь в душе моей не запестрел
Цветами луг, любовным выбит градом,
А лес от молний ревности сгорел.
Перевод И. Чежеговой
Река, переполняемая слезами влюбленного, да не останется равнодушной к его скорби
О Тахо! Ты своих могучих вод
Сдержи ликующее нетерпенье,
Пока ищу (но отыщу ль?) забвенье
Хоть в чем-нибудь я от своих невзгод…
Умерь свою веселость! Видишь, тот,
Кто весел был всегда, теперь в смятенье, –
Уносит в океан твое теченье
Потоки слез, что безутешный льет.
Ты берега свои усей камнями,
И пусть твой звонкий смех замрет, река,
Пока неудержимо слезы сами
Бегут из скорбных глаз моих, пока
Твое теченье полнится слезами
И топит в них себя моя тоска.
Перевод И. Чежеговой
Пусть кончится жестокая война, которую ведет со мной любовь
Огнем и кровью, злое наважденье,
Со мной ведешь ты беспощадный бой,
И не могу, растоптанный тобой,
Я дух перевести ни на мгновенье.
Но пусть я обречен на пораженье,
Тебе-то что за честь в победе той?
Живу и так лишь милостью чужой
Я в путах собственного униженья.
Ослабь невыносимость скорбных уз,
Дай мне вздохнуть, мой неприятель ярый,
Мучитель заблудившихся сердец;
Потом умножь моих страданий груз –
И, нанеся последние удары,
Со мною ты покончишь наконец.
Перевод И. Чежеговой
Любовь с первого взгляда рождается, живет, растет и становится вечной
О Лисида! Уж долгих десять лет
Живу я, солнцем глаз твоих пронзенный,
С тех пор, как в них увидел отраженный
И красотой удвоенный рассвет.
Остылой крови ток огнем согрет –
Он десять лет горит, тобой зажженный…
И десять лет для мысли ослепленной
Другого солнца в этом мире нет.
Однажды осенила благодатью
Меня навеки красота твоя
И вечной на душу легла печатью.
В ней тайн бессмертья причастился я
Она не сдастся времени проклятью,
Над ней не властна бренность бытия.
Перевод И. Чежеговой
Рассуждения, с помощью которых доказывается, что можно любить сразу двоих
Нам в памяти своей хранить не жаль
И нынешних, и прошлых дней волненья,
В тех и других и боль, и утешенье,
В них сопредельны радость и печаль.
Наносит разум на свою скрижаль
О сущем разнородные сужденья,
Дает законченное впечатленье
Той и другою стороной медаль.
Но ведь любовь – она не просто сила:
Могущественней всех на свете сил,
Она любовью мир преобразила.
Так отчего ж нельзя любовный пыл
Зажечь огнем не одного светила,
Но пламенем несхожих двух светил?
Перевод И. Чежеговой
Источая скорбные жалобы, влюбленный предостерегает Лиси, что ее раскаяние будет напрасным, когда ее красота увянет
О смерти я давно судьбу молю:
Жизнь, Лисида, мне смерти тяжелее.
Любимым не был я, но не жалею,
Что без надежд любил я и люблю.
Сирена, я твой нежный взгляд ловлю:
Чем бездна сумрачней, тем он светлее…
Меня напрасно привязали к рее –
Ты напоешь погибель кораблю.
Погибну я. Но каждое мгновенье
Твою весну пятнает поступь дней.
Когда же не оставит разрушенье
И памяти от красоты твоей,
Тогда былое возвратить цветенье
Ничья любовь уже не сможет ей.
Перевод И. Чежеговой
Пусть все узнают, сколь постоянна моя любовь
Излиться дайте муке бессловесной –
Так долго скорбь моя была нема!
О дайте, дайте мне сойти с ума:
Любовь с рассудком здравым несовместны.
Грызу решетку я темницы тесной –
Жестокости твоей мала тюрьма,
Когда глаза мне застилает тьма
И снова прохожу я путь свой крестный.
Ни в чем не знал я счастья никогда:
И жизнь я прожил невознагражденным,
И смерть принять я должен без суда.
Но той, чье сердце было непреклонным,
Скажите ей, хоть жалость ей чужда,
Что умер я, как жил, в нее влюбленным.
Перевод И. Чежеговой
Постоянство в любви после смерти
Пусть веки мне сомкнет последний сон,
Лишив меня сиянья небосвода,
И пусть душе желанную свободу
В блаженный час навек подарит он, –
Мне не забыть и за чертой времен
В огне и муке прожитые годы,
И пламень мой сквозь ледяные воды
Пройдет, презрев суровый их закон.
Душа, покорная верховной воле,
Кровь, страстию безмерной зажжена,
Земной состав, дотла испепеленный,
Избавятся от жизни, не от боли;
В персть перейдут, но будет персть верна;
Развеются во прах, но прах влюбленный.
Перевод А. Косе
Сонет, в котором содержится суждение о сходстве любви и ручья
Спешишь, одолевая перекаты,
Причудливый свой путь в цветах тая,
И по пути крадет твоя струя
У пены седину и блеск у злата.
Смеясь, ты крепнешь. Пенных брызг кантата
Рокочет звонче трелей соловья…
Вот так, увы, растет любовь моя,
Что для меня слезами лишь чревата.
Пришпорен лестью, вдаль стремишься ты,
Но впереди обрыв, пути нет боле, –
И падаешь ты в бездну с высоты…
Как сердцу избежать подобной доли?
Как ты, оно спешит на зов мечты,
Чтобы слезами изойти в неволе.
Перевод И. Чежеговой
Сонет, в коем влюбленный преувеличивает свой любовный пыл, отчаяние, вздохи и мучения
Когда бы хляби, как во время оно,
Разверзлись, затопив простор земной, –
Палящий душу мне любовный зной
Вновь мог бы осушить земное лоно.
Когда б из-за упрямства Фаэтона
Моря и реки выпил жар дневной, –
Могли бы слезы, пролитые мной,
Вновь напоить их влагою соленой.
Когда б все ветры сговорились вдруг
Взять паруса Улисса в плен докучный, –
Я вздохами бы мог наполнить их.
Когда бы всю жестокость адских мук
Смирил Орфея голос сладкозвучный, –
Я сотворил бы ад из мук моих.
Перевод И. Чежеговой
Сонет, в котором объясняется досадное непостоянство любовных тревог
От солнца слепнущий, его искал,
Счастливому, мне счастья было мало,
И пламя, что уже и так пылало,
Без устали сильней я разжигал.
Ее свободы верный был вассал,
Вослед ее душе моя бежала,
И брали сумерки мои начало
Там, где ее рассвет меня встречал.
На угольях любовного горнила,
Как саламандра, я живу в огне
Слепой любви к той, что меня пленила…
Но та, чью власть я не постиг вполне,
Меня в хамелеона превратила,
Чтоб воздухом надежд питаться мне.
Перевод И. Чежеговой
Определение любви
Студеный пламень, раскаленный лед,
Боль, что, терзая, дарит наслажденье,
Явь горькая и радость сновиденья,
Беспечность, что полным-полна забот;
Предательство, что верностью слывет,
Средь уличной толпы уединенье,
Усталость в краткий миг отдохновенья,
И права, и бесправия оплот;
Сама себе и воля, и темница –
Покончить в силах с ней лишь смерть одна,
Недуг, что от лекарств не исцелится, –
Любовь, едва рожденная, дружна
С небытием. В ней рай и ад таится,
И враг самой себе во всем она.
Перевод И. Чежеговой
Безмолвная любовь
Глаза! Не выдайте любви секрета!
Его хранят безмолвные уста.
Любви тем совершенней красота,
Чем скорбная видней на сердце мета.
Коль слезы хлынут, не страшась запрета,
Страдающего сердца немота
Их выжжет. И страданья правота
Не даст глазам нарушить их обета.
Любите тайну сердца своего,
Не выдайте кому-нибудь случайно,
Пред муками его склонитесь ниц.
Любви недостижимо торжество –
Так пусть хранима будет сердца тайна
Безмолвьем уст и сухостью ресниц.
Перевод И. Чежеговой
Глосса в октавах
Преходит все, но не мои страданья.
Я лета видел пышные уборы:
Сверкали изумрудами луга,
Блистали ярко на перстах Авроры
В златой оправе солнца жемчуга;
Но вот легли на долы и на горы
Седой зимы холодные снега:
Всему судило время окончанье,
Преходит все, но не мои страданья.
Ручей застывший видел я зимою,
Но снова стал прозрачной влагой лед,
Несомый говорливою струею;
И море, что так яростно ревет,
Безбурное лежало предо мною;
Я видел в черных тучах небосвод,
А нынче солнце льет на мир сиянье.
Преходит все, но не мои страданья.
Я видел, как играл листвой зеленой
Зефир, и в ней звучали голоса,
Как будто шепот Тирсии влюбленной;
Но злой зимой разубраны леса,
И день ушел, закатом обагренный,
Немая ночь взошла на небеса,
Неся с собою сумрак и молчанье.
Преходит все, но не мои страданья.
Перевод Л. Цывьяна
К Лиси
Редондильи
Тот, кто с возлюбленной в разлуке
Скорбит безудержно в тиши,
Подобен телу без души
И обречен на скорбь и муки.
Разлука – смерть души и тела;
В отъединении дана
Телам возможность лишь одна –
Страданья, боли без предела.
Когда б, все чувства сохраняя,
Я жизнь, отвергнутый, влачил, –
Как тело без души бы жил,
Законы смерти попирая.
Кто, душу лгущую покинув,
Лишь тело по свету влечет, –
С разъятым царством сходен тот:
Еще живет, уже погибнув.
Мне смерть милей, чем одиноко
В юдоли горестной блуждать;
Лишь мертвым можно блага ждать,
Судьба отвергнутых жестока.
Усопший может ждать спасенья –
Отвергнутый надежд лишен;
Усопшего ждет вечный сон,
Отвергнутого – униженья.
О нет, не мни, что, разлученный,
Жизнь сохранить желаю я:
В тебе осталась жизнь моя,
И вот я – смерти обреченный.
Я от тебя ушел, страдая,
И, зная скорый свой конец,
Пред тем, как стану я мертвец,
При жизни по себе рыдаю.
Но стонов грудь не исторгает,
И плакать больше нету сил:
Все слезы я давно излил
На пламя, что меня сжигает.
Перевод Л. Цывьяна
Лирическая летрилья
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Для чего тебе гордиться,
Роза, прелестью своей?
Умираешь ты скорей,
Чем успеешь народиться.
Плакать нам иль веселиться,
Видя в тот же самый день
Жизни цвет и смерти тень?
От восхода до заката
Исчезает без возврата
Совершенство красоты.
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Видеть спесь твою нет мочи –
Всех ты краше, но смотри:
Выйдя из пелен зари,
Ты наденешь саван ночи.
Век твой царственный короче
Дней любого сорняка, –
Нет Аврорина цветка!
И смеется, нам кивая,
Мальва, грива луговая,
Чьи обычаи просты.
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Перевод М. Квятковской
Влюбленному покоя нет
Для саламандр огонь – приют всегда,
Для птицы – воздух, а для рыб – вода.
Земля покой дарует человеку,
Творенье увенчавшему от века.
Лишь я, рожденный для жестоких мук,
Несу во все стихии свой недуг:
Глаза всегда полны водой соленой,
Уста шлют непрестанно в воздух стоны,
Стопами землю мерю день за днем,
Объяты сердце и душа огнем.
Перевод В. Багно
Соловью
Пернатый свист, румянящий восток,
Солист крылатый, трель паренья,
Живая гамма оперенья
И дисканта кастальский ток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Другим способом деформации изображаемого явления служит анимализация или уподобление человека вещам. Нередко писатель наделяет мертвую природу и даже абстрактные понятия гиперболизированными чувствами и движением. Так возникают типично кеведовские метафоры: «болезни в страхе обращаются в бегство», «потоки слов так и хлынули у него из глаз да из ушей», «стихи нагнали такую темень, что зги не видно было» и т. п. Этот прием, конечно, тесно связан с пристрастием Кеведо к динамизму образов.
Гротеск у писателя всегда динамичен. Движение вообще одна из характерных особенностей всей стилистической системы барокко, в том числе и у Кеведо. Движение, жест призваны вскрыть сущность изображаемого. Так, в «Часе воздаяния» подобострастная униженность искателей должностей, собравшихся в приемной некоего сеньора, проявляется не столько в их словах, сколько в том, как при его появлении они «принимались нырять вперед телом», «топтались на месте, не в силах разогнуть поясницу», «изгибались в арабскую пятерку». Уж до чего, кажется, спокойное занятие – портняжничать. А вот как этим делом занимаются нищие в романе Кеведо: «…все взялись за иголки и нитки, чтобы зашить продранные места. Один изогнулся крючком, другой сворачивал ноги кренделем, чтобы починить чулки, третий просовывал голову между ног и превращался в какой-то узел».
Хаотичное движение, в котором предстает перед Кеведо мир, часто размывает контуры изображаемого, придает ему фантастический облик, нередко далекий от жизнеподобия. Вообще о жизнеподобии писатель заботится меньше всего. Вот, например, аллегорическая фигура Смерти в «Сне о Смерти»: «Тут вошло некое существо – женщина, с виду весьма пригожая… Один глаз открыт, другой закрыт; и нагая, и одетая, и вся разноцветная. С одного бока – молодка, с другого – старуха. Шла она то медленно, то быстро. Кажется, что она вдалеке, а она уже вблизи». Если взять каждую составную часть описания по отдельности, то никакого нарушения жизнеподобия как будто нет. Но в целом свойства этой аллегорической фигуры настолько противоречивы и разнородны, что воссоздать по отдельным штрихам законченный портрет невозможно. Кеведо идет на это совершенно сознательно ради того, чтобы образно выразить идею многоликости смерти.
Динамизм, необычная подвижность, многоликость характерны и для языка Кеведо-писателя, бывшего ярым приверженцем так называемого консептизма. Смысл этого стилевого направления, ориентированного на сравнительно узкий круг «избранных» читателей, заключается в стремлении вскрыть с помощью немногих слов возможно большее число глубинных и неожиданных связей между различными объектами. Слово в консептизме испытывает чрезвычайно большую, иногда даже чрезмерную нагрузку, ибо писатель часто строит произведение на парадоксальном сопоставлении, столкновении двух или нескольких образов, связь между которыми раскрывает предмет либо явление с неожиданной стороны. Простейший способ создания подобного концепта – смещение и искажение реальных пропорций с помощью гиперболы гротескового характера. Хочет, например, Кеведо высмеять некоего длинноносого сеньора, он пишет: «Это был человек, приклеенный к носу…» Несколько сложнее концепт, построенный на неожиданном сопряжении двух образов. Когда мы читаем у Кеведо: «Я сам себя покинул, ибо собственная моя душа оставила меня в слезах, разбитым», то не сразу поймешь эту замысловатую метафору-концепт. Наконец, еще более сложные, развернутые концепты определяют смысл уже не фразы, а целого периода или даже полностью стихотворения. Подобные консептистские приемы еще чаще употребляются писателем в его сатирической прозе. Это затрудняет чтение и понимание произведений Кеведо (недаром испанский ученый Рамон Менендес Пидаль назвал консептизм «трудным стилем»), но зато позволяет писателю придать каждому образу множество оттенков и тем самым сделать его многозначным.
Многозначность, пластичность и вместе с тем зыбкость образа у Кеведо часто возникают в результате того, что он слово употребляет, имея в виду не одно, а несколько его значений одновременно. Не менее излюбленный прием писателя – эффект, вызываемый расчленением одного слова на два: например «enaguas» (нижние юбки) и «en aguas» (в водах); «esclavo» (раб) и «es clavo» (это гвоздь) и т. п. Очень часто сатирик прибегает к так называемой идиоматической пародии. Речь идет о неологизмах или выражениях, пародирующих привычные, ходовые слова или словосочетания, идиомы. Такая пародийность может возникнуть и в сочетании нескольких слов, и в отдельном слове в результате стяжения в нем двух слов или слова с неожиданной приставкой. Хочет, например, Кеведо одного супруга назвать рогоносцем из рогоносцев – так сказать «квинтэссенцией рогоношества», – и он сочиняет «quintacuerna» (то есть «квинтро-гоношество»). Подобные словесные новообразования у Кеведо очень часты; они свидетельствуют о тонком писательском ощущении возможностей родного языка.
Удивительное богатство выразительных средств у Кеведо – не результат пристрастия к формальной игре словом, не демонстрация остромыслия, столь высоко ценившегося современниками писателя, а способ возможно более полного и всестороннего раскрытия существенных сторон действительности. Благодаря подобному единению содержания и формы произведений Кеведо суровый приговор, вынесенный художником своему времени, обретает убедительность и непреложность. В этом и заключается секрет бессмертия испанского сатирика.
З. Плавскин.
Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель девяти кастильских муз{1}
Редакция переводов И. Лихачева и А. Косе
Обреченный страдать без отдыха и срока
Еще зимы с весной не кончен спор:
То град, то снег летит из тучи черной
На лес и луг, но их апрель упорный
Уже в зеленый облачил убор.
Из берегов стремится на простор
Река, став по-апрельски непокорной,
И, галькой рот набив, ручей проворный
Ведет с веселым ветром разговор.
Спор завершен прощальным снегопадом:
По-зимнему снег на вершинах бел,
Миндаль весенним хвастает нарядом…
И лишь в душе моей не запестрел
Цветами луг, любовным выбит градом,
А лес от молний ревности сгорел.
Перевод И. Чежеговой
Река, переполняемая слезами влюбленного, да не останется равнодушной к его скорби
О Тахо! Ты своих могучих вод
Сдержи ликующее нетерпенье,
Пока ищу (но отыщу ль?) забвенье
Хоть в чем-нибудь я от своих невзгод…
Умерь свою веселость! Видишь, тот,
Кто весел был всегда, теперь в смятенье, –
Уносит в океан твое теченье
Потоки слез, что безутешный льет.
Ты берега свои усей камнями,
И пусть твой звонкий смех замрет, река,
Пока неудержимо слезы сами
Бегут из скорбных глаз моих, пока
Твое теченье полнится слезами
И топит в них себя моя тоска.
Перевод И. Чежеговой
Пусть кончится жестокая война, которую ведет со мной любовь
Огнем и кровью, злое наважденье,
Со мной ведешь ты беспощадный бой,
И не могу, растоптанный тобой,
Я дух перевести ни на мгновенье.
Но пусть я обречен на пораженье,
Тебе-то что за честь в победе той?
Живу и так лишь милостью чужой
Я в путах собственного униженья.
Ослабь невыносимость скорбных уз,
Дай мне вздохнуть, мой неприятель ярый,
Мучитель заблудившихся сердец;
Потом умножь моих страданий груз –
И, нанеся последние удары,
Со мною ты покончишь наконец.
Перевод И. Чежеговой
Любовь с первого взгляда рождается, живет, растет и становится вечной
О Лисида! Уж долгих десять лет
Живу я, солнцем глаз твоих пронзенный,
С тех пор, как в них увидел отраженный
И красотой удвоенный рассвет.
Остылой крови ток огнем согрет –
Он десять лет горит, тобой зажженный…
И десять лет для мысли ослепленной
Другого солнца в этом мире нет.
Однажды осенила благодатью
Меня навеки красота твоя
И вечной на душу легла печатью.
В ней тайн бессмертья причастился я
Она не сдастся времени проклятью,
Над ней не властна бренность бытия.
Перевод И. Чежеговой
Рассуждения, с помощью которых доказывается, что можно любить сразу двоих
Нам в памяти своей хранить не жаль
И нынешних, и прошлых дней волненья,
В тех и других и боль, и утешенье,
В них сопредельны радость и печаль.
Наносит разум на свою скрижаль
О сущем разнородные сужденья,
Дает законченное впечатленье
Той и другою стороной медаль.
Но ведь любовь – она не просто сила:
Могущественней всех на свете сил,
Она любовью мир преобразила.
Так отчего ж нельзя любовный пыл
Зажечь огнем не одного светила,
Но пламенем несхожих двух светил?
Перевод И. Чежеговой
Источая скорбные жалобы, влюбленный предостерегает Лиси, что ее раскаяние будет напрасным, когда ее красота увянет
О смерти я давно судьбу молю:
Жизнь, Лисида, мне смерти тяжелее.
Любимым не был я, но не жалею,
Что без надежд любил я и люблю.
Сирена, я твой нежный взгляд ловлю:
Чем бездна сумрачней, тем он светлее…
Меня напрасно привязали к рее –
Ты напоешь погибель кораблю.
Погибну я. Но каждое мгновенье
Твою весну пятнает поступь дней.
Когда же не оставит разрушенье
И памяти от красоты твоей,
Тогда былое возвратить цветенье
Ничья любовь уже не сможет ей.
Перевод И. Чежеговой
Пусть все узнают, сколь постоянна моя любовь
Излиться дайте муке бессловесной –
Так долго скорбь моя была нема!
О дайте, дайте мне сойти с ума:
Любовь с рассудком здравым несовместны.
Грызу решетку я темницы тесной –
Жестокости твоей мала тюрьма,
Когда глаза мне застилает тьма
И снова прохожу я путь свой крестный.
Ни в чем не знал я счастья никогда:
И жизнь я прожил невознагражденным,
И смерть принять я должен без суда.
Но той, чье сердце было непреклонным,
Скажите ей, хоть жалость ей чужда,
Что умер я, как жил, в нее влюбленным.
Перевод И. Чежеговой
Постоянство в любви после смерти
Пусть веки мне сомкнет последний сон,
Лишив меня сиянья небосвода,
И пусть душе желанную свободу
В блаженный час навек подарит он, –
Мне не забыть и за чертой времен
В огне и муке прожитые годы,
И пламень мой сквозь ледяные воды
Пройдет, презрев суровый их закон.
Душа, покорная верховной воле,
Кровь, страстию безмерной зажжена,
Земной состав, дотла испепеленный,
Избавятся от жизни, не от боли;
В персть перейдут, но будет персть верна;
Развеются во прах, но прах влюбленный.
Перевод А. Косе
Сонет, в котором содержится суждение о сходстве любви и ручья
Спешишь, одолевая перекаты,
Причудливый свой путь в цветах тая,
И по пути крадет твоя струя
У пены седину и блеск у злата.
Смеясь, ты крепнешь. Пенных брызг кантата
Рокочет звонче трелей соловья…
Вот так, увы, растет любовь моя,
Что для меня слезами лишь чревата.
Пришпорен лестью, вдаль стремишься ты,
Но впереди обрыв, пути нет боле, –
И падаешь ты в бездну с высоты…
Как сердцу избежать подобной доли?
Как ты, оно спешит на зов мечты,
Чтобы слезами изойти в неволе.
Перевод И. Чежеговой
Сонет, в коем влюбленный преувеличивает свой любовный пыл, отчаяние, вздохи и мучения
Когда бы хляби, как во время оно,
Разверзлись, затопив простор земной, –
Палящий душу мне любовный зной
Вновь мог бы осушить земное лоно.
Когда б из-за упрямства Фаэтона
Моря и реки выпил жар дневной, –
Могли бы слезы, пролитые мной,
Вновь напоить их влагою соленой.
Когда б все ветры сговорились вдруг
Взять паруса Улисса в плен докучный, –
Я вздохами бы мог наполнить их.
Когда бы всю жестокость адских мук
Смирил Орфея голос сладкозвучный, –
Я сотворил бы ад из мук моих.
Перевод И. Чежеговой
Сонет, в котором объясняется досадное непостоянство любовных тревог
От солнца слепнущий, его искал,
Счастливому, мне счастья было мало,
И пламя, что уже и так пылало,
Без устали сильней я разжигал.
Ее свободы верный был вассал,
Вослед ее душе моя бежала,
И брали сумерки мои начало
Там, где ее рассвет меня встречал.
На угольях любовного горнила,
Как саламандра, я живу в огне
Слепой любви к той, что меня пленила…
Но та, чью власть я не постиг вполне,
Меня в хамелеона превратила,
Чтоб воздухом надежд питаться мне.
Перевод И. Чежеговой
Определение любви
Студеный пламень, раскаленный лед,
Боль, что, терзая, дарит наслажденье,
Явь горькая и радость сновиденья,
Беспечность, что полным-полна забот;
Предательство, что верностью слывет,
Средь уличной толпы уединенье,
Усталость в краткий миг отдохновенья,
И права, и бесправия оплот;
Сама себе и воля, и темница –
Покончить в силах с ней лишь смерть одна,
Недуг, что от лекарств не исцелится, –
Любовь, едва рожденная, дружна
С небытием. В ней рай и ад таится,
И враг самой себе во всем она.
Перевод И. Чежеговой
Безмолвная любовь
Глаза! Не выдайте любви секрета!
Его хранят безмолвные уста.
Любви тем совершенней красота,
Чем скорбная видней на сердце мета.
Коль слезы хлынут, не страшась запрета,
Страдающего сердца немота
Их выжжет. И страданья правота
Не даст глазам нарушить их обета.
Любите тайну сердца своего,
Не выдайте кому-нибудь случайно,
Пред муками его склонитесь ниц.
Любви недостижимо торжество –
Так пусть хранима будет сердца тайна
Безмолвьем уст и сухостью ресниц.
Перевод И. Чежеговой
Глосса в октавах
Преходит все, но не мои страданья.
Я лета видел пышные уборы:
Сверкали изумрудами луга,
Блистали ярко на перстах Авроры
В златой оправе солнца жемчуга;
Но вот легли на долы и на горы
Седой зимы холодные снега:
Всему судило время окончанье,
Преходит все, но не мои страданья.
Ручей застывший видел я зимою,
Но снова стал прозрачной влагой лед,
Несомый говорливою струею;
И море, что так яростно ревет,
Безбурное лежало предо мною;
Я видел в черных тучах небосвод,
А нынче солнце льет на мир сиянье.
Преходит все, но не мои страданья.
Я видел, как играл листвой зеленой
Зефир, и в ней звучали голоса,
Как будто шепот Тирсии влюбленной;
Но злой зимой разубраны леса,
И день ушел, закатом обагренный,
Немая ночь взошла на небеса,
Неся с собою сумрак и молчанье.
Преходит все, но не мои страданья.
Перевод Л. Цывьяна
К Лиси
Редондильи
Тот, кто с возлюбленной в разлуке
Скорбит безудержно в тиши,
Подобен телу без души
И обречен на скорбь и муки.
Разлука – смерть души и тела;
В отъединении дана
Телам возможность лишь одна –
Страданья, боли без предела.
Когда б, все чувства сохраняя,
Я жизнь, отвергнутый, влачил, –
Как тело без души бы жил,
Законы смерти попирая.
Кто, душу лгущую покинув,
Лишь тело по свету влечет, –
С разъятым царством сходен тот:
Еще живет, уже погибнув.
Мне смерть милей, чем одиноко
В юдоли горестной блуждать;
Лишь мертвым можно блага ждать,
Судьба отвергнутых жестока.
Усопший может ждать спасенья –
Отвергнутый надежд лишен;
Усопшего ждет вечный сон,
Отвергнутого – униженья.
О нет, не мни, что, разлученный,
Жизнь сохранить желаю я:
В тебе осталась жизнь моя,
И вот я – смерти обреченный.
Я от тебя ушел, страдая,
И, зная скорый свой конец,
Пред тем, как стану я мертвец,
При жизни по себе рыдаю.
Но стонов грудь не исторгает,
И плакать больше нету сил:
Все слезы я давно излил
На пламя, что меня сжигает.
Перевод Л. Цывьяна
Лирическая летрилья
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Для чего тебе гордиться,
Роза, прелестью своей?
Умираешь ты скорей,
Чем успеешь народиться.
Плакать нам иль веселиться,
Видя в тот же самый день
Жизни цвет и смерти тень?
От восхода до заката
Исчезает без возврата
Совершенство красоты.
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Видеть спесь твою нет мочи –
Всех ты краше, но смотри:
Выйдя из пелен зари,
Ты наденешь саван ночи.
Век твой царственный короче
Дней любого сорняка, –
Нет Аврорина цветка!
И смеется, нам кивая,
Мальва, грива луговая,
Чьи обычаи просты.
Роза, чем гордишься ты
Пред незнатными цветами?
Завтра сменятся шипами
Пышные твои цветы.
Перевод М. Квятковской
Влюбленному покоя нет
Для саламандр огонь – приют всегда,
Для птицы – воздух, а для рыб – вода.
Земля покой дарует человеку,
Творенье увенчавшему от века.
Лишь я, рожденный для жестоких мук,
Несу во все стихии свой недуг:
Глаза всегда полны водой соленой,
Уста шлют непрестанно в воздух стоны,
Стопами землю мерю день за днем,
Объяты сердце и душа огнем.
Перевод В. Багно
Соловью
Пернатый свист, румянящий восток,
Солист крылатый, трель паренья,
Живая гамма оперенья
И дисканта кастальский ток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59