Было еще светло, в тереме не зажигали свечей, вечерний луч, просачиваясь в слюдяные оконца, озарял простое убранство княжеской гостевой. Навощенный дубовый пол, дубовый стол посередине, деревянные стулья с незатейливой резьбой, лавки у стен, над ними на медных гвоздях развешаны щиты, мечи, саадаки, кинжалы, шкуры медведей, рысей и волков, лосиные и оленьи рога. В красном углу – образ Спаса и Богородицы с ребенком.
В дальнем углу с лавки поднялся пожилой поп, благословил вошедших, певуче заговорил:
– Слыхал я, батюшка боярин, ты князю большой друг, так помоги решить спор наш.
– Зря ты, отче, впутываешь дорогого гостя в это дело, – с досадой сказал Хасан.
– Заговорили – так уж выкладывайте, – отозвался Тупик.
– Да просят мечеть наши мусульмане. Хотя бы за стенами…
– Не мечеть надо ставить, – запричитал поп. – Крестить надо весь народишко, в веру святую обратить.
– Так ты и крести, коли можешь! Тогда речи не будет о мечети.
– Не простое это дело, княже. Люди качаются, время надобно – разуверить их в басурманстве и язычестве поганом.
– Время! Им молиться каждый день надо. Мне тысячник Авдул снова сказал нынче – его люди собираются муллу привезти. Есть в Казани такой, старый доброхот Руси. А коли мечети не поставим, он глянет да и уйдет от нас.
– И бог с ним! Нам единая вера потребна.
– Ты бы, отче, коломенского епископа Герасима поспрошал, – посоветовал Тупик. – Он умеет смотреть далеко. Будет у вас мечеть – новый народ повалит в удел. А уж дело святых отцов – перетягивать их в церковь. Запретом же легко отпугнуть тех, кто нынче не хочет креститься. Да и разнесется – будто мы на Руси к иноверцам нетерпимы, крест на шею силой вешаем. Государь даже язычников силой крестить запрещает.
– Дак ты думаешь, батюшка боярин, епископ Герасим не станет возражать против мечети? – поп смотрел удивленно.
– Я одно знаю: епископ Герасим государевым делом живет.
Священник помолчал, пригласил обоих к вечерне и удалился. Вошел слуга – высоченный сутуловатый молодец в белой рубахе, неслышно ступая босыми ногами, начал зажигать свечи в медных светцах, прибитых к стенам.
– Гаврила, довольно четырех свечей, – сказал Хасан. – Устинье скажи, чтобы позвала княжну Надежду. – Когда слуга удалился, глянул в глаза Тупика: – Не верится, что доживу до покрова, до нашей свадьбы. Очень боюсь за нее, Василий.
– Чего бы?
– Мне донесли: Тохтамыш ищет следы сгинувшей дочери Мамая. Зачем она ему? Хан может украсть человека даже за морями.
– Однако ты прибедняешься, князь, говоря, што в Орде у тебя нет ушей и глаз…
Незаметная дверь в стене, прикрытая медвежьей шкурой, отворилась. В сопровождении сухонькой горбатой старушки вошла бледнолицая девушка в длинном прямом сарафане из простой набойки. Жемчужная нить украшала ее темно-золотистые волосы, заплетенные в две тугие косы. Тупик, видевший девушку в ином наряде, посреди блестящей Мамаевой свиты, сейчас не узнал ее. Обыкновенная боярышня или дочка среднего купца. Но едва очи-миндалины обратились к нему и тут же словно скатились в медвежью полсть, разостланную на полу вместо ковра, вдруг нахлынуло такое, что Васька невольно начал шарить у пояса, ища свой меч: как будто стоит он, полоненный, посреди вражьего стана, и на нем испытывают колдовские чары…
– Княжна Надежда, – ласково заговорил Хасан. – Это мой побратим, московский боярин Василий Тупик. Я хочу, чтобы ты его полюбила, как я. Знай: если что случится со мной, у этого человека ты найдешь защиту.
Тупик поклонился, княжна сказала:
– Тогда, на Дону, я желала добра вам обоим. Если бы Орда и Русь побратались, как побратались вы, сколько других людей стало бы счастливыми.
– Будь это в моей воле, княжна, я бы отдал жизнь, – ответил Тупик.
Хасан вздохнул:
– Однако, пора в церковь.
Девушка шла впереди, опираясь на руку бабки, осторожно и скованно – словно ребенок, недавно научившийся ходить. Возле церковной паперти сидело несколько нищих странников, княжна обошла всех, одаряя медными пулами.
После службы Тупик подошел к попу:
– Батюшка, согрешил я, хочу исповедаться. Душу гнетет.
Поп внимательно глянул, пригласил в исповедальню.
В узкой высокой пристройке Тупик опустился на колени перед попом, стал рассказывать. Батюшка слушал с непроницаемым видом, потом положил руку на обнаженную Васькину голову:
– Немал грех твой, сыне, но грех этот плотский, от слабости он человеческой да от молодости. Покаяние твое есть искупление. Жену не тревожь признанием, а женщину эту удали от дома свово, не то прахом пойдет твоя семейная жизнь и погрязнешь ты во грехе, аки свинья в нечистотах.
– Исполню, батюшка.
– Епитимью же назначаю тебе такую: возьмешь образок, что нынче пришлю тебе, да из Москвы сходи в Троицу, освяти его у Сергия. Потом пришлешь к нам и тем поможешь приобщению здешних язычников к вере православной.
– Исполню, батюшка.
– Аминь. Ступай, сыне, князь поджидает. А к епископу Герасиму я непременно съезжу.
Хасан ждал его в опустевшей церкви. Когда вышли, у ворот острожка услышали отрывистые голоса. Из сумерек возник начальник стражи в сопровождении вооруженного воина.
– Важная весть, князь. Говори, Маметша.
Воин заговорил по-татарски, речь его Тупик понимал.
– Мы, князь, следили за тем мурзой, которого Акхозя-хан послал из Нижнего в Рязань.
– Да.
– Они вернулись обратно, мурза и его воины.
– Почему?
– Мы догнали их и спросили. Мурза сказал, что на всей дороге видел глаза людей, полные ненависти. Даже мальчишки бросали в него камнями, а мужики прямо грозили расправой, не подпускали к колодцам, не хотели продавать мясо и хлеб. Мурза побоялся быть убитым в пути, поэтому пошел обратно.
– Надо было идти той дорогой, што им указана! – с досадой вырвалось у Тупика. – А народ-то, вишь, совсем потерял страх перед Ордой.
– Говорят, будто князь Донской велел устрашать послов? – спросил воин Маметша.
– Сказки, – ответил Тупик – Димитрий сам отправлял нас. Он не велел пускать большого ордынского отряда, штоб беды не вышло. А послу с сотней стражи – даже оказывать честь. Однако, повернули – черт с ними, нам забот меньше.
– Меньше ли, Василий?
– Пошли спать, Хасан. Завтра с зарей – в Коломну.
Утром Хасан проводил его за ворота, обнял.
– Когда-то снова увидимся, Василий?
– В покров, на твоей свадьбе. Помни: я дом буду готовить к твому приезду. Так што – прямо ко мне.
Однако свидеться им пришлось задолго до покрова.
VIII
Тохтамыш кочевал со своим улусом в предгорье Кавказа, двигаясь вверх вдоль беловодной речки Кумы, постепенно менявшей плавный ток среди равнин и болотистых плавней на быстрый и шумный бег по предгорным долинам. Были славные охоты на птицу и зверя, охотники взяли в облавах двух молодых тигров и трех пардусов. Тохтамыш с удовольствием думал об осенней охоте в милой его сердцу заяицкой степи, где бродят тысячные стада сайгаков, дзеренов и газелей – лучшей добычи прирученных пардусов. Тем летом часто шли дожди, на обильных травах отъедались кони, жирел скот, было много кумыса. Орда отдыхала, в хмельных напитках тушила память о куликовском разгроме. Тохтамыш ждал вестей от сына. Если Димитрий согласится платить дань, он пока оставит Русь в покое. Иное не давало Тохтамышу спать – восходящая слава Железного Хромца, правителя Мавверанахра. Уже весь богатый Иран у его ног, воины Хромого грабят Индию, Кавказ он считает собственным улусом. Безродный выскочка, Хромец, подобно Мамаю, метит в каганы всей Орды. Тот сломал шею на Москве, этот сломает на Тохтамыше. Теперь он не союзник, но злейший враг. Будь он союзником, сам уступил бы Хорезм, который по завету Чингисхана должен принадлежать потомкам его сына Джучи. Тохтамыш все равно возьмет силой этот благодатный край, где почти круглый год под теплыми дождями и жарким солнцем растет хлеб, зреют дыни и виноград.
Орда медленно приближалась к верховьям Кубани. Говорят, величественна и полноводна эта река. Ее плавни, подобные непроходимым лесам, богаты зверем и птицей, воды – рыбой. Осетры весом с полугодовалого жеребенка там не редкость. Богаты кубанские земли, но пусты. Прежде могущественные племена ясов и алан, населявшие берега этой реки, были разгромлены монголо-татарами, частью истреблены, частью оттеснены в суровые горы. Они ютятся в ущельях, а по тучным равнинам предгорий лишь изредка прокатываются кочевые улусы Орды. Слабые обязаны довольствоваться тем, что им оставляют сильные.
Тохтамышу хотелось увидеть Кубань. Правитель обязан хотя бы один раз осмотреть подвластные земли, как бы ни были они просторны – лишь тогда он может править уверенно.
В ставке на травянистом холме, из-под которого бежал прохладный ключ, Тохтамыш принимал беков подвластных племен. Сидя на груде шелковых подушек, он холодными глазами смотрел на кланяющихся князей, кивком указывая место справа или слева от себя, где они должны садиться среди придворных мурз, так же холодно рассматривал привезенные подарки – ковры и белоснежные войлоки, тюки цветной замши, искусно чеканенные серебряные кувшины и пояса, бурдюки со сладким вином, мехи с изюмом и сушеными фруктами, грубые, но прочные кавказские сукна, расшитые чепраки и чеканеные седла, кольчужные брони, мечи и кинжалы, украшенные насечкой. Лишь когда проводили тонконогих и длинношеих горских коней, глаза хана загорались, как у кречета перед охотой, в фигуре его читалась готовность сорваться с подушек. И только однажды, ревниво оглядывая коней, подаренных буртанским князем, гости услышали глухой, лающий голос хана:
– У тебя, Кази-бей, есть жеребец по кличке Золотой Барс? Он, говорят, самый быстрый в горах?
Князь поклонился до земли.
– Великий хан, такой жеребец у меня есть. Но я не знаю, самый ли он быстрый в наших горах.
– Ты бы показал его нам, Кази-бей. Мы испытаем на состязаниях скакунов.
Князь вспотел.
– Великий хан, я хотел показать тебе Золотого Барса, но он зашиб ногу. Пройдет три дня, и его пригонят мои конюхи.
Тохтамыш кивнул, усмехаясь одними глазами. Хитры эти кавказские рыжие жиды – буртаны. Да нет такого жида – ни кавказского, ни палестинского, ни фряжского, который провел бы великого хана. Соглядатаи Орды следят за лучшими конями в окрестных землях так же, как за правителями. Конь – главная сила ордынского воина, и потому лучшие жеребцы должны находиться в Орде, чтобы другие народы ее не обскакали.
Наконец, прошел с подношениями последний захудалый князек касожского племени, изрядно выбитого на Дону в незадачливом походе Мамая. Тохтамыш собирался подать знак к пиру, когда вдали показался отряд всадников, беспрепятственно двигающийся к ханской ставке. Вначале это удивило, но скоро глаза различили рыжий бунчук и знаки ханского рода. Акхозя?!
Тохтамыш встал, тяжело ступая, прошел сквозь притихших гостей к своей юрте, бросил начальнику стражи:
– Царевича пропустить одного.
Когда сын вошел, хан даже не шевельнулся – столь скорое возвращение не сулило добрых вестей. Но что случилось?
– Прости, повелитель, я не мог исполнить твою волю.
Опавшее лицо и удрученный голос сына вызвали жалость, однако хан не переменил позы, не проронил слова.
– В моей тысяче было всего семьсот воинов, но и этого московскому князю показалось много. Когда я пришел в Нижний Новгород, князь Дмитрий Суздальский оказал мне почести, какие подобают твоему послу. А потом из Москвы приехал боярин и сказал, что Димитрий Московский велит мне возвратить назад воинов и лишь с полусотней идти к нему. Мне говорили: Димитрий задумал взять твоего посла заложником. Если же я попытаюсь вступить в его земли со всем отрядом, он пошлет против меня войско. Боярин корил Димитрия, но он исполнял волю князя.
– Ты испугался смерти?
– Я испугался унижения – твоего унижения и всей Орды. И я не смел нарушить твой приказ – ведь ты велел мне идти в Москву со всей тысячей. Я решил послать с полусотней мурзу, чтобы передать Димитрию, что иду к нему с важным делом от тебя и без всего отряда не могу явиться в Москве. Его ответного слова решил подождать в Казани.
Тохтамыш кивнул.
– Однако мурза скоро вернулся. В его воинов бросали камнями и палками, в них плевали, им отказывали в пище и воде, хотя они предлагали серебро. Им прямо угрожали смертью. Повелитель! В Москву надо идти со всеми туменами и срыть ее стены!
Тохтамыш качнулся на подушках, сказал:
– Да, ты сделал, что мог, хотя я ожидал другого. Но оставим Москву и займемся пиром.
Сын ошарашенно уставился на отца: неужто великий хан простил такое оскорбление?
– Да, займемся пиром. – Тохтамыш улыбнулся. – На будущее лето мы пойдем кочевать за Яик, в наши родные степи. Там расплодилось много зверей. Мы пополним войско, соберем ясак с улусов, а заодно наведем порядок в Сибирском ханстве. Там, говорят, появился какой-то новый мурза, он прогнал моих союзников и освободил черных людей от всяких податей в Орду. Я хочу посмотреть, сумеет ли он откупиться, когда посадим его на кол.
– Повелитель! Отомсти Димитрию!
– Есть ли у тебя иные важные вести? – холодно спросил Тохтамыш, глядя мимо сына.
Акхозя задумался, потом сказал:
– Не знаю, так ли важно это. На Оке московский правитель посадил княжить какого-то татарина, из бывших Мамаевых нукеров. Он сманивает людей всякого рода и веры в свой удел. Говорят, у того князя-татарина живет полоненная дочь Мамая. Наверное, он хочет взять за нее большой выкуп? Ведь в Крыму у Мамая остались богатые родственники.
– Эта весть не так важна. Ступай, оденься к пиру.
Оставшись один, Тохтамыш долго раскачивался на горке подушек, потом бешено хватил кулаком по ковру. Болван! На что надеялся после кровавого разгрома Орды на Непрядве? Русь воспрянула, ордынские мурзы переходят на службу к московскому правителю, и вот следствие: ханского посла не пускают в Москву. Ее князь сам назначает количество посольской стражи – слыханное ли дело?! Вот так наследство оставили ему предшественнички! И казна Мамаева почти вся ушла. Куда только подевалась?
Городец-Мещерский – немедленно сжечь! Эх, заодно бы и Москву! Но заодно не получится. Думать, думать! Он ведь знает, какие кирпичи московских стен надо расшатывать…
Тохтамыш вышел к гостям в сопровождении сына, холодный, непроницаемый, твердой рукой взял священную чашу, из которой пили его предки, приложился и протянул сыну. Тот, отпив, вернул чашу отцу. Мурзы и беки провозгласили здравицу в честь великого хана. Когда опрокинулись кубки, рога, пиалы, Тохтамыш поднял руку.
– Славные беки и мурзы! Край ваш богат, велик и красив. Но сердцу степняка милее полынные горькие степи. Моя Орда завтра начнет кочевать к Синим Водам, оттуда вернется к берегам Итиля. Здесь вы можете пасти своих коней и скот, никто вас не тронет. Когда вы мне потребуетесь, я пришлю к вам скорых гонцов. Но если даже их не будет, запомните мою волю. Через год, на исходе месяца больших трав, вы с отрядами воинов обязаны находиться там, где река Дон сближается с Итилем.
Гости замерли.
– Отберите самых опытных и сильных в охоте, пусть они будут на самых крепких лошадях. Много не надо, мы ведь не войну затеваем.
Князья облегченно переводили дух.
– Да! В награду за вашу преданность и ваши дары я зову вас на большую охоту в степи между Итилём и Яиком. Вы, может быть, слышали, какие несметные тучи сайги, дзеренов и диких лошадей там пасутся, сколько там птицы дрофы и стрепета, сколько журавлей, лебедей, гусей и уток грудится на озерах и реках, сколько красных лисиц и жирных тарбаганов, чье мясо нежнее воска, водится в степных травах. Каждый из вас тысячу раз испытает твердость своей руки и зоркость глаза, быстроту своего коня, удар соколов и хватку ястребов. Если же чужие племена попадут в наши облавы, каждый сможет добыть иную дичь. Сбор – между Итилем и Доном. Оттуда начнем мы первую большую облаву, а когда перейдем Итиль, навстречу нам зверей и птиц погонит Едигей.
Князья улыбались: велика честь присутствовать на такой охоте, где распорядителем – великий хан.
– Кто наберет сотню добрых джигитов – приходи с сотней. Кто наберет пять сотен – приводи всех. Но больше пяти сотен не надо. Лишь бы были сильнейшие и каждый – с двумя заводными конями. Охота будет долгой.
На другой день гости разъехались. Перед закатом Тохтамыш объявил военную тревогу. Оставив малый отряд охранять семейные кочевья и скот, он с десятью тысячами всадников выступил на запад. Всю ночь, меняя коней, воины шли малознакомыми отрогами и предгорными долинами. Никто ни о чем не спрашивал, но большинство решило, что хан ведет их в Таврию и Крым, чтобы внезапным набегом захватить и разграбить города фрягов. Вспоминали богатства, которые минувшей осенью привез хану кафский посол. Одного опасались: не спугнуть бы фряжских толстосумов, не дать им времени погрузиться на корабли.
Когда лучи раннего солнца обогрели спины всадников, в широкой долине заблестела многоводная Кубань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71