– Ну, более или менее… Я вышла за того человека замуж, желая насолить ей. Глупо, правда? Он, как я и подозревала, оказался лжецом. Ненавижу ложь! Может, поэтому я еще больше разозлилась на Нону – ведь все вышло так, как она мне говорила.
– Муж обманывал тебя?
– Он вечно врал что-то, у него постоянно были любовницы. Этого я терпеть не хотела и не могла. Год назад мы развелись. Ноне это не понравилось. А ты? Ты был женат?
– Нет, даже не собирался никогда. – Тернер покачал головой. – Скажи, а почему ты вдруг передумала сегодня?
– Я звонила Ноне и сказала, что завтра утром предстоит разговор с Ритой Уолш.
– И что? – удивился Тернер.
– Она стала расспрашивать о тебе, о том, не спим ли мы в одной постели. Мне пришлось трижды повторить ей, что мы остановились в разных номерах. И все же она заявила, что мы вообще должны были остановиться на ночь… в разных гостиницах!
Тернер рассмеялся.
– Не вижу ничего смешного! – вспылила Джей. – Когда Нона повесила трубку, я разозлилась. Ведь мне уже тридцать три!
– Значит, ты решила переспать со мной, потому что твоя мать велела тебе не делать этого? Ты всегда поступаешь ей наперекор, да?
– Ну, это только часть причин, побудивших меня передумать. Мне действительно хотелось провести с тобой эту ночь…
Тернер наклонился к Джей, поцеловал ее, потом еще раз и еще… Она обвила руками его шею, и разделявшая их простыня упала на пол.
Эдон притворялся, что занят чтением судебных материалов, на самом же деле его мысли были заняты Джуди Свенстар.
Известие о ее гибели взволновало его и вместе с тем принесло почти радостное облегчение. Встревожился Эдон потому, что стоило немалых трудов спрятать концы в воду. Обрадовался же потому, что Джуди больше не угрожала спокойствию его хрупкой семьи и его полной власти в округе.
Больше всего Эдона заботило то, чтобы ничто не нарушило спокойствия Барбары. Она не раз слышала, что ее отец занимался продажей детей, нелегальными абортами и другой противозаконной деятельностью. Сам Хансингер категорически все отрицал, полагая, что это не женского ума дело, особенно если эта женщина – Барбара, нежно любимая дочь, которую растили, как оранжерейный цветок.
Однако упорные слухи не стихали и теперь, когда Хансингер давно отошел от дел. Барбара была очень чувствительна. Погиб се брат и единственный ребенок, отец превратился в инвалида и вел жизнь затворника, не показываясь людям на глаза. Неужели все это – страшное наказание за неприглядные дела?
Как и отец, Барбара тоже перестала бывать на людях. Ее пугали пристальные взгляды, сплетни, откровенная жалость. Ей и раньше было не по себе в этом большом мире, а теперь она просто не находила в себе сил жить в нем. Она ограничила себя привычным маленьким миром, стенами родного дома. Словно пытаясь подсознательно приблизиться к душам погибших близких, Барбара почти перестала есть.
В тот вечер она сидела на диване и вязала крючком очередной шерстяной плед для отца. И это было дурным знаком. За последние четыре года Барбара связала отцу очень много таких пледов. Эдон смотрел на жену и пытался вспомнить, сколько же она их связала – десять, двадцать, сорок?
У ее ног свернулась клубком любимая белая собачка. В руках Барбары посверкивал серебряный крючок.
В комнату вошел Феликс. Эдон вопросительно посмотрел на него, а Барбара даже не подняла головы.
– Ваш отец проснулся, хозяйка, – почтительно проговорил Феликс. – Он поужинал и велел спросить, не хотите ли вы подняться к нему и вместе с ним посмотреть фильм “Колесо фортуны”.
– Конечно, хочу, – слабо улыбнулась Барбара.
– Но сначала, – торопливо добавил Феликс, – он хочет поговорить с Эдоном.
– Хорошо, – кивнул тот, откладывая в сторону папку с бумагами. – Я ненадолго, дорогая, – сказал он Барбаре.
Она снова склонилась над вязаньем.
Поднявшись на второй этаж, Эдон прошел по длинному коридору в южное крыло дома, где жил его тесть. Постучав, он вошел в комнату.
В темноте светился экран телевизора, звук был сильно приглушен. На экране мелькали странные фигуры. Старик иногда любил смотреть клипы рок-музыкантов и певцов. Ему нравилась не музыка, а чрезвычайно сексапильные дамочки с пухлыми губками и полуобнаженной грудью. Особенным расположением пользовалась у него Мадонна. Вот и теперь он смотрел что-то непотребное. Если бы в комнату вошла Барбара, старик сразу переключил бы канал. Перед Эдоном и Феликсом он не считал нужным притворяться.
Роланд Хансингер полулежал в своем кресле-качалке в самом дальнем и темном углу комнаты. Эдон видел его ноги в дорогих кожаных тапочках и пеструю шелковую пижаму.
– Здравствуй, папа. – Эдон всегда звал Хансингера “папой”, потому что тот вскоре после свадьбы велел зятю называть себя именно так. Эдону не нравилось называть тестя отцом: от этого он почему-то чувствовал себя униженным – он знал, что Хансингеру доставляло удовольствие унижать его.
Старик сделал неопределенный жест рукой, но Эдон сразу понял его. Взяв стоявший у стола стул, он сел на почтительном расстоянии от тестя.
Эдон не говорил старику об исчезновении Холлиза и не собирался этого делать. Точно так же он не собирался показывать ему рисунок мертвой женщины, сделанный Холлизом. Эдону и без того все было понятно.
– Папа, – начал он, – я уже говорил тебе о проблеме с адвокатом и бабой из Бостона, которые быстро снюхались и задают слишком много вопросов насчет усыновления детей. Мы пытались убедить их в крайней нежелательности подобных действий, но из этого ничего не вышло. Они не прекратили свои поиски.
Роланд Хансингер заметно напрягся. Эдон увидел, как его большие мертвенно-бледные руки вцепились в подлокотники кресла.
Эдон вздохнул.
– Потом на сцене появилась Джуди Свенстар. Она продала тем двоим список пяти биологических матерей. Взгляни на него.
Хансингер протянул руку. Эдон вручил старику список и добавил:
– Мне нужно знать, насколько достоверны эти сведения и насколько эти женщины опасны для нас.
Пошарив в нагрудном кармане шелковой пижамы, Хансингер достал карманный фонарик-карандаш, очень дорогую вещь, заказанную Барбарой по каталогу. Платиновый фонарик, украшенный бриллиантами, давал узкий и ослепительно-яркий луч.
Роланд включил фонарик, и Эдон вздрогнул. Потом старик сделал то, чего с таким страхом и отвращением ожидал от него Эдон: направил узкий слепящий луч прямо в глаза зятю.
Не выдержав, Эдон прикрыл глаза ладонью. Боже, как он ненавидел эти игры старика!
– Это настоящие имена? – спросил Эдон, стараясь скрыть раздражение.
Старик долго молчал, потом заговорил голосом робота, всегда приводившим Эдона в мистический ужас, хотя он отлично знал причину странного тембра.
– Настоящие, – проскрипел старик.
Четыре года назад ему сделали операцию на гортани, и теперь старик мог говорить только с помощью электронного приспособления, установленного с внешней стороны шеи. Его речь напоминала звуки научно-фантастического фильма.
В катастрофе была необратимо повреждена гортань Хансингера и оторвана часть нижней челюсти. Результат пластической операции нельзя было назвать эстетичным. Поэтому Хансингер всегда держался в тени, чтобы не было видно его изуродованного лица.
В свое время он был очень красив. Ему завидовали мужчины, а женщины вешались на шею. И вот теперь старику пришлось вести жизнь затворника.
Однако его тело оставалось по-прежнему сильным и мускулистым. В комнате стояли разные тренажеры, и Хансингер упражнялся на них. Иногда бессонными ночами он включал любимые видеокассеты, вставал на беговую дорожку и на малой скорости до рассвета шагал в никуда.
Его ум был не таким гибким и быстрым, как прежде, но все же совершенно нормальным. Через своего зятя Эдона старик Хансингер до сих пор держал округ под контролем и знал практически обо всем, что в нем творилось.
Старик и Эдон отлично сознавали, что есть тайны, о которых не должен пронюхать никто, и тщательно соблюдали все меры предосторожности. Но были тайны, не известные никому, кроме самого старика Хансингера. Он не доверял их даже Эдону.
– Насколько эти люди в списке опасны для нас? – в третий раз спросил Эдон.
Старик направил фонарик на лист бумаги и долго изучал его.
– Ну? – потерял терпение Эдон.
– Опасны? – переспросил старик голосом киборга. – Вероятно, да…
– Кто именно?
– Все! – Старик засмеялся электрическим трескучим смехом.
– Адвокат и та баба не вернулись в город, – стараясь сохранять самообладание, продолжил Эдон. – Возможно, они уже отправились на поиски кого-нибудь из этого списка. Что нам делать?
– Мне надо подумать, – проскрипел Хансингер, погружаясь в размышления. Потом добавил: – Джуди Свенстар никогда не была ценным для нас человеком, а теперь и вовсе стала помехой.
– О ней я уже позаботился.
– Лабони? – проницательно предположил старик.
– Да, обещал все сделать по высшему разряду.
– Мне нравится этот парень. – На лице старика мелькнуло подобие улыбки. – За ним нужен глаз да глаз! Слишком уж ловок и хитер… да и порочен к тому же. Иногда это качество полезно, но чаще опасно. Понимаешь меня? Ладно, поговорим об этом позже. Скажи, как чувствует себя моя дочь?
– Лучше, – солгал Эдон.
– Барбара любит меня, – удовлетворенно проскрипел старик.
– Да, любит, – без особой радости согласился зять.
– Она слишком исхудала за последнее время.
– Теперь она уже ест с большим аппетитом, – снова солгал Эдон.
– Ты должен как следует заботиться о моей маленькой девочке, – властно сказал старик.
– Само собой разумеется.
– Сделай ей еще одного ребенка, она слишком долго горюет о том, который погиб.
– Хорошо, – буркнул Эдон. Не мог же он сказать, что у Барбары уже никогда не будет детей, потому что врачам пришлось удалить ей после автокатастрофы матку. И Барбара не могла сказать об этом отцу.
– Я хочу, чтобы моя девочка снова была счастлива.
– Я тоже хочу для жены счастья.
– Пришли ее ко мне, мы посмотрим фильм.
– Ладно.
Спустившись, Эдон сказал Барбаре, что отец ждет ее, и та, бросив вязанье, направилась на второй этаж.
Эдон подошел к бару и налил себе порцию виски. Тройную.
– Вот мы и приехали. – Тернер затормозил у тротуара. У Джей учащенно забилось сердце. Не дожидаясь, пока это сделает галантный Тернер, она сама открыла дверцу и вышла из машины.
Когда она взглянула на дом, спазмы сжали ей горло.
Рита Уолш жила на обсаженной с двух сторон дубами улице, которая вела к университету. Перед домом пышно цвела магнолия, у крыльца росли розовые азалии.
Дом был старым, но ухоженным. Двухэтажный, он, однако, казался небольшим и почему-то напоминал Джей кукольный домик ее детства – аккуратный, компактный и к тому же прехорошенький.
Теплый воздух был напоен экзотическими ароматами цветущих южных растений. В Бостоне еще лежал снег, а здесь природа праздновала возвращение к жизни.
Подойдя к Джей, Тернер вопросительно взглянул на нее. Она опустила глаза. Они вместе поднялись на крыльцо, и ее сердце забилось еще сильнее.
Утром, в мотеле, они почти не разговаривали. Тернер, оставшийся у Джей до утра, проснулся очень рано, поцеловал ее в лоб и куда-то ушел. Потом вернулся и принес ей горячий кофе с пончиками.
Такая забота тронула Джей, но она так и не смогла ни выпить кофе, ни съесть пончики. Слишком велико было напряжение перед встречей с Ритой Уолш. Тернер, видимо, понимал состояние девушки и не старался ее разговорить.
Теперь они стояли на крыльце перед дверью в неизвестность. Переглянувшись с Тернером, Джей позвонила в дверь.
Рита Уолш могла бы быть прелестной женщиной, если бы только захотела. Именно такое впечатление произвела она на Тернера.
У этой женшины, лет пятидесяти с небольшим, высокой, стройной, загорелой, с высокими скулами, были удивительные фиалковые глаза. Ее внешний вид, однако, отличался той намеренной неряшливостью, которую иногда культивируют женщины-интеллектуалки. Длинные волосы Риты были причесаны кое-как, на лице не было и следа косметики. Свободное длинное платье и сандалии из кожаных ремешков напомнили Тернеру хиппи шестидесятых годов. Она, конечно, хорошо понимала, что времена сильно изменились, но не желала приспосабливаться к ним.
В ее доме царил беспорядок, но, несмотря на это, в нем было уютно. Бросалось в глаза обилие книг.
Подав гостям травяной чай в кружках, Рита уселась на изрядно потертую кушетку. Огромный пушистый серый кот тут же вспрыгнул к ней на колени и улегся, довольно мурлыча и щуря желтые глаза.
– Через час у меня первая лекция, – сказала она, внимательно разглядывая Джей. – Потом мне придется готовиться к конференции в Орландо.
– Какой предмет вы преподаете? – вежливо поинтересовалась Джей.
– Литературу.
– Миссис Уолш… или вас следует называть профессор Уолш? – вступил в разговор Тернер, видя, что Джей не знает, как начать беседу.
– Можете называть меня просто миссис Уолш, – сказала Рита, и Тернер понял, что она наверняка профессор.
Рассказав о том, что им нужна информация относительно усыновленных через клинику доктора Хансингера детей, он добавил:
– У нас есть веская причина полагать, что ваша кузина Диана в январе шестьдесят седьмого года родила там ребенка. Нам необходимо связаться с ней.
– Это вопрос жизни и смерти, – вставила Джей и тут же пожалела о своей импульсивности.
Рита Уолш уставилась на Тернера пристальным взглядом фиалковых глаз.
– Расскажите мне подробно, почему вы заинтересованы в разговоре с Дианой.
Тернер коротко и доходчиво объяснил всю сложность положения, особо отметив, что Диана Инглунд могла знать биологическую мать Джей.
– Разве это поможет вашему брату? – обратилась Рита к затаившей дыхание Джей. – Или вашему клиенту? – спросила она Тернера.
Вопрос был вполне логичным.
– Видите ли, миссис Уолш, нам приходится хвататься за любую ниточку в надежде, что она приведет нас к желанной цели, – пояснил Тернер.
– Звучит не слишком убедительно.
Джей побледнела.
– Миссис Уолш, мы обратились к вам за помощью, поскольку оказались в отчаянном положении. Сегодня утром я пыталась дозвониться жене брата в Бельгию, но у меня ничего не получилось. Сейчас я даже не знаю, как он…
Поставив свою кружку на заваленный книгами журнальный столик, Рита сбросила кота с колен, поднялась, подошла к окну и рассеянно посмотрела на цветущую магнолию.
– Это страшная болезнь, – тихо сказала она. – От нее умер брат моего мужа…
– Тогда вы должны нас понять, – мягко проговорил Тернер, поняв, что Рита согласится ответить на их вопросы.
Она повернулась к ним.
– В детстве и юности мы с кузиной были очень дружны. У нас и сейчас хорошие отношения. Но после того, что случилось с ней в Оклахоме, она сильно изменилась и не любит вспоминать об этом.
– Мы не хотим причинить боль вашей кузине, – торопливо заметил Тернер.
Рита горько усмехнулась.
– Все эти годы она жила в постоянном страхе, что в один прекрасный день в ее доме раздастся телефонный звонок или стук в дверь и взрослый незнакомый мужчина скажет, что он ее сын…
Рита нервно провела рукой по непослушным волосам.
– Она никогда не говорила первому мужу о том ребенке, потому что пережила сильнейшую душевную травму. Но вот второму мужу рассказала все. Диана рассказала об этом даже детям, но за пределы семьи это не вышло.
– Разумеется, мы не намерены нарушать приличия, – заверил ее Тернер.
– Приличия… – хмыкнула Рита. – Кажется, именно соблюдением приличий называлась та страшная игра, когда мать насильно разлучали с ее ребенком. Если незамужняя женщина оказывалась беременной, это считалось чуть ли не вселенской катастрофой. Какое лицемерие! И какую страшную цену платили за это несчастные женщины!
– О времена, о нравы! – по-латыни произнес Тернер, стараясь польстить профессору Рите Уолш.
– Вот именно. – Она скептически покосилась на него. – Когда я была девочкой и жила в Форт-Смите, местный священник говорил нам, что секс вне брака – ужасный грех. Совершившая его девушка становилась в глазах общества шлюхой, а после смерти без покаяния отправлялась прямиком в ад. Секс вне брака был страшным грехом, а тем более внебрачная беременность. Вряд ли современная молодежь может представить себе весь ужас позора и проклятий, которые обрушивались на голову несчастной будущей матери. Но если удавалось сохранить в тайне факт рождения внебрачного ребенка, репутация девушки не страдала. Главное – соблюсти приличия! И ничего, что потом всю жизнь ей придется бесконечно лгать и мучиться угрызениями совести.
– Это было вопиющей несправедливостью по отношению не только к матерям, но и к их детям, – вставил Тернер.
– Да, к детям… Я даже не знала, что их потом продавали. Боже, подумать только! Продавали!
– Именно так, мэм, – пробормотал Тернер. Джей отставила свою кружку с чаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28