– Если бы отец был жив, я бы прикончил его, – говорил он.
Однажды, когда Кенди не было дома, отец запер Ника в чулане за то, что тот написал в постель. Вернувшись домой и открыв дверь чулана, Кенди нашла Ника голым, тяжело дышащим, с закрытыми глазами. Они с воображаемым другом ехали на верблюде по пустыне, как в его любимой детской книжке. Ник задыхался от жары и поэтому снял с себя всю одежду, представляя себе, что находится под палящими лучами солнца и обнимает за шею своего друга.
– Так вот чем ты занимаешься в чулане! – сказала Кенди.
– Тут жарко, – ответил Ник тоненьким голосом. Она опустилась перед ним на колени и, обдав его запахом виски, провела руками по его груди. Он был так напуган, что описался.
– Не бойся, – сказала она.
– Сколько вам было тогда лет? – спросила я.
– Около семи.
– У вас был с ней какой-нибудь сексуальный контакт?
Он не сразу нашелся, что ответить.
– Я уверен, что мое увлечение горячими ваннами идет от нее. По вечерам она любила подолгу сидеть в ванне. Сначала мне казалось, что она там плачет, что ей плохо. Я подходил к двери и спрашивал, все ли с ней в порядке. Она отвечала, что с ней все хорошо и говорила, чтобы я шел поиграть. Позже я стал подсматривать в замочную скважину.
Он покачал головой и закатил глаза к потолку, а я представила, как эта черноволосая сирена ласкает себя, сидя в горячей воде.
– Когда отец не являлся ночевать, она приканчивала бутылку и укладывала меня вместе с собой. Когда она ушла, я ее возненавидел. Она не ушла бы, если бы действительно любила меня.
– А может быть, у нее были на это веские причины? Ты слышал когда-нибудь, что она думает по этому поводу?
– Нет. Когда она попыталась наладить со мной отношения, было уже поздно. Я не хотел иметь с ней ничего общего. Я даже не знаю, жива ли она. Меня это не интересует.
Он отвернулся от меня и улегся на кушетку.
– У нее были большие мягкие сиськи. Меня до сих пор больше всего возбуждает, когда я утыкаюсь лицом в сиськи какой-нибудь шлюшки. Иногда, когда я остаюсь один, я кладу на лицо подушку.
До конца сеанса он пролежал, свернувшись калачиком.
– Хотя кое-что она для меня сделала. Она научила меня удовлетворять женщину.
Я вздрогнула от неожиданности.
На следующем сеансе Ник спросил, веду ли я записи наших бесед. На мой утвердительный ответ он сказал:
– Это отвратительно: записывать такие личные откровения.
Я поняла, почему он так считает, когда вспомнила о его компьютерных исследованиях.
– Я постараюсь свести записи к необходимому минимуму.
– Конечно, – ответил Ник и продолжал копаться в горьких воспоминаниях своего детства.
Все проблемы, с которыми в детстве сталкивалась я, казались цветочками в сравнении с тем, что выпало на долю Ника. Тем вечером, в пятницу, мы с Умберто приехали в Бендон поздно. Все три часа, что мы добирались туда из аэропорта Медфорда, я рассказывала ему о своем прошлом. Вот покрытая льдом река Рог, где мы с отцом любили ловить рыбу. Вот железная дорога, где мы с мамой угодили под поезд. Вот моя школа. Вот игровая площадка, где отец бросал мне мячик, пока у меня не закружилась голова.
Я словно наяву увидела свои детские ладошки, натертые докрасна бейсбольной битой.
– По меркам моего отца, – сказала я, – я была никчемным созданием – чуть что, сразу начинала плакать, плохо играла в бейсбол и боялась темноты.
– Но зато он теперь тобой гордится.
– Не знаю. Возможно.
В сравнении с отцом, который бьет тебя и запирает в чулане, это была ерунда.
И все же меня удручало, что мой отец оценил меня, только когда я поступила в аспирантуру. Все, включая его самого, считали, что он не справился с программой средней школы из-за собственной тупости, и именно поэтому для него был настолько важен бейсбол. Начав изучать познавательные функции, я неожиданно заподозрила, что у него что-то не в порядке с чтением, и на весенние каникулы привезла домой тесты, чтобы оценить его способности.
Его ответы подтвердили мой диагноз. Он краснел от того, что спотыкался на тестах по чтению и правописанию, предназначенных для учеников пятого класса. Зато когда я стала читать ему слова вслух, оказалось, что его лексикон соответствует уровню студента колледжа.
В Национальной федерации слепых мы приобрели ему библиотечную карточку, и тогда ему неожиданно открылся новый мир. Всю неделю он слушал сокращенный вариант дарвиновского «Происхождения видов», «Речи выдающихся американских политиков» и «Короткую остановку» Зейна Грея.
Вечером, накануне моего возвращения на факультет, он пришел ко мне в комнату и уселся в маленькое кресло, которое до сих пор стоит возле моего старого письменного стола. Золотистые волосы на его руках блестели при свете моей обшарпанной настольной лампы. На его футболке виднелись пятна от соуса.
– Сара… – начал было он, но не смог закончить. Он опустил голову, в его рыжих волосах пробивалась седина. Он молча уткнулся лицом в ладони, чтобы скрыть слезы. Единственный раз, когда я еще видела его плачущим, это в больнице, в ожидании вестей о состоянии матери.
– Спасибо, – наконец выговорил он. И только.
Когда мы подъезжали к маленькому, ухоженному дому моих родителей, я изрядно волновалась. Я понимала, что на них произведет впечатление бизнес Умберто и его привязанность ко мне, но не знала, насколько ловко они будут себя чувствовать в его присутствии. Я и сама-то давно их не видела.
Мама вымыла пол в кухне, отполировала дубовый обеденный стол и купила для нас новые простыни и полотенца. Отец был сам на себя не похож в начищенных кожаных ботинках. Его буйные кудри были зачесаны назад, а рукопожатие казалось чересчур крепким.
Во время приготовлений к чаепитию мама сетовала, как я похудела, а я думала, как она поправилась.
Прежде чем сесть за ужин, мы с Умберто отправились в мою комнатку, чтобы распаковать вещи. Среди них не оказалось его шелков, габардинов и лайковых ботинок. Он привез с собой джинсы, дорожные ботинки, хлопчатобумажные рубашки и вельветовые брюки.
– Ты самый тонкий человек в мире, – сказала я и обняла его.
Мама стала показывать ему мои старые фотографии и награды, которые все еще висели у нее на стенах.
– Сара была примерной студенткой, – приговаривала она. – Она всегда слыла первой в своей группе.
А на что еще могла я рассчитывать, подумала я со злостью. Ты превратила себя в затворницу. Отец пропадал у какой-то женщины. Мне пришлось самой себя делать.
На Умберто произвели впечатления мои награды: – Она никогда мне об этом не рассказывала! А какие красивые платья!
– Я сама их шила, – сказала мама с гордостью. – Теперь, конечно, она одевается в магазинах на Беверли-хиллз. Моя Сара достойна всего самого лучшего.
Я старалась не обращать внимания на ее тон.
– Мама очень талантливый модельер и швея. Если у меня есть вкус, то этим я обязана только ей.
Мама подала пышный шоколадный торт, и Умберто слопал два куска, хотя и поклялся, что после Нового года не съест ни куска шоколада. А уж поинтересовавшись рецептом, он совершенно покорил мамино сердце.
Она прямо-таки зарделась от удовольствия:
– Это обыкновенный домашний торт. Я уверена, что для ваших поваров это не проблема.
– Совсем наоборот, – возразил Умберто, – в ресторане никогда не поешь так вкусно, как дома.
Мама написала ему рецепт на бумажке и объяснила, как следует замешивать тесто. Умберто внимательно слушал, уточняя, какие лучше использовать орехи и шоколад, хотя мне было совершенно очевидно, что он разбирался в этом гораздо лучше, чем моя мать. Глядя на то, как они склонились над рецептом, я вдруг нашла в них очень много общего. Как глупо было с моей стороны не заметить этого сразу!
С папой Умберто тоже нашел общий язык. Он словно из ниоткуда извлекал имена бейсболистов, результаты футбольных матчей и даже делал прогнозы на предстоящий розыгрыш суперкубка. Он заставил отца смеяться, пить пиво и чувствовать себя счастливым этой ночью. В знак наивысшего признания отец достал для него свою старую, потертую бейсбольную перчатку. Каждый раз, когда он радовался, он доставал перчатку и ловил ею мяч. При этом каждые пять минут он издавал звук, напоминающий удар битой по мячу. Позднее, когда мы с Умберто без сил повалились на мою старую двуспальную кровать, я спросила:
– Откуда ты все это знаешь? Ты ведь никогда даже не смотришь футбол?
Он усмехнулся: – Я должен уметь разговаривать с любым человеком. У нас в ресторане бывает множество футболистов. Вчера один из них перечислил мне всех претендентов на выход в финал. Мне показалось, что твоему отцу это будет интересно.
– А что ты скажешь о моей матери?
– Мне она понравилась, только она показалась мне немного неискренней.
– Она чувствует себя обманутой. Но она не принимает в расчет, сколько мне приходится работать, чтобы иметь то, что я имею.
– Зависть никогда не принимает этого в расчет. Я поцеловала его. Спокойно, двигаясь медленно и беззвучно, он вошел в меня, продолжая одновременно гладить рукой. Я кончила бурно и быстро, вцепившись в него, словно детеныш обезьяны.
На следующий день отец отправился с Умберто ловить крабов, а мы с матерью пошли за продуктами. Прямо в супермаркете она стала донимать меня разговорами.
– Он такой очаровательный, Сара. Такой воспитанный. А как он в постели?
– Что надо, мама. Даже слишком. – Я перебирала помидоры, чтобы выбрать те, что покрепче.
– Как это мужчина может быть слишком хорошим?
– Ну не знаю… слишком опытен.
Она схватила меня за рукав и притянула к себе.
– Я умоляю тебя, не испорти все! Ты должна ценить его! Ты всегда создаешь проблемы там, где их нет.
Я вырвала руку.
– Ты хочешь сказать, что я не прячу голову в песок, как ты?
Выражение ее лица изменилось. Она отвернулась и стала накладывать яблоки в тележку. И зачем я позволила ей втянуть себя в склоку?
– Извини, мама. Давай будем терпимее друг к другу. Я еще не знаю, как у меня все сложится с Умберто. Мне кажется, что я люблю его. Думаю, что он тоже меня любит. Но пока что это все.
Но мою мать не так-то просто было успокоить.
– Ладно, – ответила она, но настроение у нее испортилось, и она стала молчаливой.
Отец и Умберто вернулись под вечер, от них пахло рыбой, а щеки их пылали от ветра. Умберто направился на кухню, чтобы вывалить из сумки со льдом одиннадцать роскошных крабов, которые ползали и хватали друг друга клешнями. Он заявил, что приготовит суфле из свежих крабов, и пошел наверх принимать душ, а отец тем временем отправился мыть грузовик.
– Отличный малый! – сказал отец, вернувшись. – Он знает о лучших игроках почти столько же, сколько и я. – А затем добавил, понизив голос: – Но мне кажется, ему немного не хватает выносливости. Не мог пройти с сумкой одну милю до котелка. Сказал, что хочет доставить крабов домой сырыми и здесь приготовить. Но я думаю, он просто устал.
Я была озадачена. Умберто каждый день плавал в бассейне и находился в отличной форме.
Поднявшись в спальню, я застала Умберто только что вышедшим из ванной. Он хромал.
– Что случилось? – спросила я.
– Т-шш. Твой отец уронил мне на ногу сумку со льдом. Кажется, у меня сломан палец.
Я взглянула на его ногу и увидела, что его правый мизинец посинел и распух.
– О Боже, Умберто, дорогой! Кажется, ты его действительно сломал!
– Ничего не остается, кроме как подвязать его к соседнему пальцу. Со мной это уже бывало.
– Так почему ты не сказал об этом отцу?
– Мне не хотелось ставить его в неловкое положение и портить ему отдых.
– О, дорогой! – я обняла его и пошла в ванную за бинтом.
Он был прав. Отец и вправду расстроился бы. Деликатность Умберто потрясла меня.
Перевязка помогла, но весь остаток выходных Умберто проходил в теннисных тапочках. Когда я показала ему мою школу, он усмехнулся и заметил:
Даже то, что ты выпускница маленькой школы, и то впечатляет.
Я толкнула его локтем, и он сфотографировал меня у школьных ворот. Я позировала ему, демонстрируя бицепс. Позже он сфотографировал меня вместе с родителями на фоне нашего дома. Ни разу в присутствии родителей он даже не намекнул на разницу в нашем финансовом положении.
Когда выходные закончились, у меня было такое прекрасное чувство, что я заново родилась, и я рассказала об этом Вэл.
28
Поделившись со мной своими переживаниями и воспоминаниями, Ник почувствовал облегчение, даже его внешность изменилась. Он стал носить одежду более мягких расцветок, отпустил волосы и перестал застегивать рубашку под самый воротник. Короткие рукава открывали его загорелую кожу, хорошо очерченные мускулы, красивые пропорции. От него всегда веяло свежестью: мылом, зубной пастой и детской присыпкой.
Как я и надеялась, его ненависть к отцу стала менее острой. Ник признал, что отцу приходилось много работать, чтобы растить его. Он рассказал, какое тяжелое детство выпало самому отцу, и упомянул, что перед смертью его старик сделался сентиментальным и одиноким человеком.
Со временем Ник все чаще и чаще начал заговаривать о Кенди. Говорил, что часто засыпал в ее объятиях, он намекал на их сексуальные контакты. Наконец, рассказал мне все откровенно.
Нику было девять лет. Его отец работал в ночную смену. На следующий день у Ника должна была быть контрольная по математике, и от волнения он снова написал в постель. Кенди помогла ему выстирать простыни. Она вытерла ему слезы и дала попробовать несколько глотков своего «Джим Бима».
– Иди спать ко мне, – сказала она.
На ней была лишь тоненькая ночная рубашка, и когда она шла по комнате, Ник мог разглядеть под прозрачной тканью ее обнаженное тело. Ему захотелось прикоснуться к ней. Он хотел соединиться с ней, как это делали соседские собаки, остававшиеся спаренными, пока кто-нибудь не обольет их водой.
Лежа в постели, она позволила ему сосать свою грудь. В ту же ночь она взяла рукой его член, и он впервые в жизни испытал оргазм. После этого случая он стал испытывать наиболее сильные оргазмы в темноте, когда женщина мастурбировала его член, а он лежал с подушкой На лице. Чувство вины, удушья и восторга наложили некую эротическую печать на его психику.
После того, как Ник рассказал мне все это, я два раза подряд, приходя утром на работу, обнаруживала свой кабинет не запертым. Я докладывала об этом менеджеру, и мы вместе осматривали кабинет.
Ни разу ничего не исчезло. Рисунки висели на местах, портативный магнитофон лежал там, где я его оставляла накануне, маленькие стеклянные слоники были нетронуты. Менеджер пожимал плечами и говорил:
– Должно быть, сторож забыл его запереть.
Позже, зайдя в регистрационный кабинет за карточкой больного, я обнаружила, что он тоже не заперт. Машинально я отыскала историю болезни Ника. Все ее страницы были перепутаны.
– Черт бы его побрал! – произнесла я вслух.
Я назначила еще одну встречу с Захарией, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию.
– Этот парень весьма хитер! – сказал он. – Он знает, что вы несете персональную ответственность за свой архив. Поэтому, если вы вздумаете обвинить его во взломе, он может возмутиться по поводу того, что вы халатно отнеслись к защите его личных интересов.
– Я рада, что вы понимаете, с чем мне приходится иметь дело. У меня достаточно опыта, но ничего подобного раньше не бывало. Как вы считаете, мне следует продемонстрировать ему свое возмущение?
– Нет. Я задокументирую все, что произошло, и отнесу его карточку домой или положу ее в ваш сейф, если он конечно у вас имеется.
– А если он придет ее искать?
– А что он может найти в ней особенного в этот раз?
– В основном информацию, касающуюся страховки, и записи о его поведении, но в них не содержится каких-то уж слишком личных сведений.
– Тогда я не думаю, что он снова начнет ее искать. В тот же день Захария сообщил мне, что в середине марта он уезжает на месяц в Азию в отпуск. Я поздравила его и выразила надежду, что к этому времени сама научусь управляться с Ником.
Постепенно раскрепощаясь и делясь со мной своими переживаниями, Ник убедил себя, что не просто он влюблен в меня, но что и я испытываю к нему те же чувства, и что физическая близость со мной позволит ему избавиться от всех своих бед. В этом не было ничего необычного. Многие пациенты, и мужчины и женщины, имели сексуальные намерения относительно меня. Но на сей раз, услышав откровения Ника по поводу его мачехи, я осознала, что его намерения были попыткой повторить и возродить то, что он пережил с ней. Он переносил на меня свой детский опыт. Физическое желание не мешало ему видеть во мне мать – я всегда выслушивала его с таким вниманием.
На день Святого Валентина Умберто подарил мне шесть пар кружевных трусиков с вышитыми спереди моими инициалами. Ник принес мне светло-зеленое сердечко из жадеита.
Я не хотела принимать его подарок, но, уходя, он просто оставил его у меня на столе и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39