Делать-то нечего. И представляешь, нашелся умник, который стал требовать оплаты простоя. Представляешь наглец. Его на работу взяли, а он права качать, про трудовой кодекс кричит. Будто этот закон для него написали? Короче, кругом беспредел. Обнаглел наш народ до крайней точки. Кнута, кнута хорошего всем не хватает. Без кнута вообще с народом сладу никакого нет. Поверь мне на слово – нет.
Семеныч довел нас до моста перед деревней и сразу за ним ткнул в землю палец, указывая место высадки пассажира. Колчинский задумался, а потом еще чуть-чуть попытал Семеныча, но тот даже за бутылку, никаких новых сведений не выдал. Молчал пассажир всю дорогу, как свежемороженая рыба в холодильнике и даже никаких улик в салоне не потерял. Всегда кто-то чего-то теряет, а этот ничего не оставил после себя. Семеныча с благодарностью, но без извинений отпустили, и мы теперь уже говорливой толпой пошли думать дальше, хотя не знали о чем. Ведь о том чего знали, было уже вроде всё передумано.
– Послушайте Андрей, сигареткой меня не угостите? – потянул меня за рукав Колчинский.
Мы остановились на мосту, закурили и стали смотреть сверху на воду. Вода спокойно и как нам, кажется, беззаботно скользила куда-то за поворот, и не было ей никакого дела до наших суетных забот и глупых мыслей.
– Что-то никак я не ухвачу суть задумки преступников, одни странности в этом деле, – задумчиво поведал мне следователь. – Чего-то здесь не то, а вот чего понять не могу. Серьезные люди такой глупостью, с которой мы сейчас столкнулись, вряд ли станут заниматься. Ну, предположим, надо было им убрать Лексеича, так чего, килера посерьезней найти негде? Да полно их сейчас, были бы деньги. Так нет, они приехали на комбинат, вошли в контакт с руководителями из верхнего эшелона, нарыли против них компромат и предложили организовать убийство. Глупо. Однако почти сработало. Не был бы Мутный в доле по совместному предприятию с директором и всё тогда бы, хана Николаю, а после этого еще и замов, его, в смысле директора, подставить не сложно, и считай всё, управление убрали, причем единым махом. Конечно, цепочку эту можно выстроить, но так мудрёно не крутят. Всё ж можно проще сделать. Вот если другой вариант, то, что они специально на раскрытие замысла шли, более перспективен. Им скандал был нужен. Директор узнает о таких делах своих помощников и вполне естественно выгоняет их с треском. Этот треск доходит до французов и совместному проекту кирдык. Так оно, скорее всего и задумывалось и может, знали таинственные заказчики о связях Лексича с Мутным. Вот в этом случае цепочка выстраивается, но всё равно уж больно заумно. Если это так, то на днях надо других гадостей ждать. Надо искать, кому срыв проекта выгоден, да только здесь на даче нам ничего не найти. Это огромная аналитическая работа, не меньше чем на месяц. А вот этого месяца у нас нет. Хочется Колю из этой неприятности вытащить. Он хотя и вздорный мужик, но человек хороший. Ты бы только знал, как он об этом контракте мечтал? Жизнь за него готов положить. Все уши нам прожужжал, как пойдем в баню, так никакого спасу от его мечты нет. Надо ему помочь, только вот как? Можно конечно жителей крайних домов опросить о пассажире, но времени много прошло. Вряд ли кто чего вспомнит? Хотя давай попробуем: ты иди по левой стороне, а я по правой пойду. Дома по три обойдем, чем черт не шутит, может, за ниточку какую уцепимся и помотаем немного клубочек. Всё равно ничего другого в голову не приходит.
– Бывайте, здоровы граждане товарищи, – совсем неожиданно и вроде как ниоткуда, подошел к нам сзади пожилой селянин. Был он в зимней шапке, телогрейке, в очках с мощными линзами и босой. – Извиняюсь, сигареткой душевной не угостите, а то старуха дома совсем озверела, весь табак сожгла. О здоровье моем, видишь ли, печется, а не понимает, что я без табачку не жилец на этом свете. Дура, одно слово, дура баба. Я без табачку уж вовсе и не я, а какая-то совершенно другая личность. А вы, кстати, что тут обозреваете, ежели, конечно, не секрет? Интересуюсь не корысти ради, а так, для удовольствия разговора. Мне еще долго с козами под мостом сидеть. Дай-ка, думаю, поговорю с умными людьми, а то старухина болтовня у меня уже в печенках сидит, и козы в последнее время от меня отворачиваются. Только вот поговорить всё равно с кем-то хочется да не просто поговорить, а чтоб с интересом.
– Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
– Это в Портянкине что ли?
– Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
– Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
– Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
– Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
– Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
– Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
– Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
– Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
– Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
– А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
– Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
– Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
– А мост-то когда повезете?
27
Я мало чего знал о жизни Михаила Ивановича и потому здорово удивился, услыхав от Колчинского кое-какие неизвестные мне факты его биографии. Оказывается жил дядя Миша в последнее время один, как перст. Как раз перед приездом в наш город у него страшная трагедия случилась: погибли в авиационной катастрофе жена и две дочки Михаила Ивановича. Вот так разом и не стало у него никого. И вообще он мало с кем общался и теперь, когда с ним приключилось несчастье, оказалось, что никто про его родню ничего и не знает. Раньше то никто и внимания не обращал на одиночество Крюкова. Кто знал про несчастье его, догадывался, что переживает человек, а кто не знал, тот думал, что просто характер такой. Бывают же скрытные люди на свете. А еще, если честно сказать, не любил дядя Миша всем свою душу показывать. Не такой человек был. Я ведь три года в его секцию ходил, на соревнования с ним раз десять ездил, а узнал о его жизненной драме только сейчас, после его смерти. Мне даже жалко стало, что ничего я раньше не знал, хотя, какая разница, знал бы, не знал, чтобы я сделать мог. Разве, что посочувствовать, но какой бы ему был прок от сочувствий сопливого пацана. А может всё-таки, был бы прок? Не знаю.
Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
– Пойдем, Андрей доложим результаты проведенного осмотра, – потрепал он меня за плечо, – шефу нашему, Николаю Алексеевичу. Пойдем, а то он заждался, поди.
До директорской дачи шли мы уже в достаточно приличной прохладе позднего вечера, но, придя на место, покоя, типичного для этого времени суток там не нашли. Члены нашей следственной группы также времени даром не теряли и пополнили подстольное пространство еще парой пустых бутылок, а содержимое этих бутылок крайне хорошо способствовало установлению более близких и доброжелательных отношений.
Копченов уже не собирался усадить под стражу Пашу с Вадиком, а даже наоборот советовал им провести начало января в Испании, куда он, опять же по его словам, летает каждый год, и ещё ни разу об этих полетах не пожалел.
– Короче мужики, кайф сравнимый разве, что, даже не знаю с чем, – вдохновенно вещал начальник районного отдела милиции менеджерам высшего звена ликероводочного комбината. – Прикиньте, мороз в Шереметьеве, такой, что все части тела звенят, и по прошествии пяти-шести часов ты сходишь с трапа самолета в рубашечке с коротким рукавом и вдыхаешь аромат зреющих апельсиновых садов. Ты прикинь апельсиновый рай, ла-ла, ла-ла и так далее. Понял? Каково? Вот только беда, что жена всё время норовит со мною пристроиться, а вот если бы её не было, то вообще райское наслаждение почище «Баунти». Только пара была б другая, поновее. Короче, я вам точно говорю, что не пожалеете. Поезжайте.
Николай Алексеевич слушал повествование Копченова не внимательно, но рекламировать зарубежный туризм не мешал, однако стоило нам войти, он от туриста сразу же отвернулся.
– Ну, как наши дела? – со всей присущей данному моменту строгостью спросил директор, обращаясь опять почему-то ко мне.
И я грешным делом немножко заподозрил его в косоглазии, ведь не считал же он меня главнее сыщика прокуратуры, который, несмотря на директорское обращение ко мне, сам приступил к докладу:
– Ничего путного мы Алексеевич не нашли. Такое впечатление, что не осталось ни одного родственника у Иваныча на всем белом свете. Один как перст.
28
Хоронили дядю Мишу на следующий день. Своей многолетней службой государству Крюков Михаил Иванович заслужил право отправиться в свой последний путь из бывшего клуба консервного завода, который находился ближе всех к районному отделу внутренних дел. Проводить дядю Мишу собралось, наверное, полгорода. Многие его знали и уважали. Мы с Альбертычем пробрались сквозь скопление задумчивых граждан и встали недалеко от гроба. Мне никак не хотелось верить, что Иваныча уже с нами нет. Вот только сейчас я осознал, сколько же он сделал для меня, а от меня благодарности дядя Миша так и дождался. Всё недосуг мне было, а уж если честно говорить, то никогда я о благодарности и не думал. Так, принимал всё, как должное и вот только теперь захотелось сказать «спасибо», но сказать было уже некому. Даже больше того, я сейчас вместо благодарности, «копаю» против человека, который меня, собственно говоря, и в люди-то вывел. Разве можно так?
Пока я терзался мучениями безвозвратно утерянной возможности отдать долг, траурные мероприятия достигли своего пика. Слово взял приезжий из области генерал. Говорил он привычно, грамотно и длинно. Стараясь не уронить достоинство своей должности, генерал начал свою речь с обрисовки политического момента в стране. В стране по его словам было не очень хорошо. Дремлющие когда-то преступники проснулись и полезли изо всех щелей, как тараканы на кухне у нерадивой хозяйки. Конечно, про тараканов генерал не говорил, этот образ у меня как-то сам представился. Увидел я как наяву, что хозяйка, вместо того, чтобы навести порядок нам кухне, ищет виноватых и, конечно же, их находит. Чего, чего, а вот виноватых, у нас всегда хватало. Ни в одной стране мира столько виноватых на душу населения нет, сколько их находят в России. Если бы энергию, затраченную нашим народом на поиски виноватых, пустить, ну, например, на отопление жилья, то все отопительные батареи страны были бы раскалены до красна, а местами может быть даже и поплавились. Много у нас в стране виноватых, только толку мало, но генералу так не казалось. Он их клеймил и клеймил. Мне вдруг стало совсем нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Семеныч довел нас до моста перед деревней и сразу за ним ткнул в землю палец, указывая место высадки пассажира. Колчинский задумался, а потом еще чуть-чуть попытал Семеныча, но тот даже за бутылку, никаких новых сведений не выдал. Молчал пассажир всю дорогу, как свежемороженая рыба в холодильнике и даже никаких улик в салоне не потерял. Всегда кто-то чего-то теряет, а этот ничего не оставил после себя. Семеныча с благодарностью, но без извинений отпустили, и мы теперь уже говорливой толпой пошли думать дальше, хотя не знали о чем. Ведь о том чего знали, было уже вроде всё передумано.
– Послушайте Андрей, сигареткой меня не угостите? – потянул меня за рукав Колчинский.
Мы остановились на мосту, закурили и стали смотреть сверху на воду. Вода спокойно и как нам, кажется, беззаботно скользила куда-то за поворот, и не было ей никакого дела до наших суетных забот и глупых мыслей.
– Что-то никак я не ухвачу суть задумки преступников, одни странности в этом деле, – задумчиво поведал мне следователь. – Чего-то здесь не то, а вот чего понять не могу. Серьезные люди такой глупостью, с которой мы сейчас столкнулись, вряд ли станут заниматься. Ну, предположим, надо было им убрать Лексеича, так чего, килера посерьезней найти негде? Да полно их сейчас, были бы деньги. Так нет, они приехали на комбинат, вошли в контакт с руководителями из верхнего эшелона, нарыли против них компромат и предложили организовать убийство. Глупо. Однако почти сработало. Не был бы Мутный в доле по совместному предприятию с директором и всё тогда бы, хана Николаю, а после этого еще и замов, его, в смысле директора, подставить не сложно, и считай всё, управление убрали, причем единым махом. Конечно, цепочку эту можно выстроить, но так мудрёно не крутят. Всё ж можно проще сделать. Вот если другой вариант, то, что они специально на раскрытие замысла шли, более перспективен. Им скандал был нужен. Директор узнает о таких делах своих помощников и вполне естественно выгоняет их с треском. Этот треск доходит до французов и совместному проекту кирдык. Так оно, скорее всего и задумывалось и может, знали таинственные заказчики о связях Лексича с Мутным. Вот в этом случае цепочка выстраивается, но всё равно уж больно заумно. Если это так, то на днях надо других гадостей ждать. Надо искать, кому срыв проекта выгоден, да только здесь на даче нам ничего не найти. Это огромная аналитическая работа, не меньше чем на месяц. А вот этого месяца у нас нет. Хочется Колю из этой неприятности вытащить. Он хотя и вздорный мужик, но человек хороший. Ты бы только знал, как он об этом контракте мечтал? Жизнь за него готов положить. Все уши нам прожужжал, как пойдем в баню, так никакого спасу от его мечты нет. Надо ему помочь, только вот как? Можно конечно жителей крайних домов опросить о пассажире, но времени много прошло. Вряд ли кто чего вспомнит? Хотя давай попробуем: ты иди по левой стороне, а я по правой пойду. Дома по три обойдем, чем черт не шутит, может, за ниточку какую уцепимся и помотаем немного клубочек. Всё равно ничего другого в голову не приходит.
– Бывайте, здоровы граждане товарищи, – совсем неожиданно и вроде как ниоткуда, подошел к нам сзади пожилой селянин. Был он в зимней шапке, телогрейке, в очках с мощными линзами и босой. – Извиняюсь, сигареткой душевной не угостите, а то старуха дома совсем озверела, весь табак сожгла. О здоровье моем, видишь ли, печется, а не понимает, что я без табачку не жилец на этом свете. Дура, одно слово, дура баба. Я без табачку уж вовсе и не я, а какая-то совершенно другая личность. А вы, кстати, что тут обозреваете, ежели, конечно, не секрет? Интересуюсь не корысти ради, а так, для удовольствия разговора. Мне еще долго с козами под мостом сидеть. Дай-ка, думаю, поговорю с умными людьми, а то старухина болтовня у меня уже в печенках сидит, и козы в последнее время от меня отворачиваются. Только вот поговорить всё равно с кем-то хочется да не просто поговорить, а чтоб с интересом.
– Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
– Это в Портянкине что ли?
– Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
– Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
– Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
– Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
– Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
– Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
– Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
– Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
– Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
– А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
– Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
– Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
– А мост-то когда повезете?
27
Я мало чего знал о жизни Михаила Ивановича и потому здорово удивился, услыхав от Колчинского кое-какие неизвестные мне факты его биографии. Оказывается жил дядя Миша в последнее время один, как перст. Как раз перед приездом в наш город у него страшная трагедия случилась: погибли в авиационной катастрофе жена и две дочки Михаила Ивановича. Вот так разом и не стало у него никого. И вообще он мало с кем общался и теперь, когда с ним приключилось несчастье, оказалось, что никто про его родню ничего и не знает. Раньше то никто и внимания не обращал на одиночество Крюкова. Кто знал про несчастье его, догадывался, что переживает человек, а кто не знал, тот думал, что просто характер такой. Бывают же скрытные люди на свете. А еще, если честно сказать, не любил дядя Миша всем свою душу показывать. Не такой человек был. Я ведь три года в его секцию ходил, на соревнования с ним раз десять ездил, а узнал о его жизненной драме только сейчас, после его смерти. Мне даже жалко стало, что ничего я раньше не знал, хотя, какая разница, знал бы, не знал, чтобы я сделать мог. Разве, что посочувствовать, но какой бы ему был прок от сочувствий сопливого пацана. А может всё-таки, был бы прок? Не знаю.
Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
– Пойдем, Андрей доложим результаты проведенного осмотра, – потрепал он меня за плечо, – шефу нашему, Николаю Алексеевичу. Пойдем, а то он заждался, поди.
До директорской дачи шли мы уже в достаточно приличной прохладе позднего вечера, но, придя на место, покоя, типичного для этого времени суток там не нашли. Члены нашей следственной группы также времени даром не теряли и пополнили подстольное пространство еще парой пустых бутылок, а содержимое этих бутылок крайне хорошо способствовало установлению более близких и доброжелательных отношений.
Копченов уже не собирался усадить под стражу Пашу с Вадиком, а даже наоборот советовал им провести начало января в Испании, куда он, опять же по его словам, летает каждый год, и ещё ни разу об этих полетах не пожалел.
– Короче мужики, кайф сравнимый разве, что, даже не знаю с чем, – вдохновенно вещал начальник районного отдела милиции менеджерам высшего звена ликероводочного комбината. – Прикиньте, мороз в Шереметьеве, такой, что все части тела звенят, и по прошествии пяти-шести часов ты сходишь с трапа самолета в рубашечке с коротким рукавом и вдыхаешь аромат зреющих апельсиновых садов. Ты прикинь апельсиновый рай, ла-ла, ла-ла и так далее. Понял? Каково? Вот только беда, что жена всё время норовит со мною пристроиться, а вот если бы её не было, то вообще райское наслаждение почище «Баунти». Только пара была б другая, поновее. Короче, я вам точно говорю, что не пожалеете. Поезжайте.
Николай Алексеевич слушал повествование Копченова не внимательно, но рекламировать зарубежный туризм не мешал, однако стоило нам войти, он от туриста сразу же отвернулся.
– Ну, как наши дела? – со всей присущей данному моменту строгостью спросил директор, обращаясь опять почему-то ко мне.
И я грешным делом немножко заподозрил его в косоглазии, ведь не считал же он меня главнее сыщика прокуратуры, который, несмотря на директорское обращение ко мне, сам приступил к докладу:
– Ничего путного мы Алексеевич не нашли. Такое впечатление, что не осталось ни одного родственника у Иваныча на всем белом свете. Один как перст.
28
Хоронили дядю Мишу на следующий день. Своей многолетней службой государству Крюков Михаил Иванович заслужил право отправиться в свой последний путь из бывшего клуба консервного завода, который находился ближе всех к районному отделу внутренних дел. Проводить дядю Мишу собралось, наверное, полгорода. Многие его знали и уважали. Мы с Альбертычем пробрались сквозь скопление задумчивых граждан и встали недалеко от гроба. Мне никак не хотелось верить, что Иваныча уже с нами нет. Вот только сейчас я осознал, сколько же он сделал для меня, а от меня благодарности дядя Миша так и дождался. Всё недосуг мне было, а уж если честно говорить, то никогда я о благодарности и не думал. Так, принимал всё, как должное и вот только теперь захотелось сказать «спасибо», но сказать было уже некому. Даже больше того, я сейчас вместо благодарности, «копаю» против человека, который меня, собственно говоря, и в люди-то вывел. Разве можно так?
Пока я терзался мучениями безвозвратно утерянной возможности отдать долг, траурные мероприятия достигли своего пика. Слово взял приезжий из области генерал. Говорил он привычно, грамотно и длинно. Стараясь не уронить достоинство своей должности, генерал начал свою речь с обрисовки политического момента в стране. В стране по его словам было не очень хорошо. Дремлющие когда-то преступники проснулись и полезли изо всех щелей, как тараканы на кухне у нерадивой хозяйки. Конечно, про тараканов генерал не говорил, этот образ у меня как-то сам представился. Увидел я как наяву, что хозяйка, вместо того, чтобы навести порядок нам кухне, ищет виноватых и, конечно же, их находит. Чего, чего, а вот виноватых, у нас всегда хватало. Ни в одной стране мира столько виноватых на душу населения нет, сколько их находят в России. Если бы энергию, затраченную нашим народом на поиски виноватых, пустить, ну, например, на отопление жилья, то все отопительные батареи страны были бы раскалены до красна, а местами может быть даже и поплавились. Много у нас в стране виноватых, только толку мало, но генералу так не казалось. Он их клеймил и клеймил. Мне вдруг стало совсем нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29