Всего восемь лет прошло, восемь лет борьбы со всем старым. А какой переворот в умах, какой взлет культуры во всех областях жизни!»
Маяковский не упустил случая поиронизировать по поводу «открытия» Америки в прошлом и поиронизировать над любым будущим «открывателем». Он напоминает, как тридцать лет назад В. Г. Короленко писал, увидев Нью-Йорк:
«Сквозь дымку на берегу виднелись огромные дома в шесть и семь этажей...»
Напоминает, как лет пятнадцать назад Горький писал в подобной ситуации (в 1906 году):
«Сквозь косой дождь на берегу были видны дома в пятнадцать и двадцать этажей»,
«Я должен был, - продолжает Маяковский, - чтобы не выходить из рамок, очевидно, принятых писателями приличий, повествовать так:
«Сквозь косой дым можно видеть ничего себе дома в сорок и пятьдесят этажей...»
А будущий поэт после такого путешествия запишет:
«Сквозь прямые дома в неисследованное количество этажей, вставшие на нью-йоркском берегу, не были видны ни дымы, ни косые дожди, ни, тем более, какие-то дымки».
Главный итог пребывания Маяковского в США состоит в том, что оно (и конечно, предыдущие поездки в страны Европы) обострило социальное чутье поэта. Это было замечено по возвращении его в Москву после первого большого выступления в Политехническом. Одна из газет писала в отчете об этом вечере: «Американские наблюдения пробудили в поэте качества социолога, экономиста и политика. Маяковский хочет не только показывать, но и доказывать. Убеждать не только художественными средствами, но и отвлеченно-теоретическими». И ведь не случайно именно по дороге из Штатов родились проникновенные строки стихотворения «Домой!».
Не случайно и то, что в этом же стихотворении поэт как бы возбуждает, готовит себя к новой, более трудной и более насыщенной по душевной отдаче работе: «Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье».
Выезжая в конце мая из Москвы, Маяковский намеревался совершить путешествие вокруг земли.
«Вокруг» не вышло, - пишет он в автобиографии. - Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полугода езды пулей бросился в СССР... Результат - книги: публицистика-проза - «Мое открытие Америки» и стихи - «Испания», «Атлантический океан», «Гаванна», «Мексика», «Америка».
Первые устные отчеты о поездке за океан состоялись в Париже. Сначала Маяковский выступил с чтением стихов на официальном приеме в полпредстве СССР по случаю восьмой годовщины Октябрьской революции. 12 ноября был его вечер, организованный студентами СССР во Франции. Поскольку на вечере, как всегда, кроме советских студентов, находились и французы, то Маяковский, из вежливости к Франции, выдавшей ему визу и запрещающей говорить о политике, поначалу следовал этому правилу, но как-то само собой с литературных тем перешел на социально-экономическо-политические. Американские впечатления требовали выхода...
Через два дня газета «Парижский вестник» писала, восхищаясь Маяковским-оратором, что трудно себе представить лучшего рассказчика для широких масс. «Маяковский - создание новой России. В его могучей, широкой, подвижной фигуре, в его товарищеской фамильярности с слушателями, в его непринужденной манере, в его едкой иронии, - во всем его существе сказывается нечто, что роднит его с русским рабочим, с человеком из народа».
Демократизм Маяковского, его умение быть своим в любой аудитории, яркий, несравненный талант оратора, рассказчика, полемиста признавались всеми, кто хоть раз слышал поэта. Вот он расхаживает по сцене Океанографического института в Париже и рассказывает об Америке, делится своими впечатлениями, а затем читает стихи - они как бы иллюстрируют только что сказанное, но как иллюстрируют! Они дают новый, гораздо более глубокий смысл сказанному. И время летит незаметно, уже час ночи, а публика словно завороженная, слушает поэта...
В интервью «Новой вечерней газете» (Ленинград) сказал:
«- Я выехал из Америки в октябре. Должен сознаться, что со мной не случилось там ни одного чисто американского приключения, ибо за «приключения», вроде приключений О. Генри, надо платить, а я не расходовался на этот вид развлечений, поэтому ничего необыкновенного со мной не случилось.
Зато слухи о моих успехах в Америке нисколько не преувеличены. Я нахожу, что иметь аудиторию в полторы тысячи человек в течение ряда недель - это, конечно, успех. Думаю, что, кроме литературного, мои лекции имели некоторое значение еще и в смысле революционном».
Можно добавить, что Маяковский тоже ничего не преувеличил. Не сказал лишь, что и стихи его (не только лекции) оказывали революционизирующее воздействие па публику.
А 6 декабря в Политехническом музее состоялось первое большое выступление Маяковского по возвращении из Америки, с отчетом о поездке. В программе вечера - доклад, который так и назван: «Мое открытие Америки», и в котором явно проглядывают контуры его очерков, и чтение стихов, написанных во время поездки и сразу по возвращении в Москву. Через два дня он выступил в Доме печати. Интерес к этим выступлениям был проявлен огромный.
В Политехнический даже с билетами попасть было трудно. Большой зал был битком набит, люди сидели на эстраде, на ступеньках.
С таким же успехом проходят другие вечера. В Киеве в зал Домкомпроса тоже невозможно было пробиться. Коридоры, фойе, лестницы - все забито билетным и безбилетным народом. В зале сидят по двое на одном стуле, друг у друга на коленях. В записках Маяковскому - требование впустить в зал безбилетников. И Владимир Владимирович находит выход - впустить всех, сколько возможно вместить...
В январе-феврале - поездки по городам страны с докладом «Мое открытие Америки» и чтение стихов из заграничного цикла: Ленинград, Харьков, Киев, Ростов, Краснодар, Баку, Тифлис... В каждом из этих городов по нескольку выступлений. Это уже «отчет» перед массовой аудиторией. А в это время «Стихи об Америке», отрывки из книги очерков публикуются в периодической печати.
История советской литературы, пожалуй, не знает другого примера, когда бы писатель с такой оперативностью и с такой ответственностью перед читателем представлял бы творческий отчет о заграничной поездке.
Вряд ли также найдется много примеров, когда бы литературно-критическая оценка стихов и прозы вступала в такое противоречие с читательским восприятием. Уже значительное время спустя молодой теоретик конструктивизма К. Зелинский, резко менявший свое отношение к Маяковскому, писал в журнале «На литературном посту», ссылаясь на «записки о заграничных путешествиях»: «Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского... Как поверхностно, как неволнующе скользит Маяковский по зеленым меридианам!» Статья Зелинского называлась «Идти ли нам с Маяковским?» - и конечно, давала недвусмысленный отрицательный ответ.
Очерки и стихи об Америке «прокатывались» на вечерах, на выступлениях поэта. Их восприятие было совершенно другим. Вот что писала ростовская газета «Молот» о первом выступлении Маяковского в этом городе, в частности, о лекции, с которой начинался вечер:
«Это не была лекция, по крайней мере в том смысле, в каком привыкли мы понимать это слово. Скорей беседа поэта с публикой, - беседа, пересыпанная блестками неподражаемого... Маяковского остроумия. Об Америке т. Маяковский сказал не много, но немногое, сказанное им, давало большее представление о заатлантической стране, чем многословные речи патентованных лекторов».
Значит, выступления Маяковского в эти годы были не просто вечерами поэзии, но и приобрели пропагандистский характер.
Пожалуй, это началось еще в Америке, где после второго выступления поэта в Нью-Йорке газета «Русский голос» писала:
«Отрывок из поэмы «Ленин» приковал всеобщее внимание. Поэт говорил о смерти Ленина, о роковом известии, когда не стало пролетарского вождя, и о похоронах. Двухтысячная масса была, в буквальном смысле слова, загипнотизирована.
В заключение поэт отвечал на вопросы по запискам. Эти вопросы носили преимущественно политический, а не литературный характер».
И об этом, политическом характере его выступлений, говорилось в других отчетах.
Вечера Маяковского теперь действительно не походили на обычные поэтические вечера, они, как правило, имели целевую установку. Тут непременно бывал доклад (или беседа), стихи, разговор с аудиторией. Это были своеобразные спектакли, где режиссером (и актером - тоже) выступал Маяковский, он вовлекал в действие слушателей-зрителей. Драматургия подобных спектаклей всякий раз рождалась заново как импровизация. На этот раз сама действительность, общение с аудиторией пробудили в Маяковском партийного пропагандиста, он почувствовал вкус к разговорам на политические темы.
Если прежде не поэтическая часть вечеров, как правило, представляла собой очный или заочный литературный диспут, отражала перипетии литературной борьбы, то американские впечатления оказались в этот момент важнее, они захватили воображение поэта, потеснив даже литературные заботы.
Успех вечеров-отчетов воодушевил Маяковского, он был доволен их результатами. Когда переполнившая киевский цирк публика на протяжении трех часов слушала поэта, он сказал:
- Между прочим, товарищи, та страна, где добрый час слушают серьезные стихи, достойна уважения... - И, подумавши, добавил: - Да, хороша наша страна... И я, наверное, неплохой поэт, если сумел заставить вас столько времени слушать себя...
«А ЧТО ВЫ ПИШЕТЕ?»
«Я должен писать на эту тему». Такой фразой Маяковский начинает статью «Как делать стихи?». Статьею он не ограничился. В середине двадцатых годов (особенно в 1926-м) им написано несколько стихотворений о поэзии, о поэтическом труде, «о месте поэта в рабочем строю». Юбилей Пушкина (125 лет со дня рождения), трагическая смерть Есенина, литературные распри, постоянные нападки критики... Все это вызывало горячий отклик и становилось предметом дискуссионных выступлений Маяковского на вечерах поэзии, многое вошло в стихи.
Необходимость высказаться оказалась столь настоятельной, в душе так накипело, что он, чтобы дать выход страстям, задумал написать роман, в котором хотел изобразить литературную жизнь и быт, борьбу школ и т. д. в середине двадцатых годов. Маяковский заключил с ГИЗом договор на этот роман, но увы, так и не написал его. Слишком рискованным было вторжение в собственную и своих друзей и недругов настоящую жизнь, чтобы не обжечься. Метафорическая стихотворная форма высказывания была ему способнее для воплощения этого серьезного замысла.
Пришла человеческая и творческая зрелость. Складывались в тезисы, в формулы взгляды на поэзию, на поэтику, на более широкие проблемы литературной жизни. И в то же время отбирали силы посторонние литературе групповая возня, неустроенный быт.
Правда, свой домашний быт Маяковский постепенно налаживал. Быт в чисто внешнем представлении. В конце апреля 1926 года он переехал в Гендриков переулок (ныне переулок Маяковского), где получил квартиру в доме 15 - четыре небольших комнатки.
И поскольку в эту же квартиру вселились Брики, комната в Лубянском проезде осталась за Маяковским как его рабочий кабинет. Оставить ее за собой удалось с превеликим трудом, с помощью Луначарского, писавшего соответствующие обращения в разные инстанции.
В четырехкомнатной квартире поэту принадлежала одна комната - с широкой тахтой и письменным столом. Смежная с нею была общей столовой или гостиной. Две остальные занимали Брики. Даже по тем временам условия жизни Маяковского не были роскошными. Но квартира 5 в доме 15 по Гендрикову переулку стала своеобразным клубом для многих писателей, журналистов, художников.
Однако работалось Маяковскому лучше у старой пристани - в Лубянском проезде. Человек общественный, умевший мобилизовать себя, сосредоточиться для работы над стихами в любых условиях, даже в окружении множества людей, он, конечно, нуждался и в покое, в одиночестве, и, наверное, чаще, чем это ему удавалось.
Там, в этой тихой и не очень уютной, но дающей возможность отвлечься от всех внешних раздражителей и неурядиц комнатке, в коммунальной квартире, рождались прекрасные поэтические строки. Там родилось стихотворение «Разговор с товарищем Лениным».
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин -
фотографией
на белой стене.
Вот эта фотография над письменным столом, стоит только чуть поднять голову. Он всматривается в фотопортрет, и ленинские черты словно оживают: «Рот открыт в напряженной речи, усов щетинка вздернулась ввысь...» Этот фотопортрет, наверное, один из самых живых, удивительно удачно схвативших момент, уловивших динамику ленинского жеста, лаконично, уже в словесном варианте, воспроизведен Маяковским. И теперь, глядя на него, мы видим и ощущаем то, что увидел и ощутил поэт: «...в складках лба зажата человечья, в огромный лоб огромная мысль».
Маяковский увидел проходящие «под ним» тысячи людей, лес флагов, вздетые кверху руки... И вот самое личное: «Я встал со стула, радостью высвечен, хочется - идти, приветствовать, рапортовать!»
Удивительно: несмотря на столь, казалось бы, казенное слово - «рапортовать», несмотря на содержание этого «рапорта», целиком посвященного трудным будничным делам государства - добыче угля и руды, борьбы с нищетой, с кулаками, волокитчиками, подхалимами, сектантами и пьяницами, - стихотворение звучит на высокой лирической ноте. Оно покоряет своею душевной открытостью, очень достойно, без прямых признаний, но и с обезоруживающей искренностью выраженной любовью к Ленину.
...В коммунальной квартире на Лубянке, где проживало, кроме него, пять семей, Владимир Владимирович быстро подружился с соседями. Соседи примирились с его громким голосом и частыми телефонными звонками, шумными разговорами в его комнате и табачным дымом, валившим из раскрытой настежь двери. Он быстро приручил к себе детей, а школьницу Люсю надоумил учиться печатать на машинке. Люся и стала впоследствии профессиональной машинисткой, а пока училась, перепечатывала Владимиру Владимировичу стихи. «Клопа», «Баню».
А литературные обстоятельства между тем складывались так, что Маяковский почувствовал необходимость выступить со статьей «Как делать стихи?», написать стихотворения - страстные, полемически острые, - «Сергею Есенину», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Послание пролетарским поэтам» и некоторые другие.
В статье «А что вы пишете?», опубликованной 28 мая 1926 года в «Красной газете», Маяковский резко ополчился на халтуру. «Качество писательской продукции... чрезвычайно пошатнулось, понизилось, дискредитировалось», - пишет он, жалуясь на скверную постановку литературного дела вообще, на издательскую практику, на потерю связи с читателями. Он напоминает о _к_в_а_л_и_ф_и_к_а_ц_и_и_ писателя, поэта и что именно этому посвящена его статья «Как делать стихи?». Вспоминает П. Лавут:
«- Меня приводит в бешенство «литературное поповство», «вдохновение», - говорил Маяковский, выступая перед большой аудиторией, - длинные волосы, гнусавая манера читать стихи нараспев. От поэтов не продохнуть. Среднее мясо их стихов ужасно. Стихотворное наводнение выходит далеко за пределы литературных интересов. Эти стихи уже не стихи, а «стихийные бедствия». Они вредны для организации молодого сознания. В результате в магазинах ни одной книжки стихов не берут...»
Так что стихи о стихах появились совсем не случайно.
Был и внешний повод. Стихотворение «Марксизм - оружие, огнестрельный метод. Применяй умеючи метод этот!» - написано как прямой отклик на дискуссию в журнале «Журналист» - «Наша критика и библиография» (1926).
Конечно, стихотворение «Четырехэтажная халтура» написано в 1926 году, когда «ствол» литературы уже начал пускать мощные побеги в поэзии, ведь ее прежде всего имел в виду Маяковский. Но на книжный рынок вместе с этим хлынул огромный поток стихотворной серятины, хотя издательское дело было еще как следует не налажено. А Маяковскому да и другим серьезным поэтам издать книги было совсем не просто. И в издательской политике эстетический критерий нередко подменялся вульгарно-социологическим.
Социологический схематизм (вульгарный социологизм) В. Переверзева, В. Фриче, получил распространение в подходе к текущей литературе и еще не имел должного осуждения. Наоборот, даже в более поздних работах, например, в статье Ц. Вольпе «Теория литературного быта» (1929) подвергается резкому разделению классовая и профессиональная культура: «Вопрос о личной культуре писателя, - говорится в статье, - в наше время есть вопрос о классовой культуре, а не о профессиональной».
Вряд ли надо специально напоминать о том, что классовые позиции Маяковского не только были четко заявлены, но они исповедовались как один из принципов веры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Маяковский не упустил случая поиронизировать по поводу «открытия» Америки в прошлом и поиронизировать над любым будущим «открывателем». Он напоминает, как тридцать лет назад В. Г. Короленко писал, увидев Нью-Йорк:
«Сквозь дымку на берегу виднелись огромные дома в шесть и семь этажей...»
Напоминает, как лет пятнадцать назад Горький писал в подобной ситуации (в 1906 году):
«Сквозь косой дождь на берегу были видны дома в пятнадцать и двадцать этажей»,
«Я должен был, - продолжает Маяковский, - чтобы не выходить из рамок, очевидно, принятых писателями приличий, повествовать так:
«Сквозь косой дым можно видеть ничего себе дома в сорок и пятьдесят этажей...»
А будущий поэт после такого путешествия запишет:
«Сквозь прямые дома в неисследованное количество этажей, вставшие на нью-йоркском берегу, не были видны ни дымы, ни косые дожди, ни, тем более, какие-то дымки».
Главный итог пребывания Маяковского в США состоит в том, что оно (и конечно, предыдущие поездки в страны Европы) обострило социальное чутье поэта. Это было замечено по возвращении его в Москву после первого большого выступления в Политехническом. Одна из газет писала в отчете об этом вечере: «Американские наблюдения пробудили в поэте качества социолога, экономиста и политика. Маяковский хочет не только показывать, но и доказывать. Убеждать не только художественными средствами, но и отвлеченно-теоретическими». И ведь не случайно именно по дороге из Штатов родились проникновенные строки стихотворения «Домой!».
Не случайно и то, что в этом же стихотворении поэт как бы возбуждает, готовит себя к новой, более трудной и более насыщенной по душевной отдаче работе: «Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье».
Выезжая в конце мая из Москвы, Маяковский намеревался совершить путешествие вокруг земли.
«Вокруг» не вышло, - пишет он в автобиографии. - Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полугода езды пулей бросился в СССР... Результат - книги: публицистика-проза - «Мое открытие Америки» и стихи - «Испания», «Атлантический океан», «Гаванна», «Мексика», «Америка».
Первые устные отчеты о поездке за океан состоялись в Париже. Сначала Маяковский выступил с чтением стихов на официальном приеме в полпредстве СССР по случаю восьмой годовщины Октябрьской революции. 12 ноября был его вечер, организованный студентами СССР во Франции. Поскольку на вечере, как всегда, кроме советских студентов, находились и французы, то Маяковский, из вежливости к Франции, выдавшей ему визу и запрещающей говорить о политике, поначалу следовал этому правилу, но как-то само собой с литературных тем перешел на социально-экономическо-политические. Американские впечатления требовали выхода...
Через два дня газета «Парижский вестник» писала, восхищаясь Маяковским-оратором, что трудно себе представить лучшего рассказчика для широких масс. «Маяковский - создание новой России. В его могучей, широкой, подвижной фигуре, в его товарищеской фамильярности с слушателями, в его непринужденной манере, в его едкой иронии, - во всем его существе сказывается нечто, что роднит его с русским рабочим, с человеком из народа».
Демократизм Маяковского, его умение быть своим в любой аудитории, яркий, несравненный талант оратора, рассказчика, полемиста признавались всеми, кто хоть раз слышал поэта. Вот он расхаживает по сцене Океанографического института в Париже и рассказывает об Америке, делится своими впечатлениями, а затем читает стихи - они как бы иллюстрируют только что сказанное, но как иллюстрируют! Они дают новый, гораздо более глубокий смысл сказанному. И время летит незаметно, уже час ночи, а публика словно завороженная, слушает поэта...
В интервью «Новой вечерней газете» (Ленинград) сказал:
«- Я выехал из Америки в октябре. Должен сознаться, что со мной не случилось там ни одного чисто американского приключения, ибо за «приключения», вроде приключений О. Генри, надо платить, а я не расходовался на этот вид развлечений, поэтому ничего необыкновенного со мной не случилось.
Зато слухи о моих успехах в Америке нисколько не преувеличены. Я нахожу, что иметь аудиторию в полторы тысячи человек в течение ряда недель - это, конечно, успех. Думаю, что, кроме литературного, мои лекции имели некоторое значение еще и в смысле революционном».
Можно добавить, что Маяковский тоже ничего не преувеличил. Не сказал лишь, что и стихи его (не только лекции) оказывали революционизирующее воздействие па публику.
А 6 декабря в Политехническом музее состоялось первое большое выступление Маяковского по возвращении из Америки, с отчетом о поездке. В программе вечера - доклад, который так и назван: «Мое открытие Америки», и в котором явно проглядывают контуры его очерков, и чтение стихов, написанных во время поездки и сразу по возвращении в Москву. Через два дня он выступил в Доме печати. Интерес к этим выступлениям был проявлен огромный.
В Политехнический даже с билетами попасть было трудно. Большой зал был битком набит, люди сидели на эстраде, на ступеньках.
С таким же успехом проходят другие вечера. В Киеве в зал Домкомпроса тоже невозможно было пробиться. Коридоры, фойе, лестницы - все забито билетным и безбилетным народом. В зале сидят по двое на одном стуле, друг у друга на коленях. В записках Маяковскому - требование впустить в зал безбилетников. И Владимир Владимирович находит выход - впустить всех, сколько возможно вместить...
В январе-феврале - поездки по городам страны с докладом «Мое открытие Америки» и чтение стихов из заграничного цикла: Ленинград, Харьков, Киев, Ростов, Краснодар, Баку, Тифлис... В каждом из этих городов по нескольку выступлений. Это уже «отчет» перед массовой аудиторией. А в это время «Стихи об Америке», отрывки из книги очерков публикуются в периодической печати.
История советской литературы, пожалуй, не знает другого примера, когда бы писатель с такой оперативностью и с такой ответственностью перед читателем представлял бы творческий отчет о заграничной поездке.
Вряд ли также найдется много примеров, когда бы литературно-критическая оценка стихов и прозы вступала в такое противоречие с читательским восприятием. Уже значительное время спустя молодой теоретик конструктивизма К. Зелинский, резко менявший свое отношение к Маяковскому, писал в журнале «На литературном посту», ссылаясь на «записки о заграничных путешествиях»: «Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского... Как поверхностно, как неволнующе скользит Маяковский по зеленым меридианам!» Статья Зелинского называлась «Идти ли нам с Маяковским?» - и конечно, давала недвусмысленный отрицательный ответ.
Очерки и стихи об Америке «прокатывались» на вечерах, на выступлениях поэта. Их восприятие было совершенно другим. Вот что писала ростовская газета «Молот» о первом выступлении Маяковского в этом городе, в частности, о лекции, с которой начинался вечер:
«Это не была лекция, по крайней мере в том смысле, в каком привыкли мы понимать это слово. Скорей беседа поэта с публикой, - беседа, пересыпанная блестками неподражаемого... Маяковского остроумия. Об Америке т. Маяковский сказал не много, но немногое, сказанное им, давало большее представление о заатлантической стране, чем многословные речи патентованных лекторов».
Значит, выступления Маяковского в эти годы были не просто вечерами поэзии, но и приобрели пропагандистский характер.
Пожалуй, это началось еще в Америке, где после второго выступления поэта в Нью-Йорке газета «Русский голос» писала:
«Отрывок из поэмы «Ленин» приковал всеобщее внимание. Поэт говорил о смерти Ленина, о роковом известии, когда не стало пролетарского вождя, и о похоронах. Двухтысячная масса была, в буквальном смысле слова, загипнотизирована.
В заключение поэт отвечал на вопросы по запискам. Эти вопросы носили преимущественно политический, а не литературный характер».
И об этом, политическом характере его выступлений, говорилось в других отчетах.
Вечера Маяковского теперь действительно не походили на обычные поэтические вечера, они, как правило, имели целевую установку. Тут непременно бывал доклад (или беседа), стихи, разговор с аудиторией. Это были своеобразные спектакли, где режиссером (и актером - тоже) выступал Маяковский, он вовлекал в действие слушателей-зрителей. Драматургия подобных спектаклей всякий раз рождалась заново как импровизация. На этот раз сама действительность, общение с аудиторией пробудили в Маяковском партийного пропагандиста, он почувствовал вкус к разговорам на политические темы.
Если прежде не поэтическая часть вечеров, как правило, представляла собой очный или заочный литературный диспут, отражала перипетии литературной борьбы, то американские впечатления оказались в этот момент важнее, они захватили воображение поэта, потеснив даже литературные заботы.
Успех вечеров-отчетов воодушевил Маяковского, он был доволен их результатами. Когда переполнившая киевский цирк публика на протяжении трех часов слушала поэта, он сказал:
- Между прочим, товарищи, та страна, где добрый час слушают серьезные стихи, достойна уважения... - И, подумавши, добавил: - Да, хороша наша страна... И я, наверное, неплохой поэт, если сумел заставить вас столько времени слушать себя...
«А ЧТО ВЫ ПИШЕТЕ?»
«Я должен писать на эту тему». Такой фразой Маяковский начинает статью «Как делать стихи?». Статьею он не ограничился. В середине двадцатых годов (особенно в 1926-м) им написано несколько стихотворений о поэзии, о поэтическом труде, «о месте поэта в рабочем строю». Юбилей Пушкина (125 лет со дня рождения), трагическая смерть Есенина, литературные распри, постоянные нападки критики... Все это вызывало горячий отклик и становилось предметом дискуссионных выступлений Маяковского на вечерах поэзии, многое вошло в стихи.
Необходимость высказаться оказалась столь настоятельной, в душе так накипело, что он, чтобы дать выход страстям, задумал написать роман, в котором хотел изобразить литературную жизнь и быт, борьбу школ и т. д. в середине двадцатых годов. Маяковский заключил с ГИЗом договор на этот роман, но увы, так и не написал его. Слишком рискованным было вторжение в собственную и своих друзей и недругов настоящую жизнь, чтобы не обжечься. Метафорическая стихотворная форма высказывания была ему способнее для воплощения этого серьезного замысла.
Пришла человеческая и творческая зрелость. Складывались в тезисы, в формулы взгляды на поэзию, на поэтику, на более широкие проблемы литературной жизни. И в то же время отбирали силы посторонние литературе групповая возня, неустроенный быт.
Правда, свой домашний быт Маяковский постепенно налаживал. Быт в чисто внешнем представлении. В конце апреля 1926 года он переехал в Гендриков переулок (ныне переулок Маяковского), где получил квартиру в доме 15 - четыре небольших комнатки.
И поскольку в эту же квартиру вселились Брики, комната в Лубянском проезде осталась за Маяковским как его рабочий кабинет. Оставить ее за собой удалось с превеликим трудом, с помощью Луначарского, писавшего соответствующие обращения в разные инстанции.
В четырехкомнатной квартире поэту принадлежала одна комната - с широкой тахтой и письменным столом. Смежная с нею была общей столовой или гостиной. Две остальные занимали Брики. Даже по тем временам условия жизни Маяковского не были роскошными. Но квартира 5 в доме 15 по Гендрикову переулку стала своеобразным клубом для многих писателей, журналистов, художников.
Однако работалось Маяковскому лучше у старой пристани - в Лубянском проезде. Человек общественный, умевший мобилизовать себя, сосредоточиться для работы над стихами в любых условиях, даже в окружении множества людей, он, конечно, нуждался и в покое, в одиночестве, и, наверное, чаще, чем это ему удавалось.
Там, в этой тихой и не очень уютной, но дающей возможность отвлечься от всех внешних раздражителей и неурядиц комнатке, в коммунальной квартире, рождались прекрасные поэтические строки. Там родилось стихотворение «Разговор с товарищем Лениным».
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин -
фотографией
на белой стене.
Вот эта фотография над письменным столом, стоит только чуть поднять голову. Он всматривается в фотопортрет, и ленинские черты словно оживают: «Рот открыт в напряженной речи, усов щетинка вздернулась ввысь...» Этот фотопортрет, наверное, один из самых живых, удивительно удачно схвативших момент, уловивших динамику ленинского жеста, лаконично, уже в словесном варианте, воспроизведен Маяковским. И теперь, глядя на него, мы видим и ощущаем то, что увидел и ощутил поэт: «...в складках лба зажата человечья, в огромный лоб огромная мысль».
Маяковский увидел проходящие «под ним» тысячи людей, лес флагов, вздетые кверху руки... И вот самое личное: «Я встал со стула, радостью высвечен, хочется - идти, приветствовать, рапортовать!»
Удивительно: несмотря на столь, казалось бы, казенное слово - «рапортовать», несмотря на содержание этого «рапорта», целиком посвященного трудным будничным делам государства - добыче угля и руды, борьбы с нищетой, с кулаками, волокитчиками, подхалимами, сектантами и пьяницами, - стихотворение звучит на высокой лирической ноте. Оно покоряет своею душевной открытостью, очень достойно, без прямых признаний, но и с обезоруживающей искренностью выраженной любовью к Ленину.
...В коммунальной квартире на Лубянке, где проживало, кроме него, пять семей, Владимир Владимирович быстро подружился с соседями. Соседи примирились с его громким голосом и частыми телефонными звонками, шумными разговорами в его комнате и табачным дымом, валившим из раскрытой настежь двери. Он быстро приручил к себе детей, а школьницу Люсю надоумил учиться печатать на машинке. Люся и стала впоследствии профессиональной машинисткой, а пока училась, перепечатывала Владимиру Владимировичу стихи. «Клопа», «Баню».
А литературные обстоятельства между тем складывались так, что Маяковский почувствовал необходимость выступить со статьей «Как делать стихи?», написать стихотворения - страстные, полемически острые, - «Сергею Есенину», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Послание пролетарским поэтам» и некоторые другие.
В статье «А что вы пишете?», опубликованной 28 мая 1926 года в «Красной газете», Маяковский резко ополчился на халтуру. «Качество писательской продукции... чрезвычайно пошатнулось, понизилось, дискредитировалось», - пишет он, жалуясь на скверную постановку литературного дела вообще, на издательскую практику, на потерю связи с читателями. Он напоминает о _к_в_а_л_и_ф_и_к_а_ц_и_и_ писателя, поэта и что именно этому посвящена его статья «Как делать стихи?». Вспоминает П. Лавут:
«- Меня приводит в бешенство «литературное поповство», «вдохновение», - говорил Маяковский, выступая перед большой аудиторией, - длинные волосы, гнусавая манера читать стихи нараспев. От поэтов не продохнуть. Среднее мясо их стихов ужасно. Стихотворное наводнение выходит далеко за пределы литературных интересов. Эти стихи уже не стихи, а «стихийные бедствия». Они вредны для организации молодого сознания. В результате в магазинах ни одной книжки стихов не берут...»
Так что стихи о стихах появились совсем не случайно.
Был и внешний повод. Стихотворение «Марксизм - оружие, огнестрельный метод. Применяй умеючи метод этот!» - написано как прямой отклик на дискуссию в журнале «Журналист» - «Наша критика и библиография» (1926).
Конечно, стихотворение «Четырехэтажная халтура» написано в 1926 году, когда «ствол» литературы уже начал пускать мощные побеги в поэзии, ведь ее прежде всего имел в виду Маяковский. Но на книжный рынок вместе с этим хлынул огромный поток стихотворной серятины, хотя издательское дело было еще как следует не налажено. А Маяковскому да и другим серьезным поэтам издать книги было совсем не просто. И в издательской политике эстетический критерий нередко подменялся вульгарно-социологическим.
Социологический схематизм (вульгарный социологизм) В. Переверзева, В. Фриче, получил распространение в подходе к текущей литературе и еще не имел должного осуждения. Наоборот, даже в более поздних работах, например, в статье Ц. Вольпе «Теория литературного быта» (1929) подвергается резкому разделению классовая и профессиональная культура: «Вопрос о личной культуре писателя, - говорится в статье, - в наше время есть вопрос о классовой культуре, а не о профессиональной».
Вряд ли надо специально напоминать о том, что классовые позиции Маяковского не только были четко заявлены, но они исповедовались как один из принципов веры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70