– Зацепи змеицу на жерлье, и будеши ты Мокоши верный воин, избранный из сотен! Обрети немедля спомощь Мокошину, власти ее и злато ея! Не трепещи, гордый Берубой! Эва змеица – на пользу тебе будет! Скажи именье свое, поклянись именьем своим на службу Мокоши – и надень змеицу сребряну! Ну, клянись! Клянись именем Берубоевым!
«…Именем Берубоевым» – услышал я. И вдруг понял, что ничем не рискую. Твердо ухватив пальцами за скользко-чешуйчатую шейку серебряного червяка, я выдернул змейку из бабушкиных когтей. Маленькая гадючка внимательно смотрела на меня золотистыми глазками, то и дело широко разевая аккуратную пасть с крошечными зубками. Поймав другой рукой увиливавший хвостик, я осторожно, как драгоценное ожерелье, приложил холодное тельце змеи к своей шее, обогнул вокруг и – вставил кончик хвоста в жадную пасть.
– Я, Берубой, обещаюсь быть Мокоши рабом и верным воином! – гулко повторил я вслед за длинноволосой старухой слова рабской клятвы. Тихо щелкнули сцепившиеся зубки – и ледянистая змейка непривычно плотно охватила шею. Легкая конвульсия электрической волной пробежала по змеиному тельцу – и я почувствовал, что животное у меня на шее замерло, отяжелело, налилось чистым серебром… Я посмотрел на гниловато-черную физиономию Корчалы, гнусно видневшуюся сквозь пелену болотного конденсата, – и понял, как действует эта серебряная вещица. Если раб начинает хитрить и замышлять против госпожи недоброе, змейка просто и со знанием дела примется все глубже и туже заглатывать кончик собственного хвоста, превращаясь из изящного ювелирного украшения в обыкновенную удавку. Дешево и мило…
Однако – ощутив на шее змеистое прикосновение, я почти не пожалел об этом. В конце концов, я ведь поклялся не собственным именем… Старуха убеждена, что я – Берубой, и это просто замечательно. Пусть наказывает Берубоя, если хочет! А я – человек свободный, безымянный! Вот только узнаю сейчас, как летать на сапоге, и – ищи вора в поле…
– Бери плеть во едину руку и стрелу во руку другую! – Старуха-медиум убедилась в том, что змейка уже охватила шею нового раба, заметно расслабилась и принялась надиктовывать низким голосом правила пользования летучим сапогом. – Како вдариши плетию по сапогу, немедля кликни: «Чур меня ввысь!» – и прыгай к солнцу! На стрелу же опирайся, ибо в едином-то сапоге не потечешь свободно по воздухам, а по истечении равного времени срок придет тебе падати оземь. Како потягнет тебя вниз, снову плетию хлещи сапог и клич заговорный вспоминай! Так и ступай – перво вверх, после вниз: сапог плетью погоняй, а на стрелу опирайся! Однако – берегись, да не проймет тебя вражья стрела, како птицу полетную!
Прикрыв на мгновение корявый рот, старуха глянула на меня исподлобья – сквозь жидкие пряди волос. Оторвавшись руками от корчалистого пня, она сделала осторожный шаг вперед, слегка пригибаясь к земле и вытягивая шею снизу вверх. Будь я проклят: в латунных глазках мелькнула насмешка…
– И помни: коли изменишь Корчале, не продохнуть тебе на земле более трех дней! На третью ночь… удавит тебя змеица! Змеичка-сребряничка… А-хх-ха-ха!
Я тронулся к выходу, оставляя даму-медиум наедине с ее немудрящей старческой радостью (еще бы! – самого Берубоя удалось поработить!). Металлическая цепочка на шее так леденила грудь, что приутихла даже горячая пульсация боли в нефункциональном плече. Кстати говоря, необходимо бы обратиться в местную поликлинику – пускай хоть кровь остановят, что ли… Течет ведь, однако.
– Сокольнику велит Корчала порану твою излечити! – словно прочитав мои мысли, прохрипела вослед милая старушка, улучив момент между приступами астматического смеха. – Сокольника отдает Корчала тебе в услуги, да повелеваешь ему! А ныне ступай! Сыщи сапог Корчале, сыщи-и! А-х-ха-хха-кха!
– Будь здорова, не кашляй, – хмуро сказал я, прощаясь. – Говорят, детский «Панадол» очень помогает, когда грудная жаба давит. Три-четыре упаковки в один прием – и хворь как рукой. Ну, пока, моя старушка. Жди меня, и я вернусь.
Глава восьмая.
И он вернется, как обещал
Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
B.C.Черномырдин
Потрогав зачем-то мертвую змейку на шее, я стал удаляться – а Сокольник, радостно перескакивая кочки, уже бежал навстречу. Он был без доспеха, в огромной – до колен – белой рубахе, клубившейся на бегу. Рубаха была чистая и сухая – я с ожесточением покосился на свои боевые подштанники, испятнанные кровью и глиной.
– Жила сказал, будя ты теперь десятник? – вопросительно улыбнулся он, подбегая. – Будя ты теперь мне вожак? Верно ли, Берубойко?
– Абсолютно, – произнес я голосом десятника, медленно привыкая к новому званию, а заодно и к новому имени. Определенная деталь метнулась в глаза: череп воинственного подростка был, оказывается, гладко выбрит. Теперь, в отсутствие шлема, он загорал в солнечных лучах. Любопытно: это придавало парню тайное сходство со средневековым запорожцем или даже с неонацистским скинхедом.
– О-ох!.. – Сокольник вдруг едва не поскользнулся, отшатнувшись от моей змейки, взблеснувшей на груди. – Ты что… крепость Корчалину принял?! На себя?! Ты… да ты же раб теперь, ты же…
– Сделай легкий вдох, – посоветовал я и тут же удивился:
Сокольник, немедля подавив на лице следы эмоций, затих на полуслове, напрягся – и шумно вдохнул обеими ноздрями. Парниша честно выполнял мой приказ. – потому что я был десятник, а он – простой солдат. – Теперь слегка взмахни руками и представь, что ты – птичка, – продолжал я, любопытствуя, как далеко зайдет Сокольник в добровольном акте послушания. – Маленькая и зеленая птичка. На большой и желтой тропической ветке. Ме-едленно, очень медленно выдохни через нос…
Сокольник стал выдыхать через нос, а я понял, что именно такой подчиненный мне и нужен.
– Еще раз взмахни руками… – мой голос дрогнул, – и попытайся больше не дышать. Если можешь, останови сердце.
Осознав, что сердце Сокольника скоро остановится, я поспешно скомандовал «вольно». И тут же вспомнил кое-что важное: в изгрызенном плече по-прежнему полыхало и болезненно кипело.
– Рядовой Сокольник! У меня плечо побаливает. Надо бы излечить.
Рядовой радостно закивал и побежал куда-то вбок. Вскоре он вернулся, удерживая в руках нечто мягкое и желеобразное, завернутое в совершенно кровавую марлю и сочившееся алыми каплями.
– Эво – калинов сок! – возбужденно доложил он, с размаху плюхая сгусток лечебной слизи в бруснику.
Я брезгливо склонился над красноватой кашицей, расплесканной по густому мху. Среди сочной калиновой мякоти розовато попадались крошечные кусочки непромолотых косточек. – от снадобья шел горячий горьковатый пар.
– Калинов сок – вышнее лечение для пораны! – гордо продолжал Сокольник. – Зараз я тебе в плечо-то вмажу, и в срок заживешь по-новому, безбольно!
– Я тебе вмажу, смотри у меня! – угрожающе насупился я и подозрительно попросил инструкцию. Что, если данное средство не отрекомендовано Минздравом и может нанести вред организму? Аллергические высыпания на коже, головокружение, сонливость, задержка месячных – кому это нужно? Мне это не нужно. Мне нужна инструкция.
Инструкции, повторяю, не было. Пришлось довериться природной умелости рядового Сокольника и подставить ему опаленное тело. Вязкая горячая кашица въедливо набилась внутрь раны, нестерпимо и радостно выжигая болезнетворные бактерии. В плече защекотало сразу в пяти местах: «Эх, раззудись плечо», – вспомнил я древнюю богатырскую речевку и прижал челюсти друг к другу.
Калиновое желе обладало удивительным свойством: будучи вмазанным в тело, оно немедленно начинало загустевать, схватывая края раны на манер густого резинового клея. Я физически ощутил, как прихлынула к залепленной ране свежая кровь… «Новое лекарство „Калинов Сок“ – рекомендации лучших медиков Европы! Спрашивайте в аптеках вашего города!» Ядовитая пульсация в плече превратилась в яростное игольчатое покалывание – но покалывало как-то по-доброму, по-русски, с надеждой на лучшее. Умиленно посмотрев на лысый череп Сокольника, склоненного над моей раной (он обматывал плечо куском тряпки, пропитанной алым соком), я подумал, что, вернувшись в родной XX век, открою, пожалуй, собственное дело. Буду калиновым соком торговать – лечить крупных мафиози, изувеченных в контексте управления страной.
– Ну и вот, ну и добро! – удовлетворенно сказал Сокольник, затягивая узел и откидываясь чуть назад. – Теперво погоды две-три погодить – и попутно можно дивов бить, како встарь бывало!
Я скромно усмехнулся. Вспомнил, как готовно занялась от моего факела мохнатая мартышка в Куруядовом подземелье… А по кочкам уже приближался десятник Жила – слегка сутулясь и рефлекторно, хваткой законченного боевика, удерживая в пальцах правой руки рукоять меча, бившегося на бедре с каждым шагом.
– Добро здравити се, – негромко сказал он, наклонив свою голову, по-прежнему охваченную помятым шлемом. – Поклон тебе, десятник Берубой.
– И ты держись, десятник Жила, – ответил я, благодарно вспоминая шильце, вовремя выпавшее из недобрых пальцев.
– Не взогневай, десятник Берубой! – Охотничьи глаза Жилы непривычно сжались. – Не дает тебе Корчала лошадей… Мол, все на дело уведены… Не плачь: однако сребро тебе послала.
Я почувствовал в ладони бодрящий холодок тяжелого металла – веский продолговатый слиточек.
– Это тебе на пишу и храну, – пояснил Жила и вдруг добавил: – Сокольничка моего пожалуй, добрый десятник! Не тоскай его на кровь, а? Малек еще…
Я внимательно посмотрел на Жилу. Тяжко сдавил челюсти, напряг выражение лица и слегка запрокинул голову к небу. В республиканском небе высоко стояло республиканское солнце. Вот таких, простых наших мальчиков приходится гнать на войну, в мерзлый окоп, под дуло сепаратистов. А все потому, что в далекой столице в теплых квартирах и длинных лимузинах водятся гнусные ястребы, подлые представители военщины. Партия войны, зловещая национал-патриотическая хунта требует крови. А я, простой полевой командир, должен посылать этих шестнадцатилетних вперед, под пули, снаряды и базуки. Но – значит, так надо. Таков приказ, а я присягал президенту.
– Ну-ну, десятник Жила! – Я предостерегающе положил руку на левый погон боевого коллеги. – Это не я посылаю мальчиков на дело. Это все указ президента.
И, резко обернувшись к молодому синеглазому бойцу в белоснежной рубашке, строго скомандовал: «Рядовой Сокольник, смирно! С левой ноги на правую марш!» – рядовой троллея в путь, и я последовал за ним.
Следуя, я все думал, кого напоминает мне этот бритый пацан. Когда мы прошли километра полтора, я понял. Белая футболка сидела на нем совсем по-западному, мешковато свисая почти до колен – еще минута, и появятся цветные пляжные трусы, роликовые коньки и бейсбольная кепка козырьком на затылок. Кроме того, парень был замечательно туп и послушен – как и подобает молодому североамериканцу из какого-нибудь бойскаутского клуба в городке Озаркс, штат Арканзоу. Даже бритый затылок не мешал ассоциациям: передо мной вовсе не рядовой Сокольник, а волонтер американской армии Джим Скольник! Еще вчера он был пацифистом и рассекал серфингом волну, а сегодня президент сказал: «Россия», и Джим пришел в Россию. Джим взял с собой любимую песету группы «Ганз'н'Роузис», надел пятнистые высокие ботинки и пришел в Россию. Демократия есть демократия. Президент имеет право сказать все, что хочет. Сказал: Гаити, и мы идем по Гаити. А теперь сказано: деревня Санда, и мишн скоро будет аккомплишд .
Ну а если мой подчиненный – это Джим Скольник, то я, разумеется, никакой не Берубой и не Мокошин десятник, а чернокожий сержант Барри Бой, третий год службы в войсках быстрого реагирования, послужной список отличный, семьянин, трое девочек-близнецов, жена в Филадельфии. Я злой, но справедливый. Я постоянно ору на подчиненных и всегда спасаю их от верной гибели. В детстве мне пожал руку президент Никсон, и с тех пор я не могу забыть его улыбку. Втайне я люблю животных и проповеди Билли Грема, но стесняюсь говорить об этом. Потому что я – солдат самой большой демократии в мире и мои круглые очки интересно смотрятся на закопченной негритянской физиономии.
– Хэй, мэ-эн! – Втянувшись в роль, я протяжно и вызывающе окликнул молодого синеглазого новобранца, неловко тащившего свою М-16 на взмокшей от пота спине. – I said, move it, move it! What a hell are you thinking of yourself, private? I've spit all my life over youh! What's your name, butthead?
Новобранец сбился с верной поступи и испуганно посмотрел на сержанта Барри. Он так уважал своего командира, что не понял ни слова.
– Как ваше щенячье имя? – перевел я собственный вопрос тем знаменито-гнусавым голосом, которым в Москве переводят американские фирмы про войну во Вьетнаме. – Я спросил, как ваше чертово имя, рядовой?
– Соко… Сокольник, – недоуменно выдавил рядовой.
– Shit! – взревел я и тут же перевел: – Черт побери! Как вы отвечаете, рядовой?! Вы должны говорить мне «сэр»! Вы должны отвечать: «Мое дерьмовое имя – Скольник, сэр»! Повторите!
– Скольник, сэр! – Судя по лицу рядового, он очень сожалел, что так поздно узнал, как правильно обращаться к любимому начальству, и старался впредь вести себя намного умнее.
– Вот так лучше! – Я выпятил нижнюю губу и презрительно посмотрел на лысый череп Джима Скольника. – Итак, тебя определили в мою роту. Это скверно, потому что ты дерьмовый солдат. Ты никто. Понял?
Джим кивнул.
– I said, SHIT!! (Да побери же вас черт, рядовой!) – Скольник присел от страха и старался не смотреть на выкатившиеся глаза чернокожего сержанта, который аж посветлел от бешенства. – What's the damn way you answer me, private?! You gonna eat your balls next time you answer me that way!! (Вы отвечаете мне не по уставу. Никогда больше не допускайте этой ошибки.) You gonna tell me «Yo, Sir!» and keep your damn nodding for ya mum! (Вы должны отвечать мне «да, сэр!», а не кивать головой.)
– Йо, сэр! – гаркнул Джим Скольник, жмурясь от страха,
– Выньте жвачку изо рта! – У Скольника не было жвачки, но он умудрился ее вынуть. – Теперь слушайте приказ. Пока мы доберемся до этой туземной дыры под названием Санда, я хочу узнать определенные детали. Отвечайте на вопросы быстро и не сутультесь. Вы солдат демократии, а не кусок бычьего дерьма! Вам приходилось раньше встречаться с этим … с Куруядом?
– Йо, сэр! – проорал Скольник, радуясь, что отвечает по уставу.
– Он есть предводитель местных террористов, которые хотят свободные демократические выборы в этой стране быть проваленными, не так ли? – спросил я, чувствуя, как в мою речь органично проникает английский синтаксис.
– Нэй, сэр! Он есть подлый влах и жирец Чурилин, Чурилиной охраны наставник и вожак!
– Тебе известен предстоящий маршрут Чурилы? Куда его головорезы ожидаемы быть к ночи? Они ожидаемы уйти из Санды в другое место, не так ли?
– Йо, сэр. Само Куруяд направился во Властов, опережаючи движение божка своего. А вой Куруядовы – то быть влаки, враны и дивы – движутся со Чурилою попутно и нескоро, от Санды до Глыбозера и дале по городам и селам до самого Властова-града.
Блестяще. Террористы уходят из Санды, оставляя там, скорее всего, небольшой отряд гарнизонной службы для охраны Чурилиных тотемов. Крупных сил противника в деревне не будет, и я смогу выйти в зону альфа один, без огневой поддержки. Надо просочиться к тотемной площади и скрытно проникнуть в подземелье. Там находится ценнейший груз – как я понимаю, парни в штабе затеяли всю эту операцию только для того, чтобы в Вашингтоне заполучили образец новых советских сапог на реактивной тяге…
– Слушайте мою команду, рядовой Скольник, – тихо сказал я, когда часовая стрелка хронометра сместилась на одно деление, а сквозь полуденный хит, встававший к небу от рисовых полей, проступили очертания вьетнамской деревеньки. – Видите эти хижины? Это есть деревня под названием Санда, если верить нашей разведке. Население в целом лояльно красным, но коммунистов здесь сейчас немного. Вы останетесь здесь и будете следить в бинокль за моими передвижениями. Проверьте свое оружие.
Скольник заученным движением перебросил на грудь автоматическую винтовку, а я не спеша снял очки и приблизил к спокойным глазам окуляры бинокля. На главной деревенской площади хорошо виднелся огромный черный памятник – очевидно, монумент какому-то коммунистическому лидеру. Под ним копошились немногочисленные фигурки желтопузых, но на таком расстоянии невозможно определить, насколько они вооружены. Я положил тяжелый бинокль во влажную азиатскую траву и полез в нагрудный карман – три поляродных карточки затрепетали в негритянских пальцах…
– Слушайте, Джим… – Голос сержанта Барри Боя споткнулся и задрожал. – Если я не вернусь… передайте моим девочкам… передайте Салли, Джоанне и Бесс, что я… что я не приду к ним в школу на праздник в честь дня Четвертого июля…
Джим Скольник посмотрел на меня глазами настоящего американского парня и тихо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
«…Именем Берубоевым» – услышал я. И вдруг понял, что ничем не рискую. Твердо ухватив пальцами за скользко-чешуйчатую шейку серебряного червяка, я выдернул змейку из бабушкиных когтей. Маленькая гадючка внимательно смотрела на меня золотистыми глазками, то и дело широко разевая аккуратную пасть с крошечными зубками. Поймав другой рукой увиливавший хвостик, я осторожно, как драгоценное ожерелье, приложил холодное тельце змеи к своей шее, обогнул вокруг и – вставил кончик хвоста в жадную пасть.
– Я, Берубой, обещаюсь быть Мокоши рабом и верным воином! – гулко повторил я вслед за длинноволосой старухой слова рабской клятвы. Тихо щелкнули сцепившиеся зубки – и ледянистая змейка непривычно плотно охватила шею. Легкая конвульсия электрической волной пробежала по змеиному тельцу – и я почувствовал, что животное у меня на шее замерло, отяжелело, налилось чистым серебром… Я посмотрел на гниловато-черную физиономию Корчалы, гнусно видневшуюся сквозь пелену болотного конденсата, – и понял, как действует эта серебряная вещица. Если раб начинает хитрить и замышлять против госпожи недоброе, змейка просто и со знанием дела примется все глубже и туже заглатывать кончик собственного хвоста, превращаясь из изящного ювелирного украшения в обыкновенную удавку. Дешево и мило…
Однако – ощутив на шее змеистое прикосновение, я почти не пожалел об этом. В конце концов, я ведь поклялся не собственным именем… Старуха убеждена, что я – Берубой, и это просто замечательно. Пусть наказывает Берубоя, если хочет! А я – человек свободный, безымянный! Вот только узнаю сейчас, как летать на сапоге, и – ищи вора в поле…
– Бери плеть во едину руку и стрелу во руку другую! – Старуха-медиум убедилась в том, что змейка уже охватила шею нового раба, заметно расслабилась и принялась надиктовывать низким голосом правила пользования летучим сапогом. – Како вдариши плетию по сапогу, немедля кликни: «Чур меня ввысь!» – и прыгай к солнцу! На стрелу же опирайся, ибо в едином-то сапоге не потечешь свободно по воздухам, а по истечении равного времени срок придет тебе падати оземь. Како потягнет тебя вниз, снову плетию хлещи сапог и клич заговорный вспоминай! Так и ступай – перво вверх, после вниз: сапог плетью погоняй, а на стрелу опирайся! Однако – берегись, да не проймет тебя вражья стрела, како птицу полетную!
Прикрыв на мгновение корявый рот, старуха глянула на меня исподлобья – сквозь жидкие пряди волос. Оторвавшись руками от корчалистого пня, она сделала осторожный шаг вперед, слегка пригибаясь к земле и вытягивая шею снизу вверх. Будь я проклят: в латунных глазках мелькнула насмешка…
– И помни: коли изменишь Корчале, не продохнуть тебе на земле более трех дней! На третью ночь… удавит тебя змеица! Змеичка-сребряничка… А-хх-ха-ха!
Я тронулся к выходу, оставляя даму-медиум наедине с ее немудрящей старческой радостью (еще бы! – самого Берубоя удалось поработить!). Металлическая цепочка на шее так леденила грудь, что приутихла даже горячая пульсация боли в нефункциональном плече. Кстати говоря, необходимо бы обратиться в местную поликлинику – пускай хоть кровь остановят, что ли… Течет ведь, однако.
– Сокольнику велит Корчала порану твою излечити! – словно прочитав мои мысли, прохрипела вослед милая старушка, улучив момент между приступами астматического смеха. – Сокольника отдает Корчала тебе в услуги, да повелеваешь ему! А ныне ступай! Сыщи сапог Корчале, сыщи-и! А-х-ха-хха-кха!
– Будь здорова, не кашляй, – хмуро сказал я, прощаясь. – Говорят, детский «Панадол» очень помогает, когда грудная жаба давит. Три-четыре упаковки в один прием – и хворь как рукой. Ну, пока, моя старушка. Жди меня, и я вернусь.
Глава восьмая.
И он вернется, как обещал
Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
B.C.Черномырдин
Потрогав зачем-то мертвую змейку на шее, я стал удаляться – а Сокольник, радостно перескакивая кочки, уже бежал навстречу. Он был без доспеха, в огромной – до колен – белой рубахе, клубившейся на бегу. Рубаха была чистая и сухая – я с ожесточением покосился на свои боевые подштанники, испятнанные кровью и глиной.
– Жила сказал, будя ты теперь десятник? – вопросительно улыбнулся он, подбегая. – Будя ты теперь мне вожак? Верно ли, Берубойко?
– Абсолютно, – произнес я голосом десятника, медленно привыкая к новому званию, а заодно и к новому имени. Определенная деталь метнулась в глаза: череп воинственного подростка был, оказывается, гладко выбрит. Теперь, в отсутствие шлема, он загорал в солнечных лучах. Любопытно: это придавало парню тайное сходство со средневековым запорожцем или даже с неонацистским скинхедом.
– О-ох!.. – Сокольник вдруг едва не поскользнулся, отшатнувшись от моей змейки, взблеснувшей на груди. – Ты что… крепость Корчалину принял?! На себя?! Ты… да ты же раб теперь, ты же…
– Сделай легкий вдох, – посоветовал я и тут же удивился:
Сокольник, немедля подавив на лице следы эмоций, затих на полуслове, напрягся – и шумно вдохнул обеими ноздрями. Парниша честно выполнял мой приказ. – потому что я был десятник, а он – простой солдат. – Теперь слегка взмахни руками и представь, что ты – птичка, – продолжал я, любопытствуя, как далеко зайдет Сокольник в добровольном акте послушания. – Маленькая и зеленая птичка. На большой и желтой тропической ветке. Ме-едленно, очень медленно выдохни через нос…
Сокольник стал выдыхать через нос, а я понял, что именно такой подчиненный мне и нужен.
– Еще раз взмахни руками… – мой голос дрогнул, – и попытайся больше не дышать. Если можешь, останови сердце.
Осознав, что сердце Сокольника скоро остановится, я поспешно скомандовал «вольно». И тут же вспомнил кое-что важное: в изгрызенном плече по-прежнему полыхало и болезненно кипело.
– Рядовой Сокольник! У меня плечо побаливает. Надо бы излечить.
Рядовой радостно закивал и побежал куда-то вбок. Вскоре он вернулся, удерживая в руках нечто мягкое и желеобразное, завернутое в совершенно кровавую марлю и сочившееся алыми каплями.
– Эво – калинов сок! – возбужденно доложил он, с размаху плюхая сгусток лечебной слизи в бруснику.
Я брезгливо склонился над красноватой кашицей, расплесканной по густому мху. Среди сочной калиновой мякоти розовато попадались крошечные кусочки непромолотых косточек. – от снадобья шел горячий горьковатый пар.
– Калинов сок – вышнее лечение для пораны! – гордо продолжал Сокольник. – Зараз я тебе в плечо-то вмажу, и в срок заживешь по-новому, безбольно!
– Я тебе вмажу, смотри у меня! – угрожающе насупился я и подозрительно попросил инструкцию. Что, если данное средство не отрекомендовано Минздравом и может нанести вред организму? Аллергические высыпания на коже, головокружение, сонливость, задержка месячных – кому это нужно? Мне это не нужно. Мне нужна инструкция.
Инструкции, повторяю, не было. Пришлось довериться природной умелости рядового Сокольника и подставить ему опаленное тело. Вязкая горячая кашица въедливо набилась внутрь раны, нестерпимо и радостно выжигая болезнетворные бактерии. В плече защекотало сразу в пяти местах: «Эх, раззудись плечо», – вспомнил я древнюю богатырскую речевку и прижал челюсти друг к другу.
Калиновое желе обладало удивительным свойством: будучи вмазанным в тело, оно немедленно начинало загустевать, схватывая края раны на манер густого резинового клея. Я физически ощутил, как прихлынула к залепленной ране свежая кровь… «Новое лекарство „Калинов Сок“ – рекомендации лучших медиков Европы! Спрашивайте в аптеках вашего города!» Ядовитая пульсация в плече превратилась в яростное игольчатое покалывание – но покалывало как-то по-доброму, по-русски, с надеждой на лучшее. Умиленно посмотрев на лысый череп Сокольника, склоненного над моей раной (он обматывал плечо куском тряпки, пропитанной алым соком), я подумал, что, вернувшись в родной XX век, открою, пожалуй, собственное дело. Буду калиновым соком торговать – лечить крупных мафиози, изувеченных в контексте управления страной.
– Ну и вот, ну и добро! – удовлетворенно сказал Сокольник, затягивая узел и откидываясь чуть назад. – Теперво погоды две-три погодить – и попутно можно дивов бить, како встарь бывало!
Я скромно усмехнулся. Вспомнил, как готовно занялась от моего факела мохнатая мартышка в Куруядовом подземелье… А по кочкам уже приближался десятник Жила – слегка сутулясь и рефлекторно, хваткой законченного боевика, удерживая в пальцах правой руки рукоять меча, бившегося на бедре с каждым шагом.
– Добро здравити се, – негромко сказал он, наклонив свою голову, по-прежнему охваченную помятым шлемом. – Поклон тебе, десятник Берубой.
– И ты держись, десятник Жила, – ответил я, благодарно вспоминая шильце, вовремя выпавшее из недобрых пальцев.
– Не взогневай, десятник Берубой! – Охотничьи глаза Жилы непривычно сжались. – Не дает тебе Корчала лошадей… Мол, все на дело уведены… Не плачь: однако сребро тебе послала.
Я почувствовал в ладони бодрящий холодок тяжелого металла – веский продолговатый слиточек.
– Это тебе на пишу и храну, – пояснил Жила и вдруг добавил: – Сокольничка моего пожалуй, добрый десятник! Не тоскай его на кровь, а? Малек еще…
Я внимательно посмотрел на Жилу. Тяжко сдавил челюсти, напряг выражение лица и слегка запрокинул голову к небу. В республиканском небе высоко стояло республиканское солнце. Вот таких, простых наших мальчиков приходится гнать на войну, в мерзлый окоп, под дуло сепаратистов. А все потому, что в далекой столице в теплых квартирах и длинных лимузинах водятся гнусные ястребы, подлые представители военщины. Партия войны, зловещая национал-патриотическая хунта требует крови. А я, простой полевой командир, должен посылать этих шестнадцатилетних вперед, под пули, снаряды и базуки. Но – значит, так надо. Таков приказ, а я присягал президенту.
– Ну-ну, десятник Жила! – Я предостерегающе положил руку на левый погон боевого коллеги. – Это не я посылаю мальчиков на дело. Это все указ президента.
И, резко обернувшись к молодому синеглазому бойцу в белоснежной рубашке, строго скомандовал: «Рядовой Сокольник, смирно! С левой ноги на правую марш!» – рядовой троллея в путь, и я последовал за ним.
Следуя, я все думал, кого напоминает мне этот бритый пацан. Когда мы прошли километра полтора, я понял. Белая футболка сидела на нем совсем по-западному, мешковато свисая почти до колен – еще минута, и появятся цветные пляжные трусы, роликовые коньки и бейсбольная кепка козырьком на затылок. Кроме того, парень был замечательно туп и послушен – как и подобает молодому североамериканцу из какого-нибудь бойскаутского клуба в городке Озаркс, штат Арканзоу. Даже бритый затылок не мешал ассоциациям: передо мной вовсе не рядовой Сокольник, а волонтер американской армии Джим Скольник! Еще вчера он был пацифистом и рассекал серфингом волну, а сегодня президент сказал: «Россия», и Джим пришел в Россию. Джим взял с собой любимую песету группы «Ганз'н'Роузис», надел пятнистые высокие ботинки и пришел в Россию. Демократия есть демократия. Президент имеет право сказать все, что хочет. Сказал: Гаити, и мы идем по Гаити. А теперь сказано: деревня Санда, и мишн скоро будет аккомплишд .
Ну а если мой подчиненный – это Джим Скольник, то я, разумеется, никакой не Берубой и не Мокошин десятник, а чернокожий сержант Барри Бой, третий год службы в войсках быстрого реагирования, послужной список отличный, семьянин, трое девочек-близнецов, жена в Филадельфии. Я злой, но справедливый. Я постоянно ору на подчиненных и всегда спасаю их от верной гибели. В детстве мне пожал руку президент Никсон, и с тех пор я не могу забыть его улыбку. Втайне я люблю животных и проповеди Билли Грема, но стесняюсь говорить об этом. Потому что я – солдат самой большой демократии в мире и мои круглые очки интересно смотрятся на закопченной негритянской физиономии.
– Хэй, мэ-эн! – Втянувшись в роль, я протяжно и вызывающе окликнул молодого синеглазого новобранца, неловко тащившего свою М-16 на взмокшей от пота спине. – I said, move it, move it! What a hell are you thinking of yourself, private? I've spit all my life over youh! What's your name, butthead?
Новобранец сбился с верной поступи и испуганно посмотрел на сержанта Барри. Он так уважал своего командира, что не понял ни слова.
– Как ваше щенячье имя? – перевел я собственный вопрос тем знаменито-гнусавым голосом, которым в Москве переводят американские фирмы про войну во Вьетнаме. – Я спросил, как ваше чертово имя, рядовой?
– Соко… Сокольник, – недоуменно выдавил рядовой.
– Shit! – взревел я и тут же перевел: – Черт побери! Как вы отвечаете, рядовой?! Вы должны говорить мне «сэр»! Вы должны отвечать: «Мое дерьмовое имя – Скольник, сэр»! Повторите!
– Скольник, сэр! – Судя по лицу рядового, он очень сожалел, что так поздно узнал, как правильно обращаться к любимому начальству, и старался впредь вести себя намного умнее.
– Вот так лучше! – Я выпятил нижнюю губу и презрительно посмотрел на лысый череп Джима Скольника. – Итак, тебя определили в мою роту. Это скверно, потому что ты дерьмовый солдат. Ты никто. Понял?
Джим кивнул.
– I said, SHIT!! (Да побери же вас черт, рядовой!) – Скольник присел от страха и старался не смотреть на выкатившиеся глаза чернокожего сержанта, который аж посветлел от бешенства. – What's the damn way you answer me, private?! You gonna eat your balls next time you answer me that way!! (Вы отвечаете мне не по уставу. Никогда больше не допускайте этой ошибки.) You gonna tell me «Yo, Sir!» and keep your damn nodding for ya mum! (Вы должны отвечать мне «да, сэр!», а не кивать головой.)
– Йо, сэр! – гаркнул Джим Скольник, жмурясь от страха,
– Выньте жвачку изо рта! – У Скольника не было жвачки, но он умудрился ее вынуть. – Теперь слушайте приказ. Пока мы доберемся до этой туземной дыры под названием Санда, я хочу узнать определенные детали. Отвечайте на вопросы быстро и не сутультесь. Вы солдат демократии, а не кусок бычьего дерьма! Вам приходилось раньше встречаться с этим … с Куруядом?
– Йо, сэр! – проорал Скольник, радуясь, что отвечает по уставу.
– Он есть предводитель местных террористов, которые хотят свободные демократические выборы в этой стране быть проваленными, не так ли? – спросил я, чувствуя, как в мою речь органично проникает английский синтаксис.
– Нэй, сэр! Он есть подлый влах и жирец Чурилин, Чурилиной охраны наставник и вожак!
– Тебе известен предстоящий маршрут Чурилы? Куда его головорезы ожидаемы быть к ночи? Они ожидаемы уйти из Санды в другое место, не так ли?
– Йо, сэр. Само Куруяд направился во Властов, опережаючи движение божка своего. А вой Куруядовы – то быть влаки, враны и дивы – движутся со Чурилою попутно и нескоро, от Санды до Глыбозера и дале по городам и селам до самого Властова-града.
Блестяще. Террористы уходят из Санды, оставляя там, скорее всего, небольшой отряд гарнизонной службы для охраны Чурилиных тотемов. Крупных сил противника в деревне не будет, и я смогу выйти в зону альфа один, без огневой поддержки. Надо просочиться к тотемной площади и скрытно проникнуть в подземелье. Там находится ценнейший груз – как я понимаю, парни в штабе затеяли всю эту операцию только для того, чтобы в Вашингтоне заполучили образец новых советских сапог на реактивной тяге…
– Слушайте мою команду, рядовой Скольник, – тихо сказал я, когда часовая стрелка хронометра сместилась на одно деление, а сквозь полуденный хит, встававший к небу от рисовых полей, проступили очертания вьетнамской деревеньки. – Видите эти хижины? Это есть деревня под названием Санда, если верить нашей разведке. Население в целом лояльно красным, но коммунистов здесь сейчас немного. Вы останетесь здесь и будете следить в бинокль за моими передвижениями. Проверьте свое оружие.
Скольник заученным движением перебросил на грудь автоматическую винтовку, а я не спеша снял очки и приблизил к спокойным глазам окуляры бинокля. На главной деревенской площади хорошо виднелся огромный черный памятник – очевидно, монумент какому-то коммунистическому лидеру. Под ним копошились немногочисленные фигурки желтопузых, но на таком расстоянии невозможно определить, насколько они вооружены. Я положил тяжелый бинокль во влажную азиатскую траву и полез в нагрудный карман – три поляродных карточки затрепетали в негритянских пальцах…
– Слушайте, Джим… – Голос сержанта Барри Боя споткнулся и задрожал. – Если я не вернусь… передайте моим девочкам… передайте Салли, Джоанне и Бесс, что я… что я не приду к ним в школу на праздник в честь дня Четвертого июля…
Джим Скольник посмотрел на меня глазами настоящего американского парня и тихо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64