Через миг наваждение рассеялось.
— Может, оно и к лучшему…
— Ты не хотел быть Мудрым? — спросил Финрод.
— Время не захотело, чтобы я стал Мудрым, король. Времени сейчас нужны сильные.
— А разве мудрость делает людей слабыми?
Берен был вопросом озадачен, но не загнан в тупик.
— Мудрость, — сказал он наконец, тщательно выбирая слова. — Делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и с совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать — это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.
— По-твоему, сила решает все?
— Смотря что называть силой. Одна сила нужна, чтобы поднять меч, другая — чтобы встретить его, не дрогнув. Есть ли у меня такая… Наверное, сейчас — есть. Потому что есть надежда. Estel, — уточнил он на эльфийском. — И отчаяние…
— Люди продолжают меня удивлять. Берен, разве «надеяться» и «отчаяться» — это не противоположности?
— С одной стороны верно, с другой… В глубине самого черного отчаяния, когда нет никаких оснований для amdir, человек вдруг обнаруживает в себе estel. В нашем языке «отчаяться» и «решиться» — одно слово. Но для этого нужно попасть в такую переделку, что дальше, кажется, уже некуда… Когда я был юн и глуп, я побился с Креганом-Полутроллем об заклад, что поднимусь на Одинокий Клык, куда поднимался лишь ты. Спускаясь, свалился в ледовую трещину. Пролетел сколько-то саженей и застрял, как клин в пазу — не сдвинуться. Стоял мороз, но пот выступал у меня на лбу — и тут же замерзал в волосах. Я понял, что здесь мне и конец, и никто ничего не узнает. Внизу — только синяя мгла; вверху — звезды, большие и равнодушные. И я так себя жалел, король Ном, что мне до сих пор этого стыдно. Страх заполнил меня всего. Я понял, что умру, что по сути дела уже умер — и внезапно стал спокоен, потому что мертвецы уже ни о чем не волнуются. Я прислушался — и услышал как внизу бежит ручей, и как катятся камни, вытаивающие изо льда; посмотрел вверх — небо в трещине стало розовым. Я вспомнил, что в голенище у меня — нож, и не все еще потеряно… Но даже и без ножа — я бы попытался. Я бы зубами прогрыз себе дорогу на свет. А если нет — я бы умер… спокойно, без страха. Вот так мы обретаем надежду в отчаянии. У эльфов по-другому?
— Не совсем, но иначе. Надежда, estel — она присуща нам изначально. Каждому и с рождения. Во льдах Хэлкараскэ мне тоже не раз бывало так, что казалось — умереть легче. Но звезды никогда не выглядели равнодушными. В случае с эльфами требуется прилагать усилия не для того, чтобы обрести estel — а для того, чтобы ее разрушить. Мы оба знаем, кто этим занимается. Мы смотрим вперед — и не видим оснований для amdir, полагаемся только на estel. Поэтому мы говорим, что у нас тень впереди, а у вас — позади.
— Может, — помедлив, сказал Берен, — мы для того и сошлись в этом мире, чтобы мы нашли для вас amdir, а вы подарили нам estel?
— Я в это верю. Amdir — она появится тогда, когда будет явлен четкий знак, не смутный намек, а нечто совершенно определенное.
— А как вы поймете, что появился такой знак? Вдруг ни вы, ни мы его не распознаем?
— О, нет, Берен… — лицо короля Фелагунда стало таким вдохновенным и прекрасным, что у Гили в горле защемило. — Это нельзя будет перепутать ни с чем, смысл этого события ясно скажет сам за себя. По меньшей мере его узнаю я, ибо я живу ради этого дня, и готов умереть ради этого дня.
— А ты не думаешь, что в тот день тебя может… не оказаться поблизости?
— Не думаю. Это ваша поговорка — «на ловца и зверь бежит». Я, кажется, понимаю, к чему ты подводишь, Берен. Ты хочешь знать, не в тебе ли я увидел тот самый случай, которого жду? Но как я отвечу, если я не знаю этого сам? Единственное, что я могу сказать — я действую так, как если бы ты и был тем, кого я ищу. Иного пути узнать — нет. Повторяя твои недавние слова, я считаю, что Эру знал, что делал, создавая вас смертными, а наши fear навсегда привязывая к Арде. И в том, что нашим судьбам довелось переплестись, есть и его промысел.
— Хорошо, — согласился Берен. — Тогда и я буду действовать так, словно я и есть тот самый. И если мы не свернем себе шею, это действительно будет что-то из ряда вон… Ага, вода за умными разговорами выкипела почти вся, но на двоих тут хватит, — он засыпал в котелок смесь ягод и трав. — Ном, а можно еще один вопрос — из праздного любопытства?
— Пожалуйста. Но не обещаю ответить.
— Ты… ты пойми, это на самом деле меня мучает, потому что… а, проклятье!… Она говорила, что мы слишком похожи на… Сам-понимаешь-кого. И что эльфы это видят, и поэтому…
— Она ошибалась, — жестко сказал Финрод.
— Но вспомни историю Аданэль: ведь, глядя правде в глаза, он с нами ничего не делал. Все творили над собой мы сами. Сами! В Дортонионе… там люди делали порой такое, что у орков волосы вставали дыбом. И не только люди Моргота — многие из них были наши; горцы. Мразь, каких и у Моргота белым днем с фонарем искать надо — откуда такая сволочь повыползала? И — главное — в глубину себя, в свое сердце мне порой тоже бывает страшно заглядывать. Там водятся… оборотни. Таким ли должен быть тот, кого ты ждал, Финрод? А вдруг я приведу к гибели и тебя, и твоих эльфов, и Нарготронд, и… — он резко умолк, словно задохнулся.
Финрод длинно вздохнул, явно собираясь сказать какую-то неприятную и для себя и для собеседника вещь. Но заговорил не сразу — сначала разлил по чашкам травяной отвар.
— Если ты думаешь, что подобного рода сомнения чужды нам — ты ошибаешься так же, как ошибалась Андрет. Да, в нас, Эрухини, есть нечто общее с Мелькором. Я видел и могу сравнивать: мятежный дух, порыв, гордость, переходящая в гордыню — все это присуще нам так же, как и ему. Но это не значит, что мы — его дети. Скорее всего нам, нолдор, и вам, людям, достались те же дары Единого, что и ему. Так похожи брат и сестра, а не родитель и дитя. Феанаро порой казался ему родным. Но ведь мы точно знаем, что он не творил эльфов — значит, Феанаро унаследовал это не от него. Так почему вас не отпускают эти сомнения? Ты говоришь, что боишься заглядывать к себе в сердце, ибо там водятся оборотни? Я тоже боюсь. Но все же заглядываю в самые потайные уголки, нахожу своих оборотней и уничтожаю их. Ибо никто за меня этого не сделает, как и за тебя. Представь себе, что испытал я, стоя в тот день на пирсе Альквалондэ. Никто и никогда, ни в каком страшном сне увидеть не мог, что эльф обнажит меч против эльфа. Друзья моего детства, родичи, те, кого я любил — лежали мертвые на песке, и убили их друзья моей юности, мои родичи, кого я тоже любил. Я чувствовал, что разрываюсь надвое. Счастье Феанаро и его сыновей, что они успели отплыть — вместе с Нэрвен, Айканаро и Ангарато мы готовы были убивать их. Берегом мы гнались за кораблями, и в сердце каждого поднял голову оборотень. Но, посмотрев своему оборотню в глаза, я ужаснулся. И сказал: хватит. Кто-то должен остановиться, и это будем мы. И тогда оборотень испустил дух. Никто из нас не есть изначально Зло, Берен. Даже Мелькор, даже Гортхаур — не зло, они только предались злу. Бояться нужно не того, что ты есть — того, чем ты можешь стать.
— Спасибо, король, — после краткого молчания проговорил Берен. — Ты ответил на вопрос, который я только собирался задать.
Их руки встретились над углями в дружеском пожатии. Гили не двигался.
Странную вещь сказал король эльфов. Странную — и страшную… Проклятый народ — вспомнилось снова… Почему — проклятый? Феанаро — это Феанор, отец Бледного Господина? Что такое Альквалондэ? Кого они там убивали? И за что?
«Как много страшного», — подумал он, засыпая. — «Зачем столько зла?»
* * *
Вторая ночевка была у озера Иврин. Гили не сетовал на отсутствие огня и горячей пищи — его радовала сама возможность вскоре слезть с седла, завернуться в плащ и уснуть. Ему часто приходилось ездить верхом, но никогда — столько, и никогда — в седле. «Ой-ой-ой» был страшный.
Но, поднявшись на холм в предгорьях Эред Ветрин, увидев в закатном золоте подернутую туманом котловину озера Иврин, Гили забыл и про усталость, и про боль.
Есть в мире места, вроде бы особо ничем не примечательные — но когда туда приходит человек, эльф или гном, светлая тоска наполняет его сердце, как будто кто-то силится докричаться до тебя сквозь годы. Дух живет в этих местах, и твой дух откликается на его зов, если, конечно, он у тебя есть…
— Красота какая! — вырвалось у Гили при виде снежных отрогов, глядящихся в озерную стынь, подернутую мелкой рябью.
Лоссар что-то сказал, Эллуин перевел:
— Когда-то эти воды благословил сам Владыка Ульмо. Его вода целебна. Говорят, что здесь — родина смеха. Смотри!
Один из дальних заливов кипел ключом, отчего озеро и волновалось все время. Сотни родников вырывались там на поверхность — и, наполнив чашу гранитных берегов, выкатывались через трещину в скале и бежали вниз по долине, питая Нарог.
— Наше озеро Тарн Аэлуин благословина сама Мелиан — все равно загадили, сволочи. Хэй! — Берен ударил коня пятками и полетел вниз по склону в бешеном галопе. За ним, заливисто свистнув, помчался Нэндил, следом — Эллуин. Остальные съехали вниз шагом.
Ночевали в подлеске, возле того края озера, где били ключи. Темнело в небе, темнело в озере. Звезды купались в кипени родников…
Они поили коней с Айменелом, Аэглосом и Эллуином, когда Гили все-таки решился спросить:
— Господин Эллуин, что такое «amdir»?
— Где ты услышал это слово? — удивился Эллуин.
— Растопыривал уши вместо того, чтобы спать, — незаметно для своего оруженосца к воде спустился Берен. — «Amdir» на нашем языке означает «надежда». Так мы обычно переводим. А если переводить дословно, то это — «взгляд вперед и вверх».
Подвернув штаны и зайдя в воду по колено, Берен умылся, потом набрал воды в баклажку, уступая Эллуину привилегию просветить Гили.
— У нас есть два слова для обозначения того, что вы, люди, называете одним словом — «надежда». Первое слово — «amdir», так мы говорим, когда в надежде присутствует расчет, есть какие-то основания предполагать, что все сложится благоприятным образом. Второе слово — «estel», так мы называем надежду, для которой нет никаких оснований, когда просто ждешь хорошего — и все. Понимаешь?
Гили казалось, что он понимает — но понимает ли он правильно?
— Проще говоря, — Берен с баклажкой вышел на берег. — У меня есть здоровенный amdir на четвертину доброго дор-ломинского светлого пива. А вот что мы тут или в горах не нарвемся на орков — это уже чистой воды estel. Понятно?
Гили не совсем понимал, зачем вода — ведь костра они разводить не будут. Он грыз на ужин орехи и сушеные ягоды, когда увидел, что эльфы разбавляют водой вино из Эдрахиловой фляги. Полчашки досталось и ему.
— Хочешь есть? — Берен, отпив свою часть, передал ему легкую оловянную кружку.
Вино, терпкое на вкус, было сладким, и внутри от него рождалось тепло и веселье, хотя с полчашки не захмелел бы и ребенок.
— Хочу, — признался Гили.
— Ложись спать. — Берен обрадовал своего оруженосца тем, что на них втроем с Айменелом приходится последняя, предутренняя стража.
— Запомни, парень: хоть места здесь и красивые неимоверно, а все же Волчий Остров в двух днях пути верхом. Игры кончились, Гили, все по-настоящему. Ты хотел быть воином? Вот тебе первый урок: засыпай там, где тебя застало время, на сытый ли, на голодный желудок, а просыпайся — быстро и без звука.
Гили проснулся за полночь — быстро и без звука. По знаку Берена пошел к склону холма, вслед за Айменелом поднялся на три сажени вверх и, приняв от Аэглоса лук со стрелами, сел на его место — за один из камней. Отсюда не был виден лагерь — было видно пространство вокруг него, подходы. Айменела тоже не было видно — где он?
Гили взял оставленную ему Береном фляжку — там что-то плескалось. Ага, вино с водой. Он выпил — сон как сдуло. Очертания ночных берегов сделались ясными, четкими, Гили различал каждый звук, разносившийся над водой далеко — плеск бобра, крик ночной птицы, шелест осоки; мгновенные тени летучих мышей двоились в поверхности озера, у берегов медленно густел туман.
Тело наполнилось каким-то легким звоном, радостной готовностью к действию. Красота этого места — даже сейчас, ночью, под звездами; а может быть — особенно и именно сейчас — была пронзительной. И внезапно Гили охватила жестокая тоска: вот такая же, наверное, стояла ночь в Гремячей Пуще, женщины спали, прижимая к себе детей, и вдруг — кровь, хруст металла, пронзающего плоть, детский крик, обрывающийся треском позвонков, оскаленные желтые лица, горящие злобой раскосые глаза…
Он не знал ни своей тетки, покинувшей дом, когда он был еще маленьким, ни ее мужа Морфана — но теперь слезы жгли ему глаза не потому, что орки оставили его сиротой без крова и родни; он чувствовал боль простых, ни в чем не виноватых людей, которых убивают ночью, во сне, ни за что ни про что.
«Говорят, они потому у вас в горах так зверствовали, что вы им сильный опор чинили… И под Тенью люди живут…»
Да, живут. Но не все. Те, кому удалось выжить.
«Я так не хочу».
Гили ясно, озарением понял, что стал оруженосцем Берена потому что не желает быть покорной безмолвной жертвой, безропотно ожидающей исхода битвы между сильными этого мира. Он станет воином — и, может быть, однажды спасет неизвестных ему людей, и кто-то не погибнет, застигнутый наглой смертью в доме, на пастбище или на пашне…
Сколько времени прошло? Эльфийский напиток не давал клевать носом, туман потянулся от берегов вслед за слабеньким ветерком, предрассветный холодок забрался под плащ. Звезды начали тускнеть.
Они оседлали коней и тронулись еще до света. Большую часть времени они не ехали, а вели коней в поводу — дорога брала круто вверх, петляя по дну скального разлома. Гили уже отчаялся когда-нибудь оказаться на ровном месте, как вдруг — свежий ветер пахнул в лицо и они вышли в долину, заросшую светлым сосновым лесом, и по ней поехали верхом. Дороги здесь не было, но Финрод вел отряд уверенно, держа направление на северо-восток, вверх по склону горы. Берен обмолвился, что чувство направления эльфам не изменяет никогда, ни в туман, ни в ночь, ни в лесу, ни в подземелье.
Дорогой Гили учил эльфийский язык, а Айменел с Эллуином ему охотно в этом помогали. Некоторые слова он запомнил и раньше, сам: roh — конь, sar — камень, nor — огонь… Amdir — надежда… Некоторые узнал сейчас: mellyn — друзья, salh — трава, sigil — нож… С подачи Айменела он заплел такую же, как у того, тонкую косу на макушке, перевязал ее шелковым шнурком и украсил синими перьями селезня. Берен, увидев это, только хмыкнул, ничего не сказал.
Они выехали из леса, дальше пошли луга — густая высокая трава покрывала склоны. Гили посмотрел на юг — раньше, когда поднимались, у него сил глянуть вгору не было — и дух схватило: на такой высоте они были. Далеко-далеко внизу серебрилось озеро Иврин, деревья сливались в сплошной зеленый покров, а облака стояли над виднокраем — с башни. Справа, у подножия холмов предгорья, словно трехпалая огромная птица оставила след: три речонки сливались в одну.
— Тейглин, — бросил Лоссар.
Гили посмотрел на север — дух у него захватило второй раз: прямо перед ними белые вершины тонули в облаках — и туда, в облака, лежал их путь…
Дул довольно крепкий ветер, Гили завернулся в плащ. Холодно или жарко — сказать было невозможно: солнце вроде припекало, а ветер пробирал.
Берен запел. Гили посмотрел на своего хозяина — тот выглядел счастливым. Ну да, он же сызмальства в горах. И песня была горская — Гили ее не знал, но такой рисунок мелодии мог родиться только там, где любой путь — это путь или вверх или вниз.
Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет
Не стремись на огонек -
Огонек тебя сожжет…
Гили удивился, услышав, что второй голос подхватил песню и повел мелодию вверх, словно взлетев над первым:
Легких крылышек узор
Разлетится в белый прах
Не лети на мой костер -
Вы горите на кострах…
Пел Финрод. И король, и Берен, казалось, связаны каким-то общим воспоминанием, далеким, грустным, но хорошим…
Если ищешь ты тепла -
Вот тебе моя ладонь
Пусть она не так светла -
Но не жжется, как огонь.
Мотылек мой, мотылек…
Ты не слушаешь меня
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня…
— Если это намек, — сказал Вилварин (25), — То я его не понял.
— Нет, это не намек. — Берен тряхнул головой. — Это просто песня. Детская песенка.
— Несмотря ни на что, — зябко повел плечами эльф. — Огонь был бы сейчас совсем не лишним. И горячее питье. Скажи, aran, долго еще нам ехать?
— За ближним перевалом — горное озеро, Эллехен, — ответил Финрод. — Там мы остановимся и поедим. До вечера нужно перейти через Талат Главар, и успеть спуститься оттуда как можно ниже — мне не хотелось бы ночевать в снегах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Может, оно и к лучшему…
— Ты не хотел быть Мудрым? — спросил Финрод.
— Время не захотело, чтобы я стал Мудрым, король. Времени сейчас нужны сильные.
— А разве мудрость делает людей слабыми?
Берен был вопросом озадачен, но не загнан в тупик.
— Мудрость, — сказал он наконец, тщательно выбирая слова. — Делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и с совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать — это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.
— По-твоему, сила решает все?
— Смотря что называть силой. Одна сила нужна, чтобы поднять меч, другая — чтобы встретить его, не дрогнув. Есть ли у меня такая… Наверное, сейчас — есть. Потому что есть надежда. Estel, — уточнил он на эльфийском. — И отчаяние…
— Люди продолжают меня удивлять. Берен, разве «надеяться» и «отчаяться» — это не противоположности?
— С одной стороны верно, с другой… В глубине самого черного отчаяния, когда нет никаких оснований для amdir, человек вдруг обнаруживает в себе estel. В нашем языке «отчаяться» и «решиться» — одно слово. Но для этого нужно попасть в такую переделку, что дальше, кажется, уже некуда… Когда я был юн и глуп, я побился с Креганом-Полутроллем об заклад, что поднимусь на Одинокий Клык, куда поднимался лишь ты. Спускаясь, свалился в ледовую трещину. Пролетел сколько-то саженей и застрял, как клин в пазу — не сдвинуться. Стоял мороз, но пот выступал у меня на лбу — и тут же замерзал в волосах. Я понял, что здесь мне и конец, и никто ничего не узнает. Внизу — только синяя мгла; вверху — звезды, большие и равнодушные. И я так себя жалел, король Ном, что мне до сих пор этого стыдно. Страх заполнил меня всего. Я понял, что умру, что по сути дела уже умер — и внезапно стал спокоен, потому что мертвецы уже ни о чем не волнуются. Я прислушался — и услышал как внизу бежит ручей, и как катятся камни, вытаивающие изо льда; посмотрел вверх — небо в трещине стало розовым. Я вспомнил, что в голенище у меня — нож, и не все еще потеряно… Но даже и без ножа — я бы попытался. Я бы зубами прогрыз себе дорогу на свет. А если нет — я бы умер… спокойно, без страха. Вот так мы обретаем надежду в отчаянии. У эльфов по-другому?
— Не совсем, но иначе. Надежда, estel — она присуща нам изначально. Каждому и с рождения. Во льдах Хэлкараскэ мне тоже не раз бывало так, что казалось — умереть легче. Но звезды никогда не выглядели равнодушными. В случае с эльфами требуется прилагать усилия не для того, чтобы обрести estel — а для того, чтобы ее разрушить. Мы оба знаем, кто этим занимается. Мы смотрим вперед — и не видим оснований для amdir, полагаемся только на estel. Поэтому мы говорим, что у нас тень впереди, а у вас — позади.
— Может, — помедлив, сказал Берен, — мы для того и сошлись в этом мире, чтобы мы нашли для вас amdir, а вы подарили нам estel?
— Я в это верю. Amdir — она появится тогда, когда будет явлен четкий знак, не смутный намек, а нечто совершенно определенное.
— А как вы поймете, что появился такой знак? Вдруг ни вы, ни мы его не распознаем?
— О, нет, Берен… — лицо короля Фелагунда стало таким вдохновенным и прекрасным, что у Гили в горле защемило. — Это нельзя будет перепутать ни с чем, смысл этого события ясно скажет сам за себя. По меньшей мере его узнаю я, ибо я живу ради этого дня, и готов умереть ради этого дня.
— А ты не думаешь, что в тот день тебя может… не оказаться поблизости?
— Не думаю. Это ваша поговорка — «на ловца и зверь бежит». Я, кажется, понимаю, к чему ты подводишь, Берен. Ты хочешь знать, не в тебе ли я увидел тот самый случай, которого жду? Но как я отвечу, если я не знаю этого сам? Единственное, что я могу сказать — я действую так, как если бы ты и был тем, кого я ищу. Иного пути узнать — нет. Повторяя твои недавние слова, я считаю, что Эру знал, что делал, создавая вас смертными, а наши fear навсегда привязывая к Арде. И в том, что нашим судьбам довелось переплестись, есть и его промысел.
— Хорошо, — согласился Берен. — Тогда и я буду действовать так, словно я и есть тот самый. И если мы не свернем себе шею, это действительно будет что-то из ряда вон… Ага, вода за умными разговорами выкипела почти вся, но на двоих тут хватит, — он засыпал в котелок смесь ягод и трав. — Ном, а можно еще один вопрос — из праздного любопытства?
— Пожалуйста. Но не обещаю ответить.
— Ты… ты пойми, это на самом деле меня мучает, потому что… а, проклятье!… Она говорила, что мы слишком похожи на… Сам-понимаешь-кого. И что эльфы это видят, и поэтому…
— Она ошибалась, — жестко сказал Финрод.
— Но вспомни историю Аданэль: ведь, глядя правде в глаза, он с нами ничего не делал. Все творили над собой мы сами. Сами! В Дортонионе… там люди делали порой такое, что у орков волосы вставали дыбом. И не только люди Моргота — многие из них были наши; горцы. Мразь, каких и у Моргота белым днем с фонарем искать надо — откуда такая сволочь повыползала? И — главное — в глубину себя, в свое сердце мне порой тоже бывает страшно заглядывать. Там водятся… оборотни. Таким ли должен быть тот, кого ты ждал, Финрод? А вдруг я приведу к гибели и тебя, и твоих эльфов, и Нарготронд, и… — он резко умолк, словно задохнулся.
Финрод длинно вздохнул, явно собираясь сказать какую-то неприятную и для себя и для собеседника вещь. Но заговорил не сразу — сначала разлил по чашкам травяной отвар.
— Если ты думаешь, что подобного рода сомнения чужды нам — ты ошибаешься так же, как ошибалась Андрет. Да, в нас, Эрухини, есть нечто общее с Мелькором. Я видел и могу сравнивать: мятежный дух, порыв, гордость, переходящая в гордыню — все это присуще нам так же, как и ему. Но это не значит, что мы — его дети. Скорее всего нам, нолдор, и вам, людям, достались те же дары Единого, что и ему. Так похожи брат и сестра, а не родитель и дитя. Феанаро порой казался ему родным. Но ведь мы точно знаем, что он не творил эльфов — значит, Феанаро унаследовал это не от него. Так почему вас не отпускают эти сомнения? Ты говоришь, что боишься заглядывать к себе в сердце, ибо там водятся оборотни? Я тоже боюсь. Но все же заглядываю в самые потайные уголки, нахожу своих оборотней и уничтожаю их. Ибо никто за меня этого не сделает, как и за тебя. Представь себе, что испытал я, стоя в тот день на пирсе Альквалондэ. Никто и никогда, ни в каком страшном сне увидеть не мог, что эльф обнажит меч против эльфа. Друзья моего детства, родичи, те, кого я любил — лежали мертвые на песке, и убили их друзья моей юности, мои родичи, кого я тоже любил. Я чувствовал, что разрываюсь надвое. Счастье Феанаро и его сыновей, что они успели отплыть — вместе с Нэрвен, Айканаро и Ангарато мы готовы были убивать их. Берегом мы гнались за кораблями, и в сердце каждого поднял голову оборотень. Но, посмотрев своему оборотню в глаза, я ужаснулся. И сказал: хватит. Кто-то должен остановиться, и это будем мы. И тогда оборотень испустил дух. Никто из нас не есть изначально Зло, Берен. Даже Мелькор, даже Гортхаур — не зло, они только предались злу. Бояться нужно не того, что ты есть — того, чем ты можешь стать.
— Спасибо, король, — после краткого молчания проговорил Берен. — Ты ответил на вопрос, который я только собирался задать.
Их руки встретились над углями в дружеском пожатии. Гили не двигался.
Странную вещь сказал король эльфов. Странную — и страшную… Проклятый народ — вспомнилось снова… Почему — проклятый? Феанаро — это Феанор, отец Бледного Господина? Что такое Альквалондэ? Кого они там убивали? И за что?
«Как много страшного», — подумал он, засыпая. — «Зачем столько зла?»
* * *
Вторая ночевка была у озера Иврин. Гили не сетовал на отсутствие огня и горячей пищи — его радовала сама возможность вскоре слезть с седла, завернуться в плащ и уснуть. Ему часто приходилось ездить верхом, но никогда — столько, и никогда — в седле. «Ой-ой-ой» был страшный.
Но, поднявшись на холм в предгорьях Эред Ветрин, увидев в закатном золоте подернутую туманом котловину озера Иврин, Гили забыл и про усталость, и про боль.
Есть в мире места, вроде бы особо ничем не примечательные — но когда туда приходит человек, эльф или гном, светлая тоска наполняет его сердце, как будто кто-то силится докричаться до тебя сквозь годы. Дух живет в этих местах, и твой дух откликается на его зов, если, конечно, он у тебя есть…
— Красота какая! — вырвалось у Гили при виде снежных отрогов, глядящихся в озерную стынь, подернутую мелкой рябью.
Лоссар что-то сказал, Эллуин перевел:
— Когда-то эти воды благословил сам Владыка Ульмо. Его вода целебна. Говорят, что здесь — родина смеха. Смотри!
Один из дальних заливов кипел ключом, отчего озеро и волновалось все время. Сотни родников вырывались там на поверхность — и, наполнив чашу гранитных берегов, выкатывались через трещину в скале и бежали вниз по долине, питая Нарог.
— Наше озеро Тарн Аэлуин благословина сама Мелиан — все равно загадили, сволочи. Хэй! — Берен ударил коня пятками и полетел вниз по склону в бешеном галопе. За ним, заливисто свистнув, помчался Нэндил, следом — Эллуин. Остальные съехали вниз шагом.
Ночевали в подлеске, возле того края озера, где били ключи. Темнело в небе, темнело в озере. Звезды купались в кипени родников…
Они поили коней с Айменелом, Аэглосом и Эллуином, когда Гили все-таки решился спросить:
— Господин Эллуин, что такое «amdir»?
— Где ты услышал это слово? — удивился Эллуин.
— Растопыривал уши вместо того, чтобы спать, — незаметно для своего оруженосца к воде спустился Берен. — «Amdir» на нашем языке означает «надежда». Так мы обычно переводим. А если переводить дословно, то это — «взгляд вперед и вверх».
Подвернув штаны и зайдя в воду по колено, Берен умылся, потом набрал воды в баклажку, уступая Эллуину привилегию просветить Гили.
— У нас есть два слова для обозначения того, что вы, люди, называете одним словом — «надежда». Первое слово — «amdir», так мы говорим, когда в надежде присутствует расчет, есть какие-то основания предполагать, что все сложится благоприятным образом. Второе слово — «estel», так мы называем надежду, для которой нет никаких оснований, когда просто ждешь хорошего — и все. Понимаешь?
Гили казалось, что он понимает — но понимает ли он правильно?
— Проще говоря, — Берен с баклажкой вышел на берег. — У меня есть здоровенный amdir на четвертину доброго дор-ломинского светлого пива. А вот что мы тут или в горах не нарвемся на орков — это уже чистой воды estel. Понятно?
Гили не совсем понимал, зачем вода — ведь костра они разводить не будут. Он грыз на ужин орехи и сушеные ягоды, когда увидел, что эльфы разбавляют водой вино из Эдрахиловой фляги. Полчашки досталось и ему.
— Хочешь есть? — Берен, отпив свою часть, передал ему легкую оловянную кружку.
Вино, терпкое на вкус, было сладким, и внутри от него рождалось тепло и веселье, хотя с полчашки не захмелел бы и ребенок.
— Хочу, — признался Гили.
— Ложись спать. — Берен обрадовал своего оруженосца тем, что на них втроем с Айменелом приходится последняя, предутренняя стража.
— Запомни, парень: хоть места здесь и красивые неимоверно, а все же Волчий Остров в двух днях пути верхом. Игры кончились, Гили, все по-настоящему. Ты хотел быть воином? Вот тебе первый урок: засыпай там, где тебя застало время, на сытый ли, на голодный желудок, а просыпайся — быстро и без звука.
Гили проснулся за полночь — быстро и без звука. По знаку Берена пошел к склону холма, вслед за Айменелом поднялся на три сажени вверх и, приняв от Аэглоса лук со стрелами, сел на его место — за один из камней. Отсюда не был виден лагерь — было видно пространство вокруг него, подходы. Айменела тоже не было видно — где он?
Гили взял оставленную ему Береном фляжку — там что-то плескалось. Ага, вино с водой. Он выпил — сон как сдуло. Очертания ночных берегов сделались ясными, четкими, Гили различал каждый звук, разносившийся над водой далеко — плеск бобра, крик ночной птицы, шелест осоки; мгновенные тени летучих мышей двоились в поверхности озера, у берегов медленно густел туман.
Тело наполнилось каким-то легким звоном, радостной готовностью к действию. Красота этого места — даже сейчас, ночью, под звездами; а может быть — особенно и именно сейчас — была пронзительной. И внезапно Гили охватила жестокая тоска: вот такая же, наверное, стояла ночь в Гремячей Пуще, женщины спали, прижимая к себе детей, и вдруг — кровь, хруст металла, пронзающего плоть, детский крик, обрывающийся треском позвонков, оскаленные желтые лица, горящие злобой раскосые глаза…
Он не знал ни своей тетки, покинувшей дом, когда он был еще маленьким, ни ее мужа Морфана — но теперь слезы жгли ему глаза не потому, что орки оставили его сиротой без крова и родни; он чувствовал боль простых, ни в чем не виноватых людей, которых убивают ночью, во сне, ни за что ни про что.
«Говорят, они потому у вас в горах так зверствовали, что вы им сильный опор чинили… И под Тенью люди живут…»
Да, живут. Но не все. Те, кому удалось выжить.
«Я так не хочу».
Гили ясно, озарением понял, что стал оруженосцем Берена потому что не желает быть покорной безмолвной жертвой, безропотно ожидающей исхода битвы между сильными этого мира. Он станет воином — и, может быть, однажды спасет неизвестных ему людей, и кто-то не погибнет, застигнутый наглой смертью в доме, на пастбище или на пашне…
Сколько времени прошло? Эльфийский напиток не давал клевать носом, туман потянулся от берегов вслед за слабеньким ветерком, предрассветный холодок забрался под плащ. Звезды начали тускнеть.
Они оседлали коней и тронулись еще до света. Большую часть времени они не ехали, а вели коней в поводу — дорога брала круто вверх, петляя по дну скального разлома. Гили уже отчаялся когда-нибудь оказаться на ровном месте, как вдруг — свежий ветер пахнул в лицо и они вышли в долину, заросшую светлым сосновым лесом, и по ней поехали верхом. Дороги здесь не было, но Финрод вел отряд уверенно, держа направление на северо-восток, вверх по склону горы. Берен обмолвился, что чувство направления эльфам не изменяет никогда, ни в туман, ни в ночь, ни в лесу, ни в подземелье.
Дорогой Гили учил эльфийский язык, а Айменел с Эллуином ему охотно в этом помогали. Некоторые слова он запомнил и раньше, сам: roh — конь, sar — камень, nor — огонь… Amdir — надежда… Некоторые узнал сейчас: mellyn — друзья, salh — трава, sigil — нож… С подачи Айменела он заплел такую же, как у того, тонкую косу на макушке, перевязал ее шелковым шнурком и украсил синими перьями селезня. Берен, увидев это, только хмыкнул, ничего не сказал.
Они выехали из леса, дальше пошли луга — густая высокая трава покрывала склоны. Гили посмотрел на юг — раньше, когда поднимались, у него сил глянуть вгору не было — и дух схватило: на такой высоте они были. Далеко-далеко внизу серебрилось озеро Иврин, деревья сливались в сплошной зеленый покров, а облака стояли над виднокраем — с башни. Справа, у подножия холмов предгорья, словно трехпалая огромная птица оставила след: три речонки сливались в одну.
— Тейглин, — бросил Лоссар.
Гили посмотрел на север — дух у него захватило второй раз: прямо перед ними белые вершины тонули в облаках — и туда, в облака, лежал их путь…
Дул довольно крепкий ветер, Гили завернулся в плащ. Холодно или жарко — сказать было невозможно: солнце вроде припекало, а ветер пробирал.
Берен запел. Гили посмотрел на своего хозяина — тот выглядел счастливым. Ну да, он же сызмальства в горах. И песня была горская — Гили ее не знал, но такой рисунок мелодии мог родиться только там, где любой путь — это путь или вверх или вниз.
Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет
Не стремись на огонек -
Огонек тебя сожжет…
Гили удивился, услышав, что второй голос подхватил песню и повел мелодию вверх, словно взлетев над первым:
Легких крылышек узор
Разлетится в белый прах
Не лети на мой костер -
Вы горите на кострах…
Пел Финрод. И король, и Берен, казалось, связаны каким-то общим воспоминанием, далеким, грустным, но хорошим…
Если ищешь ты тепла -
Вот тебе моя ладонь
Пусть она не так светла -
Но не жжется, как огонь.
Мотылек мой, мотылек…
Ты не слушаешь меня
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня…
— Если это намек, — сказал Вилварин (25), — То я его не понял.
— Нет, это не намек. — Берен тряхнул головой. — Это просто песня. Детская песенка.
— Несмотря ни на что, — зябко повел плечами эльф. — Огонь был бы сейчас совсем не лишним. И горячее питье. Скажи, aran, долго еще нам ехать?
— За ближним перевалом — горное озеро, Эллехен, — ответил Финрод. — Там мы остановимся и поедим. До вечера нужно перейти через Талат Главар, и успеть спуститься оттуда как можно ниже — мне не хотелось бы ночевать в снегах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142