А впрочем, даже такой вариант наверняка устраивал «горячую четверку» куда больше, чем пожизненное заключение в жестянке, болтающейся среди звезд.
Поначалу они решили, что он сломался. До локального пространства колоний было четыре прыжка. Но после четвертого все поняли, что пилот завез их не туда, и что он намерен держаться до конца, каким бы этот конец ни был.
Он уже знал имя «оборотня». В ситуации неминуемого и тяжелого этического выбора только один из членов экипажа сумел сохранить холодный нейтралитет. А впрочем, Берен уже никак не мог воспользоваться результатом своих действий.
Дальнейшие поступки «горячей четверки» (точнее, уже «двойки») были обусловлены чистой яростью. Что именно произошло на мостике в тот день, 14-го числа месяца гвирит — не знает никто, потому что нет живых свидетелей. Но под ложечкой у меня застывает всякий раз, как думаю о том, как Берен Белгарион лежал в тесном коконе гибернационной капсулы, слыша только боль в правой руке и ожидая — когда за ним придут.
За ним пришли и извлекли из капсулы. Точнее, раскрыли ее — на большее не хватило терпения. Один из нападающих был найден мертвым с окровавленным обрезком титанового стержня в руке. Другой — тоже мертвым, но безо всяких подручных средств. У них (по крайней мере, у одного из них) хватило ума срывать злость на пилоте, не сняв с него прыжкового наношлема. Диагноз при вскрытии поставлен один и тот же — мгновенная гибель всех нервных клеток, «прыжковая смерть», настигающая каждого, кто находится вне гибернационной капсулы.
Вряд ли Берен Белгарион пытался покончить разом и с собой, и с ними по принципу «умри, душа моя, вместе с филистимлянами». Скорее всего, попытка совершить прыжок произошла в состоянии болевого шока, на грани потери сознания. Во всяком случае, чувствуя свое тело, ни один пилот не может включить «межпространственную ориентацию».
Остается загадкой только один вопрос — куда делось тело пилота, который, по идее, должен был умереть точно так же?
По наиболее вероятной версии, оно было захоронено в космосе доктором Рианоном, не желавшим сохранять улику против тех, кто остался в живых. Версия довольно слабая — именно письменные показания доктора Рианона рисуют наиболее полную и беспощадную картину бунта на корабле. Никакой симпатии к заговорщикам он не испытывал и подробно описал все их действия. Происшедшее произвело на него столь глубокое впечатление, что все семь с половиной лет на борту корабля он ни с кем не обменялся ни словом, и лишь через год по возвращении домой сумел выбраться из усиливающегося аутизма.
По другой версии, тело Берена Белгариона захоронил в космосе мичман Итари. Однако тогда совершенно непонятно, почему он это отрицает. Утверждения о том, что произошло «вытеснение, вызванное комплексом вины» — попросту говор, что Итари «забыл» о том, как хоронил друга — не выдерживают никакой критики. Во всяком случае, Итари не забыл, как прослушал последнюю запись происходившего на мостике и как убил своими руками человека, имя которого Берен Белгарион назвал перед тем, как… погиб? Исчез?
Итари не отрицал своей вины перед трибуналом: он действительно убил второго инженера Вейна Варатта, так как действительно полагал того оборотнем — уже не только со слов Берена Белгариона, но и по собственным убеждениям. Но если он не отрицал того, что считал преступлением и требовал для себя казни — то зачем он стал бы отрицать (хотя бы внутренне) факт похорон друга?
Есть и еще одна версия, совершенно безумная: произошло чудо, вроде того, которое случилось в романе с героем и тезкой Берена Белгариона. Он действительно исчез, отправившись в невозможное одиночное странствие среди звезд. Когда-нибудь он вернется.
Эпиграф от автора
Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,
Я слушал, как пела печаль.
Не знал я, сломав этой жизни печать,
Как больно умеешь ты петь…
Анонимный бард 5-й эпохи, известный как «Слепой страж»
Эпиграф от переводчика
И много будет странствий и скитаний -
Страна любви — великая страна,
И с рыцарей своих для испытаний
Сурово будет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную, невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал.
Ингвион Ардахир
Часть первая
Глава 1. Берен
Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон. Саурон и Болдог ничего не оставляли на волю случая: волки и орки тщательно прочесывали лес за лесом, ущелье за ущельем, все туже и туже смыкая полукольцо вокруг затерянного в предгорьях урочища, где была хижина старой ведьмы.
Ведьма умерла в день Солнцеворота, Берен остался наедине с ее козой. Ведьму он схоронил, а козу думал было зарезать, но решил не трогать, пока не придет нужда. Минула зима — нужда пришла: орки подступили совсем близко, и прорвать кольцо не было никакой возможности. Берен зарезал козу и завялил ее мясо. Собрал в дорогу то, без чего никак не мог обойтись, и вышел.
На следующий день с плеча Грозовой Матери он видел, как орки и волки суетились вокруг хижины. Но Берен был уже далеко и мокрый снег занес его следы.
Когда по прошествии месяца Берен спустился с другой стороны Эред Горгор, от него уже мало что осталось, а когда он выбрался из Нан-Дунгортэб, — его уже почти что и не было. Не различая дня и ночи, скал и деревьев, кустов и животных, возможных врагов и возможных друзей, он медленно, упорно и бездумно двигался вперед — как хитрая нолдорская игрушка с заводом. Галечное дно речного русла, наполняющегося только по весне, — «вейдх» — задавало направление: где проложила путь вода, сумеет пройти и человек. Берен шел. В агонии потерялся миг, когда щебенка перестала ранить ноги. Кругом было темно, и ночь это или полная слепота — он уже не мог понять.
Потом увидел в отдалении свет, услышал смех, голоса и музыку — и, задыхаясь, поковылял туда, уже не надеясь, что это — люди, а не морок, созданный воспаленным сознанием…
* * *
Это была дивная весенняя ночь — одна из тех безлунных ночей, когда звезды особенно ярки и крупны, а воздух напоен запахами пробуждающейся жизни. Их было десятка два — Лютиэн, Неллас и Нимлот, стайка их подруг, непременно — Даэрон и Ильверин и их друзья, с арфами и флейтами, и здесь, на окраине Нелдорета, они воскрешали в песнях и танцах те дни, когда мир был юн и эльдар бродили под звездами.
— Давайте пройдем чуть дальше, — предложила Лютиэн.
— Здесь — граница Нан-Дунгортэб. Здесь может быть опасно, — сказал один из мужчин.
— Но ведь мы еще не вышли из-под Завесы, — пожала плечами Неллас. — И мы еще не устали. Право же, давайте пойдем дальше, давайте идти, пока солнце не сядет!
И они шли, пока не село солнце, а когда оно село, расположились на небольшой круглой полянке, сплошь поросшей болиголовом. Сначала танцевали все, кто не играл и не пел, потом танцевали и пели поодиночке, потом Лютиэн танцевала и пела одна. Песней она сотворила белый огонь и свет, и танцевала в круге света. Пела же она о том, что произошло в этих лесах давным-давно: о чудесной встрече своих отца и матери, и голос ее дивно переплетался с напевом флейты Даэрона… Время расступалось, точно руки танцовщицы раздвигали пыльные занавеси лет. Еще немного, знала Лютиэн, и колдовство этой ночи, и колдовство песни сделают свое дело: слушателям и зрителям воочию предстанет то о чем она поет, помолодеют звезды и лес, и на этой поляне соединят руки Элу Тингол, эльфийский король, и Мелиан, звезда, сошедшая с небес…
Песню оборвал испуганный женский крик, и почти сразу же Даэрон схватил Лютиэн за руку.
— Беги! Опасность, зло в наших пределах! Беги, Лютиэн, беги!
Чары рассеялись — она успела разглядеть спутанные, грязные волосы надо лбом и прямо на лице — или на морде? — пронзительные серые глаза, обветренные потемневшие губы — и почти ничего больше: Даэрон тащил ее за руку, да ему и особенно и стараться не приходилось — ноги сами несли Лютиэн прочь от страшного явления. Где-то поодаль перекликались другие, Даэрон отпустил руку Лютиэн, уверенный, что она следует за ним — да так оно и было какое-то короткое время. Лютиэн стремглав бежала от того места, где неведомое ужасное создание прорвало волшебную Завесу Мелиан — до тех пор, пока к ней не вернулось обычное здравомыслие.
Какие бы ужасные чары ни одолели чар ее матери — в такой близости она должна была бы почувствовать возмущение сил. Однако же не почувствовала.
Она остановилась. Даэрон, не заметив этого, бежал дальше, иногда перекликаясь с теми, кто бежал слева и справа.
Лютиэн, прикрыв глаза, восстановила в памяти лицо (она была уверена — лицо, а не морду) неведомого существа. Оно было страшноватым — но теперь Лютиэн могла назвать то, что разглядела за короткий миг в глубине глаз незнакомца: страдание. Кем бы он (оно?) ни был — он страдал и нуждался в помощи.
Так же быстро, как прежде, Лютиэн помчалась в обратную сторону. Полянка открылась перед ней. Ночной пришелец был все еще там — на краю поляны, где и увидел его Даэрон. Он не решился отойти от этого места даже на шаг — только упал на колени. Стоя за деревом, Лютиэн слышала его хриплое, рваное дыхание, и сердце ее сжалось: пришелец плакал. Это был страшный сухой плач без слез, безмолвный вопль отчаяния. Корчась в рыданиях, странный гость повалился на пружинистый ковер из опавших листьев, царапал землю ногтями, сжимая в горстях перегной и мох. Лютиэн вышла из-за дерева и подошла к нему поближе, встала почти прямо над ним…
Она не боялась. Она видела теперь, как он истощен и слаб. Он был грязен, от него скверно пахло… Догадка блеснула как близкая молния: он прошел через Нан-Дунгортэб! Рядом лежал его меч — длинный клинок нолдорской работы, в затрепанных ножнах воловьей кожи. Значит, это воин. Воин-golda (1). Неужели golda можно довести до такого состояния? Нет, это не эльф. И не орк… Это…
Он вдруг перестал биться в приступе глухой муки, резко, как только мог, вновь вскочил на колено, пальцы сжались на рукояти меча. Его взгляд снова встретил взгляд Лютиэн — напряженный прищур подсказал ей, что он плохо видит в темноте…
Человек. Смертный. Adan(2)…
Она слегка склонилась — чтобы он сумел разглядеть ее лицо и оставил свой страх. Сколько времени они стояли так — неизвестно. Потом Лютиэн как можно мягче спросила у него:
— Кто ты?
Губы его дрогнули в попытке улыбнуться — и лопнули: в трещине показалась капелька крови. Он явно попытался что-то сказать — но горло вновь перехватило, и лишь сиплый выдох вырвался из груди. Протянув руку вперед, человек на миг притронулся к протянутой руке Лютиэн — и повалился замертво, как скошенный.
Он не был мертв, он только лишился чувств. Лютиэн опустилась рядом с ним на колени, осмотрела его получше — нет, на нем не было серьезных ран, ни первым зрением, ни вторым она ничего подобного не увидела. Он медленно угасал от истощения — телесного и душевного. Ему требовалась вода, требовалась пища — но у Лютиэн ничего не было с собой. Человек был без сознания, и его душа не собиралась расставаться с телом немедля. У нее было время по меньшей мере, до рассвета — чтобы найти остальных беглецов и взять у них все, что человеку было необходимо.
Уходя с поляны, она оглянулась в последний раз. Как же все-таки он сумел пройти через Завесу Мелиан, не возмутив ее? Он — чародей? От жгучего любопытства у нее захватило дух: прежде она никогда не слышала, чтобы среди людей были чародеи. Отойдя от поляны шагов на шестьсот, она услышала тихий оклик Даэрона…
* * *
Привычка вскидываться на любое колебание воздуха не подвела Берена — но от резкого движения в глазах потемнело, и если бы над ним стоял враг, он мог бы брать человека теплым.
Но то был не враг.
Дева… Берен далеко не сразу вспомнил то слово, которым называются эти небесные создания прежде, чем становятся старухами… Синий шелк, отягощенный золотым шитьем, кожа — светлая и нежная, волосы — черные, глаза — живое серебро…
Вот и пришла моя смерть, подумал он. Потому что земной мир такую красу породить, кажется, не в силах. Я умер, и Валиэ явилась по мою душу…
— Кто ты? — спросила она.
Он протянул руку и слегка коснулся ее ладони. Пальцы ее были сухими и теплыми — Берен понял, что все-таки жив. Он попробовал сказать: «Я Берен, сын Барахира». Попытался попросить: «Помогите», — пересохшее горло исторгло лишь хрип.
Звезды померкли, деревья качнулись в сторону, стебли болиголова кинулись в лицо — Берен упал и забытье накрыло его с головой.
Казалось, он был без сознания совсем недолго — открыв глаза, он видел над собой те же звезды.
Девушка исчезла.
Берен прислушался. Ничего — только шум листьев. То ли она привиделась ему, то ли убежала, бросив его. Безумие отступило, пришло безразличие. Была ли эта красавица явью, сном, бредом от недосыпа и жажды — все равно. Он погибал? Наплевать.
Безразлично шумел ночной лес, ветер ворочался в кронах, журчал ручей…
Ручей!!! Дурак! Ручей!
Берен перевернулся на живот, попробовал встать — заплечный мешок и меч были уже неподъемны. Высвободившись из лямок, он пополз на звон бегущей воды… Пил, как животное, лакал, словно пес, пока не заломило зубы, пока не заболел живот, пока перед глазами не пошли круги…
Потом его вырвало.
Откатившись в сторону, он полежал еще немного у корней ближайшего дерева. Затем снова вернулся к воде, но на этот раз пил осторожно, понемногу… Потом опять отполз к тому же дереву и сел, привалившись спиной к мшистому стволу.
Он снова слушал шум леса, но теперь это был шум жизни. Утолив жажду, он смог рассуждать спокойно. Даже не найдя людей и помощи, он выживет и один, раз есть вода, лес и такая чудная весна…
…Они не были бредом — те, на чей волшебный огонь он вышел из пустыни. Но не были и людьми. Эльфы. «Серые» эльфы из Дориата.
Берен и не думал о такой удаче. Эльфы из пограничной стражи Дориата — это значит, что здесь нет орков, которым он был сейчас не соперник. Конечно, нарушение границы могло быть истолковано как враждебное намерение, но ведь пересечь границу Дориата было невозможно — так говорили люди знающие.
Нужно было вернуться и подобрать свой заплечный мешок. Подобрать меч, сбереженный в горах, в жутком лабиринте лавовых полей и галечных дорог вейдх.
Дорога от ручья до поляны и обратно заняла целую вечность и выпила остаток сил. Подтащив свое немудреное имущество все к тому же дереву, Берен повалился на палую листву и заснул сразу же, словно сознание задули как свечу.
* * *
Увидев Лютиэн, Даэрон опустил глаза.
— Бросил меня, да? — пряча улыбку, спросила она. — Убежал один?
v — Я думал, ты бежишь за мной, — ответил Даэрон. — Зачем ты возвращалась? Ты понимаешь, как опасно существо, способное прорвать завесу Мелиан?
— Ты хоть знаешь, что это за существо? — спросила Лютиэн. — Что это за могучий страшный зверь, наделенный неведомым волшебством?
Даэрон не выдержал ее взгляда и снова склонил голову.
— Это человек, — тихо сказала Лютиэн. — Обычный смертный. Голодный, жаждущий и исстрадавшийся до предела. Пришедший из Нан-Дунгортэб — что он видел там? Что он там пережил? Вот, кого мы испугались. Вот, от кого бежали, сломя голову…
— У меня остались лембас, — тихо проговорил Даэрон. — Он все еще там?
* * *
Берену снился кошмар, ставший привычным за четыре года: черные птицы на льду, кровь, крик… Огонь в ночи. Окошко, переплет косой, накрест, как водится в Дортонионе…
Горлим, не ходи. Не ходи, Горлим, там засада!!!
Крик… Крик!
Эй-ли-нэээээль!
Хохот… Нелюдской хохот, хотя среди убийц есть и люди. Нет, тот, кто служит Морготу, уже не человек…
Хохот… Птицы, черные птицы на белом льду… «Аарк, Аарк… Поздно, слишком поздно…»
…Он проснулся в холодном поту, как просыпался не раз с той ночи.
По левую руку лепетал ручей, правая рука затекла немилосердно… Берен сел, растирая правое плечо.
Стоял жаркий полдень.
Опять хотелось пить.
При свете дня это место казалось более живым и красивым. Благословенным — так было бы правильней всего. Самый его воздух исцелял тело и душу — Берен чувствовал в себе гораздо больше сил, чем мог бы дать простой ночной отдых. Или он проспал больше, чем одну ночь? В Нан-Дунгортэб он не спал вовсе, заснуть там означало заснуть навсегда…
Ручей, из которого он пил ночью, был родником, начинавшимся здесь же, у корней старого дерева, породу которого он не знал: в Дортонионе таких не бывает. Ложе родника кто-то расчистил и заботливо выложил камешками, придав ему форму круглой чаши. Эльфы, синдар — больше некому. Берен склонился над родником и посмотрел в глаза человеку с-той-стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Поначалу они решили, что он сломался. До локального пространства колоний было четыре прыжка. Но после четвертого все поняли, что пилот завез их не туда, и что он намерен держаться до конца, каким бы этот конец ни был.
Он уже знал имя «оборотня». В ситуации неминуемого и тяжелого этического выбора только один из членов экипажа сумел сохранить холодный нейтралитет. А впрочем, Берен уже никак не мог воспользоваться результатом своих действий.
Дальнейшие поступки «горячей четверки» (точнее, уже «двойки») были обусловлены чистой яростью. Что именно произошло на мостике в тот день, 14-го числа месяца гвирит — не знает никто, потому что нет живых свидетелей. Но под ложечкой у меня застывает всякий раз, как думаю о том, как Берен Белгарион лежал в тесном коконе гибернационной капсулы, слыша только боль в правой руке и ожидая — когда за ним придут.
За ним пришли и извлекли из капсулы. Точнее, раскрыли ее — на большее не хватило терпения. Один из нападающих был найден мертвым с окровавленным обрезком титанового стержня в руке. Другой — тоже мертвым, но безо всяких подручных средств. У них (по крайней мере, у одного из них) хватило ума срывать злость на пилоте, не сняв с него прыжкового наношлема. Диагноз при вскрытии поставлен один и тот же — мгновенная гибель всех нервных клеток, «прыжковая смерть», настигающая каждого, кто находится вне гибернационной капсулы.
Вряд ли Берен Белгарион пытался покончить разом и с собой, и с ними по принципу «умри, душа моя, вместе с филистимлянами». Скорее всего, попытка совершить прыжок произошла в состоянии болевого шока, на грани потери сознания. Во всяком случае, чувствуя свое тело, ни один пилот не может включить «межпространственную ориентацию».
Остается загадкой только один вопрос — куда делось тело пилота, который, по идее, должен был умереть точно так же?
По наиболее вероятной версии, оно было захоронено в космосе доктором Рианоном, не желавшим сохранять улику против тех, кто остался в живых. Версия довольно слабая — именно письменные показания доктора Рианона рисуют наиболее полную и беспощадную картину бунта на корабле. Никакой симпатии к заговорщикам он не испытывал и подробно описал все их действия. Происшедшее произвело на него столь глубокое впечатление, что все семь с половиной лет на борту корабля он ни с кем не обменялся ни словом, и лишь через год по возвращении домой сумел выбраться из усиливающегося аутизма.
По другой версии, тело Берена Белгариона захоронил в космосе мичман Итари. Однако тогда совершенно непонятно, почему он это отрицает. Утверждения о том, что произошло «вытеснение, вызванное комплексом вины» — попросту говор, что Итари «забыл» о том, как хоронил друга — не выдерживают никакой критики. Во всяком случае, Итари не забыл, как прослушал последнюю запись происходившего на мостике и как убил своими руками человека, имя которого Берен Белгарион назвал перед тем, как… погиб? Исчез?
Итари не отрицал своей вины перед трибуналом: он действительно убил второго инженера Вейна Варатта, так как действительно полагал того оборотнем — уже не только со слов Берена Белгариона, но и по собственным убеждениям. Но если он не отрицал того, что считал преступлением и требовал для себя казни — то зачем он стал бы отрицать (хотя бы внутренне) факт похорон друга?
Есть и еще одна версия, совершенно безумная: произошло чудо, вроде того, которое случилось в романе с героем и тезкой Берена Белгариона. Он действительно исчез, отправившись в невозможное одиночное странствие среди звезд. Когда-нибудь он вернется.
Эпиграф от автора
Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,
Я слушал, как пела печаль.
Не знал я, сломав этой жизни печать,
Как больно умеешь ты петь…
Анонимный бард 5-й эпохи, известный как «Слепой страж»
Эпиграф от переводчика
И много будет странствий и скитаний -
Страна любви — великая страна,
И с рыцарей своих для испытаний
Сурово будет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную, невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал.
Ингвион Ардахир
Часть первая
Глава 1. Берен
Как только началось таяние снегов и открылись тропы в горах, его обложили со всех сторон. Саурон и Болдог ничего не оставляли на волю случая: волки и орки тщательно прочесывали лес за лесом, ущелье за ущельем, все туже и туже смыкая полукольцо вокруг затерянного в предгорьях урочища, где была хижина старой ведьмы.
Ведьма умерла в день Солнцеворота, Берен остался наедине с ее козой. Ведьму он схоронил, а козу думал было зарезать, но решил не трогать, пока не придет нужда. Минула зима — нужда пришла: орки подступили совсем близко, и прорвать кольцо не было никакой возможности. Берен зарезал козу и завялил ее мясо. Собрал в дорогу то, без чего никак не мог обойтись, и вышел.
На следующий день с плеча Грозовой Матери он видел, как орки и волки суетились вокруг хижины. Но Берен был уже далеко и мокрый снег занес его следы.
Когда по прошествии месяца Берен спустился с другой стороны Эред Горгор, от него уже мало что осталось, а когда он выбрался из Нан-Дунгортэб, — его уже почти что и не было. Не различая дня и ночи, скал и деревьев, кустов и животных, возможных врагов и возможных друзей, он медленно, упорно и бездумно двигался вперед — как хитрая нолдорская игрушка с заводом. Галечное дно речного русла, наполняющегося только по весне, — «вейдх» — задавало направление: где проложила путь вода, сумеет пройти и человек. Берен шел. В агонии потерялся миг, когда щебенка перестала ранить ноги. Кругом было темно, и ночь это или полная слепота — он уже не мог понять.
Потом увидел в отдалении свет, услышал смех, голоса и музыку — и, задыхаясь, поковылял туда, уже не надеясь, что это — люди, а не морок, созданный воспаленным сознанием…
* * *
Это была дивная весенняя ночь — одна из тех безлунных ночей, когда звезды особенно ярки и крупны, а воздух напоен запахами пробуждающейся жизни. Их было десятка два — Лютиэн, Неллас и Нимлот, стайка их подруг, непременно — Даэрон и Ильверин и их друзья, с арфами и флейтами, и здесь, на окраине Нелдорета, они воскрешали в песнях и танцах те дни, когда мир был юн и эльдар бродили под звездами.
— Давайте пройдем чуть дальше, — предложила Лютиэн.
— Здесь — граница Нан-Дунгортэб. Здесь может быть опасно, — сказал один из мужчин.
— Но ведь мы еще не вышли из-под Завесы, — пожала плечами Неллас. — И мы еще не устали. Право же, давайте пойдем дальше, давайте идти, пока солнце не сядет!
И они шли, пока не село солнце, а когда оно село, расположились на небольшой круглой полянке, сплошь поросшей болиголовом. Сначала танцевали все, кто не играл и не пел, потом танцевали и пели поодиночке, потом Лютиэн танцевала и пела одна. Песней она сотворила белый огонь и свет, и танцевала в круге света. Пела же она о том, что произошло в этих лесах давным-давно: о чудесной встрече своих отца и матери, и голос ее дивно переплетался с напевом флейты Даэрона… Время расступалось, точно руки танцовщицы раздвигали пыльные занавеси лет. Еще немного, знала Лютиэн, и колдовство этой ночи, и колдовство песни сделают свое дело: слушателям и зрителям воочию предстанет то о чем она поет, помолодеют звезды и лес, и на этой поляне соединят руки Элу Тингол, эльфийский король, и Мелиан, звезда, сошедшая с небес…
Песню оборвал испуганный женский крик, и почти сразу же Даэрон схватил Лютиэн за руку.
— Беги! Опасность, зло в наших пределах! Беги, Лютиэн, беги!
Чары рассеялись — она успела разглядеть спутанные, грязные волосы надо лбом и прямо на лице — или на морде? — пронзительные серые глаза, обветренные потемневшие губы — и почти ничего больше: Даэрон тащил ее за руку, да ему и особенно и стараться не приходилось — ноги сами несли Лютиэн прочь от страшного явления. Где-то поодаль перекликались другие, Даэрон отпустил руку Лютиэн, уверенный, что она следует за ним — да так оно и было какое-то короткое время. Лютиэн стремглав бежала от того места, где неведомое ужасное создание прорвало волшебную Завесу Мелиан — до тех пор, пока к ней не вернулось обычное здравомыслие.
Какие бы ужасные чары ни одолели чар ее матери — в такой близости она должна была бы почувствовать возмущение сил. Однако же не почувствовала.
Она остановилась. Даэрон, не заметив этого, бежал дальше, иногда перекликаясь с теми, кто бежал слева и справа.
Лютиэн, прикрыв глаза, восстановила в памяти лицо (она была уверена — лицо, а не морду) неведомого существа. Оно было страшноватым — но теперь Лютиэн могла назвать то, что разглядела за короткий миг в глубине глаз незнакомца: страдание. Кем бы он (оно?) ни был — он страдал и нуждался в помощи.
Так же быстро, как прежде, Лютиэн помчалась в обратную сторону. Полянка открылась перед ней. Ночной пришелец был все еще там — на краю поляны, где и увидел его Даэрон. Он не решился отойти от этого места даже на шаг — только упал на колени. Стоя за деревом, Лютиэн слышала его хриплое, рваное дыхание, и сердце ее сжалось: пришелец плакал. Это был страшный сухой плач без слез, безмолвный вопль отчаяния. Корчась в рыданиях, странный гость повалился на пружинистый ковер из опавших листьев, царапал землю ногтями, сжимая в горстях перегной и мох. Лютиэн вышла из-за дерева и подошла к нему поближе, встала почти прямо над ним…
Она не боялась. Она видела теперь, как он истощен и слаб. Он был грязен, от него скверно пахло… Догадка блеснула как близкая молния: он прошел через Нан-Дунгортэб! Рядом лежал его меч — длинный клинок нолдорской работы, в затрепанных ножнах воловьей кожи. Значит, это воин. Воин-golda (1). Неужели golda можно довести до такого состояния? Нет, это не эльф. И не орк… Это…
Он вдруг перестал биться в приступе глухой муки, резко, как только мог, вновь вскочил на колено, пальцы сжались на рукояти меча. Его взгляд снова встретил взгляд Лютиэн — напряженный прищур подсказал ей, что он плохо видит в темноте…
Человек. Смертный. Adan(2)…
Она слегка склонилась — чтобы он сумел разглядеть ее лицо и оставил свой страх. Сколько времени они стояли так — неизвестно. Потом Лютиэн как можно мягче спросила у него:
— Кто ты?
Губы его дрогнули в попытке улыбнуться — и лопнули: в трещине показалась капелька крови. Он явно попытался что-то сказать — но горло вновь перехватило, и лишь сиплый выдох вырвался из груди. Протянув руку вперед, человек на миг притронулся к протянутой руке Лютиэн — и повалился замертво, как скошенный.
Он не был мертв, он только лишился чувств. Лютиэн опустилась рядом с ним на колени, осмотрела его получше — нет, на нем не было серьезных ран, ни первым зрением, ни вторым она ничего подобного не увидела. Он медленно угасал от истощения — телесного и душевного. Ему требовалась вода, требовалась пища — но у Лютиэн ничего не было с собой. Человек был без сознания, и его душа не собиралась расставаться с телом немедля. У нее было время по меньшей мере, до рассвета — чтобы найти остальных беглецов и взять у них все, что человеку было необходимо.
Уходя с поляны, она оглянулась в последний раз. Как же все-таки он сумел пройти через Завесу Мелиан, не возмутив ее? Он — чародей? От жгучего любопытства у нее захватило дух: прежде она никогда не слышала, чтобы среди людей были чародеи. Отойдя от поляны шагов на шестьсот, она услышала тихий оклик Даэрона…
* * *
Привычка вскидываться на любое колебание воздуха не подвела Берена — но от резкого движения в глазах потемнело, и если бы над ним стоял враг, он мог бы брать человека теплым.
Но то был не враг.
Дева… Берен далеко не сразу вспомнил то слово, которым называются эти небесные создания прежде, чем становятся старухами… Синий шелк, отягощенный золотым шитьем, кожа — светлая и нежная, волосы — черные, глаза — живое серебро…
Вот и пришла моя смерть, подумал он. Потому что земной мир такую красу породить, кажется, не в силах. Я умер, и Валиэ явилась по мою душу…
— Кто ты? — спросила она.
Он протянул руку и слегка коснулся ее ладони. Пальцы ее были сухими и теплыми — Берен понял, что все-таки жив. Он попробовал сказать: «Я Берен, сын Барахира». Попытался попросить: «Помогите», — пересохшее горло исторгло лишь хрип.
Звезды померкли, деревья качнулись в сторону, стебли болиголова кинулись в лицо — Берен упал и забытье накрыло его с головой.
Казалось, он был без сознания совсем недолго — открыв глаза, он видел над собой те же звезды.
Девушка исчезла.
Берен прислушался. Ничего — только шум листьев. То ли она привиделась ему, то ли убежала, бросив его. Безумие отступило, пришло безразличие. Была ли эта красавица явью, сном, бредом от недосыпа и жажды — все равно. Он погибал? Наплевать.
Безразлично шумел ночной лес, ветер ворочался в кронах, журчал ручей…
Ручей!!! Дурак! Ручей!
Берен перевернулся на живот, попробовал встать — заплечный мешок и меч были уже неподъемны. Высвободившись из лямок, он пополз на звон бегущей воды… Пил, как животное, лакал, словно пес, пока не заломило зубы, пока не заболел живот, пока перед глазами не пошли круги…
Потом его вырвало.
Откатившись в сторону, он полежал еще немного у корней ближайшего дерева. Затем снова вернулся к воде, но на этот раз пил осторожно, понемногу… Потом опять отполз к тому же дереву и сел, привалившись спиной к мшистому стволу.
Он снова слушал шум леса, но теперь это был шум жизни. Утолив жажду, он смог рассуждать спокойно. Даже не найдя людей и помощи, он выживет и один, раз есть вода, лес и такая чудная весна…
…Они не были бредом — те, на чей волшебный огонь он вышел из пустыни. Но не были и людьми. Эльфы. «Серые» эльфы из Дориата.
Берен и не думал о такой удаче. Эльфы из пограничной стражи Дориата — это значит, что здесь нет орков, которым он был сейчас не соперник. Конечно, нарушение границы могло быть истолковано как враждебное намерение, но ведь пересечь границу Дориата было невозможно — так говорили люди знающие.
Нужно было вернуться и подобрать свой заплечный мешок. Подобрать меч, сбереженный в горах, в жутком лабиринте лавовых полей и галечных дорог вейдх.
Дорога от ручья до поляны и обратно заняла целую вечность и выпила остаток сил. Подтащив свое немудреное имущество все к тому же дереву, Берен повалился на палую листву и заснул сразу же, словно сознание задули как свечу.
* * *
Увидев Лютиэн, Даэрон опустил глаза.
— Бросил меня, да? — пряча улыбку, спросила она. — Убежал один?
v — Я думал, ты бежишь за мной, — ответил Даэрон. — Зачем ты возвращалась? Ты понимаешь, как опасно существо, способное прорвать завесу Мелиан?
— Ты хоть знаешь, что это за существо? — спросила Лютиэн. — Что это за могучий страшный зверь, наделенный неведомым волшебством?
Даэрон не выдержал ее взгляда и снова склонил голову.
— Это человек, — тихо сказала Лютиэн. — Обычный смертный. Голодный, жаждущий и исстрадавшийся до предела. Пришедший из Нан-Дунгортэб — что он видел там? Что он там пережил? Вот, кого мы испугались. Вот, от кого бежали, сломя голову…
— У меня остались лембас, — тихо проговорил Даэрон. — Он все еще там?
* * *
Берену снился кошмар, ставший привычным за четыре года: черные птицы на льду, кровь, крик… Огонь в ночи. Окошко, переплет косой, накрест, как водится в Дортонионе…
Горлим, не ходи. Не ходи, Горлим, там засада!!!
Крик… Крик!
Эй-ли-нэээээль!
Хохот… Нелюдской хохот, хотя среди убийц есть и люди. Нет, тот, кто служит Морготу, уже не человек…
Хохот… Птицы, черные птицы на белом льду… «Аарк, Аарк… Поздно, слишком поздно…»
…Он проснулся в холодном поту, как просыпался не раз с той ночи.
По левую руку лепетал ручей, правая рука затекла немилосердно… Берен сел, растирая правое плечо.
Стоял жаркий полдень.
Опять хотелось пить.
При свете дня это место казалось более живым и красивым. Благословенным — так было бы правильней всего. Самый его воздух исцелял тело и душу — Берен чувствовал в себе гораздо больше сил, чем мог бы дать простой ночной отдых. Или он проспал больше, чем одну ночь? В Нан-Дунгортэб он не спал вовсе, заснуть там означало заснуть навсегда…
Ручей, из которого он пил ночью, был родником, начинавшимся здесь же, у корней старого дерева, породу которого он не знал: в Дортонионе таких не бывает. Ложе родника кто-то расчистил и заботливо выложил камешками, придав ему форму круглой чаши. Эльфы, синдар — больше некому. Берен склонился над родником и посмотрел в глаза человеку с-той-стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142