Кого-то из зрителей тошнило, кто-то тихонько выл, кто-то поминал Варду Элберет и всех Валар самым непочтительным образом.
Хурин сумел овладеть собой быстрее всех.
— Сауроново колдовство, — сплюнул он сквозь зубы. — Оно мне не в диковинку, и сауроновы зверства тоже. Похороните этого несчастного.
Двое попрошаек из тех, что вечно таскаются за армиями, понукаемые каким-то десятником, завернули тело в старую попону и унесли. Хурин вскочил на пень.
— Ты пугаешь нас, Гортхаур, потому что сам боишься нас до свинячьего визга! — крикнул он, повернувшись в сторону Острова Оборотней. — Ты пугаешь, да мне-то не страшно! Потому что десять лет назад я видел огонь посильнее и побольше этого — и все же не повернулся к нему спиной! Завтра, ты слышишь, завтра мы спросим с тебя за все, и за этого беднягу — тоже! И за Берена, и за Государя Финрода, и за эльфов из Нарготронда! Лучше бы тебе их не трогать — потому что в ином разе я твою шкуру натяну на бубен!
Лагерь взорвался громовым «Ала!» и «Айе!», люди били в щиты мечами и обухами топоров. Хурин поднял кверху свой топор, поймал лезвием лунный блик:
— Клянусь топором Хадора Златовласого, что завтра он попробует на прочность не меньше полусотни шлемов Черных! Вспомните песню Берена: «Надежды нет, но осталась месть!» Отомстим так, чтобы враги закаялись появляться в Белерианде!
— Алаааа!!!
— А теперь! — Хурин спрятал топор и поднял руку. — Всем расходиться и отдыхать. Спать, я говорю! Пускай эти там ворочаются, а мы тут будем спокойно спать, потому что завтра нас ждет работа не из простых.
Толпа рассосалась. Хурин вернулся в шатер.
Он знал, что ему заснуть, скорее всего, не удастся…
* * *
— Повелитель!
— Да, Айвэн…
— Эльфы пересекли Ангродовы Гати. Сейчас они двигаются восточным берегом Сириона. У них есть осадное орудие. Прикажешь вылазку?
— Нет. Позови ко мне Сэльо.
Стук удаляющихся шагов. Гортхауэр снова сосредоточился на Серебряной Седловине.
Как и следовало ожидать, Хурин отверг посланника. Что ж, этому негодному рабу теперь было незачем жить; кроме того, надлежало преподать Хурину урок. Гортхауэр взял со стола восковую фигурку с замешанными в воск частичками волос и кровью раба, и бросил ее в огонь очага.
Не меньше четырех тысяч перевалило сегодня через Эред Ветрин и встало лагерем на склоне. Подумать только, если бы все пошло по первоначальному плану, именно эти четыре тысячи были бы сметены первым ударом. Берен ЗНАЛ, вот в чем все дело. Он откуда-то знал о сроках весеннего наступления и разнес эту весть по всем прежде чем он, Гортхауэр, спохватился… Ну, можно ли было так ошибаться, можно ли было поверить, что Берен потерял это время в объятиях эльфийской девки? Можно было, и очень легко — настолько ярки и сладки были его видения… Настолько глубока тоска…
Гортхауэр прислушался к замку, к самому темному, затхлому его уголку. Итак, Хурин не готов отменить или хотя бы отложить штурм. Гортхауэр вызвал старшину орков и приказал замуровать эльфов и Берена в подземелье.
— Я здесь, господин… — Сэльо, разминувшись со старшиной, вошел и согнулся — хотя и без того был согбен от рождения. Гортхауэр гордился им, своим воспитанником. Это он приметил в одной из деревень хилого мальчика-горбуна, обладавшего удивительным даром слышать животных и говорить с ними. Для Мелькора ребенок не годился, рыцарь Аст-Ахэ должен быть прекрасен душой, разумом и телом, но Гортхауэр взял мальчика к себе, воспитал и выучил. Сэльо был волчьим мастером.
— Садись, — велел Гортхауэр. Другого он заставил бы стоять, но Сэльо не нуждался в уроках покорности, кроме того, у него были слабые ноги.
— На другом берегу реки — осадная машина, которую катят сюда эльфы, — Гортхауэр сразу заговорил о главном. — Они отстали от своего войска, но ни человек, ни орк не сумеют миновать это войско незаметно…
— Я понял, господин…
— Нужно уничтожить всех, кто при орудии. Всех, кто может его наладить и стрелять из него.
— Да, господин.
— Иначе погибнем мы все. И ты, и твои волчата, и беременные суки… Поэтому подумай как следует, кого из малышей лучше послать.
Малышами они называли юных волков, достигших полного роста, но еще ни разу не спаривавшихся.
— Я думаю, Акхара, — улыбнулся Сэльо. — Он хороший боец.
— Приведи его ко мне.
Сэльо поковылял к двери, но задержался.
— Повелитель?
— Да…
— Эти убитые эльфы… и люди… они ведь… низачем тебе не нужны, верно?
— Нужны, Сэльо, — спокойно ответил Гортхауэр. — Иди.
— Но ведь… — Волчий Мастер мялся в дверях. — Ведь что-то останется… что не годится оркам…
— Орки не имеют к делу отношения. Волков нельзя кормить, Сэльо, потому что впереди у нас битва, а не по какой-то иной причине. И нам может понадобиться вся их ярость.
— Но… щенки, Повелитель! И две кормящие суки… Ах, если бы ты видел, какими глазами они смотрят, когда я прихожу, и как жалобно скулят! У меня прямо сердце разрывается.
— Сэльо, — Гортхауэр повернулся к нему, раздраженный тем, что пришлось сделать лишнее движение. — Если ты сейчас же не покинешь меня, твое сердце пойдет в пищу тем, кого ты так трогательно жалеешь. Иди и приведи мне Акхара…
Прежде чем Сэльо вернулся, Гортхауэр изменил свое решение: волкам нужно будет бросить один труп, чтобы они перед битвой попробовали крови и раззадорились, но не отяжелели. Однако Сэльо он ничего не сказал. Никто из подданных не должен думать, будто по его слову господин переменит свою волю. Пусть Сэльо, когда в волчьи загоны принесут труп, увидит в этом милость Владыки, а не свое настояние.
Волчий мастер подвел огромного волка к креслу Гортхауэра и тот положил ладонь на широкий покатый лоб зверя. Темные, голодные мыслишки метались под этим черепом, между желтых глаз, умных и злых. Гортхауэр улыбнулся этим мыслям и направил в волка свою волю.
Они с Сэльо пытались вывести зверей, достаточно разумных для того, чтобы можно было отдавать им сложные приказы голосом — но ничего не получалось. Волки понимали только самые простые команды, и наилучшим образом действовали тогда, когда привыкали к повадке своего проводника-орка или человека, становились с ним единой волей. Но это делало невозможным использование одного только волка, без проводника. Поэтому Сэльо держал несколько необученных «малышей», проводником которых была воля Гортхауэра.
Он вложил в волка направление и цель, а потом Сэльо разомкнул ошейник и повел животное к воротам.
Кстати, о трупах и волках… Гортхауэр обратился мыслью к подземелью… Он решил попытать счастья еще раз.
Как и следовало ожидать, Берен сломался. Как и следовало ожидать, Финрод выстоял. И тогда Гортхауэр отдал Драуглин приказ.
Вспышка, подобная беззвучной молнии, ослепила его. Что-то пошло не так. Финрод сумел высвободить и задействовать силы Арды. Гортхауэр сам непрестанно чувствовал ненавистную силу, пронизывающую Арду и связующую ее воедино. Эта сила изменялась, проходя через Валар, как изменяется свет, проходя через кристалл, но оставалась одной и той же, как и свет, преломившись, остается светом. О, как бы он хотел овладеть этой силой, подчинить ее себе! Он бился над этим уже долго; собственно, все, что они с Мелькором делали здесь, в этом мире, конечной целью имело подчинение силы. Гортхауэр помнил Исток, давший ему жизнь через эту силу, помнил Его уверение: вне Истока Силы нет. Но Мелькор убедил Гортхауэра в обратном: Исток — лишь проводник Силы, которая исходит откуда-то из-за Его пределов; нужно лишь туда прорваться, и тогда они овладеют и Силой, и Истоком. И Гортхауэр поверил: если не поверить, то какие могут быть надежды на то, чтобы перехватить Силу у Истока и Творить независимо от Его воли?
Но сколько Мелькор ни искал — он не нашел выходов за пределы Истока и Его творения, а собственные силы Мелькора и Гортхауэра, оторванные от истока, растворенные в плоти Арды, были огромны — но не бесконечны. И со временем Гортхауэр начал ощущать ненависть не только к Истоку, подчинившему Себе Силу, но и к самой Силе, и к Валар, которым не приходилось воровать ее у Творения, и к Творению, столь неохотно с Силой расстававшемуся.
Чтобы получить у Могуществ то, что так легко получил Финрод, — комок жалкой плоти, сколько ни называй его королем, — Гортхауэру пришлось бы разрушить, изнасиловать и камень, и воду. Он и этот замок подчинил себе не без труда, и был вынужден пребывать в нем или поблизости, чтобы замок устоял, и держал его силу, и выполнял его волю. А с Финродом они поделились добровольно, хотя это наверняка стоило ему жизни. Плоть, улыбнулся Гортхауэр. Слабая, ничтожная плоть, которой скованы Воплощенные — она не могла бы вынести прохождения через нее такой мощи.
Он не видел Финрода — весь тот участок подвала был покрыт мраком после этой вспышки — но знал, что Финрод мертв. Гортхауэр усмехнулся. Теперь в холодном сердце Аст-Алхор тлела только одна жизнь, но и ей осталось совсем недолго…
Майя встал у окна, в которое уже прицелилось восходящее солнце. На обоих берегах Сириона расположились армии, готовые к штурму, и тот путь к отступлению, каким воспользовался семь лет назад Ородрет, тоже был закрыт. Впрочем, Гортхауэр не собирался отступать. Финрод прекрасно построил замок, в подвале которого нашел свою могилу. Оба моста — и наплавной, соединявший замок с западным берегом, и подъемный, лежащий на каменных опорах — были убраны. На стенах несли караул стрелки — люди с луками и орки с самострелами. Несмотря на то, что Мелькор поощрял использование самострелов в пехоте, рыцари Аст-Ахэ признавали только луки. На башнях западной стены, кроме того, стояли камнеметы — самого простого устройства, но большой силы, вполне годные для того, чтобы топить лодки и разбивать плоты, если кто-то попытается высадиться на берег.
Сам Гортхауэр взял замок, используя Силу. Не ту Силу, которая исходила от Истока, но свою. Против эльфов он призвал ужас, безотчетный невыносимый страх, наподобие того, который пробуждал в жертвах своим касанием, и призраков, порожденных ужасом и темнотой. Слабые бежали, сильные теряли сознание. Ородрет оказался достаточно слаб, чтобы удрать и выжить…
Увы, Гортхауэр не мог использовать это сейчас — не выдержал бы замок. Это оружие годилось в наступлении, не в обороне. Только в том случае, если другого выхода не будет… — решил он, отошел от окна и спустился во двор.
Там уже собирался в свой последний бой Кийто. Гортхауэру, конечно, донесли, что он в дождливую ночь укрыл пленного Берена попоной. Майя похвалил юного воина — и в самом деле, иначе Берен мог и не дожить до разговора; впрочем, он ничего интересного не сказал, но, по крайней мере, понес свою кару. Гортхауэр выразил восхищение милосердием Кийто, и попросил его — ни в коем случае не приказал, только попросил — принять ответ Хурина.
Кийто знал, что не вернется с этого задания живым — ведь нельзя давать противнику возможности прорваться к воротам; а значит, мост будет поднят сразу же, как только посланник проедет по нему.
Кийто согласился и сейчас, надев доспех и держа в руке шлем, ждал благословения Повелителя Воинов.
Гортхауэр подошел к нему, и Кийто опустился на колено. Гортхауэр ласково поднял юношу и взял его руки в свои ладони. Это делалось именно так — ведь рыцари Аст-Ахэ, ученики Мелькора, как йэллх дэи соотэ-танно, по своему положению были равны Первому Ученику, и благословение должны были принимать как от равного — а если становились на колени, то лишь потому, что хотели так выразить свое почтение к нему, Айан'Таэро, Первому среди Равных.
Гортхауэр сжал руки Кийто в своих и сказал:
— Я буду с тобой.
Лязгнули цепи, ворота поползли вверх, и юноша, надев шлем, вскочил в седло. Подняв руку, уже одетую в латницу, он приветствовал товарищей и заставил лошадь протанцевать кругом. Ворота поднялись достаточно, чтобы выпустить всадника. Затем начал раскручиваться другой ворот — выпускающий наплавной мост. Лучники и стрелки изготовились к бою на случай, если враги попытаются захватить средство переправы.
Остров изобиловал пустотами, проточенными водой, и Финрод умело это использовал. Пловучий мост полностью скрывался в неглубокой протоке, которую эльфы расширили. Сейчас он выползал из-под ворот как язык из пасти, и Кийто заставил коня перепрыгнуть на него. Рассветное солнце бросало от замка длинную тень на Сирион, и как раз там, где кончалась эта тень, начиналась устойчивая часть моста, протянутая с другого берега на каменных опорах. Не дожидаясь, пока наплавной мост пристанет к ней, Кийто послал коня в разбег (по заводи пошла такая крутая волна, что ноги Гортхауэра захлестнуло водой, а дно затона почти обнажилось) и перепрыгнул с понтона на мостки.
По знаку сигнальщика мост пошел назад…
* * *
— Кто здесь Хурин, сын Галдора? — выкрикнул черный всадник, гарцующий на мосту. — С кем говорить мне от имени Повелителя Воинов?
— Я Хурин, — откликнулся князь Дор-Ломина, выступая вперед и шагая к мосту. — Что ты хочешь услышать от меня?
— Вчера Повелитель передал тебе условия. Что ты ответишь?
— Я смотрю, он обрекает на смерть всех своих посланцев — посмотри, куда уплыл мост.
— Меня это не беспокоит, тем паче тебя. Скажи, что вы решили: отступите от замка или нет?
— Пусть твой Повелитель выглянет в бойницу пополудни и на закате — в блеске солнца на наших копьях он увидит ответ.
— Тогда защищайся, Хурин, сын Галдора — или прикажи своим слугам убить меня бесчестно, — всадник сошел с коня.
Хурин вышел к нему навстречу с секирой в руках, но без щита. Рыцарь Моргота тоже оставил щит у седла. Хурин не боялся честной схватки. Они вступили в бой без единого слова, как только сошлись — черный воин успел к этому времени обнажить меч. Дважды прозвенела сталь — Хурин отразил удар окованной частью рукояти, а потом ударил сам. Мост был достаточно широк для боя, и этому оставалось лишь радоваться, потому что Хурину много приходилось уворачиваться. Будучи невысоким, он с юности избрал своим главным оружием топор, меньше пригодный для отражения ударов, чем меч, но наносящий при должном искусстве более верное поражение. Хурин искал случая нанести такой удар и случай предоставился: уклонившись от вражеского меча, Хурин вонзил секиру в бок противнику.
Лезвие разрубило кольчугу, плоть и ребра — и Хурин отступил, ожидая, что противник сейчас упадет. Невозможно было получить такую рану и остаться на ногах.
Но это произошло. После мгновенного замешательства черный рыцарь снова кинулся в бой. Вскрикнули от изумления воины Лор-Ломина и Хитлума, следящие за схваткой — а витязь Моргота не издал ни единого стона, только дыхание его сделалось словно бы затрудненным.
Хурину сделалось страшно, как вчера вечером. Вспомнились жуткие легенды о живых мертвецах, которые бьются в войске Моргота, и холодный пот побежал между лопаток. Но умирать от ужаса было некогда — следовало продолжать бой. А при более пристальном взгляде на соперника увидел, что бок его кровоточит, и очень сильно. Кровь заливала кольчугу, и, стекая по ноге, пятнала мостки.
Хурин воспрянул духом. Противник истекал кровью — значит, он был живой человек, а не покойник, и терял силы. Он недолго устоит при таком ранении.
Черный рыцарь и сам это знал, оттого и нападал на Хурина с удвоенной яростью. Тот еле успевал уходить от одних ударов, другие в прыжке пропускать под собой, а третьи отбивать лезвием секиры и окованной частью рукояти. Он был уверен в своих силах, и вновь ждал случая нанести более верный удар — но теперь уже вовсе не хотел рисковать, зная, что и вторая рана не свалит противника так скоро, как он думал поначалу, а с другой стороны — и первая может свалить его в любой миг.
Он улучил мгновение — и ударил вражеского воина по шее. Промахнувшись, угодил в плечо… Снова сталь врубилась в железо, в плоть и кость… На этот раз воин Моргота упал на колени — таков был удар. Какое-то мгновение казалось, что он все-таки сможет подняться — но тут меч выпал из его разжавшейся ладони, а сам он, качнувшись, опрокинулся в воду.
В этом месте было неглубоко, и, когда ил, поднятый телом, улегся, Хурин увидел, как черный рыцарь без движения лежит на дне, а кровавая струйка поднимается и курится, как дым, над его раной. Выдохнув с облегчением, он столкнул в реку ногой меч черного воина и зашагал по мосту к своему радосто орущему войску.
— Ну, — проворчал он, когда крик улегся. — Чего было орать? Экая невидаль, зарубили морготова воина. А дело когда сделаем?
— Сказали — к полудню будем готовы.
— А эльфы когда? — Хурин бросил взгляд на восточный берег.
— Не знаем. Можно отписать…
— Так отпишите, за чем же дело стало.
Оба лагеря — эльфийский и человеческий — могли обмениваться сообщениями, либо переправляя гонца на лодке — выше по течению на четыре фарлонга, где Сирион был уже — либо просто привязывая послания к стрелам и пуская их на тот берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Хурин сумел овладеть собой быстрее всех.
— Сауроново колдовство, — сплюнул он сквозь зубы. — Оно мне не в диковинку, и сауроновы зверства тоже. Похороните этого несчастного.
Двое попрошаек из тех, что вечно таскаются за армиями, понукаемые каким-то десятником, завернули тело в старую попону и унесли. Хурин вскочил на пень.
— Ты пугаешь нас, Гортхаур, потому что сам боишься нас до свинячьего визга! — крикнул он, повернувшись в сторону Острова Оборотней. — Ты пугаешь, да мне-то не страшно! Потому что десять лет назад я видел огонь посильнее и побольше этого — и все же не повернулся к нему спиной! Завтра, ты слышишь, завтра мы спросим с тебя за все, и за этого беднягу — тоже! И за Берена, и за Государя Финрода, и за эльфов из Нарготронда! Лучше бы тебе их не трогать — потому что в ином разе я твою шкуру натяну на бубен!
Лагерь взорвался громовым «Ала!» и «Айе!», люди били в щиты мечами и обухами топоров. Хурин поднял кверху свой топор, поймал лезвием лунный блик:
— Клянусь топором Хадора Златовласого, что завтра он попробует на прочность не меньше полусотни шлемов Черных! Вспомните песню Берена: «Надежды нет, но осталась месть!» Отомстим так, чтобы враги закаялись появляться в Белерианде!
— Алаааа!!!
— А теперь! — Хурин спрятал топор и поднял руку. — Всем расходиться и отдыхать. Спать, я говорю! Пускай эти там ворочаются, а мы тут будем спокойно спать, потому что завтра нас ждет работа не из простых.
Толпа рассосалась. Хурин вернулся в шатер.
Он знал, что ему заснуть, скорее всего, не удастся…
* * *
— Повелитель!
— Да, Айвэн…
— Эльфы пересекли Ангродовы Гати. Сейчас они двигаются восточным берегом Сириона. У них есть осадное орудие. Прикажешь вылазку?
— Нет. Позови ко мне Сэльо.
Стук удаляющихся шагов. Гортхауэр снова сосредоточился на Серебряной Седловине.
Как и следовало ожидать, Хурин отверг посланника. Что ж, этому негодному рабу теперь было незачем жить; кроме того, надлежало преподать Хурину урок. Гортхауэр взял со стола восковую фигурку с замешанными в воск частичками волос и кровью раба, и бросил ее в огонь очага.
Не меньше четырех тысяч перевалило сегодня через Эред Ветрин и встало лагерем на склоне. Подумать только, если бы все пошло по первоначальному плану, именно эти четыре тысячи были бы сметены первым ударом. Берен ЗНАЛ, вот в чем все дело. Он откуда-то знал о сроках весеннего наступления и разнес эту весть по всем прежде чем он, Гортхауэр, спохватился… Ну, можно ли было так ошибаться, можно ли было поверить, что Берен потерял это время в объятиях эльфийской девки? Можно было, и очень легко — настолько ярки и сладки были его видения… Настолько глубока тоска…
Гортхауэр прислушался к замку, к самому темному, затхлому его уголку. Итак, Хурин не готов отменить или хотя бы отложить штурм. Гортхауэр вызвал старшину орков и приказал замуровать эльфов и Берена в подземелье.
— Я здесь, господин… — Сэльо, разминувшись со старшиной, вошел и согнулся — хотя и без того был согбен от рождения. Гортхауэр гордился им, своим воспитанником. Это он приметил в одной из деревень хилого мальчика-горбуна, обладавшего удивительным даром слышать животных и говорить с ними. Для Мелькора ребенок не годился, рыцарь Аст-Ахэ должен быть прекрасен душой, разумом и телом, но Гортхауэр взял мальчика к себе, воспитал и выучил. Сэльо был волчьим мастером.
— Садись, — велел Гортхауэр. Другого он заставил бы стоять, но Сэльо не нуждался в уроках покорности, кроме того, у него были слабые ноги.
— На другом берегу реки — осадная машина, которую катят сюда эльфы, — Гортхауэр сразу заговорил о главном. — Они отстали от своего войска, но ни человек, ни орк не сумеют миновать это войско незаметно…
— Я понял, господин…
— Нужно уничтожить всех, кто при орудии. Всех, кто может его наладить и стрелять из него.
— Да, господин.
— Иначе погибнем мы все. И ты, и твои волчата, и беременные суки… Поэтому подумай как следует, кого из малышей лучше послать.
Малышами они называли юных волков, достигших полного роста, но еще ни разу не спаривавшихся.
— Я думаю, Акхара, — улыбнулся Сэльо. — Он хороший боец.
— Приведи его ко мне.
Сэльо поковылял к двери, но задержался.
— Повелитель?
— Да…
— Эти убитые эльфы… и люди… они ведь… низачем тебе не нужны, верно?
— Нужны, Сэльо, — спокойно ответил Гортхауэр. — Иди.
— Но ведь… — Волчий Мастер мялся в дверях. — Ведь что-то останется… что не годится оркам…
— Орки не имеют к делу отношения. Волков нельзя кормить, Сэльо, потому что впереди у нас битва, а не по какой-то иной причине. И нам может понадобиться вся их ярость.
— Но… щенки, Повелитель! И две кормящие суки… Ах, если бы ты видел, какими глазами они смотрят, когда я прихожу, и как жалобно скулят! У меня прямо сердце разрывается.
— Сэльо, — Гортхауэр повернулся к нему, раздраженный тем, что пришлось сделать лишнее движение. — Если ты сейчас же не покинешь меня, твое сердце пойдет в пищу тем, кого ты так трогательно жалеешь. Иди и приведи мне Акхара…
Прежде чем Сэльо вернулся, Гортхауэр изменил свое решение: волкам нужно будет бросить один труп, чтобы они перед битвой попробовали крови и раззадорились, но не отяжелели. Однако Сэльо он ничего не сказал. Никто из подданных не должен думать, будто по его слову господин переменит свою волю. Пусть Сэльо, когда в волчьи загоны принесут труп, увидит в этом милость Владыки, а не свое настояние.
Волчий мастер подвел огромного волка к креслу Гортхауэра и тот положил ладонь на широкий покатый лоб зверя. Темные, голодные мыслишки метались под этим черепом, между желтых глаз, умных и злых. Гортхауэр улыбнулся этим мыслям и направил в волка свою волю.
Они с Сэльо пытались вывести зверей, достаточно разумных для того, чтобы можно было отдавать им сложные приказы голосом — но ничего не получалось. Волки понимали только самые простые команды, и наилучшим образом действовали тогда, когда привыкали к повадке своего проводника-орка или человека, становились с ним единой волей. Но это делало невозможным использование одного только волка, без проводника. Поэтому Сэльо держал несколько необученных «малышей», проводником которых была воля Гортхауэра.
Он вложил в волка направление и цель, а потом Сэльо разомкнул ошейник и повел животное к воротам.
Кстати, о трупах и волках… Гортхауэр обратился мыслью к подземелью… Он решил попытать счастья еще раз.
Как и следовало ожидать, Берен сломался. Как и следовало ожидать, Финрод выстоял. И тогда Гортхауэр отдал Драуглин приказ.
Вспышка, подобная беззвучной молнии, ослепила его. Что-то пошло не так. Финрод сумел высвободить и задействовать силы Арды. Гортхауэр сам непрестанно чувствовал ненавистную силу, пронизывающую Арду и связующую ее воедино. Эта сила изменялась, проходя через Валар, как изменяется свет, проходя через кристалл, но оставалась одной и той же, как и свет, преломившись, остается светом. О, как бы он хотел овладеть этой силой, подчинить ее себе! Он бился над этим уже долго; собственно, все, что они с Мелькором делали здесь, в этом мире, конечной целью имело подчинение силы. Гортхауэр помнил Исток, давший ему жизнь через эту силу, помнил Его уверение: вне Истока Силы нет. Но Мелькор убедил Гортхауэра в обратном: Исток — лишь проводник Силы, которая исходит откуда-то из-за Его пределов; нужно лишь туда прорваться, и тогда они овладеют и Силой, и Истоком. И Гортхауэр поверил: если не поверить, то какие могут быть надежды на то, чтобы перехватить Силу у Истока и Творить независимо от Его воли?
Но сколько Мелькор ни искал — он не нашел выходов за пределы Истока и Его творения, а собственные силы Мелькора и Гортхауэра, оторванные от истока, растворенные в плоти Арды, были огромны — но не бесконечны. И со временем Гортхауэр начал ощущать ненависть не только к Истоку, подчинившему Себе Силу, но и к самой Силе, и к Валар, которым не приходилось воровать ее у Творения, и к Творению, столь неохотно с Силой расстававшемуся.
Чтобы получить у Могуществ то, что так легко получил Финрод, — комок жалкой плоти, сколько ни называй его королем, — Гортхауэру пришлось бы разрушить, изнасиловать и камень, и воду. Он и этот замок подчинил себе не без труда, и был вынужден пребывать в нем или поблизости, чтобы замок устоял, и держал его силу, и выполнял его волю. А с Финродом они поделились добровольно, хотя это наверняка стоило ему жизни. Плоть, улыбнулся Гортхауэр. Слабая, ничтожная плоть, которой скованы Воплощенные — она не могла бы вынести прохождения через нее такой мощи.
Он не видел Финрода — весь тот участок подвала был покрыт мраком после этой вспышки — но знал, что Финрод мертв. Гортхауэр усмехнулся. Теперь в холодном сердце Аст-Алхор тлела только одна жизнь, но и ей осталось совсем недолго…
Майя встал у окна, в которое уже прицелилось восходящее солнце. На обоих берегах Сириона расположились армии, готовые к штурму, и тот путь к отступлению, каким воспользовался семь лет назад Ородрет, тоже был закрыт. Впрочем, Гортхауэр не собирался отступать. Финрод прекрасно построил замок, в подвале которого нашел свою могилу. Оба моста — и наплавной, соединявший замок с западным берегом, и подъемный, лежащий на каменных опорах — были убраны. На стенах несли караул стрелки — люди с луками и орки с самострелами. Несмотря на то, что Мелькор поощрял использование самострелов в пехоте, рыцари Аст-Ахэ признавали только луки. На башнях западной стены, кроме того, стояли камнеметы — самого простого устройства, но большой силы, вполне годные для того, чтобы топить лодки и разбивать плоты, если кто-то попытается высадиться на берег.
Сам Гортхауэр взял замок, используя Силу. Не ту Силу, которая исходила от Истока, но свою. Против эльфов он призвал ужас, безотчетный невыносимый страх, наподобие того, который пробуждал в жертвах своим касанием, и призраков, порожденных ужасом и темнотой. Слабые бежали, сильные теряли сознание. Ородрет оказался достаточно слаб, чтобы удрать и выжить…
Увы, Гортхауэр не мог использовать это сейчас — не выдержал бы замок. Это оружие годилось в наступлении, не в обороне. Только в том случае, если другого выхода не будет… — решил он, отошел от окна и спустился во двор.
Там уже собирался в свой последний бой Кийто. Гортхауэру, конечно, донесли, что он в дождливую ночь укрыл пленного Берена попоной. Майя похвалил юного воина — и в самом деле, иначе Берен мог и не дожить до разговора; впрочем, он ничего интересного не сказал, но, по крайней мере, понес свою кару. Гортхауэр выразил восхищение милосердием Кийто, и попросил его — ни в коем случае не приказал, только попросил — принять ответ Хурина.
Кийто знал, что не вернется с этого задания живым — ведь нельзя давать противнику возможности прорваться к воротам; а значит, мост будет поднят сразу же, как только посланник проедет по нему.
Кийто согласился и сейчас, надев доспех и держа в руке шлем, ждал благословения Повелителя Воинов.
Гортхауэр подошел к нему, и Кийто опустился на колено. Гортхауэр ласково поднял юношу и взял его руки в свои ладони. Это делалось именно так — ведь рыцари Аст-Ахэ, ученики Мелькора, как йэллх дэи соотэ-танно, по своему положению были равны Первому Ученику, и благословение должны были принимать как от равного — а если становились на колени, то лишь потому, что хотели так выразить свое почтение к нему, Айан'Таэро, Первому среди Равных.
Гортхауэр сжал руки Кийто в своих и сказал:
— Я буду с тобой.
Лязгнули цепи, ворота поползли вверх, и юноша, надев шлем, вскочил в седло. Подняв руку, уже одетую в латницу, он приветствовал товарищей и заставил лошадь протанцевать кругом. Ворота поднялись достаточно, чтобы выпустить всадника. Затем начал раскручиваться другой ворот — выпускающий наплавной мост. Лучники и стрелки изготовились к бою на случай, если враги попытаются захватить средство переправы.
Остров изобиловал пустотами, проточенными водой, и Финрод умело это использовал. Пловучий мост полностью скрывался в неглубокой протоке, которую эльфы расширили. Сейчас он выползал из-под ворот как язык из пасти, и Кийто заставил коня перепрыгнуть на него. Рассветное солнце бросало от замка длинную тень на Сирион, и как раз там, где кончалась эта тень, начиналась устойчивая часть моста, протянутая с другого берега на каменных опорах. Не дожидаясь, пока наплавной мост пристанет к ней, Кийто послал коня в разбег (по заводи пошла такая крутая волна, что ноги Гортхауэра захлестнуло водой, а дно затона почти обнажилось) и перепрыгнул с понтона на мостки.
По знаку сигнальщика мост пошел назад…
* * *
— Кто здесь Хурин, сын Галдора? — выкрикнул черный всадник, гарцующий на мосту. — С кем говорить мне от имени Повелителя Воинов?
— Я Хурин, — откликнулся князь Дор-Ломина, выступая вперед и шагая к мосту. — Что ты хочешь услышать от меня?
— Вчера Повелитель передал тебе условия. Что ты ответишь?
— Я смотрю, он обрекает на смерть всех своих посланцев — посмотри, куда уплыл мост.
— Меня это не беспокоит, тем паче тебя. Скажи, что вы решили: отступите от замка или нет?
— Пусть твой Повелитель выглянет в бойницу пополудни и на закате — в блеске солнца на наших копьях он увидит ответ.
— Тогда защищайся, Хурин, сын Галдора — или прикажи своим слугам убить меня бесчестно, — всадник сошел с коня.
Хурин вышел к нему навстречу с секирой в руках, но без щита. Рыцарь Моргота тоже оставил щит у седла. Хурин не боялся честной схватки. Они вступили в бой без единого слова, как только сошлись — черный воин успел к этому времени обнажить меч. Дважды прозвенела сталь — Хурин отразил удар окованной частью рукояти, а потом ударил сам. Мост был достаточно широк для боя, и этому оставалось лишь радоваться, потому что Хурину много приходилось уворачиваться. Будучи невысоким, он с юности избрал своим главным оружием топор, меньше пригодный для отражения ударов, чем меч, но наносящий при должном искусстве более верное поражение. Хурин искал случая нанести такой удар и случай предоставился: уклонившись от вражеского меча, Хурин вонзил секиру в бок противнику.
Лезвие разрубило кольчугу, плоть и ребра — и Хурин отступил, ожидая, что противник сейчас упадет. Невозможно было получить такую рану и остаться на ногах.
Но это произошло. После мгновенного замешательства черный рыцарь снова кинулся в бой. Вскрикнули от изумления воины Лор-Ломина и Хитлума, следящие за схваткой — а витязь Моргота не издал ни единого стона, только дыхание его сделалось словно бы затрудненным.
Хурину сделалось страшно, как вчера вечером. Вспомнились жуткие легенды о живых мертвецах, которые бьются в войске Моргота, и холодный пот побежал между лопаток. Но умирать от ужаса было некогда — следовало продолжать бой. А при более пристальном взгляде на соперника увидел, что бок его кровоточит, и очень сильно. Кровь заливала кольчугу, и, стекая по ноге, пятнала мостки.
Хурин воспрянул духом. Противник истекал кровью — значит, он был живой человек, а не покойник, и терял силы. Он недолго устоит при таком ранении.
Черный рыцарь и сам это знал, оттого и нападал на Хурина с удвоенной яростью. Тот еле успевал уходить от одних ударов, другие в прыжке пропускать под собой, а третьи отбивать лезвием секиры и окованной частью рукояти. Он был уверен в своих силах, и вновь ждал случая нанести более верный удар — но теперь уже вовсе не хотел рисковать, зная, что и вторая рана не свалит противника так скоро, как он думал поначалу, а с другой стороны — и первая может свалить его в любой миг.
Он улучил мгновение — и ударил вражеского воина по шее. Промахнувшись, угодил в плечо… Снова сталь врубилась в железо, в плоть и кость… На этот раз воин Моргота упал на колени — таков был удар. Какое-то мгновение казалось, что он все-таки сможет подняться — но тут меч выпал из его разжавшейся ладони, а сам он, качнувшись, опрокинулся в воду.
В этом месте было неглубоко, и, когда ил, поднятый телом, улегся, Хурин увидел, как черный рыцарь без движения лежит на дне, а кровавая струйка поднимается и курится, как дым, над его раной. Выдохнув с облегчением, он столкнул в реку ногой меч черного воина и зашагал по мосту к своему радосто орущему войску.
— Ну, — проворчал он, когда крик улегся. — Чего было орать? Экая невидаль, зарубили морготова воина. А дело когда сделаем?
— Сказали — к полудню будем готовы.
— А эльфы когда? — Хурин бросил взгляд на восточный берег.
— Не знаем. Можно отписать…
— Так отпишите, за чем же дело стало.
Оба лагеря — эльфийский и человеческий — могли обмениваться сообщениями, либо переправляя гонца на лодке — выше по течению на четыре фарлонга, где Сирион был уже — либо просто привязывая послания к стрелам и пуская их на тот берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142