Страх сковал толпу народа, ибо теперь все думали только о том, что Род Пророка прервался навсегда и царство султана обречено. Но простолюдины были глупы, они не знали об одном из древних правил, касающихся бракосочетания. Верно — если обряд начат, прерывать его нельзя. Если принцесса находится в Святилище, в эту же ночь она должна утратить невинность. Но если жених умирает или его убивают до того, как он является в Святилище, его место должен занять брат. Если же у жениха нет брата, эту роль должен исполнить его отец. Вот так вышло, что в ту ночь на брачном ложе с Геденской Невестой должен был возлечь султан Меша Булак. Народ возрадовался, ибо если и существовала женщина, способная родить султану наследников, так это, конечно, была Геденская Невеста — настоящее совершенство, апофеоз женской красоты.
Однако был один человек, который не возрадовался, и человеком этим был шах Гедена. Он стоял рядом с лестницей, ведущей к Святилищу, и бесстрастно наблюдал за свадебным обрядом, но сердце его пылало ненавистью к султану и обычаям Унанга. До того как его земли были покорены султаном Булаком, и шах, и его подданные были язычниками, идолопоклонниками. На самом деле шах до тех пор в сердце своем так и остался язычником, что и выяснилось впоследствии. Обряд завершился, и настало время вести Геденскую Невесту в брачные покои. И тогда гнев, владевший шахом, наконец вырвался на волю, и он вдруг шагнул вперед и выхватил длинный острый кинжал.
Шах вскричал:
— Злобный султан убил своего сына, чтобы завладеть моей дочерью! Нельзя позволить, чтобы свершилось такое богохульство!
С этими словами шах заколол султана Булака. Он был готов заколоть и собственную дочь, но помешал один из стражников. Он загородил собой девушку и одним ударом отсек голову неверного. Геденская Невеста дико закричала. У ее ног лежал султан, ее новый супруг, и ее отец, и оба были мертвы.
Великий страх объял всех, кто видел это — народ, имамов, придворных и стражников, ибо все они поняли, что страна, в которой они живут, осталась без султана и без наследника. Казалось, теперь стране Унанг-Лиа суждены одни только кровавые войны, а не мир и спокойствие, с таким трудом добытые султаном Булаком за время долгих боевых походов. Род Пророка был прерван, и грядущее сулило только хаос и отчаяние. Однако Всемогущий был милостив, и этого не произошло.
Геденская Невеста вышла к народу и подняла руки. Все сразу умолкли.
«Женщины и мужчины Унанга, не отчаивайтесь, — сказала красавица. — Как ни страшно все, что произошло нынче ночью, Род Пророка не прервется!»
Толпу народа охватила сумятица. Никто не мог понять, о чем говорит девушка, однако она вызывала у людей такой священный трепет, что все смиренно слушали те слова, что далее слетели с ее губ.
Она упала на колени, преклонившись перед священной истиной.
«Мужчины и женщины Унанга, всему, что случилось нынче ночью, суждено было случиться — ради того, чтобы ослабевший Род Пророка был укреплен и очищен! Знайте же, что хотя я и не побывала в брачных покоях, однако в утробе моей я ощущаю великий жар! Что это, как не самая суть султана, которая перешла внутрь меня в мгновение его гибели? Говорю вам: его семя уже прорастает во мне и через девять лун я произведу на свет его наследника! Преклоните колени вместе со мною, женщины и мужчины Унанга, и благословите милость всемогущего Терона, Бога Пламени, который зажег священный огонь внутри меня!»
Вот так отчаяние преобразилось в ликование, ибо все случилось именно так, как сказала Геденская Невеста. Имамы убедились в том, что она не вместилище безбожия, которое следовало вырвать с корнем и уничтожить, а священная посланница, дарованная богом, чтобы спасти Унанг в самое страшное время. Поэтому по сей день все высоко чтут Геденскую Невесту и того здорового, крепкого младенца, которого она произвела на свет благодаря свершившемуся чуду. Этим младенцем был Абу Макариш, Султан Волны. В течение четвертого эпицикла царствования Рода Пророка Абу расширил границы Унанга еще более, нежели то удалось его отцу на протяжении третьего эпицикла.
В сказании о Геденской Невесте нам открываются тайны, которые могут таиться в закромах судьбы, а также величие Бога Пламени и святость власти.
Маленький Калед, так заканчивается моя история. Молюсь о том, чтобы ты извлек из нее урок, как извлекли многие и многие из тех, кто слышал ее.
* * *
После того как Симонид завершил рассказ, они с султаном долго молчали. Калед сидел, задумчиво потупив взор, а Симонид гадал, какие мысли владеют этим непредсказуемым человеком. А потом старика объяла дрожь — ведь султан давно не был маленьким мальчиком и прекрасно знал о богохульных толкованиях этого сказания. Конечно же, Симонид о них упоминать не стал — на такое были способны только самые злобные из уабинов. Разве можно было поверить в то, что Булак, одержимый страстью к невесте собственного сына, обесчестил ее до свадьбы? Можно ли было поверить в то, что Булак отравил собственного сына, вняв уговорам прекрасной, но злой возлюбленной? Ложь, наглая ложь!
Но тут Симонид с содроганием вспомнил о Мерцающей Принцессе, о которой говорили, что красотой она может соперничать с покойной матерью, и о принце Деа, который, как и принц Ашар, был так слаб здоровьем... Но что за мысли? Старик выругал себя, мысленно обозвал себя злым и глупым, и улыбнулся султану, когда тот наконец поднял к нему глаза и взял его за руку.
— Благодарю тебя, мой старый друг, за такой чудесный рассказ. Я — взрослый мужчина, но в сердце моем по-прежнему живет мальчик, и ты сделал приятное этому мальчику. Как я могу отчаиваться в судьбе своего царства, когда твое сказание говорит мне о том, что все будет хорошо? Мой старый друг, ведь ты веришь, что все так и будет, правда? Ты должен в это верить, должен и я. А теперь ступай. Я утомился и хочу немного отдохнуть перед тяготами грядущей ночи. Обними меня и ступай, ступай.
Однако, когда Симонид вышел из покоев султана, на сердце у него стало еще тяжелее. Речи султана его вовсе не успокоили. Они только еще сильнее убедили его в том, что он стал невольным участником игры, играть в которую вовсе не желал. Ужасное предчувствие зародилось в сердце старика, а следом за ним пришло другое, еще более ужасное.
Да, теперь не было выбора. Это должно было произойти.
Глава 66
ФЛАКОН С КРОВАВОЙ ЖИДКОСТЬЮ
Стемнело. Симонид вновь взошел по белесым ступеням лестницы. Миновало уже много ночей с тех пор, как он узнал правду о Деа. Для старика эти ночи были мучительными. Глазами, полными страха, он наблюдал за тем, как юный принц играет в свои полуночные игры. Симонид молчал и ничего не предпринимал. Более того: он ничего не видел. Да-да, именно так. Но сегодня, после той странной игры, в которую ему пришлось играть с султаном, старик понял, что его слепоте должен был прийти конец.
Он дрожал в лихорадочном ознобе. Мысль о тех силах, которые он желал пробудить, наполняла его сердце страхом. Он не сомневался в том, что будет сурово наказан. Но он должен был увидеть то, что хотел увидеть, должен был! Пусть Симониду казалось, что он сходит с ума — даже это его уже не беспокоило. На ум ему вновь пришло древнее заклинание. Он никогда не забывал его — он с ним словно родился на свет, и оно хранилось внутри него, подобно семени, уже шестьдесят с лишним солнцеворотов. И вот теперь это семя вдруг неожиданно проросло.
Симонид вдыхал благоуханные ароматы сада. Серебряно-серая и золотисто-серая под полной луной, листва окружала его со всех сторон. Старик, борясь со страхом, озирал роскошные клумбы и газоны. Когда он в последний раз прибег к помощи своего дара, погиб его отец. А что может случиться теперь? О, но ему следовало поторопиться. Пожалуй, он и так уже слишком долго промедлил. В полночь Деа поведут в Святилище. Старика замутило. Он сглотнул подступивший к горлу ком. С трудом передвигая дрожащие ноги, он направился к тому месту, где обычно играли принц и призрак.
Сейчас, в эти самые мгновения, Таргоны одевали принца Деа в ритуальные одежды. Симонид уже облачился в церемониальное платье. Опасливо, затравленно он огляделся по сторонам и вытащил из складок своего одеяния имама побитый молью лоскут ткани, расшитой звездами — словно кусочек ночного неба. С часто бьющимся сердцем он набросил на плечи то, что осталось от плаща его отца. Симонид вздохнул и поежился. Принца Деа в парадных свадебных одеждах увидят многотысячные толпы народа, выстроившиеся вдоль улиц, но никто не должен был сейчас увидеть Симонида. Раскинув морщинистые старческие руки, он стал медленно поворачиваться по кругу.
Описав круг, Симонид остановился, вгляделся в темноту. Лицо его исказила гримаса боли, и он произнес нараспев, стараясь подражать голосу давно умершего отца:
Терон, о бог священного огня,
Услышь перед тобой стоящего меня!
Тебя, чье Пламя исстари горит,
Смиренно молит раб твой Симонид!
Даруй мне светлый взгляд твоих очей
И надели премудростью твоей.
Позволь на миг в грядущее взглянуть,
Провидеть, что сулит судьбины путь
Ребенку, что в любви к тебе взращен,
Молю тебя, всесильный бог Терон!
Яви грядущее хотя на краткий миг,
Иль ослепи, и вырви мой язык!
Несколько мгновений после того, как Симонид закончил песнопение, царило безмолвие. Старик пошатнулся, но удержался на ногах. Он стоял, глубоко дыша, не слыша ничего, кроме собственного хриплого дыхания и громкого биения сердца.
В следующее мгновение Симонид упал на колени, закрыл глаза руками и дико закричал.
Таргоны завершили свою работу. Омыв принца и умастив его тело, они надели на него брачные одежды, поклонились ему, зажгли благовония, прочли молитвы и удалились.
Принц знал, что теперь пора для медитации. Ему все объяснили заранее: он должен был размышлять о детстве, которое оставлял позади, и о мужской зрелости, которая лежала впереди. Долго ли оставалось ждать? Даже сквозь толстые стены дворца в покои доносился шум с улиц. Толпы народа жаждали поскорее увидеть своего хрупкого идола. Деа повернулся к зеркалу, но зеркало исчезло. В покоях не осталось ничего, в чем он мог бы увидеть свое отражение. Стены были задернуты шторами, отгородившими принца даже от извечных соглядатаев, «шептунов». Тяжелая алая мантия оттягивала плечи принца. Дрожащей рукой он прикоснулся к красной маске, украшенной рубинами, закрывавшей его лицо. О, поскорее бы закончилась эта ночь!
Деа бессильно опустился на диван. Стараясь отвлечься от воплей разгоряченной ожиданием толпы, он стал слушать, как шипит горящее в светильниках масло. Фитили в светильниках были прикручены, поэтому в комнате царил красноватый полумрак. Деа вздохнул, его глаза наполнились слезами. Но нет, нынче ночью он не станет плакать, ни за что не станет! Времени уже почти не оставалось. В любое мгновение мог явиться Симонид и увести его вниз. Они пройдут через весь дворец к носилкам, в которых принца затем пронесут по церемониальной дороге. Деа не хотелось думать о том, что еще ему готовит грядущая ночь. Это не имело значения. Ничто теперь не имело значения. Разве Таль не дал ему клятву — клятву, которую он никогда не нарушит?
Принц схватил с дивана подушку, сжал ее, прижал к груди. Он вдруг понял: он больше никогда не вернется в эту комнату, где играл, где смеялся и плакал на протяжении долгих солнцеворотов своего детства. Но и это ему было безразлично. Скоро. Скоро. Таль будет ждать его, чтобы забрать в другой мир. Нет, его детство не кончится. После этой ночи оно станет бесконечным. Деа крепче прижал к груди подушку.
— Готовишься к брачной ночи? — послышался вдруг голос.
— Отец! Ты... Ты напугал меня!
Султан Калед с улыбкой сел рядом с юношей. Его глаза казались бездонными колодцами, в щедро умащенной бороде сверкали звезды. Он заботливо протянул руку и взял у Деа подушку.
— Ах, сын мой, скоро на твоей груди будет лежать кое-что поприятнее подушки.
Принц заглянул в глубокие темные глаза отца. Почему отец пришел к нему? Согласно обычаям, он не должен был приходить. Пальцы султана были унизаны сверкающими перстнями. Он вновь протянул руки к сыну и снял с него маску.
— Позволь, мой сын, я взгляну на тебя. Позволь, я взгляну на тебя в последний раз.
— В... в последний раз, отец?
Султан снова улыбнулся. Опять сверкнули звездочки в его бороде.
— Это просто... я образно выразился, сын мой. Когда я увижу тебя в следующий раз, разве ты не станешь другим? Конечно же, станешь, ибо такова судьба, уготованная тебе нынешней ночью.
Деа ахнул.
Султан провел рукой по часто вздымающейся груди юноши.
— Бедный Деа, я вижу слезы в твоих глазах! Ты достиг вершины своей жизни! На пороге таких великих перемен разве не устрашился бы и самый храбрый из мужчин? Не трепещи, сын мой. Не стыдись. Думай о том, что готовит тебе судьба. О пути вдоль церемониальной дороги. О том, как ты будешь подниматься по лестнице. О встрече во мраке церемониального зала. Воистину, воистину тебе есть чего страшиться.
Султан крепко обнял сына, прижал к себе и зашептал ему на ухо:
— Не бойся! Возможно, ты дивишься тому, что я прервал твои раздумья. Сын мой, я пришел из милости к тебе. Я пришел, потому что люблю тебя. Мой долг в том, чтобы избавить тебя от страха, но не речами, а другим. Другим. — Он отстранился и извлек из складок своей мантии стеклянный флакон, заполненный густой, похожей на кровь, жидкостью. — Вот моя милость, дитя мое. Этот напиток, изготовленный по древнему рецепту, прогонит все страхи из твоего сердца. Принцесса выйдет замуж, она лишится девственности, все свершится, как должно свершиться, но в твоем сердце не останется страха.
В эти последние мгновения, глядя в бездонные глаза отца, Деа был готов закричать, оттолкнуть его, выбить флакон из рук. Но он не сделал этого. Он не мог этого сделать. Он понимал — конечно же, он прекрасно понимал, что означает слово «милость». Что еще оно могло означать, как не ожидающую его судьбу?
Султан вынул из горлышка флакона пробку, и в воздухе распространился кисло-сладкий аромат.
— Выпей, сын мой. Выпей, и всем твои бедам придет конец.
Большие руки обхватили голову принца и гладили его волосы, пока он пил таинственный напиток. Потом султан еще долго смотрел на сына и наконец поцеловал его в лоб и надел на него рубиновую маску.
— Спокойной ночи, сын мой. Спокойной ночи, мой принц.
— Нет! — вскричал Симонид. — Нет, нет!
Рыдания сотрясли его грудь, и он обессиленно упал на землю посреди цветов — несчастный дряхлый старик. Он понял, что произошло в это мгновение в покоях принца, — понял с внезапной и страшной уверенностью. Он лежал на земле и мечтал о том, чтобы у него недостало сил подняться, он жаждал смерти. Если бы он не ушел из покоев Деа для того, чтобы заглянуть в будущее, яд не коснулся бы губ принца! Симонид проклинал свой провидческий дар. Он был готов отдать собственную жизнь ради спасения Деа, он был готов убить султана. Но теперь было бесполезно воображать себя героем. Было слишком поздно, и все было кончено.
Но — нет.
Таинственная музыка вдруг зазвучала неподалеку. Симонид медленно приподнял голову... и ахнул. Он протер глаза и встал на колени. Сначала он испытал изумление, потом. — страх, а потом — надежду. Что означало это новое волшебство? Что оно могло означать? Чернея на фоне луны, в небе парил ковер-самолет, а на нем стоял бледный юноша.
Он подлетал все ближе... ближе.
Наконец ковер бесшумно опустился на газон между цветочными клумбами.
Симонид выдохнул:
— Незнакомец, кто ты? Не мое ли волшебство принесло тебя сюда?
Юноша устремил на него не менее изумленный взгляд. В его взгляде был и страх.
— Альморан? Но как же так?!
— Я не Альморан, но такой же глупец, как он. — Симонид ощутил прилив сил. Он решил, что все потеряно. Но нет, это было не так. — Юноша, ты посланец моего пропавшего брата? Ты встречался с ним? Ты видел его перед тем... как он умер?
Юноша кивнул.
— А ты владеешь волшебством, как и он?
— Не говори о волшебстве! Оно принесло мне только горе. И все же... Ты несешь в себе иное волшебство. Я знаю это. Я это ощущаю.
Залитый луной сад обволакивал их подобно серебристому кокону, благоухающему и пропитанному чудесами. Юноша сошел с ковра и, сжав руки старика, помог тому подняться. Симонид опустил глаза и заметил зеленое сияние, просвечивающее сквозь одежды на груди юноши.
— Кто ты такой? Кто ты такой, песчановолосый?
— Моя история длинна. Рассказывать пришлось бы долго. Несколько дней, а может быть — и несколько лун я томился в плену в странном мире. А потом... боюсь, я потерял еще больше времени, захваченный последней волной колдовства твоего брата. Теперь же я чувствую, что время истекает и для меня вот-вот должна наступить развязка этого испытания. Сейчас не время для рассказов. Но, старик, ведь ты узнаешь меня, правда?
Глаза Симонида вспыхнули радостным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73