В самой середине Прыщавый не без труда различил фигуры мужчин, хитро спрятанные за причудливым орнаментом. Все мужчины были в одеждах разных цветов, и каждый из них держал в руке, словно некий дар, сверкающий кристалл, и кристаллы тоже были разного цвета. От кристаллов исходили символически вытканные лучи. Они накладывались друг на друга, пересекались. Мелкие стежки, которыми были изображены лучи, тянулись до самых краев ковра.
На мгновение Прыщавый замер, словно его зачаровали. Но тут Малявка, устав от ожидания, бросился к матрасу и разлегся на лежащем поверх него коврике. Свеча угасла. Пьяные матросы наверху, в харчевне, затянули развеселую песню и стали притоптывать в такт. Чары развеялись. Прыщавый растянулся на матрасе рядом со свернувшимся калачиком Малявкой. Каким мягким оказался ковер, какой сладкий аромат исходил от него! Прыщавый перевернулся на живот, уткнулся лицом в пушистую, мягкую шерсть, блаженно вдохнул пропитанный запахом ковра воздух. Этот запах перебил мерзкие миазмы «Царства Под».
Прыщавому было тоскливо. Вообще-то говоря, ему всегда было тоскливо, но когда он обнаружил Малявку, притаившегося за башенкой на галерее, Прыщавый испытал победную радость. Гадать не приходилось: завидев страшного стражника-уабина, малыш вскарабкался вверх и спрятался, а потом боялся спуститься один. Так бы он и сидел в своем шатком убежище, а потом либо соскользнул вниз и разбился насмерть, либо его в конце концов заметили бы уабины. Ну и натерпелся же он страха, наверное! Сам Малявка в этом признаваться не желал, но это не имело значения. Прыщавый, словно кошка, перепрыгнул через провал, подхватил перепутанного малыша, а потом, продолжая ловко прыгать с крыши на крышу, в конце концов доставил мальчишку домой. Когда они мчались по извилистым проулкам к «Царству Под», грудь Прыщавого просто-таки распирало от гордости и счастья. Он лелеял мысль о том, как обрадуются его новые дружки. Более того, он представлял себя в роли настоящего героя. Его будут хлопать по спине, обнимать, целовать, выкрикивать его имя...
Каким же он был самонадеянным тупицей! Возвращение домой обернулось крушением всех надежд для Прыщавого. Вероятно, остальные могли вот-вот вернуться, но теперь Прыщавый понимал, что ни радости, ни благодарности он от них не дождется. Это было бы на них непохоже, и к тому же «поддеры» относились к Прыщавому с отвращением. Жизнь Прыщавого началась на каучуковой плантации, и там он мечтал только о побеге. Как ему хотелось убежать к морю! А потом, когда он попал на корабль капитана Порло, он снова стал мечтать — на этот раз о новой жизни в новой, незнакомой стране. И вот теперь он оказался в новой, незнакомой стране и опять предавался мечтам. Он вытянул покрытую разодранными в кровь прыщами худую руку, почесал шею. Песня, звучавшая наверху, в «Полумесяце», близилась к развязке. То была грубая матросская песня. Прыщавый ее уже не раз слышал.
Эй, дружище, ты в оба смотри, не зевай!
Посмазливей жену для себя выбирай!
После свадьбы узнаешь восторги любви,
Вот тогда и гори, вот тогда и живи!
Так что горя не знай -
Пламеней-полыхай!
Что бы это значило? Этого Прыщавый не понимал. Песню прервали грубые ругательства содержательницы притона. В наступившей тишине Прыщавый слышал, как где-то в углу копошится крыса, как шелестят бьющиеся о сваи причалов волны моря. Он вздохнул. Может быть, ему стоило вернуться на «Катаэйн»? Или лучше поискать другое местечко — где-нибудь посреди странного царства Унанг-Лиа? Прыщавый не знал, как ему быть. Он знал одно: что жутко, отчаянно устал. Нужно было постараться уснуть, пока матросы не разгулялись вновь, не принялись опять горланить свои песни и стучать по полу тяжелыми ботинками.
Прыщавый передвинулся поближе к Малявке и обнял мальчика. Тот дышал глубоко и ровно, но вряд ли уже успел заснуть. Ох, Писун, Писун... Какой же он был славный! Прыщавый нежно погладил грязные волосенки Малявки. Никто из остальных мальчишек ни за что бы его так близко к себе не подпустил. Самым противным был Губач, да и Сыр не лучше... На самом деле Прыщавый подозревал, что и господину Раджу он внушает отвращение — пусть тот и не выказывает своих чувств открыто. Но это было очевидно. Вспоминая о том, как спас Малявку, как вытащил его из-за башенки на галерее, как потом нес на руках, Прыщавый думал о том, как повели бы себя другие на месте малыша, если бы потребовалось спасать их? Небось отшатнулись бы от него, от его протянутых к ним, изуродованных прыщами рук? Нет, никого из них он не смог бы спасти. Не теперь.
— Ты спишь, Писун? — шепотом спросил Прыщавый.
— Я тебе не Писун, — прошептал в ответ малыш.
Они оба любили шептаться. Слишком часто им приходилось слышать крики, грубые шутки и смех. Пошептаться — это было для них особой, редкой и потому драгоценной радостью. Прыщавый опасливо глянул наверх — туда, где располагалась крышка люка. Прислушался — не доносится ли топот ног бегущих по проулку «поддеров»? Чары могли быть в любое мгновение разрушены. Он прижался губами к уху малыша.
— А как же тебя зовут на самом деле?
— Не знаю. Ну, то есть мама-то меня как-то назвала, а папаша меня просто Малявкой кличет.
— У тебя есть мать? — спросил Прыщавый недоуменно, словно самая мысль об этом показалась ему странной. — И отец есть?
— Мамы нет. Папаша ее продал... давным-давно.
— Ну а отец?
Малявка вздохнул.
— Да ты ж его знаешь. Его все знают, и все зовут как положено, по имени. Вот только у него сразу три имени.
Прыщавый крепче обнял малыша.
— Малявка, ты уж ли не про Эли Оли Али говоришь? — Эта новость сама по себе была удивительной, но Малявка трижды кивнул — вероятно, в знак каждого из трех имен отца. — Он твой отец — и засунул тебя сюда?
— Нужно же ему было куда-то меня пристроить. Ну, он так сказал. — Малявка пошевелился, теснее прижался к другу. — А ты, Прыщавый... Есть у тебя имя?
— Да было вроде, когда я маленький был. Вроде мужик главный его в книжке записал, когда меня заставили работать — ну, там где из деревьев каучуковый сок добывают. А чего раньше было — плохо помню.
— Ну а как тебя раньше звали-то?
— Знаешь, я пробовал вспомнить. Может, и не так было, да только вроде бы Джорвелом меня звали. Я спросил у одного матроса на корабле, так он мне сказал, что это вроде бы эджландское имечко. Может, так отца моего звали — не знаю. Ничего не знаю. Только по вантам лазать здорово умею. И по деревьям каучуковым еще.
Какое-то время оба молчали. Прыщавый рассеянно поглаживал ручонку Малявки и вдруг почувствовал, какой тот холодный. Сюда, в «Царство Под», редко проникала дневная жара, а если и проникала, то надолго не задерживалась, и мальчишки зачастую просыпались среди ночи, дрожа от холода. Прыщавый подумал: не порыться ли в груде тряпья и не найти ли чего-нибудь, чем можно было бы укутать Малявку, но ему хотелось еще немного продлить прекрасные мгновения задушевной беседы. Он крепче прижал к себе малыша, принялся растирать его холодные ручонки. Пусть они оба были голодны, пусть замерзли, пусть от них обоих неприятно пахло — но сейчас они были счастливы. По крайней мере — пока.
Малявка пробормотал:
— Прыщавый? Хочешь, я буду звать тебя Джорвелом?
Сначала в ответ прозвучал стон. А в следующее мгновение Прыщавый проговорил:
— Когда-нибудь назовешь меня так, когда у меня прыщи сойдут. А до тех пор я останусь Прыщавым. А все-таки приятно помечтать про то, что в один прекрасный день я стану Джорвелом... когда-нибудь...
И снова наступила тишина. Прыщавый и Малявка лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в другой стороне, у стенки подземной кладовой скребется крыса. Казалось, этот звук доносится откуда-то издалека. Как ни странно, мальчики чувствовали себя в полной безопасности на своем ковровом островке.
Вдруг Малявка пробормотал:
— Прыщавый? А может быть, тебе Султан поможет? Ну, сделает тебя покрасивее, в смысле.
— Султан? Какой еще султан?
— Из песни. Тот султан, про которого в песне поется.
И снова наступила пауза. Малявка задышал еще медленнее и ровнее, но Прыщавый шепотом позвал его:
— Писун? То есть... Малявка? А может, споешь мне эту песню?
— Не знаю... не вспомню.
Прыщавый стиснул руку друга.
— Ну попробуй вспомнить, Малявка.
Но малыш наконец уснул. Прыщавый снова погладил его. Он был просто переполнен любовью и нежностью. Как ему хотелось прямо сейчас взять Малявку на руки, поднять и унести куда-нибудь, где было бы красивее и лучше! Странные, спутанные мечты сгустились вокруг него в темноте, подобно облакам. Скоро, очень скоро Прыщавый должен был погрузиться в эти облака, утонуть в них с головой, но не сейчас, не сейчас... Вдруг им овладело другое, более острое желание...
Нет!
Прыщавый резко откатился подальше от малыша, в отчаянии сжал край ковра, уставился в темноту. О, это случилось давным-давно, до того, как он стал таким отвратительным. Теперь казалось, что это случилось не с ним, а с другим мальчиком, но он никогда, никогда не смог бы забыть ту жуткую боль.
Нет. Только не Малявка.
Откуда-то сверху в каморку проникал тусклый свет. Вот он мелькнул — и Прыщавый заметил плавные очертания металлического предмета. Это была лампа, лежавшая на боку. Прыщавый протянул к ней руку, взял, прижал холодную медь ко лбу, к груди.
— Прыщавый? Ты чего? Ты плачешь, что ли?
Нет-нет, он не мог заплакать — ведь от слез бы пребольно защипало кожу, покрытую прыщами.
— Уснуть не могу никак, вот и все.
— Спеть тебе песню?
Прыщавый что-то согласно пробормотал. Медленно и нежно, как нечто хрупкое, он гладил лампу, прижатую к груди, а Малявка тихонько, еле слышно, запел:
Всадник в одеждах лиловых, грустно вершащий свой путь,
Если ты грезишь о славе, лучше о ней забудь.
Царство твое — Катакомбы, удел твой прост:
Скорбь, униженье, досада и вечный пост.
Разве тебе сравниться с Султаном Луны и Звезд?
Вождь в зеленых одеждах, в джунглях живущий вождь,
Там, где листва густая, там где годами дождь,
Ты не купайся тщетно в облаке сладких грез
И не копи напрасно умыслов и угроз:
Не сокрушишь ты Султана Луны и Звезд!
Наверное, если бы Малявка спел еще, Прыщавый попросил бы его объяснить смысл слов песни. Наверное, потом они бы зажгли медную лампу, сели бы рядышком на корточки и принялись бы рассматривать рисунок на ковре. Но все время, пока Малявка напевал, Прыщавый поглаживал лампу, и вот тут-то все и случилось.
Малявка замолчал.
Прыщавый вскрикнул.
Облако разноцветного дыма заполнило каморку. Дым местами чернел, местами сквозь него просвечивали вспышки молний. А потом столь же неожиданно дым развеялся, а рядом с Прыщавым и Малявкой на ковре очутился пузатый коротышка. Он уселся, скрестив под собой ноги и сложив короткие ручки на животе. Коротышка загадочно улыбался, и от него исходило странное свечение.
Прыщавый и Малявка испуганно вскочили, но не успели они раскрыть рты, чтобы задать коротышке вопрос, как тот сам им ответил — ну, если так можно выразиться. Глазки его засверкали, и он разразился потоком слов:
— Небось гадаете, кто я такой? И не замечаете сходства? Ну, приглядитесь же! Ох, да вы, похоже, простолюдины, — вздохнул коротышка. — Как бы то ни было, мой дорогой братец настаивал на том, чтобы я носил это дурацкое обличье. Да уж, братец! Столько времени миновало — узнает ли он меня? Бедняга Оман! И я бедняга! Какие ужасные страдания мне пришлось пережить! Солнцеворот за солнцеворотом я томился в этой лампе, а лампа валялась на дне сундука, принадлежавшего дряхлому старику, и я мечтал только об одном: чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь потер лампу. И кто же ее потер? Домечтался! Ее потер этот козлобородый негодяй, который пожелал оказаться здесь! А когда козлобородый забыл про лампу, я так боялся, что мне придется торчать в этой зловонной яме до скончания времен. В каком я был отчаянии, ребята, и не передать! — Коротышка выпучил глаза. — Но позвольте, однако же, представиться, а вас я знаю. Пожалуй, мой прыщавый дружок, ты более склонен к приключениям, чем козлобородый, а? Я так сразу и подумал, что ты обожаешь приключения — ведь ты столько всего увидел, просто держа в руках лампу! И услышал. Неплохое представление я вам устроил, а, ребята? — Джинн пристально уставился на Прыщавого. — Ну, надеюсь, ты не поведешь себя, как козлобородый? Более дурацких желаний мне еще никогда не...
— Заткнись! — вырвалось у Прыщавого.
— Прыщавый, осторожно! — прошипел Малявка. — Он же волшебник!
Как раз в этом Прыщавый нисколько не сомневался. Он держал в руке медную лампу, из носика которой все еще струился дым. Коротышка по-прежнему светился, а когда Прыщавый опустил глаза, то невольно зажмурился: таким ярким стал рисунок на ковре, озаренном странным сиянием.
Прыщавый посмотрел на коротышку.
— Кто ты такой? Чего ты хочешь?
Все это время улыбка не сходила с лица коротышки, а тут он громко расхохотался.
— О-хо-хо! Молодо-зелено! Ну ладно, извини, я тебя оскорбил в присутствии товарища, но ты ведь меня понял... Достаточно будет сказать, дружок, что я... — коротышка тяжело, сокрушенно вздохнул, — что я — джинн, раб той самой лампы, которую ты держишь в руках. И это означает, что я должен спросить у тебя, чего ты хочешь. — Презрительно скривившись, джинн добавил: — Господин.
— Г-господин? — с сомнением переспросил Прыщавый.
Джинн вытаращил глаза.
— ЖЕЛАНИЯ! Говори, какие у тебя есть желания, балбес прыщавый. Чего ты ЖЕЛАЕШЬ?
— Прыщавый, — прошептал Малявка, — ты понимаешь, что это значит?
— А ты-то понимаешь? — прищурился коротышка-джинн, взглянув на малыша, нетерпеливо перевел взгляд на Прыщавого и вздохнул. — Только не говори, что тебе надо подумать.
Но Прыщавый был слишком взволнован для того, чтобы понять, что его снова поддели. Он смело шагнул вперед.
— Я хочу, чтобы ты... унес нас отсюда!
— О-о-о... опять то же самое! — простонал джинн, щелкнул пальцами и исчез. В следующее мгновение коврик поднялся в воздух. Мальчики вскрикнули, присели, распластались ничком. «Мы же сейчас стукнемся о потолок!» — только об этом они оба и думали.
Но коврик плавно поднимался вверх и потолок преодолел так легко, словно был соткан из дыма. В полном изумлении мальчишки преодолевали этаж за этажом, пролетали мимо матросов, шлюх, слуг и рабов, одни из которых кряхтели, сидя на ночных горшках, другие покуривали джарвел, третьи — спали пьяным сном и громко храпели.
А потом они пролетели сквозь крышу.
Только потом они узнают, что медная лампа скатилась с ковра. Это произошло в то мгновение, когда ковер оторвался от пола. Лампа осталась в «Царстве Под».
Глава 45
ЧЕРЕЗ ЗАБОР
Светит в небе луна
И не знает она,
Что дорогу мою озаряет.
Я бреду под луной
По дороге чужой,
Лишь луна меня и провожает.
Хоть я очень богат,
Но пока не женат,
Не имею ни сына, ни дочки,
Но отдал бы легко
Все богатство свое
За одну развеселую ночку,
Чтоб вот так же луна,
Словно лед холодна,
Озаряла собою покои.
Где б в объятиях сжал
Ту, о ком так мечтал -
Деву под драгоценной чадрою!
Богатый купец, пьяно пошатываясь, брел по проулкам неподалеку от Дворца с Благоуханными Ступенями, не зная о том, что ему вот-вот могла бы быть суждена крайне неприятная встреча. Запросто могло бы случиться так, что его губам больше не пришлось бы изведать изысканный вкус специй и приправ, шербета и прочих яств, подаваемых на роскошных пиршествах, а также поцелуев милашек-наложниц, не прикоснуться к трубке кальяна в полумраке курильни. А пока он был очень доволен и свое прекрасное настроение вложил в песенку. Золотые монеты в туго набитом кошельке негромко позванивали в такт.
У Губача глаза выпучились так, словно он заприметил свежего угря. Рыба бы не медля бросился следом за купцом, если бы его не придержал Фаха Эджо. Он схватил приятеля за руку и затащил в темную подворотню.
Купец, пошатываясь, прошел мимо.
— Фаха, так нечестно!
— Нечестно? Ты что, хотел бы, чтобы этот осел развопился, как свинья под ножом? Пошли, мы уже почти у цели.
Набитый монетами кошелек был одним из немногих свидетельств богатства, которые заметили оборванцы за время своего странствия по ночным улицам Куатани. Дворец калифа был окружен роскошными особняками, но мало кто из жителей города выставлял свое богатство напоказ. Дома прятались за высокими, неприступными стенами, которые сурово стерегли всю роскошь, все сокровища, таящиеся внутри. Все, что было бы выставлено напоказ, привлекло бы внимание грабителей, да и потом, кто из самых богатых горожан мог бы поспорить красотой своего жилища с калифом? Любая подобная попытка была бы чревата жестоким наказанием.
Приплясывая на ходу, компания Фахи Эджо пробиралась по улочкам мимо полчищ крыс, куч мусора и сточных канав. Луна для них была плохим проводником: ее свет едва проникал вниз сквозь широкие кровли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
На мгновение Прыщавый замер, словно его зачаровали. Но тут Малявка, устав от ожидания, бросился к матрасу и разлегся на лежащем поверх него коврике. Свеча угасла. Пьяные матросы наверху, в харчевне, затянули развеселую песню и стали притоптывать в такт. Чары развеялись. Прыщавый растянулся на матрасе рядом со свернувшимся калачиком Малявкой. Каким мягким оказался ковер, какой сладкий аромат исходил от него! Прыщавый перевернулся на живот, уткнулся лицом в пушистую, мягкую шерсть, блаженно вдохнул пропитанный запахом ковра воздух. Этот запах перебил мерзкие миазмы «Царства Под».
Прыщавому было тоскливо. Вообще-то говоря, ему всегда было тоскливо, но когда он обнаружил Малявку, притаившегося за башенкой на галерее, Прыщавый испытал победную радость. Гадать не приходилось: завидев страшного стражника-уабина, малыш вскарабкался вверх и спрятался, а потом боялся спуститься один. Так бы он и сидел в своем шатком убежище, а потом либо соскользнул вниз и разбился насмерть, либо его в конце концов заметили бы уабины. Ну и натерпелся же он страха, наверное! Сам Малявка в этом признаваться не желал, но это не имело значения. Прыщавый, словно кошка, перепрыгнул через провал, подхватил перепутанного малыша, а потом, продолжая ловко прыгать с крыши на крышу, в конце концов доставил мальчишку домой. Когда они мчались по извилистым проулкам к «Царству Под», грудь Прыщавого просто-таки распирало от гордости и счастья. Он лелеял мысль о том, как обрадуются его новые дружки. Более того, он представлял себя в роли настоящего героя. Его будут хлопать по спине, обнимать, целовать, выкрикивать его имя...
Каким же он был самонадеянным тупицей! Возвращение домой обернулось крушением всех надежд для Прыщавого. Вероятно, остальные могли вот-вот вернуться, но теперь Прыщавый понимал, что ни радости, ни благодарности он от них не дождется. Это было бы на них непохоже, и к тому же «поддеры» относились к Прыщавому с отвращением. Жизнь Прыщавого началась на каучуковой плантации, и там он мечтал только о побеге. Как ему хотелось убежать к морю! А потом, когда он попал на корабль капитана Порло, он снова стал мечтать — на этот раз о новой жизни в новой, незнакомой стране. И вот теперь он оказался в новой, незнакомой стране и опять предавался мечтам. Он вытянул покрытую разодранными в кровь прыщами худую руку, почесал шею. Песня, звучавшая наверху, в «Полумесяце», близилась к развязке. То была грубая матросская песня. Прыщавый ее уже не раз слышал.
Эй, дружище, ты в оба смотри, не зевай!
Посмазливей жену для себя выбирай!
После свадьбы узнаешь восторги любви,
Вот тогда и гори, вот тогда и живи!
Так что горя не знай -
Пламеней-полыхай!
Что бы это значило? Этого Прыщавый не понимал. Песню прервали грубые ругательства содержательницы притона. В наступившей тишине Прыщавый слышал, как где-то в углу копошится крыса, как шелестят бьющиеся о сваи причалов волны моря. Он вздохнул. Может быть, ему стоило вернуться на «Катаэйн»? Или лучше поискать другое местечко — где-нибудь посреди странного царства Унанг-Лиа? Прыщавый не знал, как ему быть. Он знал одно: что жутко, отчаянно устал. Нужно было постараться уснуть, пока матросы не разгулялись вновь, не принялись опять горланить свои песни и стучать по полу тяжелыми ботинками.
Прыщавый передвинулся поближе к Малявке и обнял мальчика. Тот дышал глубоко и ровно, но вряд ли уже успел заснуть. Ох, Писун, Писун... Какой же он был славный! Прыщавый нежно погладил грязные волосенки Малявки. Никто из остальных мальчишек ни за что бы его так близко к себе не подпустил. Самым противным был Губач, да и Сыр не лучше... На самом деле Прыщавый подозревал, что и господину Раджу он внушает отвращение — пусть тот и не выказывает своих чувств открыто. Но это было очевидно. Вспоминая о том, как спас Малявку, как вытащил его из-за башенки на галерее, как потом нес на руках, Прыщавый думал о том, как повели бы себя другие на месте малыша, если бы потребовалось спасать их? Небось отшатнулись бы от него, от его протянутых к ним, изуродованных прыщами рук? Нет, никого из них он не смог бы спасти. Не теперь.
— Ты спишь, Писун? — шепотом спросил Прыщавый.
— Я тебе не Писун, — прошептал в ответ малыш.
Они оба любили шептаться. Слишком часто им приходилось слышать крики, грубые шутки и смех. Пошептаться — это было для них особой, редкой и потому драгоценной радостью. Прыщавый опасливо глянул наверх — туда, где располагалась крышка люка. Прислушался — не доносится ли топот ног бегущих по проулку «поддеров»? Чары могли быть в любое мгновение разрушены. Он прижался губами к уху малыша.
— А как же тебя зовут на самом деле?
— Не знаю. Ну, то есть мама-то меня как-то назвала, а папаша меня просто Малявкой кличет.
— У тебя есть мать? — спросил Прыщавый недоуменно, словно самая мысль об этом показалась ему странной. — И отец есть?
— Мамы нет. Папаша ее продал... давным-давно.
— Ну а отец?
Малявка вздохнул.
— Да ты ж его знаешь. Его все знают, и все зовут как положено, по имени. Вот только у него сразу три имени.
Прыщавый крепче обнял малыша.
— Малявка, ты уж ли не про Эли Оли Али говоришь? — Эта новость сама по себе была удивительной, но Малявка трижды кивнул — вероятно, в знак каждого из трех имен отца. — Он твой отец — и засунул тебя сюда?
— Нужно же ему было куда-то меня пристроить. Ну, он так сказал. — Малявка пошевелился, теснее прижался к другу. — А ты, Прыщавый... Есть у тебя имя?
— Да было вроде, когда я маленький был. Вроде мужик главный его в книжке записал, когда меня заставили работать — ну, там где из деревьев каучуковый сок добывают. А чего раньше было — плохо помню.
— Ну а как тебя раньше звали-то?
— Знаешь, я пробовал вспомнить. Может, и не так было, да только вроде бы Джорвелом меня звали. Я спросил у одного матроса на корабле, так он мне сказал, что это вроде бы эджландское имечко. Может, так отца моего звали — не знаю. Ничего не знаю. Только по вантам лазать здорово умею. И по деревьям каучуковым еще.
Какое-то время оба молчали. Прыщавый рассеянно поглаживал ручонку Малявки и вдруг почувствовал, какой тот холодный. Сюда, в «Царство Под», редко проникала дневная жара, а если и проникала, то надолго не задерживалась, и мальчишки зачастую просыпались среди ночи, дрожа от холода. Прыщавый подумал: не порыться ли в груде тряпья и не найти ли чего-нибудь, чем можно было бы укутать Малявку, но ему хотелось еще немного продлить прекрасные мгновения задушевной беседы. Он крепче прижал к себе малыша, принялся растирать его холодные ручонки. Пусть они оба были голодны, пусть замерзли, пусть от них обоих неприятно пахло — но сейчас они были счастливы. По крайней мере — пока.
Малявка пробормотал:
— Прыщавый? Хочешь, я буду звать тебя Джорвелом?
Сначала в ответ прозвучал стон. А в следующее мгновение Прыщавый проговорил:
— Когда-нибудь назовешь меня так, когда у меня прыщи сойдут. А до тех пор я останусь Прыщавым. А все-таки приятно помечтать про то, что в один прекрасный день я стану Джорвелом... когда-нибудь...
И снова наступила тишина. Прыщавый и Малявка лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в другой стороне, у стенки подземной кладовой скребется крыса. Казалось, этот звук доносится откуда-то издалека. Как ни странно, мальчики чувствовали себя в полной безопасности на своем ковровом островке.
Вдруг Малявка пробормотал:
— Прыщавый? А может быть, тебе Султан поможет? Ну, сделает тебя покрасивее, в смысле.
— Султан? Какой еще султан?
— Из песни. Тот султан, про которого в песне поется.
И снова наступила пауза. Малявка задышал еще медленнее и ровнее, но Прыщавый шепотом позвал его:
— Писун? То есть... Малявка? А может, споешь мне эту песню?
— Не знаю... не вспомню.
Прыщавый стиснул руку друга.
— Ну попробуй вспомнить, Малявка.
Но малыш наконец уснул. Прыщавый снова погладил его. Он был просто переполнен любовью и нежностью. Как ему хотелось прямо сейчас взять Малявку на руки, поднять и унести куда-нибудь, где было бы красивее и лучше! Странные, спутанные мечты сгустились вокруг него в темноте, подобно облакам. Скоро, очень скоро Прыщавый должен был погрузиться в эти облака, утонуть в них с головой, но не сейчас, не сейчас... Вдруг им овладело другое, более острое желание...
Нет!
Прыщавый резко откатился подальше от малыша, в отчаянии сжал край ковра, уставился в темноту. О, это случилось давным-давно, до того, как он стал таким отвратительным. Теперь казалось, что это случилось не с ним, а с другим мальчиком, но он никогда, никогда не смог бы забыть ту жуткую боль.
Нет. Только не Малявка.
Откуда-то сверху в каморку проникал тусклый свет. Вот он мелькнул — и Прыщавый заметил плавные очертания металлического предмета. Это была лампа, лежавшая на боку. Прыщавый протянул к ней руку, взял, прижал холодную медь ко лбу, к груди.
— Прыщавый? Ты чего? Ты плачешь, что ли?
Нет-нет, он не мог заплакать — ведь от слез бы пребольно защипало кожу, покрытую прыщами.
— Уснуть не могу никак, вот и все.
— Спеть тебе песню?
Прыщавый что-то согласно пробормотал. Медленно и нежно, как нечто хрупкое, он гладил лампу, прижатую к груди, а Малявка тихонько, еле слышно, запел:
Всадник в одеждах лиловых, грустно вершащий свой путь,
Если ты грезишь о славе, лучше о ней забудь.
Царство твое — Катакомбы, удел твой прост:
Скорбь, униженье, досада и вечный пост.
Разве тебе сравниться с Султаном Луны и Звезд?
Вождь в зеленых одеждах, в джунглях живущий вождь,
Там, где листва густая, там где годами дождь,
Ты не купайся тщетно в облаке сладких грез
И не копи напрасно умыслов и угроз:
Не сокрушишь ты Султана Луны и Звезд!
Наверное, если бы Малявка спел еще, Прыщавый попросил бы его объяснить смысл слов песни. Наверное, потом они бы зажгли медную лампу, сели бы рядышком на корточки и принялись бы рассматривать рисунок на ковре. Но все время, пока Малявка напевал, Прыщавый поглаживал лампу, и вот тут-то все и случилось.
Малявка замолчал.
Прыщавый вскрикнул.
Облако разноцветного дыма заполнило каморку. Дым местами чернел, местами сквозь него просвечивали вспышки молний. А потом столь же неожиданно дым развеялся, а рядом с Прыщавым и Малявкой на ковре очутился пузатый коротышка. Он уселся, скрестив под собой ноги и сложив короткие ручки на животе. Коротышка загадочно улыбался, и от него исходило странное свечение.
Прыщавый и Малявка испуганно вскочили, но не успели они раскрыть рты, чтобы задать коротышке вопрос, как тот сам им ответил — ну, если так можно выразиться. Глазки его засверкали, и он разразился потоком слов:
— Небось гадаете, кто я такой? И не замечаете сходства? Ну, приглядитесь же! Ох, да вы, похоже, простолюдины, — вздохнул коротышка. — Как бы то ни было, мой дорогой братец настаивал на том, чтобы я носил это дурацкое обличье. Да уж, братец! Столько времени миновало — узнает ли он меня? Бедняга Оман! И я бедняга! Какие ужасные страдания мне пришлось пережить! Солнцеворот за солнцеворотом я томился в этой лампе, а лампа валялась на дне сундука, принадлежавшего дряхлому старику, и я мечтал только об одном: чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь потер лампу. И кто же ее потер? Домечтался! Ее потер этот козлобородый негодяй, который пожелал оказаться здесь! А когда козлобородый забыл про лампу, я так боялся, что мне придется торчать в этой зловонной яме до скончания времен. В каком я был отчаянии, ребята, и не передать! — Коротышка выпучил глаза. — Но позвольте, однако же, представиться, а вас я знаю. Пожалуй, мой прыщавый дружок, ты более склонен к приключениям, чем козлобородый, а? Я так сразу и подумал, что ты обожаешь приключения — ведь ты столько всего увидел, просто держа в руках лампу! И услышал. Неплохое представление я вам устроил, а, ребята? — Джинн пристально уставился на Прыщавого. — Ну, надеюсь, ты не поведешь себя, как козлобородый? Более дурацких желаний мне еще никогда не...
— Заткнись! — вырвалось у Прыщавого.
— Прыщавый, осторожно! — прошипел Малявка. — Он же волшебник!
Как раз в этом Прыщавый нисколько не сомневался. Он держал в руке медную лампу, из носика которой все еще струился дым. Коротышка по-прежнему светился, а когда Прыщавый опустил глаза, то невольно зажмурился: таким ярким стал рисунок на ковре, озаренном странным сиянием.
Прыщавый посмотрел на коротышку.
— Кто ты такой? Чего ты хочешь?
Все это время улыбка не сходила с лица коротышки, а тут он громко расхохотался.
— О-хо-хо! Молодо-зелено! Ну ладно, извини, я тебя оскорбил в присутствии товарища, но ты ведь меня понял... Достаточно будет сказать, дружок, что я... — коротышка тяжело, сокрушенно вздохнул, — что я — джинн, раб той самой лампы, которую ты держишь в руках. И это означает, что я должен спросить у тебя, чего ты хочешь. — Презрительно скривившись, джинн добавил: — Господин.
— Г-господин? — с сомнением переспросил Прыщавый.
Джинн вытаращил глаза.
— ЖЕЛАНИЯ! Говори, какие у тебя есть желания, балбес прыщавый. Чего ты ЖЕЛАЕШЬ?
— Прыщавый, — прошептал Малявка, — ты понимаешь, что это значит?
— А ты-то понимаешь? — прищурился коротышка-джинн, взглянув на малыша, нетерпеливо перевел взгляд на Прыщавого и вздохнул. — Только не говори, что тебе надо подумать.
Но Прыщавый был слишком взволнован для того, чтобы понять, что его снова поддели. Он смело шагнул вперед.
— Я хочу, чтобы ты... унес нас отсюда!
— О-о-о... опять то же самое! — простонал джинн, щелкнул пальцами и исчез. В следующее мгновение коврик поднялся в воздух. Мальчики вскрикнули, присели, распластались ничком. «Мы же сейчас стукнемся о потолок!» — только об этом они оба и думали.
Но коврик плавно поднимался вверх и потолок преодолел так легко, словно был соткан из дыма. В полном изумлении мальчишки преодолевали этаж за этажом, пролетали мимо матросов, шлюх, слуг и рабов, одни из которых кряхтели, сидя на ночных горшках, другие покуривали джарвел, третьи — спали пьяным сном и громко храпели.
А потом они пролетели сквозь крышу.
Только потом они узнают, что медная лампа скатилась с ковра. Это произошло в то мгновение, когда ковер оторвался от пола. Лампа осталась в «Царстве Под».
Глава 45
ЧЕРЕЗ ЗАБОР
Светит в небе луна
И не знает она,
Что дорогу мою озаряет.
Я бреду под луной
По дороге чужой,
Лишь луна меня и провожает.
Хоть я очень богат,
Но пока не женат,
Не имею ни сына, ни дочки,
Но отдал бы легко
Все богатство свое
За одну развеселую ночку,
Чтоб вот так же луна,
Словно лед холодна,
Озаряла собою покои.
Где б в объятиях сжал
Ту, о ком так мечтал -
Деву под драгоценной чадрою!
Богатый купец, пьяно пошатываясь, брел по проулкам неподалеку от Дворца с Благоуханными Ступенями, не зная о том, что ему вот-вот могла бы быть суждена крайне неприятная встреча. Запросто могло бы случиться так, что его губам больше не пришлось бы изведать изысканный вкус специй и приправ, шербета и прочих яств, подаваемых на роскошных пиршествах, а также поцелуев милашек-наложниц, не прикоснуться к трубке кальяна в полумраке курильни. А пока он был очень доволен и свое прекрасное настроение вложил в песенку. Золотые монеты в туго набитом кошельке негромко позванивали в такт.
У Губача глаза выпучились так, словно он заприметил свежего угря. Рыба бы не медля бросился следом за купцом, если бы его не придержал Фаха Эджо. Он схватил приятеля за руку и затащил в темную подворотню.
Купец, пошатываясь, прошел мимо.
— Фаха, так нечестно!
— Нечестно? Ты что, хотел бы, чтобы этот осел развопился, как свинья под ножом? Пошли, мы уже почти у цели.
Набитый монетами кошелек был одним из немногих свидетельств богатства, которые заметили оборванцы за время своего странствия по ночным улицам Куатани. Дворец калифа был окружен роскошными особняками, но мало кто из жителей города выставлял свое богатство напоказ. Дома прятались за высокими, неприступными стенами, которые сурово стерегли всю роскошь, все сокровища, таящиеся внутри. Все, что было бы выставлено напоказ, привлекло бы внимание грабителей, да и потом, кто из самых богатых горожан мог бы поспорить красотой своего жилища с калифом? Любая подобная попытка была бы чревата жестоким наказанием.
Приплясывая на ходу, компания Фахи Эджо пробиралась по улочкам мимо полчищ крыс, куч мусора и сточных канав. Луна для них была плохим проводником: ее свет едва проникал вниз сквозь широкие кровли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73