Нет, ерунда, кто будет покупать такие сувениры, да и откуда эскизы?!
Лицо незнакомца стало каменным, брови насупились, он даже снял очки. Не понравились Ерофею его жесткие и пронзительные глаза. От света фар встречных машин в них вспыхивали странные рубиновые огоньки. Не особо лоховской взгляд, не особо.
(— подозрительный тип, а может — ну его к черту! сдеру за дорогу и пусть себе селится в гостиницу):
— Не знаю, право же, удобно ли будет у меня жить. Всего одна комната, да и та небольшая…
— Удобно, удобно… Хочу смотреть быт.
(— какой там быт: чайник и три таракана, а уж не педик ли ты голимый, на Западе половина таких… как начнет приставать… нет, на это и за штуку не готов… а за десять?):
Обдумывая столь интересную постановку вопроса, Ерофей промямлил:
— Да у меня и кровать одна.
— Ничего, могу и на полу. Не любить гостиницы. Нет душа.
— И у меня нет. Сломан.
— Я говорю душа не имей ввиду мыться. Это дух.
Ерофей молчал, думая, чем бы еще отвадить прилипчивого итальяшку. Раду тоже почувствовал смену настроения своего нового знакомого, но так просто расставаться в планы не входило — надо бы поподробнее разузнать про Ладонь, да и аппетит в дороге разгулялся. А коли так, то пора переходить к более весомым аргументам, чем экстравагантное желание ознакомиться с советским бытом.
Левая рука Раду плавно переместилась в карман пиджака, чем-то позвенела и извлекла несколько древнеримских золотых монет. Не такими уж и бедными оказались эти катакомбы под Ардженто, особенно если есть достаточно времени и желания порыться. Сложно сказать почему, но Раду периодически таскал эти монетки при себе — на всякий случай или на счастье. Сейчас они могли пригодиться на покупку жадного парня:
— Золото. Дам парочку за беспокойств.
Ерофей скосил цепкий взгляд меня не проведешь, а на первом светофоре притормозил и взял одну монетку на зуб. На гладком поле появились вполне заметные вмятины от укуса. Недоверчивый водила признал:
— Похоже, настоящие. А вы что, коллекционером будете? А я думал, дирижер. Во фраке…
— Да, отчасти. Бывай в разных странах, по несколько монетки от каждой поездки оставлять на память.
— Я тут одного очень серьезного товарища знаю из Общества нумизматов, могу познакомить.
— Не стоит, я здесь отдыхай.
(— а я что, работу предлагаю?!):
— Хозяин-барин.
На какое-то время Ерофей затих, видимо, устав трепаться. В наступившей тишине, иногда прерываемой лишь гудками встречных автомобилей, Раду с неподдельным интересом рассматривал небольшой и дешевый деревянный образок, приклеенный к бардачку. От него веяло мелкой алчностью кустарного производителя, глупостью и наивностью покупателя и всеобщей верой в дармовые чудеса. Ничего божественного, ничего святого, криво и аляповато. Какой-то седой старикан с плохо прорисованным лицом, почти лишенным бровей, и некая птица, очень похожая на курицу. Должно быть голубь.
Раду бесцеремонно ткнул пальцем прямо в онимбованное лицо, почти пронзив острым ногтем:
— Зачем висит?
— Говорят, помогает…
— От злой сил?
— Самые злые силы в Москве — гаишники и угонщики.
— Хорошо помочь?
— Если честно, от первых куда лучше спасает чирик, от вторых — надежная сигнализация.
— Что такое чирик? Так птицы говорят?
— Птицы чирикают. А чирик на сленге значит десять рублей, десять советских рублей. Деревянных.
— Ясно. Ну, поехали быстрей.
Сказано — сделано, и минут через двадцать резвая развалюха остановилась перед высоким кирпичным домом. Снаружи он выглядел вполне солидно и достойно, даже какая-то замысловатая лепнина местами сохранилась. Ерофей озорно хлопнул рукой по рулю и удовлетворенно отметил:
— Ну вот, ништяк, доехали.
— Что есть ништяк?
— Это значит отлично, но еще лучше.
— А могли и не доехать? Разбиться?
Ерофей ухмыльнулся:
— Разбиться — вряд ли. А вот сломаться могли элементарно. Эта тачка постоянно ломается, как у нас говорят, на ладан дышит.
Не став выяснять, что такое тачка и как можно дышать на ладан, Раду подхватил саквояж, и последовал за Ерофеем. В подъезде от внешней помпезности здания и малого следа не осталось — пахло свежей и прокисшей мочой, а давно посеревшую побелку неуклюже расписывали известные даже детям и тем не менее интимные части мужского и женского тела:
(— и наскальная живопись талантливее)
«Украшали» облезлые стены и слова, написанные углем, цветными мелками и краской, те самые первые слова русского языка, которые Раду основательно изучал по настоятельному совету путеводителя Lounly Planet. И думал, что освоил, но увы! Сакральный смысл их замысловатых комбинаций, пошлых идиом и хитрых спряжений пока ускользал от его прыткого ума. Впрочем, некоторые надписи оказались более понятными и доступными: Оля+Коля=оральный секс, Все вы козлодои и Горбачев — хмырь. Лампочки выбиты, кнопки в лифте сожжены, да и сам лифт такой раздолбанный, что ехать в нем страшно — рухнет, и пикнуть не успеешь. Впрочем, страхи оказались напрасными, ибо лифт вообще не захотел трогаться с места. Пришлось выйти из него, зло и громко хлопнув металлической дверью.
— Чего ломаете, чего ломаете? Может, еще пригодится. А пока пешочком, молодые люди, пешочком, — бодро посоветовала вошедшая в подъезд деловая старушка. Словно подавая пример молодежи, она засеменила по ступенькам, таща за собой большую сетку, полную в очередной раз не раскупленной редиской «только что с огорода», которая уже вся пожухнуть успела.
Вслед за не по годам бодрой старушенцией уныло потащились и наши герои. Им не хватало ни энтузиазма, ни коммунистической закалки.
Хваленая квартирка Ерофея не напоминала даже третьесортную гостиницу в европейском захолустье. От аккуратного и педантичного Ганина в ней не осталось и воспоминаний, ибо новый жилец умудрился все захламить. В прихожей до потолка громоздились коробки из под импортной техники, валялись запасные колеса для «ласточки» и какие-то автомобильные запчасти. Пол усеивали порванные стельки, шнурки и обрывки веревок. Там же почему-то стояли здоровенные часы с боем. Из приоткрытой двери слышался непрекращающийся шум воды в сломанном унитазе.
— У меня, как в Европе — обувь можно не снимать. А теперь, добро пожаловать на кухню.
Раду читал о таком признаке русского гостеприимства у русских и не очень удивился. Не очень удивился и на редкость неопрятной кухне, на полу которой отдыхали засохшие кильки в засохшем томатном соусе, а стол украшали горы немытой посуды, между которыми ловко сновали стаи рыжих тараканов. Раду не страдал излишней брезгливостью и с легким любопытством рассматривал традиционный советский быт. Именно такой, как написано в путеводителе — незатейливый. Даже слишком.
Скинув в раковину грязную посуду со стола и слегка протерев его мокрой тряпкой, раньше бывшей трусами, гостеприимный Ерофей достал из посудного шкафа два бокала, бутылку молдавского вина и немного немудреной закуски, в скудном ассортименте которой преобладали плавленые сырки Дружба и слегка просроченные рыбные консервы. Ерофей не был гурманом и пороком чревоугодия не страдал. К тому же, чего там скрывать, он копил.
— Чисто по холостяцки. Без особых излишеств, но все съедобно. Устраивайтесь поудобнее и… за встречу!
Раду пытался удобно устроиться на низкой табуретке, но это оказалось невозможным. Он уселся кое-как и, как бы невзначай, начал вертеть и теребить Ладонь, висящую на шее — вправо-влево, вправо-влево. Словно четки. Иногда это получалось машинально, но сейчас он вполне сознательно переводил беседу в интересующую плоскость. Кто этот хозяин квартиры, якобы обладающий Ладонь, с кем поговорить начистоту? А после рассказа можно будет и поужинать более достойной пищей, чем плавленые сырки:
— Значит, такой же видеть, не путаешь? А то с пьяный глаз можно и черта за девушка принять.
(— скорее, девушку за черта):
— Да что я, спятил?! Такую же, один в один, может, слегка потемнее, только позавчера в руках вертел! Уж больно активно втюхивал старикашка…
— А буковку на ноготь большой палец запомнил?
— Что?
— Буковку, маленькую. Это очень важный деталь…
Ерофей задумался:
— Вроде была буковка, как монограмма или вензель, не очень-то я в этих тонкостях сведущ. Какая именно не помню, но сразу понял: ворованная вещица, лучше не вязаться. Так и сказал: Папаша, не по адресу явился! Я криминальным бизнесом не занимаюсь. А таким приличным этот Ганин казался… Кругом обман!
(— пути Господни неисповедимы, но не до такой же степени!):
— Ну, краденный вещичка или не краденный, а я бы купить. Долларов пятьсот.
От этой сумасшедшей цифры Ерофей аж затрясся, словно голый на морозе. Ведь мог бы, башка садовая, всего за деревянную катерину столько денег заиметь. Вот и хватило бы добить на тачку. Или на отдых под пальмой. Эх, знал бы прикуп… Но, может быть, еще не все потеряно.
— Завтра, часов в пять, владелец вещицы должен за остатком денег зайти. Эту квартиру я временно снимаю, пока в моей евроремонт делают. Скромная такая, пятикомнатная. Так что если не спустил на какой-нибудь толкучке, обязательно куплю. Значит, без дураков, даешь пятикатку?
— Без какой дураков?! Какую пятихатку?!
— Это так говорят. Пятикатка — пять катерин или пятьсот баксов, пардон, долларов. Так даешь или нет?
— Даю, даю…
Пока все складывалось удачно — воз гринов, золотые монеты, ценная штучка на шее. И все это рядом, только руку протяни. Другой бы подсыпал клофелина, вывез за пару кварталов и под кустом бай-бай положил — форин, первый раз в Москве, да ни в жизни назад дорогу не отыщет. Но Ерофей не такой, он любит чистые и честные деньги — вот уже сотку за извоз заработал, еще за ночлег наварит. И это только начало! В воздухе пахло золотым дождем. По крайней мере, его преддверием.
А тем временем, часы пробили 3.00 ночи. Громко, зычно, не оставляя никаких сомнений — идет новый день. Часы, столь уверенно отсчитывающие время, стояли почему-то в прихожей, периодически исполняя роль вешалки. Современной работы, хотя и неплохо исполненные, на них, специально для лохов-любителей антиквариата, красовалась медная табличка: Торговый домъ Ратех. Мастер Ивановь. Петербургъ 1911 год, со специальным чернением под старину. Одним словом, фуфло:
— Не желаете ли купить? Старая работа, ведущий мастер императорского двора, достались от прабабушки. На Западе очень ценятся — за сто лет на минуту отстают. На Кристи…
(— на Фигисти. оставь себе этот гроб с боем):
— Мне больше нравятся такой:
С этими словами на столе появились песочные часы, начавшие медленно отсчитывать непонятно что. Песчинки необычного красного цвета, красивый бронзовый корпус, а в остальном — ерунда. На хрена такие с собой возить?!
— А зачем они нужны?
— А ни зачем. Это лишь символ текучесть и быстротечность жизни. Напоминание. Каждая песчинка — рождение и смерть тысячи звезды, миллионов живых существа. Именно сейчас.
— Ну, это все философия. А для меня время — ерунда!
(— сам ты ерунда, молокосос)
Незнакомец замолчал, целиком погрузившись в себя. Его глаза сделались пустыми и одинокими, словно морская бездна. Казалось, он потерялся в пространстве и времени и плохо понимает, где сейчас находится. Казалось, никакой он не итальяшка.
Не слишком нравятся Ерофею такие моменты — очевидная потеря темпа. А железо надо ковать, пока горячо. Не доверяет, что ли, осторожничает? Как с этим бороться — понятно. Надо расслабить форина, а по части расслабления Ерофей мастер, а если еще не мастер, то подмастерье. Он прекрасно знает, что и мужчин, и женщин надо расслаблять одинаково — вино, музыка, монотонная дружелюбная беседа. Ну, а дальше в зависимости от пола. С лохушками — сами понимаете, а вот с лохами в картишки неплохо перекинуться. Знал Ерофей несколько катранных приемчиков, да и колоду умел заряжать:
— Давайте перейдем в комнату — там и поцивильнее будет, и музыку приятную послушаем.
— Давайте, мне все равно.
Ловко подхватив бутылку, бокалы и закуску, Ерофей проводил гостя в комнату. Не очень понятно, что имел ввиду Ерофей, называя ее более цивильным местом, чем кухня. Тараканов не бегало, зато на письменном столе валялись вонючие носки, скомканное и неубранное постельное белье пробуждало явно не эротические ассоциации, а картонных коробок стояло даже больше, чем в прихожей.
Ерофей усадил гостя в потертое и продавленное кресло, острая пружина которого тут же впилась в бок.
(— ну почему же все так не удобно?! не похоже, чтобы все для «блага человека», хотя, он ведь не человек…)
Затем хозяин вставил компакт-диск в модный музыкальный центр и, с видом Эдисона, включающего свет в первой лампочке, нажал на дистанционный пульт.
Замигали огонечки и из двух динамиков, слишком мощных для такой небольшой комнаты, томный женский голов начал умолять невидимого друга:
Привези, привези, мне коралловые бусы
Мне коралловые бусы из-за моря привези…
Через минуту этой музыкальной тягомотины Раду скривился, не скрывая своего неудовольствия. Песня ему определенно не нравилась — похоронный марш какой-то, да и смысла ни на грош:
— Кто автор? — строго спросил он.
Ерофей авторов песни не знал, ибо мало интересовался отечественной эстрадой. На обложке компакт диска, суетливо извлеченной из пластмассовой коробочки, он прочел:
— Львович и некто Николаев.
— Кастрировать бы их за такой поганый шансон!
— Это еще хорошая песня, вот другие…
— Не хорошо, не хорошо. Мне нравится другой музыка.
— И какая?
— Из современных?
— Из современных.
— Из современных я обожай Блэк Сабат и Оззи Осборн. Одни названия композиций просто восхитительный: Шабаш ведьм, 666, Кровь и смерть и, даже, откушанный голова летучей мыши. Супер. Кстати, давным-давно, если долго всматриваться в камень, вставленный в амулет, возникал силуэт летучей мыши. Ностальгия…
— У меня нет такой музыки, — расстроено произнес Ерофей. Завтра у приятеля спрошу, известный меломан, неплохую фонотеку имеет.
— Да бог с ним, с завтра. Завтра может быть и коммунизм построят и царство Божие на земле, но до завтра нам не дожить. Так ведь?
Раду, то ли соболезнуя, то ли ободряя похлопал услужливого хозяина по плечу. Тот не особо вник в тайную суть каламбура, но согласно кивнул:
— Не дожить…
— Так вот, у меня уже сегодня есть кое-что получше, даже чем Оззи, кое-что гораздо лучше.
С этими словами и с весьма многозначительным видом гость извлек из саквояжа яркий компакт-диск и засунул его в соответствующее место музыкального центра.
— Вот, ваш земляк, Кирилл Клерон, эмигрант, написал. Купил по случаю в Милане. Сны и тени — очень круто, очень стильно. А у вас такие продаются?
Ерофей пожал плечами и взял яркую коробочку от диска. На передней картинке рука держала розу, шипы которой протыкали ее насквозь и выходили на внешней стороне кисти. Стекающая по запястью кровь меняла цвет на синий и образовывало море, на волнах которого качалась лодка. На обратной стороне коробочки рядом с перечнем песен горела и плавилась замысловатая женщина-свеча. Нет, здесь он таких альбомов не видел.
— И о чем это?
— Сейчас слышать. Песня Вой аж за душа берет — так, кажется, у вас говорить. А вот еще Альбатрос, прямо потусторонняя мистика какая-то. Кажется, что паришь над бурным морем.
— Как буревестник?
— Нет, как альбатрос. А это просто шедевра — Звезда Люцифера. Там прекрасный текст: Бойся ночи, мой друг и запри крепче дверь
Процитировав какую-то строчку странный гость нажал на Play и закатил глаза. Судя по его умиротворенному лицу, он получал удовольствие от полившейся в ночь музыки.
(— да, когда он закрывает глаза, так совсем не зловещий, очень даже милый)
В другое время Ерофей с удовольствием бы послушал эту удивительную музыку, быстро заполнившую и, наэлектризовавшую всю комнату, заставлявшую погружаться в себя. Но сейчас было не до сантиментов — ситуация начала выправляться и требовала четкого руления. В руках студента немедленно появилась колода карт. Колода сальная, некоторые уголки надорваны, а руки тасуют коряво, периодически неловко рассыпая карты по полу:
(— пусть думает, что я новичок в этих делах, так, любитель дурачка и дамских пасьянсов)
Не понятно, о чем думал странный гость в этот момент, но колода незаметно перекочевала в его тонкие и холодные пальцы. Ерофей возликовал:
(— клюнул, клюнул, как карась-простофиля на жирного червяка, уже заглотнул приманку!)
Гость поинтересовался:
— Карточный фокус смотреть хочешь?
Ерофей снисходительно кивнул. Конечно, все эти фокусы — детский сад, он и сам десяток знает, но, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось.
Как заправский конферансье, Раду встал на середину комнаты и торжественно объявил свой номер:
— Фокусы-покусы. Впервые в Москве.
И тут началось такое… От снисходительности Ерофея не осталось и следа, ибо он увидел фокусы не детсадовского уровня и даже не академического.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Лицо незнакомца стало каменным, брови насупились, он даже снял очки. Не понравились Ерофею его жесткие и пронзительные глаза. От света фар встречных машин в них вспыхивали странные рубиновые огоньки. Не особо лоховской взгляд, не особо.
(— подозрительный тип, а может — ну его к черту! сдеру за дорогу и пусть себе селится в гостиницу):
— Не знаю, право же, удобно ли будет у меня жить. Всего одна комната, да и та небольшая…
— Удобно, удобно… Хочу смотреть быт.
(— какой там быт: чайник и три таракана, а уж не педик ли ты голимый, на Западе половина таких… как начнет приставать… нет, на это и за штуку не готов… а за десять?):
Обдумывая столь интересную постановку вопроса, Ерофей промямлил:
— Да у меня и кровать одна.
— Ничего, могу и на полу. Не любить гостиницы. Нет душа.
— И у меня нет. Сломан.
— Я говорю душа не имей ввиду мыться. Это дух.
Ерофей молчал, думая, чем бы еще отвадить прилипчивого итальяшку. Раду тоже почувствовал смену настроения своего нового знакомого, но так просто расставаться в планы не входило — надо бы поподробнее разузнать про Ладонь, да и аппетит в дороге разгулялся. А коли так, то пора переходить к более весомым аргументам, чем экстравагантное желание ознакомиться с советским бытом.
Левая рука Раду плавно переместилась в карман пиджака, чем-то позвенела и извлекла несколько древнеримских золотых монет. Не такими уж и бедными оказались эти катакомбы под Ардженто, особенно если есть достаточно времени и желания порыться. Сложно сказать почему, но Раду периодически таскал эти монетки при себе — на всякий случай или на счастье. Сейчас они могли пригодиться на покупку жадного парня:
— Золото. Дам парочку за беспокойств.
Ерофей скосил цепкий взгляд меня не проведешь, а на первом светофоре притормозил и взял одну монетку на зуб. На гладком поле появились вполне заметные вмятины от укуса. Недоверчивый водила признал:
— Похоже, настоящие. А вы что, коллекционером будете? А я думал, дирижер. Во фраке…
— Да, отчасти. Бывай в разных странах, по несколько монетки от каждой поездки оставлять на память.
— Я тут одного очень серьезного товарища знаю из Общества нумизматов, могу познакомить.
— Не стоит, я здесь отдыхай.
(— а я что, работу предлагаю?!):
— Хозяин-барин.
На какое-то время Ерофей затих, видимо, устав трепаться. В наступившей тишине, иногда прерываемой лишь гудками встречных автомобилей, Раду с неподдельным интересом рассматривал небольшой и дешевый деревянный образок, приклеенный к бардачку. От него веяло мелкой алчностью кустарного производителя, глупостью и наивностью покупателя и всеобщей верой в дармовые чудеса. Ничего божественного, ничего святого, криво и аляповато. Какой-то седой старикан с плохо прорисованным лицом, почти лишенным бровей, и некая птица, очень похожая на курицу. Должно быть голубь.
Раду бесцеремонно ткнул пальцем прямо в онимбованное лицо, почти пронзив острым ногтем:
— Зачем висит?
— Говорят, помогает…
— От злой сил?
— Самые злые силы в Москве — гаишники и угонщики.
— Хорошо помочь?
— Если честно, от первых куда лучше спасает чирик, от вторых — надежная сигнализация.
— Что такое чирик? Так птицы говорят?
— Птицы чирикают. А чирик на сленге значит десять рублей, десять советских рублей. Деревянных.
— Ясно. Ну, поехали быстрей.
Сказано — сделано, и минут через двадцать резвая развалюха остановилась перед высоким кирпичным домом. Снаружи он выглядел вполне солидно и достойно, даже какая-то замысловатая лепнина местами сохранилась. Ерофей озорно хлопнул рукой по рулю и удовлетворенно отметил:
— Ну вот, ништяк, доехали.
— Что есть ништяк?
— Это значит отлично, но еще лучше.
— А могли и не доехать? Разбиться?
Ерофей ухмыльнулся:
— Разбиться — вряд ли. А вот сломаться могли элементарно. Эта тачка постоянно ломается, как у нас говорят, на ладан дышит.
Не став выяснять, что такое тачка и как можно дышать на ладан, Раду подхватил саквояж, и последовал за Ерофеем. В подъезде от внешней помпезности здания и малого следа не осталось — пахло свежей и прокисшей мочой, а давно посеревшую побелку неуклюже расписывали известные даже детям и тем не менее интимные части мужского и женского тела:
(— и наскальная живопись талантливее)
«Украшали» облезлые стены и слова, написанные углем, цветными мелками и краской, те самые первые слова русского языка, которые Раду основательно изучал по настоятельному совету путеводителя Lounly Planet. И думал, что освоил, но увы! Сакральный смысл их замысловатых комбинаций, пошлых идиом и хитрых спряжений пока ускользал от его прыткого ума. Впрочем, некоторые надписи оказались более понятными и доступными: Оля+Коля=оральный секс, Все вы козлодои и Горбачев — хмырь. Лампочки выбиты, кнопки в лифте сожжены, да и сам лифт такой раздолбанный, что ехать в нем страшно — рухнет, и пикнуть не успеешь. Впрочем, страхи оказались напрасными, ибо лифт вообще не захотел трогаться с места. Пришлось выйти из него, зло и громко хлопнув металлической дверью.
— Чего ломаете, чего ломаете? Может, еще пригодится. А пока пешочком, молодые люди, пешочком, — бодро посоветовала вошедшая в подъезд деловая старушка. Словно подавая пример молодежи, она засеменила по ступенькам, таща за собой большую сетку, полную в очередной раз не раскупленной редиской «только что с огорода», которая уже вся пожухнуть успела.
Вслед за не по годам бодрой старушенцией уныло потащились и наши герои. Им не хватало ни энтузиазма, ни коммунистической закалки.
Хваленая квартирка Ерофея не напоминала даже третьесортную гостиницу в европейском захолустье. От аккуратного и педантичного Ганина в ней не осталось и воспоминаний, ибо новый жилец умудрился все захламить. В прихожей до потолка громоздились коробки из под импортной техники, валялись запасные колеса для «ласточки» и какие-то автомобильные запчасти. Пол усеивали порванные стельки, шнурки и обрывки веревок. Там же почему-то стояли здоровенные часы с боем. Из приоткрытой двери слышался непрекращающийся шум воды в сломанном унитазе.
— У меня, как в Европе — обувь можно не снимать. А теперь, добро пожаловать на кухню.
Раду читал о таком признаке русского гостеприимства у русских и не очень удивился. Не очень удивился и на редкость неопрятной кухне, на полу которой отдыхали засохшие кильки в засохшем томатном соусе, а стол украшали горы немытой посуды, между которыми ловко сновали стаи рыжих тараканов. Раду не страдал излишней брезгливостью и с легким любопытством рассматривал традиционный советский быт. Именно такой, как написано в путеводителе — незатейливый. Даже слишком.
Скинув в раковину грязную посуду со стола и слегка протерев его мокрой тряпкой, раньше бывшей трусами, гостеприимный Ерофей достал из посудного шкафа два бокала, бутылку молдавского вина и немного немудреной закуски, в скудном ассортименте которой преобладали плавленые сырки Дружба и слегка просроченные рыбные консервы. Ерофей не был гурманом и пороком чревоугодия не страдал. К тому же, чего там скрывать, он копил.
— Чисто по холостяцки. Без особых излишеств, но все съедобно. Устраивайтесь поудобнее и… за встречу!
Раду пытался удобно устроиться на низкой табуретке, но это оказалось невозможным. Он уселся кое-как и, как бы невзначай, начал вертеть и теребить Ладонь, висящую на шее — вправо-влево, вправо-влево. Словно четки. Иногда это получалось машинально, но сейчас он вполне сознательно переводил беседу в интересующую плоскость. Кто этот хозяин квартиры, якобы обладающий Ладонь, с кем поговорить начистоту? А после рассказа можно будет и поужинать более достойной пищей, чем плавленые сырки:
— Значит, такой же видеть, не путаешь? А то с пьяный глаз можно и черта за девушка принять.
(— скорее, девушку за черта):
— Да что я, спятил?! Такую же, один в один, может, слегка потемнее, только позавчера в руках вертел! Уж больно активно втюхивал старикашка…
— А буковку на ноготь большой палец запомнил?
— Что?
— Буковку, маленькую. Это очень важный деталь…
Ерофей задумался:
— Вроде была буковка, как монограмма или вензель, не очень-то я в этих тонкостях сведущ. Какая именно не помню, но сразу понял: ворованная вещица, лучше не вязаться. Так и сказал: Папаша, не по адресу явился! Я криминальным бизнесом не занимаюсь. А таким приличным этот Ганин казался… Кругом обман!
(— пути Господни неисповедимы, но не до такой же степени!):
— Ну, краденный вещичка или не краденный, а я бы купить. Долларов пятьсот.
От этой сумасшедшей цифры Ерофей аж затрясся, словно голый на морозе. Ведь мог бы, башка садовая, всего за деревянную катерину столько денег заиметь. Вот и хватило бы добить на тачку. Или на отдых под пальмой. Эх, знал бы прикуп… Но, может быть, еще не все потеряно.
— Завтра, часов в пять, владелец вещицы должен за остатком денег зайти. Эту квартиру я временно снимаю, пока в моей евроремонт делают. Скромная такая, пятикомнатная. Так что если не спустил на какой-нибудь толкучке, обязательно куплю. Значит, без дураков, даешь пятикатку?
— Без какой дураков?! Какую пятихатку?!
— Это так говорят. Пятикатка — пять катерин или пятьсот баксов, пардон, долларов. Так даешь или нет?
— Даю, даю…
Пока все складывалось удачно — воз гринов, золотые монеты, ценная штучка на шее. И все это рядом, только руку протяни. Другой бы подсыпал клофелина, вывез за пару кварталов и под кустом бай-бай положил — форин, первый раз в Москве, да ни в жизни назад дорогу не отыщет. Но Ерофей не такой, он любит чистые и честные деньги — вот уже сотку за извоз заработал, еще за ночлег наварит. И это только начало! В воздухе пахло золотым дождем. По крайней мере, его преддверием.
А тем временем, часы пробили 3.00 ночи. Громко, зычно, не оставляя никаких сомнений — идет новый день. Часы, столь уверенно отсчитывающие время, стояли почему-то в прихожей, периодически исполняя роль вешалки. Современной работы, хотя и неплохо исполненные, на них, специально для лохов-любителей антиквариата, красовалась медная табличка: Торговый домъ Ратех. Мастер Ивановь. Петербургъ 1911 год, со специальным чернением под старину. Одним словом, фуфло:
— Не желаете ли купить? Старая работа, ведущий мастер императорского двора, достались от прабабушки. На Западе очень ценятся — за сто лет на минуту отстают. На Кристи…
(— на Фигисти. оставь себе этот гроб с боем):
— Мне больше нравятся такой:
С этими словами на столе появились песочные часы, начавшие медленно отсчитывать непонятно что. Песчинки необычного красного цвета, красивый бронзовый корпус, а в остальном — ерунда. На хрена такие с собой возить?!
— А зачем они нужны?
— А ни зачем. Это лишь символ текучесть и быстротечность жизни. Напоминание. Каждая песчинка — рождение и смерть тысячи звезды, миллионов живых существа. Именно сейчас.
— Ну, это все философия. А для меня время — ерунда!
(— сам ты ерунда, молокосос)
Незнакомец замолчал, целиком погрузившись в себя. Его глаза сделались пустыми и одинокими, словно морская бездна. Казалось, он потерялся в пространстве и времени и плохо понимает, где сейчас находится. Казалось, никакой он не итальяшка.
Не слишком нравятся Ерофею такие моменты — очевидная потеря темпа. А железо надо ковать, пока горячо. Не доверяет, что ли, осторожничает? Как с этим бороться — понятно. Надо расслабить форина, а по части расслабления Ерофей мастер, а если еще не мастер, то подмастерье. Он прекрасно знает, что и мужчин, и женщин надо расслаблять одинаково — вино, музыка, монотонная дружелюбная беседа. Ну, а дальше в зависимости от пола. С лохушками — сами понимаете, а вот с лохами в картишки неплохо перекинуться. Знал Ерофей несколько катранных приемчиков, да и колоду умел заряжать:
— Давайте перейдем в комнату — там и поцивильнее будет, и музыку приятную послушаем.
— Давайте, мне все равно.
Ловко подхватив бутылку, бокалы и закуску, Ерофей проводил гостя в комнату. Не очень понятно, что имел ввиду Ерофей, называя ее более цивильным местом, чем кухня. Тараканов не бегало, зато на письменном столе валялись вонючие носки, скомканное и неубранное постельное белье пробуждало явно не эротические ассоциации, а картонных коробок стояло даже больше, чем в прихожей.
Ерофей усадил гостя в потертое и продавленное кресло, острая пружина которого тут же впилась в бок.
(— ну почему же все так не удобно?! не похоже, чтобы все для «блага человека», хотя, он ведь не человек…)
Затем хозяин вставил компакт-диск в модный музыкальный центр и, с видом Эдисона, включающего свет в первой лампочке, нажал на дистанционный пульт.
Замигали огонечки и из двух динамиков, слишком мощных для такой небольшой комнаты, томный женский голов начал умолять невидимого друга:
Привези, привези, мне коралловые бусы
Мне коралловые бусы из-за моря привези…
Через минуту этой музыкальной тягомотины Раду скривился, не скрывая своего неудовольствия. Песня ему определенно не нравилась — похоронный марш какой-то, да и смысла ни на грош:
— Кто автор? — строго спросил он.
Ерофей авторов песни не знал, ибо мало интересовался отечественной эстрадой. На обложке компакт диска, суетливо извлеченной из пластмассовой коробочки, он прочел:
— Львович и некто Николаев.
— Кастрировать бы их за такой поганый шансон!
— Это еще хорошая песня, вот другие…
— Не хорошо, не хорошо. Мне нравится другой музыка.
— И какая?
— Из современных?
— Из современных.
— Из современных я обожай Блэк Сабат и Оззи Осборн. Одни названия композиций просто восхитительный: Шабаш ведьм, 666, Кровь и смерть и, даже, откушанный голова летучей мыши. Супер. Кстати, давным-давно, если долго всматриваться в камень, вставленный в амулет, возникал силуэт летучей мыши. Ностальгия…
— У меня нет такой музыки, — расстроено произнес Ерофей. Завтра у приятеля спрошу, известный меломан, неплохую фонотеку имеет.
— Да бог с ним, с завтра. Завтра может быть и коммунизм построят и царство Божие на земле, но до завтра нам не дожить. Так ведь?
Раду, то ли соболезнуя, то ли ободряя похлопал услужливого хозяина по плечу. Тот не особо вник в тайную суть каламбура, но согласно кивнул:
— Не дожить…
— Так вот, у меня уже сегодня есть кое-что получше, даже чем Оззи, кое-что гораздо лучше.
С этими словами и с весьма многозначительным видом гость извлек из саквояжа яркий компакт-диск и засунул его в соответствующее место музыкального центра.
— Вот, ваш земляк, Кирилл Клерон, эмигрант, написал. Купил по случаю в Милане. Сны и тени — очень круто, очень стильно. А у вас такие продаются?
Ерофей пожал плечами и взял яркую коробочку от диска. На передней картинке рука держала розу, шипы которой протыкали ее насквозь и выходили на внешней стороне кисти. Стекающая по запястью кровь меняла цвет на синий и образовывало море, на волнах которого качалась лодка. На обратной стороне коробочки рядом с перечнем песен горела и плавилась замысловатая женщина-свеча. Нет, здесь он таких альбомов не видел.
— И о чем это?
— Сейчас слышать. Песня Вой аж за душа берет — так, кажется, у вас говорить. А вот еще Альбатрос, прямо потусторонняя мистика какая-то. Кажется, что паришь над бурным морем.
— Как буревестник?
— Нет, как альбатрос. А это просто шедевра — Звезда Люцифера. Там прекрасный текст: Бойся ночи, мой друг и запри крепче дверь
Процитировав какую-то строчку странный гость нажал на Play и закатил глаза. Судя по его умиротворенному лицу, он получал удовольствие от полившейся в ночь музыки.
(— да, когда он закрывает глаза, так совсем не зловещий, очень даже милый)
В другое время Ерофей с удовольствием бы послушал эту удивительную музыку, быстро заполнившую и, наэлектризовавшую всю комнату, заставлявшую погружаться в себя. Но сейчас было не до сантиментов — ситуация начала выправляться и требовала четкого руления. В руках студента немедленно появилась колода карт. Колода сальная, некоторые уголки надорваны, а руки тасуют коряво, периодически неловко рассыпая карты по полу:
(— пусть думает, что я новичок в этих делах, так, любитель дурачка и дамских пасьянсов)
Не понятно, о чем думал странный гость в этот момент, но колода незаметно перекочевала в его тонкие и холодные пальцы. Ерофей возликовал:
(— клюнул, клюнул, как карась-простофиля на жирного червяка, уже заглотнул приманку!)
Гость поинтересовался:
— Карточный фокус смотреть хочешь?
Ерофей снисходительно кивнул. Конечно, все эти фокусы — детский сад, он и сам десяток знает, но, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось.
Как заправский конферансье, Раду встал на середину комнаты и торжественно объявил свой номер:
— Фокусы-покусы. Впервые в Москве.
И тут началось такое… От снисходительности Ерофея не осталось и следа, ибо он увидел фокусы не детсадовского уровня и даже не академического.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47