Острог Армито построили на высокой скале на берегу Тибра лет в начале 16-го века. Вначале за его стенами располагался монастырь экзотического ордена Новых Доминиканцев, исповедующих крайний аскетизм. Потом орден пришел в упадок — крайности вредят, и в монастыре поселились иезуиты; потом и они покинули это мрачное сооружение. Кельи без особых затрат переоборудовали в тюремные камеры, где стали содержать самых злостных врагов Папы и католической веры и других особо опасных преступников. Там же, в крохотных каморках на седьмой галерее, смертники ждали исполнения приговора. Лет десять назад здесь случился казус — один весьма состоятельный смертник подкупил двух тюремщиков и бежал вместе с ними буквально за день до колесования.
С тех пор начальник тюрьмы стал забирать ключи от этой галереи домой на всю ночь и выходные с праздниками и больше побегов не происходило. Конечно, начнись пожар или землетрясение, заключенных не спасти… Ну что же, значит, сама природа исполнила приговор.
Раду медленно облетал острог и со стороны высоченного обрыва через небольшое окошко влетел в тюремную кладовую. Там хранилось все что только может потребоваться в таком заведении — и новые кандалы, и только что изготовленные топоры и орудия пыток, и мотки пеньковой веревки, но не за ними прилетел Раду. Его интересовала униформа охранников, десяток недавно сшитых комплектов которой лежали здесь же на полке. Еще во время вчерашнего визита, когда он перепилил решетки окна, выходящего к обрыву. Раду подобрал одну подходящую себе по росту и комплекции и теперь быстро переоделся. Жаль, очень жаль, что не может в зеркало полюбоваться — вид у него наверняка молодцеватый.
Открыв кладовую изнутри, новоиспеченный «охранник» оказался в длинном и прямом коридоре левого крыла острога. Здесь не было камер с заключенными, не сновали вооруженные «собратья», а располагались различные подсобные помещения, кухня, прачечная. В этот час там конечно никто не работал. Пройдя в направлении тусклого света от горящих факелов, Раду оказался на главной лестнице, по которой уверенно пошел наверх. Через десять ступенек навстречу попался первый «коллега», удивленно посмотревший на долговязого мужчину в униформе. Мутные глаза «коллеги», да и заплетающаяся речь с очевидностью выдавали, что их обладатель празднует уже не первый день:
— Слушай, ты кто? Я тебя здесь раньше не видел. Новенький?
— Да, первый день. Вот хожу, осматриваюсь…
— А на каком этаже служишь?
— На третьем.
— Вместе с Филиппом Торчилли, что ли? С одноглазым?
— А, ну, конечно.
— А знаешь какое у него здесь прозвище?
— Нет.
— Мочевой пузырь. Как пива много выпьет, так прямо недержание начинается — каждые пять минут отливать бегает. Только не вздумай ему сказать — озвереет, это мы его так между собой зовем. А так передавай привет от Марка с пятого…
— Непременно.
— Ну, бывай…
Больше никого не встретив на пути, Раду поднялся на уровень седьмой галереи и уперся в запертую решетку, за которой уныло расхаживал круглолицый охранник.
— Эй, друг, открывай, у меня гостинец от Мочевого Пузыря.
От неожиданности круглолицый вздрогнул и подслеповато посмотрел в сторону говорившего:
— Ну и передай его через решетку.
— Не велено. Сказано, отдать прямо в руки.
Круглолицый подошел поближе и удивленно присмотрелся:
— Слушай, а ты кто такой?
— Новенький я. Первый день работаю.
— А… Тогда понятно. Разыграл тебя Пузырь. Я здесь заперт, как самый последний преступник. Все ключи от этих дверей уносит начальник. Только завтра в десять утра меня сменят.
— Ну, давай хоть через решетку познакомимся.
— А что за подарочек?
— Бутылка.
— Да я не пью, печень совсем больная. Опять разыграл Пузырь. Ну да ладно, давай знакомиться. Я — Джованни, уже три года здесь торчу. А ты кто?
— Я — Раду.
Раду просунул руку сквозь прутья, но не стал пожимать протянутую ладонь, а крепко схватил Джованни за локоть, схватил его и второй рукой и со всей силы прислонил к решетке. Прямо лбом о толстую железную перекладину. Повторив эту манипуляцию несколько раз и убедившись, что Джованни обмяк, Раду ослабил хватку и бесчувственное тело медленно сползло по решетке вниз. Теперь можно бы и решетку открыть, однако печеночник все еще на посту. Он делает вялый жест рукой, видимо, пытаясь остановить проникновение, но тут же получает удар ботинком по виску и уже окончательно отрубается. Братья Кастильо, на какой-то момент даже посчитавшие, что их бессовестно разыграли, слышат мелодичное позвякивание у дверей своей камеры.
— Мы уж думали, вы не придете.
— Вам сейчас не надо думать, а выполнять мое задание. Почему еще не в масках?
Уже, уже в масках и уже и открывают путь на волю своим собратьям-головорезам и уже выводят их, ничего не понимающих, в коридор. Некоторые из них пребывают в уверенности, что их выводят на казнь. Натянул карнавальную маску и Раду, решив ускорить процесс своим участием.
Как ни странно, оказывается, что из всех камер на этом уровне заполнено лишь 11, где-то по одному, а где-то по трое приговоренных. Удивительно гуманное правосудие! И вскоре все они, кроме одного монаха-еретика, столь измученного пытками, что уже не способного подняться с пола, недоуменно слушают Раду, выглядящего на редкость необычно — комбинация охранника и Пульчинеллы:
— Друзья, долго вам объяснять ничего не могу. Скажу только то, что вы и сами знаете — вам нечего терять. Не знаю, многие ли из вас сумеют выбраться из острога живыми, но бог в помощь. Или сатана — кому как угодно. Разбирайте у меня ножи и пытайтесь прорваться к выходу. Идите очень медленно, чтобы раньше времени не вызвать переполох. Убивайте охранников, выпускайте заключенных, а мы будем охранять ваш тыл.
И вот уже готовые на все смертники, вооруженных своим странным избавителем острыми тесаками и маленькой надеждой, начали спускаться вниз по лестнице, походя искромсав двух остолбеневших тюремщиков.
За ударной группой, на некотором отдалении, двигался Раду и Кастильо в ярких карнавальных масках. На уровне пятой галереи Раду властно схватил братьев за плечи и втолкнул в небольшую боковую дверь, ведущую в хозяйственное крыло. Братья принялись дружно возмущаться, совершенно забыв про недавно данную клятву полного подчинения:
— Мы тоже хотим поучаствовать в драке. Эти суки нам поперек горла стоят.
— Ножи кончились!
— Да мы их зубами порвем!
— Надо же, какие смелые! А мне всегда казалось, что только я могу порвать зубами. Тоже мне, герои! Никакая это будет не драка, а просто избиение. Они все погибнут, внизу слишком много солдат с мушкетами. А вы должны спастись. Да и что это я вам все объясняю. Я приказал, а вы выполняйте
Пройдя в полумраке метров пятьдесят. Раду открыл кладовую, где недавно приоделся, впустил братьев и заперся изнутри. Вряд сейчас именно их кто-нибудь хватится. А потом — ищи ветра в поле.
Толстая пеньковая веревка в два слоя, как раз из тех, что с изрядным запасом прочности готовились для висельников, уже заранее мощным узлом привязана к железной скобе непонятного предназначения, находящейся внутри комнаты. Далее она уходит в окно и, огибая круглую башню острога, крепится у самого склона обрыва. Братьям предстояло съехать по кривой траектории, крепко держась за скользящие по веревкам кольца, пробежать немного до кареты и вот она — долгожданная свобода!
— Ну что ж, придется вам еще немного побыть в наручниках.
— Зачем это?
— Чтобы живее были. Надо вас пристегнуть к кольцам, а то вы такие «ловкачи», наверняка в пропасть сорветесь. Внизу сниму.
Одного за другим Раду протолкнул братьев в узенькое окошко со спиленной решеткой и одна за другой две тени благополучно съехали вдоль стены и ступили на твердую землю. Через миг рядом стоял Раду, снимая наручники с бывших узников:
— Теперь пригнитесь пониже и бегите за мной.
В некотором отдалении от острога беглецов ждала карета, в которой уже сидели кучер и Джелу. Санду выглядел весьма надменно, как и полагается кучеру такой дорогой кареты, черный бархатный жилет и высоченный накрахмаленный воротничок, строгий взгляд и легкая ухмылка. Едва братья плюхнулись на сидения, он стеганул лошадей и экипаж помчалась по узким улочкам Вечного Города, путая следы. Он громыхал по темным и сомнительным переулкам, поднимая тучи брызг из затхлых вонючих луж и вызывая хриплый лай полусонных шавок. Санду пару дней изучал этот маршрут, но сейчас, от волнения, что ли, все-таки умудрился основательно запутаться. Куда-то повернув, лошади уперлись в тупик, еле-еле успев затормозить. Где-то наверху хлопнуло окно и вниз полетел колченогий стул, Санду заорал:
— Мадонна, поаккуратнее.
— Нечего здесь по ночам разъезжать, шуметь и честным людям спать мешать.
Следом полетел еще и цветочный горшок, разбившийся на крыше кареты и осыпав сидящих на облучке землей и осколками глиняного горшка Эх, жалко, совсем нет времени, а то проучили бы честного человека. Хочешь — испытай острые клыки Раду, хочешь — ножи Кастильо, да и Санду с Джелу так круто намнут бока, что к утру помрешь. Но сейчас не до развлечений, да и если на этих невежд так реагировать, половину Италии придется замочить — вздорный и скандальный народец.
Выехав из тупика, беглецы немного сбавили темп — странно, когда карета несется с такой скоростью. Степенность — вот что не вызывает подозрений. К тому же их никто не преследовал.
Десятки бандитов, выпущенных из своих камер, воевали с тюремщиками. Острог пылал и небо на юго-востоке города было окрашено заревом.
На via Lombardi стали попадаться поздние прохожие и встречные экипажи, размеренно цокающие по мокрой мостовой. Проследовала большая группа вооруженных карабинеров, которым испортили окончание праздников. Санду притормозил и поинтересовался у командира сонных солдат:
— Куда торопитесь?
— Бунт в остроге Армито. Могли вырваться смертники, а им терять нечего. Так что будьте аккуратнее.
Санду поблагодарил за информацию поехал в сторону Ардженто. Из окна в грязь полетели маски Арлекино, Коломбины, Пульчинеллы. Маскарад окончен.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МОСКВА, 1991
ТРИ ЛЮБВИ, ТРИ СТЫДА
Три вещи отчаянно любил товарищ Лакьюнов и в должности председателя, и в менее заметных, и за все три любви ему было невероятно стыдно:
— коммунизм любил за красивую идею и стыдился за бездарную реализацию, за предателя горбатого Мишку, за сталинские репрессии…
— женщин любил за большие груди и стыдился за свою слабую эрекцию, за верную жену и за то, что не звери ведь…
— стихи любил за сочные рифмы и стыдился, что такой солидный, с большим партийным стажем, а такими глупостями занимается…
Любовь, любая любовь, вещь сугубо интимная, любовь вообще можно назвать вещью. Ей не хочется делиться ни с кем, но иногда она встает поперек горла, как рыбья кость. Вот тогда-то нужны близкие друзья, чтобы в трудную минуту поведать им, о чем душа тоскует, задать самые нелицеприятные вопросы и получить самые честные ответы.
Тихим и незаметным апрельским вечером, когда календарная весна еще даже не на равных тягалась с реальной зимой, Лакьюнов имел все шансы получить только честные ответы, ибо принимал своего давнего дружка, товарища Вязова. Прямой, как линия электропередач и бесхитростный, как палено, бывший пехотинец, он стал министром обороны огромной страны, чудом избежав многочисленных междоусобных дрязг и интриг. А все благодаря фирменному рецепту — избегать скользких тем. Как начинаются странные беседы, с двойным дном и задним смыслом, рот на замок и ни-ни. И пусть себе считают чурбаном и тугодумом — главное, чтобы военный костюмчик сидел.
Два друга удобно устроились в креслах в кабинете Лакьюнова, пили армянский коньяк десятилетней выдержки.
— Твое здоровье!
— И вам того же с кисточкой!
Они закусывали свежайшими и вкуснейшими рижскими конфетами и спрашивали друг друга исключительно о болячках:
— Вяз, как давление?
— В норме, как в откатнике пушки. Только левое веко иногда дергается. А что у тебя.
— Для моего возраста не так уж плохо. Только ноги по утрам сильно немеют.
— А ты растирай их спиртиком…
После трех рюмок вопросы любопытного Лакьюнова стали позаковыристее:
— Вяз, скажи, мы кто, коммунисты или коммуняки?
— Коммунисты!
— А Мишка Горбатый, он кто?
Вязов напрягся. Казалось, на его лбу отпечаталось, как мозги сбились в кучку на экстренное совещание:
(— не ловушка ли? не проверка ли на лояльность, как Андропов уважал, напоил, жучила, а теперь думает язык развязать, может и магнитофончик зарядил…)
Вязов сжал зубы, как партизан на допросе и по всему телу выступило такое количество пота, словно роет окопы в Египетской пустыне в жаркий день. Впрочем, на конкретном ответе Лука и не настаивал.
Еще через три рюмки партийные проблемы ушли на задний фланг, где и растворились. На смену пришли беседы… да, именно о них, о бабах. А что, разве не мужики собрались?! Да еще какие бравые!
— Вяз, а помнишь ли официантку из столовки в Высшей Партийной, ох и ядреный бабец…
— Да уж как не помнить…
— Да, сиськи у нее сладкие, что два астраханских арбуза, и родинка под левым соском, как черная семечка. Аппетитнейшая барышня… Всю жизнь бы в нее…
— Ух черт, уж не разведчик ли ты?
— С чего это?
— Да такие пикантные подробности про родинку откуда тебе известны?
— Вяз, а голова у тебя есть, или только головка? Или ты министр без головы.
Вязов обиделся и надулся.
— Да не дуйся ты, а пораскинь мозгами, откуда мне это может быть известно?
— Рассказал кто?
— Нет, ты еще подумай
От неожиданной догадки главный оборонщик аж покраснел:
— Как, неужели…
— Вот тебе и неужели. Не ты один такой шустрый.
— Вот ведь б…!
— Да все они…
Еще через три рюмашки бабы тоже изрядно надоели. Ну действительно, извини-подвинься, сколько можно им перемалывать косточки да в трусы залезать — все время одно и тоже! Так Лакьюнов плавно перешел к своему последнему стыду, самому интимному. На эту тему говорить мог только он, ибо Вязовского «поэтического дарования» хватало только на роль слушателя.
— Вот ты послушай, вояка, какой классный шедеврик я давеча придумал, не очень-то еще доработан…
— Да хватит тебе притворяться и ломаться, как красна девица — читай, наливай, ложись! ( и кто сказал, что у вояк нет чувства юмора?!)
— А от страха ты случаем не помрешь?! Это не пиф-паф, не ать-два, это о вампирах, которые кровь по ночам сосут.
— Мою кровь по ночам сосут только комары да телефонные звонки, — Вязов многозначительно поднял указательный палец вверх:
— Ему все какие-то идеи в голову приходят, все чего-то перестраивать собирается. Ну я и думаю, а с утра нельзя ли умными мыслями поделиться? Утро, оно ведь мудренее…
— Военным думать по уставу не положено. И вообще, ты не очень-то почтителен…
Вязов снова напрягся. Подальше бы от этого льда держаться. А то, не ровен час, поскользнешься и шею сломаешь. Или под воду бултых\ Тут ведь хитрым и опытным политиком надо быть, а какой из него политик… Он, кстати, знает, какой — как из вчерашней кирзухи взрывчатка:
— Давай читай, все равно делать нечего…
Луку не особо вдохновило столь наплевательское отношение к своему творчеству, но ведь пятую ночь подряд жена наверняка откажется слушать ЧАС ВАМПИРА, а ему так хотелось аудитории, хотя бы такой — xo! — дубоватой.
Довольный автор погасил свет, дабы основательнее пробрало, зажег свечи и начал читать с выражением, глухим и хриплым голосом, полностью соответствующим тематике.
В час ночной, в подлунном мире
Не найти цвета сапфира
Изумруда, хрусталя
В час ночной ты ищешь зря
Все покрыто страха сажей
Держит всех тот страх под стражей
Нехороший черный цвет
Сводит краски все на нет
В час ночной в подлунном мире
Начинают пир вампиры
В души робкие глядят
Разливая страха яд
Ты забился в лапах ночи
Душит ночь и ночь гогочет
Напрягая тщетно слух
Ждешь, когда споет петух
Но недаром, ох недаром
В мире новом, в мире старом
Все боятся темноты —
И герой, и вор, и ты.
Да и ты подчас трепещешь
Видя ночи страшной клещи
Что за скрежет у дверей
Небо, осветись скорей!
Но не срок в объятьях солнца
Утра лучиком колоться
Ты ждешь дня, как наркоман
Шанс дождаться очень мал
Ведь есть час в подлунном мире
Когда правят пир вампиры
Зубы — острые ножи
Прячься, смолкни и дрожи
И молись любому богу
Не изведать ночь до срока
Можешь выть или орать
Звать земную благодать
Но одно то всем известно
В темноте тебе не место
Ты так слаб и ты один —
Так скорее уходи
В час ночной в подлунном мире
Не поможет и порфира
Ни кинжал, ни герб, ни крест
Ни веселье злачных мест
Во дворце иль каземате
Нет защиты и плевать им
Сколько благ от завтра ждешь
Ты проснешься, коль уснешь?
Это как ночи угодно
Ты кричишь от страха потный
Но никто не слышит крик
Если в дверь вампир проник
И найдут тебя под утро
Сном уснувшим беспробудным
И под ранкой, на груди:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47