Си-Джей терпеть его не могла.
— Джек Лестер — напыщенный, наглый и самоуверенный тип. И вам следовало повесить трубку. Я бы повесила.
Доктор рассмеялся:
— Я учту на следующий раз и не сомневаюсь, что следующий раз будет. — Затем он снова стал серьезным. — Если вы не нуждаетесь в моей помощи консультанта, то тогда... — Он замолчал и вопросительно посмотрел на Си-Джей.
И снова она изменила положение в кресле. Время тянулось ужасно медленно.
Когда она заговорила, то произносила слова очень тихим шепотом:
— Вы знаете, почему я стала приходить сюда. Вы знаете, почему я обращаюсь к вам как... пациентка.
Он кивнул.
— Кошмарные сны? Они вам снова снятся?
— Нет, боюсь, дело гораздо хуже, чем кошмарные сны.
Си-Джей в отчаянии обвела взглядом комнату, а затем запустила обе руки в волосы. Ей просто необходимо было закурить.
Чамберс нахмурился:
— Тогда в чем же дело?
— Он вернулся, — прошептала Си-Джей дрожащим голосом. — Но на этот раз в реальности. Он реален. Он — Уильям Бантлинг. Купидон! Он — это он!
Доктор Чамберс покачал головой, словно не понимая, о чем она говорит.
Слезы, которые она так долго сдерживала, полились по щекам Си-Джей.
— Вы понимаете, что я вам говорю? Купидон — это он! Это тот человек, который меня изнасиловал! Это Клоун!
Глава 30
Доктор Чамберс нахмурился, затем сказал спокойно:
— А почему вы так считаете, Си-Джей?
— Я слышала его голос в зале суда. Я узнала его голос, как только Бантлинг начал кричать на судью Каца.
Си-Джей зарыдала, и врач протянул руку к столу за бумажным платком и схватил целую коробку.
— Успокойтесь, успокойтесь, вот платок. — Он откинулся на спинку кресла и почесал подбородок.
— Вы уверены, Си-Джей?
— Да. Уверена. Я слышала этот голос двенадцать лет. Он звучал в моей голове все это время. Кроме того, я видела шрам.
— На руке?
— Да. Прямо над кистью, когда он хватался за Лурдес Рубио в зале суда. — Наконец она подняла глаза на Чамберса — наполненные слезами и отчаянием. — Это он. Я знаю. Но я не знаю, что мне делать.
Доктор Чамберс задумался. Си-Джей использовала паузу, чтобы прийти в себя. Наконец Чамберс заговорил:
— Если это он, то в некотором роде вы получили хорошую новость. Теперь вы знаете, кто он и где находится. Наконец вы сможете покончить со всеми вашими мучениями. После стольких лет. Я уверен, суд в Нью-Йорке будет трудным, но...
— В Нью-Йорке не будет никакого суда, — оборвала она врача.
— Послушайте, Си-Джей! Неужели после двенадцати лет страданий, после всего, что вынесли, вы не станете давать показания против него? Не нужно стыдиться. Нет оснований больше прятаться. Вам приходилось немало работать со свидетелями, не желающими давать показания, чтобы...
Она покачала головой.
— О, я стала бы давать показания. Без колебаний. Но суда не будет по другой причине — срок давности истек семь лет назад. Бантлинга невозможно судить за то, что он изнасиловал меня, пытался убить, за то... что исполосовал меня ножом. — Си-Джей сложила руки на груди, потом склонилась вперед, словно закрывая живот. — Его нельзя осудить. Что бы я ни сказала.
Доктор Чамберс совершенно неподвижно сидел несколько мгновений, затем спросил:
— Си-Джей, а вы уверены? Вы разговаривали с кем-то в Нью-Йорке?
— Одна из детективов, которые вели мое дело, ушла в отставку. Другой мертв. Дело передано в отдел нераскрытых преступлений. Не было ни подозреваемого, ни задержанного.
— Тогда почему вы решили, что не можете продолжать?
— Я разговаривала с представителем прокуратуры округа Куинс, из подразделения, занимающегося экстрадицией. Мне следовало раньше подумать о сроке давности, но... я не подумала. Мне даже не пришло в голову, что когда я наконец найду негодяя, то ничего не смогу сделать. Ничего.
Слезы опять заструились у нее по щекам.
В кабинете надолго воцарилось молчание. Впервые за десять лет, которые Си-Джей знала доктора Чамберса, тот потерял дар речи. Наконец он заговорил тихим голосом:
— Мы с вами переживем это, Си-Джей. Все будет в порядке. Что вы теперь хотите сделать?
— Вот в этом-то и проблема. Я не знаю. Что я хочу сделать? Я хочу, чтобы его задница поджарилась на электрическом стуле. Я хочу отправить его в камеру смертников. Не только из-за того, что он сделал со мной, а за одиннадцать женщин, которых он убил, и бесчисленные жертвы, которые, я уверена, он оставил на своем пути. И я хочу именно сама отправить его на электрический стул. Это неправильно?
— Это правильно, — сказал доктор Чамберс. — Очень правильно. Совершенно оправданное желание.
— Если бы могла, то отправила бы его в Нью-Йорк. Я бы заявила всему миру, что он — сукин сын, и затем засадила его за решетку там; я бы посмотрела ему в глаза и сказала: «Будь ты проклят, ублюдок! Тебе не удалось меня сломить! Теперь иди и поздоровайся с новыми товарищами, с которыми тебе предстоит общаться следующие двадцать лет, потому что их задницы — единственные, которые тебе предстоит видеть!» — Она посмотрела на доктора Чамберса. В глазах была мольба. — Но теперь я не могу сделать того, чего ждала двенадцать проклятых лет. Он даже это у меня отнял...
— Ну, остается дело Купидона, Си-Джей. Ему грозит смертная казнь за убийство этих женщин, не так ли? Не похоже, что он выйдет из зала суда свободным человеком.
— Нет, но я пытаюсь решить еще одну проблему. Я знаю, что не могу вести его дело, но если скажу Тиглеру, то не сможет и вся прокуратура, и тогда нам пришлют какого-нибудь новичка из Окалы, только что закончившего юридический факультет, и он будет три года пытаться расследовать свое первое убийство. А мне придется стоять в стороне и смотреть, как кто-то не в состоянии разобраться с этим делом, и негодяй опять выйдет сухим из воды!
«Не сомневайтесь, Хлоя, мы активно занимаемся расследованием. Надеемся, вскоре подозреваемый окажется за решеткой. Спасибо за помощь следствию».
— Должно быть какое-то решение. Может, Тиглеру удастся передать дело в семнадцатый или пятнадцатый округ?
Семнадцатый округ — это Бровард, пятнадцатый — Палм-Бич.
— Тиглер это не решает. Это уж как повезет, а я не собираюсь так рисковать. Я просто не могу. Вы же знаете, насколько сложны серийные убийства. В особенности когда есть десять трупов, но нет признания и прямого доказательства вины. Пока мы собираем факты для предъявления обвинения Бантлингу только в одном убийстве. И едва ли сумеем быстро собрать доказательства по причастности к другим девяти! Легко допустить ошибку. Очень легко.
— Я это понимаю, но меня беспокоите вы. Очень беспокоите. Я знаю, что вы сильная женщина, вероятно, самая сильная из всех, кого я когда-либо встречал, но никому, независимо от силы характера и твердости убеждений, не следует вести дело человека, который его или ее жестоко атаковал. Думаю, все дело в том, что вы просто не хотите выпускать это дело из рук.
— Может, и нет — пока мне не предложат подходящее решение. То, в которое я поверю.
— А как насчет того, чтобы передать дело другому государственному обвинителю в вашей прокуратуре? Как насчет Розы Харрис? Она хороший специалист, прекрасно разбирается в доказательствах с использованием образцов ДНК и отлично умеет допрашивать свидетелей.
— Как мне передать дело другому обвинителю, скрыв, почему я это делаю? В особенности на этой стадии? Скажите мне! Все знают, как мне хотелось вести это дело; черт побери, я год по нему работаю! Я видела все раздувшиеся, разложившиеся тела, встречалась с родственниками всех жертв, видела все снимки со вскрытий, читала все отчеты лабораторий, выписывала все ордера — я знаю это дело. Как мне сказать в прокуратуре и средствам массовой информации, что я его НЕ хочу завершать? Если я только не заболею какой-нибудь жуткой болезнью, то не отдам его. И даже если заболею, то, вероятно, тоже не отдам. И об этом знают все.
Си-Джей сделала глубокий вдох.
— И как мне отвечать на вопросы «почему?» и «что произошло?» — ведь они тут же последуют. И СМИ начнут копать, копать и копать, пока что-то не нароют. И кто-то обязательно доберется до изнасилования, и выяснится, что наша прокуратура не может вести это дело, о чем следовало заявить изначально, и тут появится придурок из Окалы и будет вести дело моего насильника, заниматься моими серийными убийствами, а я буду наблюдать, как все рушится и Бантлинг выходит из зала суда. Только мне придется за всем этим следить по телевизору, сидя дома, потому что я больше не смогу заниматься юридической практикой, меня лишат этого права. Поэтому скажите мне, доктор Чамберс, как я могу это сделать, и я сделаю, но только надо, чтобы у меня была гарантия, что Бантлинг будет осужден и заплатит за содеянное. Никто, никто не может мне ее дать. И если это дело провалится, то вина ляжет на меня. Больше не на кого!
— Что вы говорите, Си-Джей? — Она видела, что доктор очень осторожно подбирает слова. — Я снова спрашиваю вас: что вы хотите сделать?
Си-Джей молча сидела несколько минут. Тик-так, тик-так — идут часы.
Затем она заговорила уверенно, решительно, словно идея только что пришла в голову и теперь надо проверить ее, но Си-Джей она нравится.
— Мне нужно выдать обвинительное заключение в течение двадцати одного дня или официально зарегистрировать заявление о совершении правонарушения, опять же в течение двадцати одного дня. В любом случае все свидетели должны прийти и сделать заявление, нужно собрать отчеты, пересмотреть улики... — Она сделала паузу, затем заговорила опять: — Думаю, слишком поздно менять коней. Мне нужно закончить сбор документов. Поэтому, считаю, мне следует вести дело по крайней мере до обвинительного заключения. Затем, вполне возможно, я подключу кого-то еще, например Розу Харрис. Если все пройдет хорошо, я спокойно передам вожжи ей и откланяюсь, сказавшись больной, — когда почувствую, что Роза разобралась во всем и сможет достойно закончить дело. Когда поверю в то, что она сможет. Когда буду точно знать, что она может и сделает то, что нужно.
— А как быть с конфликтом интересов в этом случае?
— Бантлинг был так занят, спасая свою задницу в зале суда, что даже не узнал меня. Это почти смешно, учитывая все, что он сделал. Он едва ли взглянул в мою сторону, — тихо произнесла Си-Джей, затем продолжила: — Вероятно, он изнасиловал столько женщин, что потерял им счет. Они стали для него безликими. И я ведь выгляжу совсем не так, как тогда. — Си-Джей горько улыбнулась и завела волосы за уши. — Только я знаю, что он сделал. И если это всплывет позднее, то я смогу сказать, что не была уверена, он это или не он. Заявлю, что не знала. В любом случае его больше нельзя привлечь к ответственности в Нью-Йорке. Больше нет дела, которое можно было бы вести в Нью-Йорке. — Теперь ее голос звучал уверенно.
— Си-Джей, это не игра. Кроме очевидных этических проблем, которые встают, вы в самом деле считаете, что сможете эмоционально справиться с предъявлением обвинения этому человеку? Слушать о том, что он совершил с этими женщинами, зная, что он сделал с вами? Переживая это заново каждый день, каждый раз, когда вы узнаете еще один вызывающий омерзение факт, увидите еще одну фотографию? — Доктор Чамберс покачал головой.
— Мне известно, что он сделал с этими женщинами. Я это видела. И да, это будет трудно, и я не представляю, как с этим справлюсь, как переживу это, но по крайней мере буду уверена, что все делается правильно. И я буду в любую минуту дня знать, где он находится.
— А как насчет вашей лицензии? Вы же будете скрывать конфликт интересов от суда?
— Только я в курсе, что есть конфликт. Никто не сможет доказать, знала ли я, что вообще был конфликт. Для доказательства мне придется признаться, что я с самого начала знала: это он. Я смогу справиться со своей совестью, если стану это отрицать. — Си-Джей замолчала на мгновение — ей в голову пришла мысль о еще одном факторе, который следовало обдумать заранее. — Это ставит вас в неловкое положение, доктор Чамберс? Вам нужно кому-то сообщить о нашем разговоре?
Как врач, он был обязан сообщать полиции, если его пациент собирается совершить преступление. Все остальное, услышанное во время приема, считается конфиденциальной информацией. Если Си-Джей не станет информировать о конфликте интересов прокуратуру и суд, то, вероятно, это будет нарушением этических канонов, которых должен придерживаться юрист, но не может считаться преступлением.
— Нет, Си-Джей. То, что вы намерены делать, не криминал. И конечно, все, что мы обсуждаем в этом кабинете, считается конфиденциальным. Об этом не нужно никому ничего сообщать. Но лично я не знаю, хорошая ли это идея для вас как для моей пациентки и как для юриста.
Она мгновение переваривала услышанное.
— Мне нужно вернуть чувство, что я сама распоряжаюсь своей жизнью, доктор Чамберс. Разве вы не это всегда говорили?
— Да, говорил.
— Ну, теперь пришло время это сделать. Теперь я сама распоряжаюсь своей жизнью и держу ее под контролем. Я не какой-то усталый детектив из Нью-Йорка. Не какой-то идиот из Окалы. Не Клоун. Не Купидон.
Си-Джей замолчала, взяла сумочку и встала. Слезы больше не лились, и отчаяние в голосе сменилось гневом.
— Я сама держу все под контролем. У меня есть власть. И на этот раз я не позволю какому-то сукину сыну забрать у меня все.
Затем она развернулась и покинула уютный желто-голубой кабинет с цветами, а выходя, молча помахала рукой Эстель, бросив на нее взгляд через плечо.
Глава 31
— Бюро судебно-медицинской экспертизы.
— Агент Доминик Фальконетти и детектив Мэнни Альварес к доктору Джо Нейлсону. Нам назначено на полвторого.
— Да. Доктор Нейлсон ждет вас в холле.
Ворота перед ними раскрылись, Доминик съехал с заполненной транспортом Четырнадцатой улицы, завел автомобиль на стоянку, под знаком «Только для машин полиции», и притормозил напротив стеклянных входных дверей двухэтажного здания из красного кирпича. Он поставил машину рядом с черным катафалком последней модели.
Мэнни медленно раскрыл дверцу и вылез из машины. Он был необычно молчалив на пути к бюро судебно-медицинской экспертизы из штаба спецподразделения в здании полицейского управления Флориды в городе Майами. Доминик не вышел сразу же за ним, и Мэнни заглянул в салон:
— Ты идешь, Дом?
— Да. Дай мне несколько минут, Медведь, я догоню тебя. Мне вначале нужно позвонить.
Доминик достал мобильный телефон. Он, очевидно, ждал, когда Мэнни уйдет, и лишь потом собирался набрать номер.
Мэнни Альварес посмотрел на здание из красного кирпича и скорчил гримасу. Он ненавидел судебно-медицинскую экспертизу. Это единственное, что вызывало у него тошноту даже после шестнадцати лет работы и сотен трупов. На него не действовали трупы в холодильниках в подвале, он целый день мог рассматривать труп на месте преступления, и это его нисколько не беспокоило. Даже разложившиеся, или так называемые поплавки, которые обнаруживали без глаза или какой-то части тела и которые, казалось, ежедневно всплывали в одном из четырех тысяч каналов, озер и прудов вокруг города Майами. И это не упоминая тех, которые вдруг всплывали рядом с рыбаками на реке Майами или пугали серфингистов на побережье Атлантики. Эти Мэнни никогда не беспокоили, только если не приходилось сталкиваться с трупом ребенка, потому что он очень не любил, когда жертвой становился ребенок, — на них всегда было тяжело смотреть. Нет, действовали на него не трупы, а вскрытия, сама цель существования судебно-медицинской экспертизы.
Вскрытия являлись частью его работы, и, как ведущему детективу, во время расследования убийств ему регулярно приходилось на них присутствовать — выяснять, какая именно из тринадцати пуль, вошедших жертве в спину, стала причиной смерти, или какая ножевая рана оказалась роковой, произошло убийство или самоубийство. Поэтому Мэнни за свою жизнь видел немало вскрытий, ему и в дальнейшем предстояло смотреть на них, поскольку в отставку он не собирался. Но сам акт вскрытия, сама процедура... Именно ее он и ненавидел. Огромные холодильники, жуткий холод выложенного белой плиткой помещения, стальные каталки, яркие лампы, весы для взвешивания органов, жужжание пилы, треск щипцов, черные нитки, которые использовали патологоанатомы для зашивания тел после окончания работы. Во время вскрытия мертвые больше не были жертвами; они считались трупами — образцами для изучения группой странных типов, которым нравилось резать мертвых людей, которые сделали это своей профессией. Мертвые тела лежали обнаженными в холодной белой комнате, на стальных каталках, открытыми для всех — от студентов-медиков до полицейских и санитаров с уборщиками. Это казалось Мэнни ненормальным, и он ненавидел все связанное с судебно-медицинской экспертизой. И он считал, что у судебных медиков не все в порядке с головой. Почему кто-то добровольно занимается такой жуткой работой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Джек Лестер — напыщенный, наглый и самоуверенный тип. И вам следовало повесить трубку. Я бы повесила.
Доктор рассмеялся:
— Я учту на следующий раз и не сомневаюсь, что следующий раз будет. — Затем он снова стал серьезным. — Если вы не нуждаетесь в моей помощи консультанта, то тогда... — Он замолчал и вопросительно посмотрел на Си-Джей.
И снова она изменила положение в кресле. Время тянулось ужасно медленно.
Когда она заговорила, то произносила слова очень тихим шепотом:
— Вы знаете, почему я стала приходить сюда. Вы знаете, почему я обращаюсь к вам как... пациентка.
Он кивнул.
— Кошмарные сны? Они вам снова снятся?
— Нет, боюсь, дело гораздо хуже, чем кошмарные сны.
Си-Джей в отчаянии обвела взглядом комнату, а затем запустила обе руки в волосы. Ей просто необходимо было закурить.
Чамберс нахмурился:
— Тогда в чем же дело?
— Он вернулся, — прошептала Си-Джей дрожащим голосом. — Но на этот раз в реальности. Он реален. Он — Уильям Бантлинг. Купидон! Он — это он!
Доктор Чамберс покачал головой, словно не понимая, о чем она говорит.
Слезы, которые она так долго сдерживала, полились по щекам Си-Джей.
— Вы понимаете, что я вам говорю? Купидон — это он! Это тот человек, который меня изнасиловал! Это Клоун!
Глава 30
Доктор Чамберс нахмурился, затем сказал спокойно:
— А почему вы так считаете, Си-Джей?
— Я слышала его голос в зале суда. Я узнала его голос, как только Бантлинг начал кричать на судью Каца.
Си-Джей зарыдала, и врач протянул руку к столу за бумажным платком и схватил целую коробку.
— Успокойтесь, успокойтесь, вот платок. — Он откинулся на спинку кресла и почесал подбородок.
— Вы уверены, Си-Джей?
— Да. Уверена. Я слышала этот голос двенадцать лет. Он звучал в моей голове все это время. Кроме того, я видела шрам.
— На руке?
— Да. Прямо над кистью, когда он хватался за Лурдес Рубио в зале суда. — Наконец она подняла глаза на Чамберса — наполненные слезами и отчаянием. — Это он. Я знаю. Но я не знаю, что мне делать.
Доктор Чамберс задумался. Си-Джей использовала паузу, чтобы прийти в себя. Наконец Чамберс заговорил:
— Если это он, то в некотором роде вы получили хорошую новость. Теперь вы знаете, кто он и где находится. Наконец вы сможете покончить со всеми вашими мучениями. После стольких лет. Я уверен, суд в Нью-Йорке будет трудным, но...
— В Нью-Йорке не будет никакого суда, — оборвала она врача.
— Послушайте, Си-Джей! Неужели после двенадцати лет страданий, после всего, что вынесли, вы не станете давать показания против него? Не нужно стыдиться. Нет оснований больше прятаться. Вам приходилось немало работать со свидетелями, не желающими давать показания, чтобы...
Она покачала головой.
— О, я стала бы давать показания. Без колебаний. Но суда не будет по другой причине — срок давности истек семь лет назад. Бантлинга невозможно судить за то, что он изнасиловал меня, пытался убить, за то... что исполосовал меня ножом. — Си-Джей сложила руки на груди, потом склонилась вперед, словно закрывая живот. — Его нельзя осудить. Что бы я ни сказала.
Доктор Чамберс совершенно неподвижно сидел несколько мгновений, затем спросил:
— Си-Джей, а вы уверены? Вы разговаривали с кем-то в Нью-Йорке?
— Одна из детективов, которые вели мое дело, ушла в отставку. Другой мертв. Дело передано в отдел нераскрытых преступлений. Не было ни подозреваемого, ни задержанного.
— Тогда почему вы решили, что не можете продолжать?
— Я разговаривала с представителем прокуратуры округа Куинс, из подразделения, занимающегося экстрадицией. Мне следовало раньше подумать о сроке давности, но... я не подумала. Мне даже не пришло в голову, что когда я наконец найду негодяя, то ничего не смогу сделать. Ничего.
Слезы опять заструились у нее по щекам.
В кабинете надолго воцарилось молчание. Впервые за десять лет, которые Си-Джей знала доктора Чамберса, тот потерял дар речи. Наконец он заговорил тихим голосом:
— Мы с вами переживем это, Си-Джей. Все будет в порядке. Что вы теперь хотите сделать?
— Вот в этом-то и проблема. Я не знаю. Что я хочу сделать? Я хочу, чтобы его задница поджарилась на электрическом стуле. Я хочу отправить его в камеру смертников. Не только из-за того, что он сделал со мной, а за одиннадцать женщин, которых он убил, и бесчисленные жертвы, которые, я уверена, он оставил на своем пути. И я хочу именно сама отправить его на электрический стул. Это неправильно?
— Это правильно, — сказал доктор Чамберс. — Очень правильно. Совершенно оправданное желание.
— Если бы могла, то отправила бы его в Нью-Йорк. Я бы заявила всему миру, что он — сукин сын, и затем засадила его за решетку там; я бы посмотрела ему в глаза и сказала: «Будь ты проклят, ублюдок! Тебе не удалось меня сломить! Теперь иди и поздоровайся с новыми товарищами, с которыми тебе предстоит общаться следующие двадцать лет, потому что их задницы — единственные, которые тебе предстоит видеть!» — Она посмотрела на доктора Чамберса. В глазах была мольба. — Но теперь я не могу сделать того, чего ждала двенадцать проклятых лет. Он даже это у меня отнял...
— Ну, остается дело Купидона, Си-Джей. Ему грозит смертная казнь за убийство этих женщин, не так ли? Не похоже, что он выйдет из зала суда свободным человеком.
— Нет, но я пытаюсь решить еще одну проблему. Я знаю, что не могу вести его дело, но если скажу Тиглеру, то не сможет и вся прокуратура, и тогда нам пришлют какого-нибудь новичка из Окалы, только что закончившего юридический факультет, и он будет три года пытаться расследовать свое первое убийство. А мне придется стоять в стороне и смотреть, как кто-то не в состоянии разобраться с этим делом, и негодяй опять выйдет сухим из воды!
«Не сомневайтесь, Хлоя, мы активно занимаемся расследованием. Надеемся, вскоре подозреваемый окажется за решеткой. Спасибо за помощь следствию».
— Должно быть какое-то решение. Может, Тиглеру удастся передать дело в семнадцатый или пятнадцатый округ?
Семнадцатый округ — это Бровард, пятнадцатый — Палм-Бич.
— Тиглер это не решает. Это уж как повезет, а я не собираюсь так рисковать. Я просто не могу. Вы же знаете, насколько сложны серийные убийства. В особенности когда есть десять трупов, но нет признания и прямого доказательства вины. Пока мы собираем факты для предъявления обвинения Бантлингу только в одном убийстве. И едва ли сумеем быстро собрать доказательства по причастности к другим девяти! Легко допустить ошибку. Очень легко.
— Я это понимаю, но меня беспокоите вы. Очень беспокоите. Я знаю, что вы сильная женщина, вероятно, самая сильная из всех, кого я когда-либо встречал, но никому, независимо от силы характера и твердости убеждений, не следует вести дело человека, который его или ее жестоко атаковал. Думаю, все дело в том, что вы просто не хотите выпускать это дело из рук.
— Может, и нет — пока мне не предложат подходящее решение. То, в которое я поверю.
— А как насчет того, чтобы передать дело другому государственному обвинителю в вашей прокуратуре? Как насчет Розы Харрис? Она хороший специалист, прекрасно разбирается в доказательствах с использованием образцов ДНК и отлично умеет допрашивать свидетелей.
— Как мне передать дело другому обвинителю, скрыв, почему я это делаю? В особенности на этой стадии? Скажите мне! Все знают, как мне хотелось вести это дело; черт побери, я год по нему работаю! Я видела все раздувшиеся, разложившиеся тела, встречалась с родственниками всех жертв, видела все снимки со вскрытий, читала все отчеты лабораторий, выписывала все ордера — я знаю это дело. Как мне сказать в прокуратуре и средствам массовой информации, что я его НЕ хочу завершать? Если я только не заболею какой-нибудь жуткой болезнью, то не отдам его. И даже если заболею, то, вероятно, тоже не отдам. И об этом знают все.
Си-Джей сделала глубокий вдох.
— И как мне отвечать на вопросы «почему?» и «что произошло?» — ведь они тут же последуют. И СМИ начнут копать, копать и копать, пока что-то не нароют. И кто-то обязательно доберется до изнасилования, и выяснится, что наша прокуратура не может вести это дело, о чем следовало заявить изначально, и тут появится придурок из Окалы и будет вести дело моего насильника, заниматься моими серийными убийствами, а я буду наблюдать, как все рушится и Бантлинг выходит из зала суда. Только мне придется за всем этим следить по телевизору, сидя дома, потому что я больше не смогу заниматься юридической практикой, меня лишат этого права. Поэтому скажите мне, доктор Чамберс, как я могу это сделать, и я сделаю, но только надо, чтобы у меня была гарантия, что Бантлинг будет осужден и заплатит за содеянное. Никто, никто не может мне ее дать. И если это дело провалится, то вина ляжет на меня. Больше не на кого!
— Что вы говорите, Си-Джей? — Она видела, что доктор очень осторожно подбирает слова. — Я снова спрашиваю вас: что вы хотите сделать?
Си-Джей молча сидела несколько минут. Тик-так, тик-так — идут часы.
Затем она заговорила уверенно, решительно, словно идея только что пришла в голову и теперь надо проверить ее, но Си-Джей она нравится.
— Мне нужно выдать обвинительное заключение в течение двадцати одного дня или официально зарегистрировать заявление о совершении правонарушения, опять же в течение двадцати одного дня. В любом случае все свидетели должны прийти и сделать заявление, нужно собрать отчеты, пересмотреть улики... — Она сделала паузу, затем заговорила опять: — Думаю, слишком поздно менять коней. Мне нужно закончить сбор документов. Поэтому, считаю, мне следует вести дело по крайней мере до обвинительного заключения. Затем, вполне возможно, я подключу кого-то еще, например Розу Харрис. Если все пройдет хорошо, я спокойно передам вожжи ей и откланяюсь, сказавшись больной, — когда почувствую, что Роза разобралась во всем и сможет достойно закончить дело. Когда поверю в то, что она сможет. Когда буду точно знать, что она может и сделает то, что нужно.
— А как быть с конфликтом интересов в этом случае?
— Бантлинг был так занят, спасая свою задницу в зале суда, что даже не узнал меня. Это почти смешно, учитывая все, что он сделал. Он едва ли взглянул в мою сторону, — тихо произнесла Си-Джей, затем продолжила: — Вероятно, он изнасиловал столько женщин, что потерял им счет. Они стали для него безликими. И я ведь выгляжу совсем не так, как тогда. — Си-Джей горько улыбнулась и завела волосы за уши. — Только я знаю, что он сделал. И если это всплывет позднее, то я смогу сказать, что не была уверена, он это или не он. Заявлю, что не знала. В любом случае его больше нельзя привлечь к ответственности в Нью-Йорке. Больше нет дела, которое можно было бы вести в Нью-Йорке. — Теперь ее голос звучал уверенно.
— Си-Джей, это не игра. Кроме очевидных этических проблем, которые встают, вы в самом деле считаете, что сможете эмоционально справиться с предъявлением обвинения этому человеку? Слушать о том, что он совершил с этими женщинами, зная, что он сделал с вами? Переживая это заново каждый день, каждый раз, когда вы узнаете еще один вызывающий омерзение факт, увидите еще одну фотографию? — Доктор Чамберс покачал головой.
— Мне известно, что он сделал с этими женщинами. Я это видела. И да, это будет трудно, и я не представляю, как с этим справлюсь, как переживу это, но по крайней мере буду уверена, что все делается правильно. И я буду в любую минуту дня знать, где он находится.
— А как насчет вашей лицензии? Вы же будете скрывать конфликт интересов от суда?
— Только я в курсе, что есть конфликт. Никто не сможет доказать, знала ли я, что вообще был конфликт. Для доказательства мне придется признаться, что я с самого начала знала: это он. Я смогу справиться со своей совестью, если стану это отрицать. — Си-Джей замолчала на мгновение — ей в голову пришла мысль о еще одном факторе, который следовало обдумать заранее. — Это ставит вас в неловкое положение, доктор Чамберс? Вам нужно кому-то сообщить о нашем разговоре?
Как врач, он был обязан сообщать полиции, если его пациент собирается совершить преступление. Все остальное, услышанное во время приема, считается конфиденциальной информацией. Если Си-Джей не станет информировать о конфликте интересов прокуратуру и суд, то, вероятно, это будет нарушением этических канонов, которых должен придерживаться юрист, но не может считаться преступлением.
— Нет, Си-Джей. То, что вы намерены делать, не криминал. И конечно, все, что мы обсуждаем в этом кабинете, считается конфиденциальным. Об этом не нужно никому ничего сообщать. Но лично я не знаю, хорошая ли это идея для вас как для моей пациентки и как для юриста.
Она мгновение переваривала услышанное.
— Мне нужно вернуть чувство, что я сама распоряжаюсь своей жизнью, доктор Чамберс. Разве вы не это всегда говорили?
— Да, говорил.
— Ну, теперь пришло время это сделать. Теперь я сама распоряжаюсь своей жизнью и держу ее под контролем. Я не какой-то усталый детектив из Нью-Йорка. Не какой-то идиот из Окалы. Не Клоун. Не Купидон.
Си-Джей замолчала, взяла сумочку и встала. Слезы больше не лились, и отчаяние в голосе сменилось гневом.
— Я сама держу все под контролем. У меня есть власть. И на этот раз я не позволю какому-то сукину сыну забрать у меня все.
Затем она развернулась и покинула уютный желто-голубой кабинет с цветами, а выходя, молча помахала рукой Эстель, бросив на нее взгляд через плечо.
Глава 31
— Бюро судебно-медицинской экспертизы.
— Агент Доминик Фальконетти и детектив Мэнни Альварес к доктору Джо Нейлсону. Нам назначено на полвторого.
— Да. Доктор Нейлсон ждет вас в холле.
Ворота перед ними раскрылись, Доминик съехал с заполненной транспортом Четырнадцатой улицы, завел автомобиль на стоянку, под знаком «Только для машин полиции», и притормозил напротив стеклянных входных дверей двухэтажного здания из красного кирпича. Он поставил машину рядом с черным катафалком последней модели.
Мэнни медленно раскрыл дверцу и вылез из машины. Он был необычно молчалив на пути к бюро судебно-медицинской экспертизы из штаба спецподразделения в здании полицейского управления Флориды в городе Майами. Доминик не вышел сразу же за ним, и Мэнни заглянул в салон:
— Ты идешь, Дом?
— Да. Дай мне несколько минут, Медведь, я догоню тебя. Мне вначале нужно позвонить.
Доминик достал мобильный телефон. Он, очевидно, ждал, когда Мэнни уйдет, и лишь потом собирался набрать номер.
Мэнни Альварес посмотрел на здание из красного кирпича и скорчил гримасу. Он ненавидел судебно-медицинскую экспертизу. Это единственное, что вызывало у него тошноту даже после шестнадцати лет работы и сотен трупов. На него не действовали трупы в холодильниках в подвале, он целый день мог рассматривать труп на месте преступления, и это его нисколько не беспокоило. Даже разложившиеся, или так называемые поплавки, которые обнаруживали без глаза или какой-то части тела и которые, казалось, ежедневно всплывали в одном из четырех тысяч каналов, озер и прудов вокруг города Майами. И это не упоминая тех, которые вдруг всплывали рядом с рыбаками на реке Майами или пугали серфингистов на побережье Атлантики. Эти Мэнни никогда не беспокоили, только если не приходилось сталкиваться с трупом ребенка, потому что он очень не любил, когда жертвой становился ребенок, — на них всегда было тяжело смотреть. Нет, действовали на него не трупы, а вскрытия, сама цель существования судебно-медицинской экспертизы.
Вскрытия являлись частью его работы, и, как ведущему детективу, во время расследования убийств ему регулярно приходилось на них присутствовать — выяснять, какая именно из тринадцати пуль, вошедших жертве в спину, стала причиной смерти, или какая ножевая рана оказалась роковой, произошло убийство или самоубийство. Поэтому Мэнни за свою жизнь видел немало вскрытий, ему и в дальнейшем предстояло смотреть на них, поскольку в отставку он не собирался. Но сам акт вскрытия, сама процедура... Именно ее он и ненавидел. Огромные холодильники, жуткий холод выложенного белой плиткой помещения, стальные каталки, яркие лампы, весы для взвешивания органов, жужжание пилы, треск щипцов, черные нитки, которые использовали патологоанатомы для зашивания тел после окончания работы. Во время вскрытия мертвые больше не были жертвами; они считались трупами — образцами для изучения группой странных типов, которым нравилось резать мертвых людей, которые сделали это своей профессией. Мертвые тела лежали обнаженными в холодной белой комнате, на стальных каталках, открытыми для всех — от студентов-медиков до полицейских и санитаров с уборщиками. Это казалось Мэнни ненормальным, и он ненавидел все связанное с судебно-медицинской экспертизой. И он считал, что у судебных медиков не все в порядке с головой. Почему кто-то добровольно занимается такой жуткой работой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45