.. — Она отвела взгляд от замершего в заинтересованном ожидании Вэла, не спускавшего с нее глаз. — Джимми, могу я секундочку с тобой поговорить?— Конечно, — сказал Джимми, опять улыбнувшись все той же озадаченной улыбкой. Он повернулся к Вэлу: — Попозже об этом поговорим, ладно?— Конечно. До скорого, кузиночка!— Спасибо, Вэл.Вэл пошел в дом, а Джимми, сев на третью ступеньку, посторонился, освобождая Селесте место рядом с собой.Она сидела, укладывая поудобнее на коленях больную руку, стараясь подобрать слова. Джимми посмотрел на нее, подождал, а потом, видно, понял ее состояние, что что-то мешает ей начать разговор.Как бы невзначай он сказал:— Знаешь, что я тут на днях вспоминал?Селеста покачала головой.— Было это возле старой эстакады над Сидней-стрит. Помнишь, как мы взбирались туда, глядели кино, которое шло в парке, покуривали в свое удовольствие?Селеста улыбнулась:— Ты тогда ухаживал за...— О, не вспоминай!— Джессикой Латцен. И она ходила с нами — она, ее буйный кавалер и я с Утёнком Купером.— Утятей, — сказал Джимми. — Хотел бы я знать, что с ним стало.— Я слышала, что он был в морской пехоте, подцепил какую-то чудную болезнь кожи и теперь живет в Калифорнии.— Ага. — Джимми вздернул подбородок, обратясь взглядом на полжизни вспять, и Селеста поймала себя на том, что тоже вернулась назад и представила себе Джимми, когда он был на восемнадцать лет моложе, с волосами немного посветлее, а нравом куда как отчаяннее. Джимми из тех мальчишек, что в грозу карабкаются на телеграфные столбы, а внизу девчонки обмирают от восторга и страха за них. И при этом в самые буйные его периоды был в нем некий покой, тяга к самосозерцанию, и даже в детстве было понятно, что он вдумчив и заботится обо всем, кроме собственной шкуры.Повернувшись к ней, он тыльной стороной руки легонько пошлепал ее по коленке:— Ну, что стряслось, девочка? Выглядишь ты... э-э...— Ты можешь это сказать.— Что? Нет, выглядишь ты просто немного усталой, а так ничего. — Он оперся спиной о следующую ступеньку и вздохнул. — Черт, я думаю, все мы устали, ведь правда?— Я ночевала в мотеле. С Майклом.— Так. — Взгляд Джимми был устремлен вперед, вдаль.— Не знаю, Джим, но кажется, я к нему больше не вернусь.Она заметила, как он переменился в лице, сжал зубы, и внезапно ей показалось, что Джимми известно, о чем она собирается с ним говорить.— Ты бросила Дейва. — Голос его был тусклым, он по-прежнему разглядывал улицу.— Да. Он вел себя так... В последнее время он вел себя ненормально. Он стал другим. Он начинает меня пугать.Теперь Джимми повернулся к ней, и улыбка его была как лед, так что ей даже захотелось смахнуть ее рукой. А в глазах его было что-то от мальчишки, который в дождь лезет на телеграфные столбы.— Почему бы тебе не рассказать все по порядку? — сказал он. — С того момента, когда Дейв стал вести себя по-другому.Она спросила:— Ты что-то знаешь, Джимми?— Знаю?— Ты что-то знаешь. Ты не удивился.Кошмарная улыбка сошла с его лица. Джимми сгорбился, подавшись вперед, и сцепил на коленях руки.— Я знаю, что утром его забрали в полицию. Знаю, что у него иностранная машина с вмятиной на переднем крыле над дверцей со стороны, противоположной водительской. Знаю, что он объяснил мне, как повредил руку, а полиции объяснил это иначе. И знаю, что он видел Кейти в ту ее последнюю ночь, но не рассказал мне об этом до тех пор, пока его не допросили в полиции. — Он расцепил руки, вытянул пальцы. — Не знаю, что все это значит, но это начинает меня удивлять. Да.Селесту на мгновение затопила волна жалости к мужу, когда она представила себе, как его допрашивают в полиции и, может быть, он в наручниках и прикован к столу, а в бледное лицо его направляют резкий свет лампы. И тут же вспомнилось, как он накануне вечером перед уходом сунул голову обратно в дверь, как искоса посмотрел на нее пристальным, безумным взглядом, и страх превозмог жалость.Она глубоко вздохнула — сделала вдох, потом выдох.— В воскресенье Дейв вернулся в три утра весь измазанный чьей-то чужой кровью.Выговорилось наконец. Слова вырвались из ее рта и полетели. Сгустившись, они образовали стену перед ней и Джимми, потом над этой стеной вырос потолок, а за ним выросла другая стена, и внезапно они очутились в тесном замкнутом пространстве, в клетушке, возникшей из-за одной-единственной сказанной фразы. Уличный шум замер, ветер стих, и единственное, что осталось, — это запах одеколона Джимми и майское солнце, припекающее каменные ступени возле их ног.Когда Джимми заговорил, голос у него был сдавленный, словно кто-то стиснул ему горло.— И как он это объяснил?Она рассказала. Рассказала ему все, вплоть до бреда про вампиров. Она говорила и чувствовала, что от каждого ее слова ему хочется спрятаться, скрыться. Слова обжигали его. Как стрелы пронзали его кожу. Рот его кривился от них, глаза щурились, а кожа на лице вся сжималась, пока под нею не проступили кости черепа, и Селеста похолодела, представив его себе лежащим в гробу — ногти длинные, острые, челюсть крошится, а вместо волос — мох.А когда из глаз его внезапно полились слезы и потекли по щекам, она едва поборола в себе желание прижать к себе его лицо, почувствовать, как слезы мочат ее блузку и текут, текут по ее спине.Она все продолжала говорить, потому что знала: стоит замолчать — и возобновить рассказ будет невозможно, а ей необходимо было кому-то рассказать, почему она ушла, почему сбежала от человека, которому поклялась быть рядом в горе и радости, который был отцом ее ребенка, который шутил с ней, целовал ей руку, на чьей груди она спала. Покинула того, кто никогда не жаловался и никогда пальцем ее не тронул, кто был замечательным отцом и хорошим мужем. Ей надо было кому-то рассказать, как она испугалась, в какое замешательство пришла, когда человек этот словно куда-то исчез, когда лицо его оказалось маской, упавшей на пол и обнажившей другое лицо — лицо ухмыляющегося чудовища.Окончила она словами:— Я и теперь не знаю, что он сделал, Джимми. Не знаю, чья это была кровь. Не знаю. Не могу делать выводов. Просто не знаю. Но мне страшно. Очень страшно.Джимми дернулся на ступеньке так, что уперся торсом в резные перила. Слезы впитались в кожу и высохли, а рот был полуоткрыт и округлен, словно от шока. Он вперил взгляд в Селесту, но взгляд этот, пронзая ее, проходил сквозь нее и дальше, по улице, устремляясь к чему-то, невидимому для других.Селеста сказала «Джимми», но он отмахнулся от нее и крепко зажмурился. Склонив голову, он ловил ртом кислород. Клетушка, в которой они находились, исчезла, и Селеста кивнула, здороваясь с Джоан Гамильтон, проходившей мимо и поглядевшей на них сочувственно и в то же время с некоторым подозрением — посмотрела и пошла дальше, постукивая каблучками по тротуару. Улица проснулась вновь с ее автомобильными гудками, скрипами дверей, дальними окликами.Когда Селеста опять взглянула на Джимми, он пристально смотрел прямо на нее. Глаза его были ясны, рот прикрыт, колени он подтянул к груди, опершись на них локтями, и она ощутила, как работает его мысль — настойчиво, агрессивно, со скоростью и оригинальностью, большинству недоступной и недостижимой за всю их жизнь.— Одежда, в которой он был, исчезла? — спросил он.Она кивнула:— Я проверила. Да.Он уткнулся подбородком в колени.— Что тебя напугало? Только честно.Селеста прочистила горло.— Вчера вечером, Джимми, я решила, что сейчас он меня укусит. И будет кусать еще и еще.Джимми опустил голову так, что левая щека его теперь покоилась на колене, и закрыл глаза.— Селеста, — шепотом произнес он.— Да?— Ты думаешь, что Кейти убил Дейв?Селеста почувствовала, что ответ забурлил в ней, как отрыжка после рвоты, как он забарабанил в сердце ногами, обжигая огнем.— Да, — сказала она.Глаза Джимми широко распахнулись.Селеста сказала:— Джимми, да поможет мне Бог. * * * Шон глядел через стол на Брендана Харриса. Парень выглядел смущенным, усталым и напуганным, именно таким, каким Шону хотелось его видеть. Шон послал к нему домой двух полицейских, чтобы привезти его опять сюда и чтобы он сидел сейчас перед его столом, в то время как Шон просматривал на экране компьютера и изучал все данные об отце парня — изучал обстоятельно, неспешно, не замечая Брендана, предоставляя ему сидеть и мучиться страхом.Он еще раз взглянул на экран, для пущего эффекта постукивая по клавише карандашом, и сказал:— Расскажите мне об отце, Брендан.— Что?— О вашем отце. Реймонде-старшем. Вы его помните?— Смутно. Ведь мне было лет шесть, когда он нас бросил.— Значит, вы его не помните.Брендан пожал плечами:— Помню какие-то мелочи. Он, когда бывал навеселе, входил в дом распевая песни. Однажды взял меня в парк на озеро Кэноби, накупил мне сладкой ваты. Я сразу съел чуть не половину, и меня рвало прямо на аллее. Он редко бывал дома, это я помню. А в чем дело?Глаза Шона опять обратились к экрану.— А что еще вы помните?— Ну, не знаю. Пах одеколоном. Он...В голосе его прозвучала улыбка, и Шон, подняв на него глаза, поймал эту улыбку, увидел, как она мягко скользнула по лицу парня.— Что «он», Брендан?Брендан заерзал в кресле, устремив взгляд на что-то вне этой комнаты и даже вне временной зоны, в которой они находились.— Он вечно таскал с собой мелочь. Она оттягивала его карманы, и он весь звенел при ходьбе. Когда я был маленьким, я сидел в гостиной дома. Мы тогда в другом доме жили. В хорошем. Я сидел там, и ждал пяти часов, и зажмуривал глаза, пока не услышу, как звенят монетки — значит, он идет по улице. И я бросался вниз ему навстречу, и если я мог догадаться, сколько монеток у него в кармане — хоть приблизительно, — он отдавал мелочь мне. — Улыбка Брендана стала шире, он покачал головой. — А мелочи у него было полно.— А пистолет? — спросил Шон. — Был у отца пистолет?Улыбка застыла, и Брендан сощурился, глядя на Шона, словно не понимая языка, на котором это было сказано.— Что?— У вашего отца был пистолет?— Нет.Кивнув, Шон заметил:— Вы говорите так уверенно, хотя вам было всего шесть, когда отец ваш исчез.В комнату вошел Конноли с картонной коробкой в руках. Он поставил коробку на стол Уайти.— Что это? — спросил Шон.— Много всякого-разного. Все, что собрали. Докладные, заключение баллистической экспертизы, заключение по отпечаткам пальцев, магнитофонная кассета. Много всякого-разного.— Ты это уже говорил. А что насчет отпечатков?— Не совпадают ни с чем из того, что в компьютере.— А с федеральной картотекой связывались?Конноли сказал:— И с Интерполом. Полный ноль. Один слабый хорошо проявился. Тот, что мы сняли у двери. Это большой палец. Если этот отпечаток принадлежит убийце, то убийца должен быть маленького роста.— Маленького роста, — повторил Шон.— Именно. Но может, это и не его. Мы проявили еще шесть ясных. Похожих не обнаружено.— Кассету ты слушал?— Нет. А должен был?— Конноли, ты должен вникнуть во все. Должен вгрызаться в каждую малейшую деталь этого дела, старина.Конноли кивнул.— А ты послушаешь?— Для этого мы тебя и пригласили, — сказал Шон и опять повернулся к Брендану Харрису: — Это о пистолете вашего отца.— У отца не было пистолета, — сказал Брендан.— Правда?— Да.— О, — воскликнул Шон, — тогда, по-видимому, нас дезинформировали. Да, кстати, Брендан, дома с отцом были какие-нибудь разговоры?Брендан покачал головой:— Совсем не было. Он сказал, что выйдет, сходит в бар, и отправился, бросил меня и мать, а мать к тому же была беременна.Шон кивнул с сочувственным видом.— Но ваша мама никогда не подавала заявления о розыске пропавшего.— Так потому что не был он пропавшим, — сказал Брендан с некоторой даже запальчивостью. — Он признался матери, что не любит ее, сказал, что она его запилила и действует ему на нервы. А через два дня он исчез.— Она не пыталась его разыскивать или что-нибудь в этом роде?— Нет. Посылает деньги — и ладно.Сняв карандаш с клавиатуры, Шон положил его на стол. Он смотрел на Брендана Харриса, силясь прочесть, что происходит у того в душе, но не извлек оттуда ничего, кроме уныния и следов некоторого раздражения.— Он посылает деньги?Брендан кивнул:— Раз в месяц, как часы.— Откуда?— А?— Я про конверты с деньгами. Откуда они приходят?— Из Нью-Йорка.— Всегда?— Ага.— Деньги — наличными?— Ага. Чаще всего по пятьсот долларов в месяц. К Рождеству — побольше.— Он когда-нибудь прилагает записки? — спросил Шон.— Нет.— Так откуда же вы знаете, что это от него?— А кто же еще станет слать деньги каждый месяц? Вину заглаживает. Мать говорит, что он всегда так — наделает черт-те чего, а потом страдает и думает, что за это ему все простится. Понимаете?— Хотелось бы взглянуть на один из этих конвертов, в которых деньги приходили, — сказал Шон.— Конверты мама выбрасывает.— Черт, — пробормотал Шон и отвернул от себя монитор компьютера. Все в этом деле его удивляло: Дейв Бойл в качестве подозреваемого, Джимми Маркус как отец жертвы, сама жертва, убитая из пистолета, принадлежавшего отцу ее парня. А потом в голову пришло еще одно обстоятельство, тоже удивительное, хотя и не такое уж важное.— Брендан, — сказал он, — если отец бросил семью, когда ваша мама была беременна, почему она назвала новорожденного его именем?Взгляд Брендана метнулся в сторону.— Мама моя со странностями, знаете ли... Она старается и все такое, но...— Так.— Она говорит, что назвала его Реем, чтоб помнить.— Помнить о чем?— О людях, наверное. — Он пожал плечами. — О том, как они, если протянуть им палец, всю руку отхватят, просто так, ради спортивного интереса.— А когда выяснилось, что брат ваш немой, как она к этому отнеслась?— Рассердилась, — сказал Брендан, и на губах его показалась легкая улыбка, — хотя и посчитала это лишним доказательством того, что права. Ненормальная. — Он крутил в пальцах лоточек со скрепками, и легкая улыбка сошла с его лица. — Почему вы спрашиваете, был ли у отца пистолет?Шону вдруг ужасно надоели все эти хитрости, надоело напускать на себя вежливость, проявлять осторожность.— Ты знаешь почему, мальчик!— Нет, — сказал Брендан.Шон наклонился через стол, едва сдерживая непонятное желание дать себе волю, наброситься на Брендана Харриса, схватить его за горло.— Пистолет, которым была убита твоя девушка, Брендан, был тот самый, с которым твой отец совершил ограбление восемнадцать лет назад. Может расскажешь мне что-нибудь об этом?— У отца не было пистолета, — сказал Брендан, но Шон видел, что в мозгу у парня зародилась некая мысль.— Не было? Ерунда! — Он хлопнул по столу с такой силой, что парень дернулся в кресле. — Ты говоришь, что любил Кейти Маркус? Так разреши мне сказать, что люблю я! А люблю я свою служебную репутацию, способность в семьдесят два часа распутывать самые сложные дела. А ты мне нагло врешь!— Нет, не вру.— Врешь, мальчик. Ты знаешь, что папаша твой был вором?— Он работал в Подземных...— Вором он работал! Вместе с Джимми Маркусом, который тоже был самым настоящим вором! И что ж это получается, что твоя девушка убита из пистолета твоего отца?— У отца не было пистолета!— Черт тебя дери! — взревел Шон, и Конноли так и подскочил на стуле. — Хочешь мне лапшу на уши вешать, да? Так делай это в камере!Шон сорвал с пояса ключи и швырнул их через стол Конноли:— Запри этого обормота!Брендан вскочил:— Я ни в чем не виноват!Шон увидел, как Конноли зашел ему за спину и напружинился, готовясь к прыжку.— У тебя, Брендан, нет алиби, до убийства ты находился в связи с жертвой, и в нее стреляли из пистолета твоего отца. Пока меня не переубедят, я тебя задерживаю. Отдохни и подумай насчет показаний, которые только что дал мне.— Вы не можете взять меня под стражу! — Брендан оглянулся и увидел у себя за спиной Конноли. — Не можете!Конноли бросил взгляд на Шона и сделал большие глаза: парень был прав. Нельзя было взять его под стражу, не предъявив ему обвинения. А в качестве обвинения на самом деле предъявить ему было нечего. Обвинение на основании одних только подозрений в этом штате считалось противозаконным.Но Брендан этого ведать не ведал, и Шон ответил Конноли взглядом, как бы говорившим: «Привыкай к нашим порядкам, новичок!»Шон сказал:— Не признаешься прямо сейчас — отправишься в камеру.Брендан приоткрыл рот, и Шон понял, что страшные эти слова прошибли его, как удар хвоста электрического ската. Потом рот его захлопнулся, и он покачал головой.— Подозревается в убийстве, — сказал Шон, обращаясь к Конноли. — В кутузку упрямого осла!Вернувшись в пустую квартиру в середине дня, Дейв с ходу направился к холодильнику. Он не ел, под ложечкой сосало, и живот бурчал от голода. Не самое правильное с голодухи наливаться пивом, но Дейву сейчас это было нужно, чтобы успокоить нервы, расслабить сведенную судорогой шею, утихомирить бьющуюся крысу сердца.Первая банка, которую он выпил, бродя по пустой квартире, пошла хорошо. Днем, когда его не было, Селеста, наверное, вернулась и ушла на работу, и он даже подумывал позвонить в салон, узнать, может, она там — стрижет, причесывает, болтает с дамами, кокетничает с педерастом Паоло, работающим с нею в одну смену и привыкшим к флирту с ней — ленивому, но не совсем невинному флирту, каким обычно развлекаются педерасты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45