Ее должно хватать на то, чтоб каждое ваше дело благополучно завершалось и каждый мерзавец препровождался в камеру, чтобы гнить там до скончания веков.Среди своих это называлось «лекцией Фрила», и каждый новобранец раньше или позже ее выслушивал примерно в одних и тех же выражениях. Как и большинство речений Фрила, лекция эта вызывала недоумение: неужто он искренне верит во все, что говорит, или же говорит только потому, что нечто подобное говорить полагается? Но намотать на ус это приходилось, иначе тебя вышвыривали вон.Шон работал в Отделе убийств уже два года и за это время сумел добиться расположения от всех в группе Пауэрса. Фрил слышал о нем только хорошее, но иногда вел себя так, словно не был в нем уверен. Вот и сейчас он так глядел на него, будто оценивал, справится ли он с таким делом: убийство девушки на его, Фрила, территории.К ним неспешно подошел Уайти Пауэрс, вертя в руках блокнот с записями, и кивнул Фрилу:— Лейтенант.— Сержант Пауэрс, — сказал Фрил, — что удалось выяснить на этот час?— Предварительное следствие указывает: время смерти в примерном интервале между двумя пятнадцатью и двумя тридцатью утра. Следов изнасилования нет. Причиной смерти явилась огнестрельная рана в затылок, но мы не исключаем также травмы от ударов. Нами обнаружена пуля, застрявшая в помосте слева от тела жертвы. Похоже, пуля от тридцативосьмикалиберного «смита», но для уверенности нужно, чтобы взглянул эксперт-баллистик. Водолазы обыскивают канал на предмет оружия. Мы надеемся, что преступник оружие бросил или, по крайней мере, бросил тот инструмент, которым наносил удары, предположительно бита или, может быть, палка.— Палка, — повторил Фрил.— Два офицера местного отделения городской полиции, в чьем ведении находится Сидней-стрит, беседовали с женщиной, которая говорит, что слышала, как машина наехала на что-то, после чего мотор заглох. Было это без пятнадцати два утра, приблизительно за полчаса до установленного времени смерти.— Какими вещественными уликами мы располагаем? — спросил Фрил.— Тут нам дождь подгадил, сэр. Мы сняли ряд следов, которые могут принадлежать преступнику, но они очень размыты. Два из них, без сомнения, отпечатки ног жертвы. На двери за экраном примерно двадцать отпечатков пальцев, но опять же неизвестно чьих: они могут принадлежать жертве, могут — преступнику, а могут и вовсе какому-нибудь пьянице, забравшемуся сюда вечером выпить, или вздумавшему здесь передохнуть бегуну. Около двери — кровь, за дверью — тоже, и опять неизвестно, преступника ли она или нет. Большая часть кровавых следов, конечно, принадлежит жертве. Нам удалось взять четкие отпечатки пальцев с дверцы машины девушки. Вот, пожалуй, и все вещественные улики.Фрил кивнул.— Что я могу доложить начальству, когда оно позвонит мне минут через десять — двадцать?Пауэрс пожал плечами:— Скажите, что дождь очень испортил нам всю картину, но что мы стараемся.Фрил зевнул, прикрывшись рукой.Уайти через плечо смотрел на тропинку, ведущую к злополучной дверце. Здесь Кейти Маркус сделала свои последние шаги.— Меня бесит отсутствие следов.— Вы сами ссылались на дождь...Уайти кивнул:— Но она-то кое-какие следы оставила. Могу поклясться перед любым начальством, что это ее следы, что они свежие, кое-где вмятины от каблуков, а кое-где она наступала на носки. Таких следов мы обнаружили три, если не четыре, и я совершенно уверен, что это следы Кейти Маркус. А преступника? Нет как нет!— И опять же это из-за дождя, — сказал Шон.— Дождем объясняется то, что найдено всего три ее следа, пусть так. Но не найти ни единого следа этого парня? — Уайти взглянул на Шона, потом на Фрила и пожал плечами. — Это уж слишком. Что меня и бесит.Фрил спрыгнул с эстрады и отряхнул с ладоней песок.— Ладно, ребята. В вашем распоряжении шестерка лучших детективов. В лаборатории вашим материалам зеленая улица, и идут они вне очереди. Понадобятся еще полицейские для работы на местности — пожалуйста. Так что, сержант, поделитесь вашим планом использования людских резервов, которые мы сочли разумным вам выделить.— Я собираюсь побеседовать с отцом жертвы и разузнать, что ему известно об ее передвижениях этой ночью, с кем она была, с кем могла поссориться. Потом мы допросим этих людей, вторично допросим женщину, которая сказала, что слышала, как на Сидней-стрит останавливалась машина. Вытрясем все, что возможно, из каждого пьяницы в парке и на Сидней-стрит; мы надеемся, эксперты технической службы сумеют предоставить нам и убедительные отпечатки пальцев, и, может быть, волоски, которые нам помогут. Может быть, под ногтями у этой Маркус остались частички его кожи. Может быть, какие-нибудь следы на двери. А может, это ее парень и они поцапались. — Уайти опять пожал плечами и отпихнул носком ботинка какой-то сор. — В таком вот разрезе.Фрил покосился на Шона.— Мы найдем этого парня, сэр.Казалось, Фрил ожидал от него каких-то иных слов, но коротко кивнул и похлопал Шона по локтю, прежде чем отойти от эстрады туда, где в амфитеатре для публики лейтенант Крозер из городской полиции беседовал с начальником Шестой бригады капитаном Джиллисом. Все они проводили Уайти и Шона ободряющими взглядами, дескать, так держать.— Мы найдем этого парня? — переспросил Уайти. — После четырех лет колледжа ты получше ничего не придумал?На секунду Шон опять встретился глазами с Фрилом, и тот кивнул, как ему показалось, уверенно и понимающе.— Это есть в инструкции, — сказал он Уайти. — Как раз после «Мы прищучим негодяя» и перед «хвала Господу». А ты что, не читал инструкции?— Пропади она пропадом.Они оглянулись, потому что помощник коронера, захлопнув заднюю дверь автофургона, пошел к дверце водителя.— У тебя есть какая-нибудь версия? — спросил Шон.— Десять лет назад, — сказал Уайти, — я бы заподозрил в этом некий обряд посвящения в бандиты. Ну а теперь? Ерунда какая-то. Преступность падает, зато полная неразбериха в мотивах. Ну а ты что думаешь?— Ревнивый дружок, но это так, навскидку.— И он ударил ее битой? Он что, не совсем нормальный?— Часто так оно и есть.Помощник коронера приоткрыл дверцу водителя и окинул взглядом Уайти и Шона.— Кажется, кто-то собирался показать нам дорогу отсюда?— Да, мы собирались, — сказал Уайти. — Но когда выедем из парка, поедешь впереди. И еще: с нами будут близкие родственники, так что не оставляй ее в коридоре. Понятно?Парень кивнул и полез в свой фургон.Уайти и Шон сели в патрульную машину, Уайти за руль, и поехали впереди фургона. Они ехали вниз по склону между желтых лент полицейского ограждения, и Шон смотрел, как просвечивает сквозь деревья закатное солнце, как заливает оно ржавым золотом воду канала, как зажигает красным сиянием верхушки деревьев. Шон думал о том, что, умирая, будет сожалеть и об этом — об этих удивительных, нездешних красках, хотя они и навевают легкую грусть, словно ты маленький и затерялся неведомо где. * * * Первую ночь в исправительном заведении «Олений остров» Джим просидел без сна с девяти и до шести, боясь, что его сокамерник кинется на него и убьет.Сокамерник был ньюхэмпширским байкером и звался Вудрел Дэниелс; по какому-то делу, связанному с метамфетамином, его занесло в Массачусетс, где он заглянул в бар пропустить рюмочку-друтую, после чего ткнул бильярдным кием в глаз собутыльника, ослепив того. Вудрел Дэниеле был настоящая мясная туша, весь в татуировках и ножевых шрамах. Он поглядел на Джимми и издал какое-то странное тихое фырканье — звук, отозвавшийся в сердце Джимми сигналом тревоги.— Ну, до скорого, — бросил Вудрел, когда погасили свет. — До скорого! — повторил он, и опять раздалось это фырканье.Вот Джимми и не ложился всю ночь, прислушивался, не заскрипит ли вдруг койка над ним, думал, что надо будет целить Вудрелу в трахею, если до этого дойдет, и прикидывал, долго ли сможет выдерживать хватку мощных лап сокамерника. Хватай его за глотку, твердил он себе, хватай его за глотку, за глотку, о господи, вот он уже лезет...Но это просто Вудрел повернулся во сне, скрипнул пружинами. Под его тяжестью матрас продавливался все сильнее, пока не стал нависать над Джимми, как слоновье брюхо.В ту ночь тюрьма казалась Джимми живым существом, гудящей, дышащей машиной. Он слушал, как дерутся, оголтело пищат и жрут добычу крысы. Слушал шепоты, и стоны, и мерное поскрипывание матрасов — вверх-вниз, вверх-вниз. Капала вода, арестанты бормотали во сне, из дальнего коридора раздавались шаги охранника. В четыре утра он услышал крик — единичный и замерший так быстро, что даже эхо и воспоминание об этом крике казались дольше его самого, а Джимми в тот момент как раз разрабатывал план взять из-под головы подушку, взобраться на койку Вудрела Дэниелса и задушить того. Но руки его были такими слабыми, липкими, а неизвестно еще, спит ли Вудрел: может быть, просто притворяется, а Джимми к тому же вряд ли хватит сил удерживать подушку, в то время как великанские руки станут наносить ему ответные удары по голове, царапать лицо, вырывать клочья мяса из его запястий, молотить по барабанным перепонкам.Самым страшным был час перед рассветом. Сквозь толстые стекла окошек наверху стал сочиться серый свет, неся с собой металлический холод. Джимми слышал, как просыпаются люди, начиная топотать по камерам, слышал сухой скрежещущий кашель. Ему казалось, что это оживает опять машина, холодная, готовая все поглотить, знающая, что насилие и вкус человеческого мяса ей необходим, что без этого она погибнет.Вудрел соскочил с койки на пол так неожиданно, что Джимми даже не сразу испугался. А потом крепко зажмурился и, тяжело дыша, стал ждать, когда Вудрел подойдет к нему достаточно близко, чтобы вцепиться ему в горло.Но Вудрел Дэниеле и не взглянул в его сторону. С полки над раковиной он снял книгу, открыл ее и, опустившись на колени, принялся молиться.Он молился, и читал куски из Посланий апостола Павла, и опять молился, время от времени издавая это тихое фырканье, которое, однако, не прерывало потока слов, пока Джимми не понял, что фырканье это — непроизвольно, как непроизвольны были вздохи его матери, запомнившиеся ему в детстве. Сам Вудрел, может быть, даже и не замечал за собой этой привычки то и дело пофыркивать.Еще до того, как Вудрел, повернувшись к нему, спросил, признает ли он Господа своим личным спасителем, Джимми уже знал, что самая долгая из всех его долгих ночей кончилась. Лицо Вудрела было озарено тем светом, который освещает проклятым путь к спасению, и свет этот был столь ярок, что было удивительно, как это Джимми не заметил его при первом же взгляде на сокамерника.Джимми не мог поверить в такую потрясающую, неслыханную удачу: очутиться в логове льва, но льва-христианина! Да Джимми признал бы кого угодно — хоть Иисуса, хоть Боба Хоупа, хоть Дорис Дэй или кого там еще почитает этот святоша-головорез в воспаленном своем воображении, — лишь бы только знать, что чудовище уберется к себе на койку и будет мирно сидеть подле Джимми во время трапез!— Я заплутался, — сказал Джимми Вудрел Дэниеле, — но, хвала Господу, я нашел свой путь.Джимми чуть было не сказал вслух: «Туда тебе и дорога!»До сегодняшнего дня всякое испытание Джимми мерил меркой этой долгой первой ночи в «Оленьем острове». Он говорил себе, что способен выдержать столько, сколько потребуется — день, другой, — если терпением надо чего-то достичь, но все равно ни одно испытание не сравнится с той долгой ночью, когда рядом раздавались гул и вздохи живой машины, когда крысы пищали, пружины скрипели, а крики захлебывались, едва прозвучав.До сегодняшнего дня.Стоя возле входа в Тюремный парк со стороны Розклер-стрит, Джимми и Аннабет ждали. Они стояли за первой линией полицейского ограждения, но перед второй. Их поили кофе, им принесли раскладные стулья, чтобы они могли сесть; полицейские были к ним очень внимательны. Но все же их заставили ждать, а когда они пытались что-то разузнать, лица полицейских каменели, брови скорбно вздергивались, и очень вежливо, с извинениями им говорили, что ничего не знают помимо того, что известно каждому прохожему.Кевин Сэвидж отвез Надин и Сару домой, но Аннабет осталась. Осталась с Джимми в своем лиловом платье, которое надела на первое причастие Надин — событие, которое отодвинулось так далеко, словно с тех пор прошло уже несколько месяцев, и теперь молчала, замкнувшись в отчаянной своей надежде. Надежде, что Джимми неверно истолковал выражение лица Шона Дивайна. Надежде, что брошенный автомобиль Кейти и ее многочасовое отсутствие волшебным образом не связаны со скоплением полицейских в Тюремном парке. Надежде, что правда, о которой она догадывалась, все-таки, все-таки окажется неправдой.— Еще кофе принести? — спросил Джимми.Она улыбнулась ему натянутой, рассеянной улыбкой:— Нет. Я в порядке.— Точно?— Да.Пока не увидел тела, решил Джимми, считай, смерти нет. Так он объяснял надежду, поддерживавшую его в течение нескольких часов, прошедших с того времени, как его и Чака Сэвиджа выдворили из парка, стащили вниз с холма над амфитеатром. Может быть, это была просто похожая девушка. Или она без сознания. Забилась в закоулок за экраном, и они не могли ее вытащить. Может быть, ей очень больно, она ранена, но жива. Вот на что он надеялся, и надежда эта, слабая и хлипкая, как волосок младенца, мерцала и еле теплилась, ожидая подтверждения.И хотя Джимми и сознавал, что все это полная ерунда, что-то в нем продолжало цепляться за этот волосок.— Послушай, ведь словами тебе никто ничего не сказал, — заметила Аннабет, когда их дежурство у входа в парк только начиналось. — Правда ведь?— Нет, словами никто ничего не сказал.Джимми погладил ее руку, понимая, что уже одно то, что их пустили за полицейское ограждение, само по себе подтверждает все их страхи.И все же микроб надежды отказывался умереть в нем, пока он, Джимми, не увидит тела, не поглядит на него, не скажет: «Да, это она. Это Кейти. Моя дочка».Джимми глядел на полицейских у чугунной резной арки над входом в парк. Эта арка была единственным, что осталось от тюрьмы, которая раньше находилась здесь, на месте парка, на месте кинотеатра для автомобилистов, еще до рождения всех стоявших сейчас у входа.Городок возник вокруг тюрьмы, вместо того чтобы тюрьме возникнуть в городе, что было бы естественнее. Тюремщики и надзиратели обосновались на Стрелке, а семьи осужденных — на Плешке. Поселки соединились с городом, когда надзиратели, постарев, стали искать себе другие занятия.У ближайшего к арке полицейского заквакал передатчик, и он поднес его к губам.Аннабет с такой силой стиснула руку Джимми, что заныли кости.— Это Пауэрс. Мы выезжаем.— Так точно.— Мистер и миссис Маркус на месте?Полицейский посмотрел на Джимми и опустил глаза.— Так точно.— Ладно. Едем.Аннабет проговорила:— Господи Иисусе, Джимми, Господи Иисусе...Джимми услышал скрежет шин и увидел несколько машин и фургонов, подъехавших к ограждениям на Розклер. На крышах фургонов были спутниковые антенны, и Джимми глядел, как из машин выскакивают репортеры и операторы, как они толкаются, устанавливают камеры, разматывают провода микрофонов.— Прогоните их! — крикнул полицейский у арки. — Немедленно! Прочь их отсюда!Полицейские у первой линии ограждения кинулись к репортерам. Началась свалка.— Это Дьюгей. Сержант Пауэрс?— Пауэрс.— У нас тут затор. Пресса.— Убрать!— Мы этим и занимаемся, сержант.На подъездной аллее ярдах в двадцати от арки из-за поворота появилась и неожиданно встала патрульная машина. Джимми увидел за рулем парня, держащего возле рта микрофон передатчика, рядом с ним сидел Шон Дивайн. За ними виднелся край радиатора другой машины, остановившейся вслед за патрульной, и Джимми почувствовал, как у него пересохло в горле.— Оттесни их, Дьюгей! А надо будет, стреляй. Наплевать на этих хлыщей. Прострели их поганые задницы. Чтобы духу их не было!— Так точно.Дьюгей и трое других полицейских протрусили мимо Джимми и Аннабет. Дьюгей кричал, тыча пальцем:— Вы вторглись на закрытую территорию! Немедленно возвратитесь в машины. У вас нет разрешения здесь находиться! Возвращайтесь в машины!Аннабет сказала: «Вот черт!» — и, еще не услышав вертолета, Джимми почувствовал ветер. Подняв голову, он смотрел, как вертолет кружит над замешкавшейся патрульной машиной. Водитель что-то крикнул в микрофон, завыли сирены — настоящая какофония звуков, — и неожиданно с обоих концов Розклер стремглав вылетели сине-серебряные патрульные машины; репортеры тут же ретировались в свои автомобили, а вертолет, резко развернувшись, скрылся над парком.— Джимми, — сказала Аннабет упавшим, не своим голосом, — Джимми, пожалуйста... пожалуйста...— Что «пожалуйста», милая? — Джимми обнял ее. — Что?— О, пожалуйста, Джимми... Нет, нет...Стоял страшный шум: вой сирен, скрип шин, крики, гул вертолета. И шум этот была Кейти — мертвая, она кричала, вопила им в уши, и Аннабет обмякла, осев в объятиях Джимми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45