Так они привыкают к здешней обстановке.Ее руки задвигались быстрее. Она опустила глаза.— А потом, — продолжал я, — когда дети играют и разговаривают, им бывает легче рассказать о том, что они чувствуют, то есть легче выразить свои чувства.— Я могу выразить свои чувства говорением, — сказала она.— Чудесно, — согласился я. — Давай говорить.Она уселась на кожаную кушетку, а я опустился в свое кресло, стоявшее напротив. Она еще немного посмотрела по сторонам, потом положила руки на колени и стала смотреть прямо на меня.Я сказал:— Ну вот. Давай начнем разговор с того, кто я такой и почему ты здесь. Я психолог. Ты знаешь, что означает это слово?Она помяла пальцы и стукнула по кушетке пяткой.— У меня есть проблема, а вы такой доктор, который помогает детям, у которых проблемы, и вы не делаете уколов.— Прекрасно. Все это рассказал тебе Джейкоб?Она покачала головой.— Мама. Доктор Уэгнер рассказала ей о вас — она дружит с мамой.Я вспомнил, что говорила мне Айлин Уэгнер о кратком разговоре — о девчушке, которая бродит и прячется в большом, пугающем доме, — и задумался над тем, что этот ребенок называет дружбой.— Но ведь доктор Уэгнер встретилась с твоей мамой из-за тебя, Мелисса, не так ли? Из-за твоего звонка в службу помощи.Ее тело напряглось, а руки замесили быстрее. Я заметил, что подушечки пальцев у нее розовые и чуть-чуть шелушатся.— Да, но ей нравится мама.Она отвела глаза и уставилась на ковер.— Ну хорошо, — отступился я. — Доктор Уэгнер действительно была права. Относительно уколов. Я никогда не делаю уколов. Даже не умею их делать.Это не произвело на нее никакого впечатления. Она смотрела на свои туфли. Потом вытянула ноги вперед и стала болтать в воздухе ступнями.— И все же, — продолжал я, — даже если идешь к доктору, который не делает уколов, иногда бывает страшновато. Оказываешься в новой ситуации, не знаешь, как все будет.Она резко вскинула голову, зеленые глаза смотрели с вызовом.— Вас я не боюсь.— Прекрасно. — Я улыбнулся. — И я тебя тоже не боюсь.Она взглянула на меня чуточку озадаченно, но в основном с пренебрежением. Знаменитое делавэровское остроумие на этот раз не достигло цели.— Я не только не делаю уколов, — сказал я, — но и вообще ничего не делаю детям, которые сюда приходят. Я просто работаю вместе с ними. Как одна команда. Они рассказывают мне о себе, и, когда мы хорошенько познакомимся, я показываю им, как перестать бояться. Ведь боязнь — это что-то такое, чему мы научаемся. А раз так, то можно и разучиться бояться.В глазах девочки промелькнула искорка интереса. Ноги ее расслабились. Но месить она продолжала, причем быстрее, чем раньше.Она спросила:— Сколько еще детей приходят сюда?— Много.— Сколько много?— От четырех до восьми в день.— А как их зовут?— Этого, Мелисов, я тебе сказать не могу.— Почему же?— Это секрет. Точно так же я никому не могу сказать, что сегодня приходила ты, — без твоего на это разрешения.— Почему?— Потому что дети, которые приходят сюда, рассказывают о вещах, которые касаются лично их, и не хотят, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще. Это их частная жизнь — ты понимаешь, что я имею в виду?— Частная жизнь, — сказала она, — это когда идешь в туалет, как взрослая молодая леди, совершенно одна, и закрываешь за собой дверь.— Правильно. Когда дети рассказывают о себе, они иногда говорят мне такие вещи, о которых никогда никому не говорили. Одна из сторон моей работы — это умение хранить секреты. Поэтому все, что происходит в этой комнате, секретно. Секретны даже имена людей, которые сюда приходят. Вот почему здесь есть эта вторая дверь. — Я показал ей. — Она выходит в холл. Это для того, чтобы пациенты могли уйти отсюда, не заходя в приемную и не встречаясь с другими людьми. Хочешь посмотреть?— Нет, спасибо.Я ощутил возросшую напряженность.— Мелисса, тебя сейчас что-нибудь беспокоит?— Нет.— Хочешь, мы поговорим о том, что тебя пугает?Молчание.— Мелисса?— Все.— Тебя пугает все?Пристыженное выражение лица.— Как насчет того, чтобы начать с чего-то одного?— Воры и бродяги. — Это было продекламировано без колебаний.Я сказал:— Тебе кто-нибудь говорил, о чем я буду спрашивать тебя сегодня?Молчание.— Джейкоб, да?Кивок.— И мама?— Нет. Только Джейкоб.— И как отвечать на мои вопросы, Джейкоб тоже сказал?Нерешительность.Я продолжал:— Если он это сделал, то все в порядке. Он хочет помочь. А я просто хочу, чтобы ты обязательно рассказала мне, что чувствуешь ты. Ведь звезда в нашем шоу — это ты, Мелисса.Она сказала:— Он велел мне сидеть прямо, говорить четко и рассказывать правду.— Правду о том, что тебя пугает?— Угу. И тогда вы, может быть, сможете мне помочь.С ударением на «может быть». Я почти слышал голос Датчи.Я сказал:— Прекрасно. Датчи, очевидно, очень умный человек и с большой заботой относится к тебе. Но когда ты приходишь сюда, то становишься самой главной. И можешь говорить, о чем захочешь.— Я хочу говорить о ворах и бродягах.— Ладно. Тогда именно этим мы и займемся.Я подождал. Она ничего не говорила.Я спросил:— А как выглядят эти воры и бродяги?— Это не настоящие воры, — сказала она опять пренебрежительным тоном. — Они в моем воображении. Понарошку.— Как они выглядят в твоем воображении?Снова молчание. Она закрыла глаза. Руки яростно месили свой комок теста, тело начало слегка раскачиваться, а лицо сморщилось. Казалось, она вот-вот расплачется.Я наклонился ближе к ней и сказал:— Мелисса, нам не обязательно разговаривать об этом прямо сейчас.— Большие, — сказала она, не открывая глаз. Но слез не было видно. Я понял, что напряженное выражение лица было не предвестником слез, а свидетельством интенсивной попытки сосредоточиться. Ее глаза под закрытыми веками бегали с невероятной быстротой.Погоня за образами.Она сказала:— Он большой... в такой большой шляпе...Внезапное прекращение движения под веками.Ее руки расцепились, плавно поднялись вверх и стали описывать широкие круги.— ... и в длинном пальто, и...— И что еще?Руки перестали описывать круги, но остались в воздухе. Рот слегка приоткрылся, не издав, однако, ни звука. Лицо приобрело расслабленное выражение. Сонное.Гипнотическое.Спонтанная гипнотическая индукция?Встречается нередко у детей ее возраста: маленькие дети с легкостью пересекают границу между реальностью и фантазией, причем наиболее смышленые из них часто являются наилучшими субъектами гипноза.Добавьте к этому одинокое существование, которое описывала Айлин Уэгнер, и я мог себе представить, как она регулярно смотрит кино у себя в голове.Только иногда там показывают фильмы ужасов...Ее руки упали обратно на колени, нашли друг друга и вновь начали катать и месить свой комок теста. На лице осталось выражение человека, находящегося в трансе. Она молчала.Я сказал:— На воре большая шляпа и длинное пальто. — Бессознательно я заговорил тише и медленнее. Подлаживаясь под нее. Лечение — это тоже парный танец.Напряженность. Никакого ответа.— Что-нибудь еще? — мягко спросил я.Она молчала.Сработала моя интуиция. Что-то вроде научной догадки, возникшей на почве множества других сорокапятиминутных сеансов.— У него есть еще что-то, помимо шляпы и пальто? Так, Мелисса? Он что-то держит в руке?— Мешок. — Едва слышно.Я сказал:— Да. У вора с собой мешок. Для чего он?Ответа нет.— Чтобы класть туда вещи?Ее глаза резко распахнулись, а руки шлепнули по коленям. Она опять начала раскачиваться, все сильнее и быстрее, держа голову напряженно, словно ее шея была лишена подвижных сочленений.Я наклонился и коснулся ее плеча. Птичьи косточки под хлопчатобумажной тканью.— Ты хочешь поговорить о том, что он кладет в этот мешок, Мелисса?Она закрыла глаза и продолжала раскачиваться. Потом вздрогнула и обхватила себя руками. Слезинка прокатилась у нее по щеке.Я снова дотронулся до ее плеча, достал бумажную салфетку и вытер ей глаза, наполовину ожидая, что она отпрянет. Но она позволила мне промокнуть ей глаза.Первый сеанс прошел драматически, настоящий фильм недели. Но, пожалуй, пока хватит, нельзя торопить события — так можно поставить под угрозу все лечение. Я попромокал еще немного, размышляя, как бы спустить все на тормозах.Она зарубила эту идею одним-единственным словом:— Детей.— Вор сажает в мешок детей?— Угу.— Значит, на самом деле это не вор, а похититель детей?Она открыла глаза, встала, повернулась лицом ко мне и протянула руки, сложенные как бы для молитвы.— Он убийца! — выкрикнула она, содрогаясь при каждом слове. — Это Микокси с кислотой!— Микокси?— Микокси с кислотойкотораяотрава! Жгучая отрава! Микокси облил ее, и он опять придет и опять сожжет ее и меня тоже!— Кого он облил отравой, Мелисса?— Маму! А теперь он вернется!— А где сейчас этот Микокси?— В тюрьме, но он выберется оттуда и опять сделает нам больно!— Но зачем ему это делать?— Затем, что он не любит нас — сначала мама ему нравилась, но потом разонравилась, и он плеснул в нее ядовитой кислотой и хотел ее убить, но яд только обжег ей лицо, и она все равно была красивая и могла выйти замуж и родить меня!Она стала ходить взад и вперед по кабинету, держась за виски, ссутулившись и что-то бормоча, словно маленькая старушка.— Когда все это случилось, Мелисса?— До того, как я родилась. — Она раскачивалась, повернувшись лицом к стене.— Тебе об этом рассказал Джейкоб?Кивок.— А мама тоже говорила с тобой об этом?После небольшого колебания она отрицательно покачала головой.— Она не любит говорить об этом.— А почему?— Ей от этого становится грустно. Она раньше была веселая и красивая. Люди ее фотографировали для кино. Потом Микокси сжег ее лицо и ей пришлось делать операции.— У Микокси есть еще какое-нибудь имя? Как его еще зовут?Она повернулась и посмотрела на меня по-настоящему озадаченно.— Я не знаю.— Но ты знаешь, что он в тюрьме.— Да, но он скоро выйдет, и это нечестно и несправедливо!— Он скоро выходит из тюрьмы?Еще большее замешательство.— Это Джейкоб сказал тебе, что он скоро выходит?— Нет.— Но он говорил с тобой о справедливости.— Да!— А как ты понимаешь справедливость?— Это когда все по-честному!Она посмотрела на меня с вызовом и уперлась руками в то плоское место, где потом у нее будут бедра. От напряжения сморщилась полоска лба, видимая под челкой. Губы ее скривились, и она погрозила пальцем.— Это было нечестно и глупо! Надо было все сделать по честной справедливости! Надо было его убить этой кислотой!— Ты очень сердита на Микокси.Еще один недоверчивый взгляд на этого идиота в кресле.Я сказал:— Это хорошо. То, что ты по-настоящему на него разозлилась. Раз ты на него злишься, значит, не боишься его.Обе ее руки были сжаты в кулаки. Она разжала их, уронила, вздохнула и посмотрела на пол. Потом опять начала месить и катать ком теста.Я подошел к ней и опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, если она захочет поднять свои.— Ты очень умная девочка, Мелисса, и ты мне очень-очень помогла, потому что не побоялась говорить о страшном. Я знаю, как тебе хочется больше никогда не бояться. Я уже помог многим другим детям, смогу помочь и тебе.Молчание.— Если тебе хочется поговорить еще немного о Микокси или о ворах, или о чем-то другом, то давай поговорим. Но если не хочешь, то и не надо. У нас с тобой еще осталось время до возвращения Джейкоба. Мы можем провести его так, как ты хочешь.Ни движения, ни звука. Секундная стрелка на часах в виде банджо на противоположной стене комнаты обежала половину круга. Наконец она подняла голову. Обвела глазами всю комнату, избегая смотреть на меня, потом вдруг взглянула мне прямо в глаза и прищурилась, будто хотела, чтобы я был в фокусе.— Я порисую, — сказала она. — Но только карандашами, а не мелками. Они сильно пачкают. * * * Она медленно водила карандашом, высунув кончик языка с одной стороны рта. Ее художественные способности были выше среднего уровня, но законченное творение поведало мне лишь о том, что на первый раз с нее довольно: она нарисовала улыбающуюся девочку рядом с улыбающимся котом перед красным домом и дерево с толстым стволом, усыпанное яблоками. А надо всем этим — огромное золотое солнце с лучами в виде рук.Закончив рисунок, она подтолкнула его через стол и сказала:— Возьмите это себе.— Спасибо. Потрясающая вещь.— Когда я приду в следующий раз?— Как тебе дня через два? В пятницу?— А почему не завтра?— Иногда бывает лучше, если дать детям какое-то время подумать о том, что произошло, а потом уж продолжать.— Я думаю быстро, — сказала она. — И я не все еще рассказала.— Ты правда хочешь прийти завтра?— Я хочу вылечиться.— Ну что ж, ладно. Мы могли бы встретиться в пять часов. Если Джейкоб сможет тебя привезти.— Он сможет, — сказала она. — Он тоже хочет, чтобы я выздоровела.Я пошел проводить ее через отдельный выход и заметил идущего по коридору Датчи с бумажным пакетом в руке. Увидев нас, он нахмурился и посмотрел на часы.Мелисса сказала:— Джейкоб, мы должны опять приехать к нему завтра, в пять часов.Подняв брови, Датчи сказал:— Я как будто бы вовремя, доктор.— Вы точны, — сказал я. — Я просто показывал Мелиссе отдельный выход.— Чтобы другие дети не увидели меня и не узнали, кто я, — сказала она. — Это частная жизнь.— Понятно, — сказал Датчи, посмотрев в обе стороны коридора. — Я вам кое-что принес, юная леди. Чтобы дотерпеть до обеда. — Верхняя половина пакета была аккуратно сложена гармошкой. Он открыл пакет кончиками пальцев и достал оттуда овсяное печенье.Мелисса радостно пискнула, взяла у него печенье и приготовилась откусить.Датчи кашлянул.Мелисса застыла с печеньем в руке.— Спасибо, Джейкоб.— На здоровье, юная леди.Она повернулась ко мне.— Хотите печенья, доктор Делавэр?— Нет, Мелисса, спасибо. — Я почувствовал себя поступающим в «школу обаяния».Она облизнула губы и приступила к поглощению печенья.Я сказал:— Мне хотелось бы поговорить с вами одну минуту, мистер Датчи.Он снова взглянул на часы.— Движение на шоссе... чем дольше мы задерживаемся...Я перебил его.— В ходе сеанса кое-что выяснилось. Кое-что важное.Он сказал:— Право же, это совсем...Я заставил себя терпеливо улыбнуться.— Если я хочу сделать свою работу, то мне потребуется помощь, мистер Датчи.У него на лице появилось такое выражение, словно я испортил воздух на посольском обеде. Он еще раз кашлянул, сказал: «Подожди минутку, Мелисса» и отошел на несколько шагов дальше по коридору. Мелисса с набитым ртом проводила его глазами.Я улыбнулся ей.— Мы всего на одну секунду, малышка. — И присоединился к нему.Он посмотрел в обе стороны коридора и сложил руки на груди.— Что случилось, доктор?При ближайшем рассмотрении он оказался гладко выбритым, и от него пахло лавровишневой водой и свежевыстиранным бельем.Я сказал:— Девочка говорила о том, что случилось с ее матерью. О каком-то человеке по имени Микокси.Он вздрогнул.— Право же, сэр, это не в моей компетенции.— Это важно, мистер Датчи. И явно связано с ее страхами.— Лучше, если ее мать...— Правильно. Но дело в том, что я звонил несколько раз и просил передать ее матери, чтобы она связалась со мной, но так и не дождался звонка. Обычно я не соглашаюсь даже просто встретиться с ребенком без непосредственного участия родителей. Но Мелиссе явно нужна помощь. И немалая. Я берусь ей помочь, но для этого мне необходима информация.Он так долго и так старательно жевал щеку, что я испугался, как бы он не прогрыз ее насквозь. Стоя в отдалении, Мелисса уплетала печенье и пристально смотрела в нашу сторону.Наконец он сказал:— Это все случилось еще до рождения девочки.— Хронологически это, может быть, и так. Но не психологически.Он долго изучающе смотрел на меня. Капелька влаги выступила у него в уголке правого глаза; она была не больше бриллиантика на дешевом обручальном кольце. Он мигнул, и капелька исчезла.— Право же, я в крайне неловком положении. Я служу в этом доме...Я не стал настаивать.— Хорошо, я не хочу ставить вас в затруднительное положение. Но прошу вас передать от моего имени, что кто-то должен со мной поговорить в самое ближайшее время.Мелисса пошаркала ногами. Печенье исчезло. Датчи посмотрел на нее серьезным, но удивительно нежным взглядом.Я сказал:— И я действительно жду ее завтра в пять.Он кивнул, подошел ближе еще на шаг, так что мы почти соприкасались, и прошептал мне на ухо:— Она произносит «Микокси», но этого проклятого негодяя звали Макклоски. Джоэль Макклоски.Он опустил голову и выдвинул ее вперед, словно выглядывающая из своего панциря черепаха. Ждал, как я на это отреагирую.Ждал, что мне что-то известно.Я сказал:— Это ни о чем мне не говорит.Голова вернулась в обычное положение.— Вы жили десять лет назад в Лос-Анджелесе, доктор?Я кивнул.— Об этом писали в газетах.— Я еще учился. Мое внимание целиком поглощали учебники.— Март 1969 года. Третьего марта, — уточнил он. Его лицо исказила болезненная гримаса. — Это... это все, что я могу сейчас сказать вам, доктор. Возможно, в другой раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57