Понятия не имею, что у меня в чулане. Я вообще не подозревала, что у меня есть чулан. А консервированные абрикосы я вытащила из мешка с подарками на работе в последний День взятия Бастилии, который мы регулярно отмечаем, потому что кто-то из руководства француз. Неизвестно, правда, кто. Абрикосы, наверное, уже испортились, но я не сообщила об этом матушке. Пусть не думает, что я храню в холодильнике просроченные продукты.
Вечер пятницы. Мама обмолвилась, что завтра она переедет к Ронни, попытается смириться с его фотоаппаратом.
– Тебе вовсе не обязательно съезжать, – возражаю я.
– Что там за поговорка насчет засидевшихся гостей с душком? – улыбается мама.
– Я знаю эту поговорку, но никогда не принимала ее всерьез. Это вроде другой – про способ ловить мух на мед. Никогда не понимала ее смысла.
– А я считаю, что большинство гостей начинают портиться и слегка попахивать через час после прихода. Я уеду, чтобы предоставить тебе роскошный субботний вечер.
– О, отлично! Не хотелось бы, чтобы мне мешали во время садомазохистской вечеринки.
– Если хочешь, – предлагает мама, – я пришлю Ронни с фотоаппаратом.
– Не стоит, мы все будем в масках. Ты даже не поймешь, кто есть кто.
– Кто есть кто или кто кого? Как правильно?
– Это загадка, – с высоты редакторского опыта заявляю я. – Но если на вас много черной кожи, это уже не имеет значения.
Раздается звонок в дверь. Моя популярность на этой неделе удивляет. Возможно, это опять Джейни. Но это Джош.
– Здорово, Холли. – У Джоша в руках огромный букет желто-оранжевых цветов, из тех, что привлекают пчел.
– Привет, Джош. Кто подарил тебе цветы?
– Это для тебя.
Пока я колеблюсь, впускать ли Джоша, раздается голос маменьки из-за моей спины. Она с деланной непринужденностью вопрошает:
– Неужели это Джош?
Джош улыбается, пожалуй, чуть дольше, чем надо бы.
– Ты не одна, – обращается он ко мне.
Приходится впустить его в комнату.
– Здорово, Элисон, – приветствует Джош маму.
Если честно, мама очень любила Джоша, пока мы были женаты. Он из тех мужчин, кому хочется помочь найти потерянные носки, и, возможно, у мамы Джош вызывал более отчетливые материнские чувства. Но после развода она гораздо спокойнее к нему относится. Мама не любит жить прошлым, особенно тем прошлым, в котором ее дочерям причинили боль, как она однажды выразилась.
– Какой сюрприз, Джош, – говорит мама. – И с цветами. Очень мило с твоей стороны.
Джош протягивает цветы мне.
– В нашем издательстве выходит книга Джоша, – поясняю я.
– Значит, это деловой визит? Впрочем, это не мое дело.
Кажется, вечер до сих пор был слишком спокойным. Мамочка решила поразвлечься. Отправляюсь в кухню за вазой, засунутой в дальний угол шкафа. Наверняка она ужасно запылилась. Да, я не из тех, у кого повсюду расставлены сияющие вазочки.
– Коллега Холли оказал мне неоценимую помощь, – говорит Джош.
– Думаю, Холли там тоже не на последних ролях.
Не могу отыскать вазу, поэтому оставляю цветы на раковине. Боюсь пропустить что-нибудь важное в гостиной. Джош все еще стоит и, увидев меня, испытывает явное облегчение.
– Ты могла бы задержаться и пообедать со мной и Томом, – обращается ко мне Джош. – Мы ходили в вашу «Закусочную Джелли».
– Не хотела мешать мужскому разговору.
– Да мы говорили о фракталах, пространственно-временных структурах, математических принципах, всякой чепухе.
– Это и есть мужской разговор.
Мама пожимает плечами.
– Ну, мне пора, – вздыхает Джош.
Мы с мамой издаем громкий стон.
– Останься, – хором выдыхаем мы.
Думаю, неплохо чуть-чуть повеселиться за счет Джоша. Чувствую настоятельную потребность подразнить его.
– Нет, мне нужно работать, – смущается Джош.
Может, ему и правда нужно работать. Они прощаются с мамой, а я провожаю его до двери.
– Думаю, сегодня не мой вечер, – тихо замечаю я.
– Пообщаемся в другой раз.
Джош нежно целует меня в щеку и идет к лестнице. Не помню, чтобы Джош когда-либо целовал меня в щеку. Даже когда я была простужена, с температурой, с гадким кашлем в течение двух недель. Даже тогда.
Замираю перед закрытой дверью, щека горит.
«Поцелуй в щеку», – повторяю я снова и снова, но даже после множества повторений этот факт не становится более реальным.
Возвращаюсь в кухню и застаю там печальную маму, погруженную в размышления.
– Я помогу тебе найти вазу. – Она наклоняется, обшаривает нижние полки кухонных шкафов, воздерживаясь от замечаний по поводу беспорядка и пыли.
Прохожу к холодильнику и прижимаю руку ко все еще горящей щеке. Котенок смотрит на меня с открытки, отчаянно пытаясь дотянуться до вожделенных спагетти. Он не в силах ничего испортить.
Глава 10
ГОВОРИШЬ, У ТЕБЯ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ?
– Тридцать один – это фигня, – говорит Мария, которая на полтора года старше меня.
Противно признавать, но перед своим тридцатилетием я пережила кризис, о котором пишут женские журналы. До тех пор я была уверена, что такое происходит только с людьми, поглощенными собственными проблемами и вечно говорящими по телефону. Но нет, проклятые вопросы настигли и меня. Неужели я всю жизнь проживу в своей маленькой квартирке? В одиночестве? Может, мне нужно больше зарабатывать? Или завести больше друзей? Или меньше друзей? Куплю ли когда-нибудь спальный гарнитур, и вообще будет ли у меня отдельная спальня? Все эти вопросы навалились на меня, доводя почти до тошноты на работе, выбивая из равновесия по дороге домой. Я брела, натыкаясь на газетные киоски, урны, пожарные гидранты. Мелкие синяки покрывали мои ноги сверху донизу. Но затем мне исполнилось, наконец, тридцать, и сомнения чудесным образом испарились. Я отпраздновала, купив новое стеганое одеяло. Синяки прошли сами собой.
Мой день рождения падает на начало года, так что в этом есть некий эффект обновления. Но цифра тридцать один не произвела на меня особого впечатления, совпав с первым настоящим снегопадом. Все в издательстве пришли в доброе расположение духа. Мы так тихо стояли у окон, словно это был первый снег в нашей жизни, как будто нам нет никакого дела до потоков темной воды и грязных проплешин, которые через несколько дней придут на смену сверкающему великолепию сегодняшнего дня. Словно нам вообще ни до чего нет дела. Первый снег – все равно что обнаружить под подушкой сюрприз.
Одна из фишек нашего издательства состоит в том, что в день рождения вам предоставляют оплачиваемый выходной. Это недавняя политика. Прежде люди под разными предлогами все равно отлынивали от работы, придумывая разнообразные болезни и недомогания. Пару лет назад я работала в свой день рождения, поскольку не успевала с книгой, и помню, как Моник пришла ко мне с вопросом: «У тебя день рождения – ты хорошо себя чувствуешь?» Но с тех пор все изменилось.
Накануне моего дня рождения все редакторы собрались вокруг моего рабочего места, дабы спеть «С днем рождения тебя» в наихудшей из доступных им интерпретаций. Если они потренируются, то станут поистине омерзительны. Это показатель того, как искренне вас поздравляют, как скверно поют для вас, так что я действительно тронута. Нина торжественно водружает на мой стол именинный пирог – узнаю изделие ближайшей забегаловки, с липкой на вид шоколадной глазурью, украшенной странными голубыми крупинками, что придает торту вид аппетитный и вместе с тем несколько болезненный. Под давлением общественности задуваю свечи на торте, которые едва не закапали мое «Брюшко». Карл, один из редакторов, приносит кухонный нож.
– Итак, разрежем это на двадцать четыре части, по кусочку для каждого, – предлагает Карл, неумолимо приближаясь с ножом к кондитерскому шедевру.
Моник перехватывает его на полпути.
– Детям не стоит играть с режущими предметами. – С этими словами она отбирает у него нож. – Ступай к себе.
После здравицы коллеги разбредаются по своим «кубикам», многие тут же надевают наушники. Любуюсь открыткой, сделанной для меня ребятами из художественного отдела. Это очаровательный коллаж из иллюстраций всех книг, над которыми я сейчас работаю: забавные рисунки – киты, кишки, опухоли и несколько расплывчатых пятен. Наверное, родинки.
Моник заглядывает через плечо.
– Фотографий нет. – Она разочарована. Предлагаю ей кусочек пирога. – Я не ем пироги.
Она выходит на минутку, затем возвращается с подарком – табуреткой в черно-белых пятнах, типичная окраска коровы. Ножки заканчиваются коровьими копытцами. Внизу замечаю крупное розовое вымя. Табуретка пошлая и вместе с тем чертовски милая.
– Мне нравится, – говорю я. – Но тебе не стоило беспокоиться.
– Только не проси меня присесть на нее, – бросает Моник на прощание.
Возвращаюсь к своей открытке и принимаюсь за чтение шуточек, состряпанных коллегами. Часть их вполне пристойны и банальны, другие же очень личные и забавные. Слышу стук в перегородку прямо передо мной, потом еще раз. Стучу в ответ. Над перегородкой появляется огромный желтый бумажный подсолнух. Такой цвет заставляет вспомнить о счастливом детстве, даже если ваше было совершенно иным. Подобные цветы можно купить в любом супермаркете, но мне отчего-то кажется, что Том сделал его сам. На листочке написано поздравление.
Том появляется в моей комнатушке.
– С днем рождения.
– Это великолепно, – откликаюсь я. – Спасибо. – Прикидываю, куда пристроить роскошный цветок. – Хочешь кусочек пирога? – предлагаю я.
– О нет, – отвечает Том. – Это для тебя.
Мы уставились на пирог. Странно, он совершенно не пахнет.
– Оказывается, ты знакома с одним из моих авторов, с Джошем. – Это звучит не совсем как вопрос.
– Да, мы были женаты когда-то.
– Правда? – удивляется Том. – Я не представлял, в смысле, я думал… – Он замолкает, недоуменно кивая. – Думаю, ему не стоит больше приходить сюда, – наконец говорит он.
– Да нет, все в порядке. Мы отлично ладим. Как старые добрые друзья. – Я помахиваю подсолнухом, чуть касаясь лампы, стола, наушников. Словно волшебной палочкой. Том в замешательстве. – Завтра я намерена взять выходной, – сообщаю я.
Когда не знаешь, что сказать, говори банальности.
Появляется Моник и кладет мне на стол еще несколько гранок, лукаво поглядывая на Тома.
– Ты сейчас что-то сказал? – подшучивает она. – В самом деле озвучил свои мысли? – Моник вовсе не осуждает молчаливость Тома.
Она ценит это качество.
«Для мужчины это плюс, – однажды сказала она мне. – Это плюс для любого человека».
– Мы как раз говорили о том, что Холли завтра берет выходной, – пожимает плечами Том.
Он никогда не побаивался Моник. Думаю, ему нравятся ее подначки.
– Только если она съест весь пирог, – заявляет Моник.
– Тогда ей придется уйти на больничный.
– Тридцать один. – В свои двадцать три Нина, разумеется, думает, что я намного, намного старше. – Тридцать один.
– Тридцать было хуже, – утверждаю я. – Серьезно.
– Об этом я слышала. – Нина садится на новую табуретку-коровку и соглашается попробовать голубую посыпку на пироге.
– Безвкусная, – говорит она.
– Просто канцерогенный пищевой краситель?
– Может быть, но не противный на вкус.
На всякий случай я сгребаю с пирога большую часть безвкусных крупинок.
– Теперь ты можешь принимать двух посетителей сразу, – оценивает Нина мою табуретку.
– Тогда они должны относиться друг к другу с большой симпатией. У меня очень маленькая комнатушка.
– Может, если мы переедем, у тебя будет кабинет побольше.
– Не исключено.
– Ты должна приобрести солидность.
– В моем-то возрасте!
– Ну, – говорит она, поднимаясь, – счастливого дня рождения. Дождаться не могу, когда мне наконец, стукнет тридцать.
– Я тоже раньше стремилась к этому. Но совсем неплохо быть двадцатилетней.
– Никто не принимает меня всерьез.
– Ерунда, ты очень важная персона. Нина улыбается:
– Спасибо.
Выйдя в коридор, она замечает Моник и резко сворачивает влево, чтобы не встретиться с начальством. Моник приносит мне еще гранки. Вообще-то это не входит в ее обязанности, поэтому я настораживаюсь.
Моник жестом указывает в сторону Нины:
– Надеюсь, ты не вселила в нее чувство уверенности в себе?
Думаю, что она шутит. Молча забираю гранки.
– Ну уж и пошутить нельзя, – вздыхает Моник.
В день рождения я чем-нибудь займу себя, чтобы не думать о преждевременных морщинах. Необходимо занять себя и для того, чтобы не сокрушаться о седине, не пытаться исследовать родинки и веснушки на теле, напряженно размышляя, не похожи ли они на фотографии из книжки про опухоли. Я совершенно точно знаю, что от нечего делать вполне способна пойти и на такое. Но вместо этого я отправляюсь в ресторан с мамой, Ронни и Джейни. А после обеда буду резвиться вместе с Марией.
С родным семейством встречаюсь в ресторане «Роскошная рыбалка», недавно открывшемся заведении в шикарном районе. Здесь люди наряжаются, по-моему, даже выскакивая на минутку за молоком и хлебом. Своего рода сити-код, полагаю. Мама и сестра, как обычно, поздравляют меня, а Ронни фотографирует, едва я сажусь за стол. Мама поворачивается к нему.
– Мы же договорились об этом, – грозно указывает она на фотоаппарат.
– Только один портрет. Я назову его «Сидящая именинница». – И Ронни немедленно убирает камеру под стол.
Как мы узнали, Ронни частенько заходит в этот ресторан, и, оглядевшись, сразу поняли почему.
– Видите, какие рыбки? – восторженно вопрошает он.
В огромных стеклянных сосудах, встроенных в стены, плавают здоровенные рыбины, и создается впечатление, что вы находитесь в большом аквариуме. Свет в ресторане приглушен, а когда разговоры вокруг на время стихают, слышится странное журчание и бульканье. Впрочем, все это не слишком отличается от любой забегаловки.
– Вы можете выбрать себе любую рыбку, – сообщает Ронни.
Сам он пристально разглядывает громадину, стукнувшуюся головой в стенку аквариума рядом с ним.
– Мы что, должны это сами сделать? – поморщилась Джейни.
– Предоставьте выбор официантам, они постараются для вас, – успокаивает нас мама.
Я наблюдаю за рыбами, описывающими круги в воде, и думаю, что у меня, конечно же, не хватит жестокости приговорить одну из них к смерти ради праздничного обеда. Они такие красивые, такие грациозные. Ресторан, где мы должны поедать элементы украшения, внушает мне сомнения. Особенно если они живые.
Мы с Джейни останавливаем выбор на салате из креветок, поскольку никогда не видели креветку живьем. Ронни заказывает окуня, и официант с сетью отправляется добывать обед. Ронни следует за ним, чтобы запечатлеть последние мгновения жизни рыбы.
Когда он возвращается, мама и Джейни вручают мне подарки. Причем настаивают, чтобы я развернула их немедленно, за столом.
– И положи на стол, – настаивает мама, – не прячь у себя на коленях.
Раз в году семейство испытывает невероятное удовольствие, повергая меня в смущение публично. Подозреваю, впрочем, что в течение года они тоже ищут подобной возможности.
Джейни вручает мне невероятно мягкую шелковую блузку, опасную в своей белизне. Я поспешно убираю ее подальше, опасаясь немедленно посадить пятно. Постепенно я начинаю понимать, что Джейни умеет делать великолепные подарки. Она всегда дарит то, что вы ни за что не купите для себя сами. Первый подарок от мамы представляет собой чек в конверте.
– Купи себе то, что захочешь, а не то, что, на мой взгляд, тебе пригодилось бы. – Мамины слова вовсе не означают, что у нее нет собственных идей.
Она вручает мне небольшую коробочку и просит сразу же развернуть ее. Подарок от них с Ронни. Внутри вижу тонкой работы серебряную рамочку для фотографии. Из тех, что вы порой покупаете в подарок кому-нибудь на свадьбу, а потом жалеете, что не купили такую же себе. Искренне благодарю всех.
Ронни еще раз делает мой портрет, и в глазах у меня рябит от пузырьков. Чувствую себя рыбкой в аквариуме, разве что в большей безопасности.
– Ну, девочки, что у вас новенького? – спрашивает мама.
Начинает отчет Джейни.
– Вчера в нашу галерею пришла одна дама, – произносит она таким тоном, словно это первая фраза анекдота, – и заявила, что мои высокие каблуки – угроза феминистскому движению и борьбе женщин за свои права во всем мире.
– Bay, – выдохнула я.
Я всегда восхищалась умением сестренки ходить на высоченных каблуках, хотя сама никогда не хотела носить такие.
– Потом она купила самую отвратительную скульптуру, – добавила Джейни. – А я получила неплохие комиссионные.
– Вот это и есть феминизм, – заявляю я.
Джейни пожимает плечами.
– Только родственники, – присоединяется мама, – имеют право критиковать твою обувь.
– И твою социальную роль, – добавляю я.
Приносят салат из креветок.
– Эх, девочки, хотел бы я как-нибудь взять вас с собой на рыбалку, – говорит Ронни, когда подают его окуня.
Мы с Джейни переглядываемся.
– Не уверена, что люблю рыбачить, – осторожно замечаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Вечер пятницы. Мама обмолвилась, что завтра она переедет к Ронни, попытается смириться с его фотоаппаратом.
– Тебе вовсе не обязательно съезжать, – возражаю я.
– Что там за поговорка насчет засидевшихся гостей с душком? – улыбается мама.
– Я знаю эту поговорку, но никогда не принимала ее всерьез. Это вроде другой – про способ ловить мух на мед. Никогда не понимала ее смысла.
– А я считаю, что большинство гостей начинают портиться и слегка попахивать через час после прихода. Я уеду, чтобы предоставить тебе роскошный субботний вечер.
– О, отлично! Не хотелось бы, чтобы мне мешали во время садомазохистской вечеринки.
– Если хочешь, – предлагает мама, – я пришлю Ронни с фотоаппаратом.
– Не стоит, мы все будем в масках. Ты даже не поймешь, кто есть кто.
– Кто есть кто или кто кого? Как правильно?
– Это загадка, – с высоты редакторского опыта заявляю я. – Но если на вас много черной кожи, это уже не имеет значения.
Раздается звонок в дверь. Моя популярность на этой неделе удивляет. Возможно, это опять Джейни. Но это Джош.
– Здорово, Холли. – У Джоша в руках огромный букет желто-оранжевых цветов, из тех, что привлекают пчел.
– Привет, Джош. Кто подарил тебе цветы?
– Это для тебя.
Пока я колеблюсь, впускать ли Джоша, раздается голос маменьки из-за моей спины. Она с деланной непринужденностью вопрошает:
– Неужели это Джош?
Джош улыбается, пожалуй, чуть дольше, чем надо бы.
– Ты не одна, – обращается он ко мне.
Приходится впустить его в комнату.
– Здорово, Элисон, – приветствует Джош маму.
Если честно, мама очень любила Джоша, пока мы были женаты. Он из тех мужчин, кому хочется помочь найти потерянные носки, и, возможно, у мамы Джош вызывал более отчетливые материнские чувства. Но после развода она гораздо спокойнее к нему относится. Мама не любит жить прошлым, особенно тем прошлым, в котором ее дочерям причинили боль, как она однажды выразилась.
– Какой сюрприз, Джош, – говорит мама. – И с цветами. Очень мило с твоей стороны.
Джош протягивает цветы мне.
– В нашем издательстве выходит книга Джоша, – поясняю я.
– Значит, это деловой визит? Впрочем, это не мое дело.
Кажется, вечер до сих пор был слишком спокойным. Мамочка решила поразвлечься. Отправляюсь в кухню за вазой, засунутой в дальний угол шкафа. Наверняка она ужасно запылилась. Да, я не из тех, у кого повсюду расставлены сияющие вазочки.
– Коллега Холли оказал мне неоценимую помощь, – говорит Джош.
– Думаю, Холли там тоже не на последних ролях.
Не могу отыскать вазу, поэтому оставляю цветы на раковине. Боюсь пропустить что-нибудь важное в гостиной. Джош все еще стоит и, увидев меня, испытывает явное облегчение.
– Ты могла бы задержаться и пообедать со мной и Томом, – обращается ко мне Джош. – Мы ходили в вашу «Закусочную Джелли».
– Не хотела мешать мужскому разговору.
– Да мы говорили о фракталах, пространственно-временных структурах, математических принципах, всякой чепухе.
– Это и есть мужской разговор.
Мама пожимает плечами.
– Ну, мне пора, – вздыхает Джош.
Мы с мамой издаем громкий стон.
– Останься, – хором выдыхаем мы.
Думаю, неплохо чуть-чуть повеселиться за счет Джоша. Чувствую настоятельную потребность подразнить его.
– Нет, мне нужно работать, – смущается Джош.
Может, ему и правда нужно работать. Они прощаются с мамой, а я провожаю его до двери.
– Думаю, сегодня не мой вечер, – тихо замечаю я.
– Пообщаемся в другой раз.
Джош нежно целует меня в щеку и идет к лестнице. Не помню, чтобы Джош когда-либо целовал меня в щеку. Даже когда я была простужена, с температурой, с гадким кашлем в течение двух недель. Даже тогда.
Замираю перед закрытой дверью, щека горит.
«Поцелуй в щеку», – повторяю я снова и снова, но даже после множества повторений этот факт не становится более реальным.
Возвращаюсь в кухню и застаю там печальную маму, погруженную в размышления.
– Я помогу тебе найти вазу. – Она наклоняется, обшаривает нижние полки кухонных шкафов, воздерживаясь от замечаний по поводу беспорядка и пыли.
Прохожу к холодильнику и прижимаю руку ко все еще горящей щеке. Котенок смотрит на меня с открытки, отчаянно пытаясь дотянуться до вожделенных спагетти. Он не в силах ничего испортить.
Глава 10
ГОВОРИШЬ, У ТЕБЯ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ?
– Тридцать один – это фигня, – говорит Мария, которая на полтора года старше меня.
Противно признавать, но перед своим тридцатилетием я пережила кризис, о котором пишут женские журналы. До тех пор я была уверена, что такое происходит только с людьми, поглощенными собственными проблемами и вечно говорящими по телефону. Но нет, проклятые вопросы настигли и меня. Неужели я всю жизнь проживу в своей маленькой квартирке? В одиночестве? Может, мне нужно больше зарабатывать? Или завести больше друзей? Или меньше друзей? Куплю ли когда-нибудь спальный гарнитур, и вообще будет ли у меня отдельная спальня? Все эти вопросы навалились на меня, доводя почти до тошноты на работе, выбивая из равновесия по дороге домой. Я брела, натыкаясь на газетные киоски, урны, пожарные гидранты. Мелкие синяки покрывали мои ноги сверху донизу. Но затем мне исполнилось, наконец, тридцать, и сомнения чудесным образом испарились. Я отпраздновала, купив новое стеганое одеяло. Синяки прошли сами собой.
Мой день рождения падает на начало года, так что в этом есть некий эффект обновления. Но цифра тридцать один не произвела на меня особого впечатления, совпав с первым настоящим снегопадом. Все в издательстве пришли в доброе расположение духа. Мы так тихо стояли у окон, словно это был первый снег в нашей жизни, как будто нам нет никакого дела до потоков темной воды и грязных проплешин, которые через несколько дней придут на смену сверкающему великолепию сегодняшнего дня. Словно нам вообще ни до чего нет дела. Первый снег – все равно что обнаружить под подушкой сюрприз.
Одна из фишек нашего издательства состоит в том, что в день рождения вам предоставляют оплачиваемый выходной. Это недавняя политика. Прежде люди под разными предлогами все равно отлынивали от работы, придумывая разнообразные болезни и недомогания. Пару лет назад я работала в свой день рождения, поскольку не успевала с книгой, и помню, как Моник пришла ко мне с вопросом: «У тебя день рождения – ты хорошо себя чувствуешь?» Но с тех пор все изменилось.
Накануне моего дня рождения все редакторы собрались вокруг моего рабочего места, дабы спеть «С днем рождения тебя» в наихудшей из доступных им интерпретаций. Если они потренируются, то станут поистине омерзительны. Это показатель того, как искренне вас поздравляют, как скверно поют для вас, так что я действительно тронута. Нина торжественно водружает на мой стол именинный пирог – узнаю изделие ближайшей забегаловки, с липкой на вид шоколадной глазурью, украшенной странными голубыми крупинками, что придает торту вид аппетитный и вместе с тем несколько болезненный. Под давлением общественности задуваю свечи на торте, которые едва не закапали мое «Брюшко». Карл, один из редакторов, приносит кухонный нож.
– Итак, разрежем это на двадцать четыре части, по кусочку для каждого, – предлагает Карл, неумолимо приближаясь с ножом к кондитерскому шедевру.
Моник перехватывает его на полпути.
– Детям не стоит играть с режущими предметами. – С этими словами она отбирает у него нож. – Ступай к себе.
После здравицы коллеги разбредаются по своим «кубикам», многие тут же надевают наушники. Любуюсь открыткой, сделанной для меня ребятами из художественного отдела. Это очаровательный коллаж из иллюстраций всех книг, над которыми я сейчас работаю: забавные рисунки – киты, кишки, опухоли и несколько расплывчатых пятен. Наверное, родинки.
Моник заглядывает через плечо.
– Фотографий нет. – Она разочарована. Предлагаю ей кусочек пирога. – Я не ем пироги.
Она выходит на минутку, затем возвращается с подарком – табуреткой в черно-белых пятнах, типичная окраска коровы. Ножки заканчиваются коровьими копытцами. Внизу замечаю крупное розовое вымя. Табуретка пошлая и вместе с тем чертовски милая.
– Мне нравится, – говорю я. – Но тебе не стоило беспокоиться.
– Только не проси меня присесть на нее, – бросает Моник на прощание.
Возвращаюсь к своей открытке и принимаюсь за чтение шуточек, состряпанных коллегами. Часть их вполне пристойны и банальны, другие же очень личные и забавные. Слышу стук в перегородку прямо передо мной, потом еще раз. Стучу в ответ. Над перегородкой появляется огромный желтый бумажный подсолнух. Такой цвет заставляет вспомнить о счастливом детстве, даже если ваше было совершенно иным. Подобные цветы можно купить в любом супермаркете, но мне отчего-то кажется, что Том сделал его сам. На листочке написано поздравление.
Том появляется в моей комнатушке.
– С днем рождения.
– Это великолепно, – откликаюсь я. – Спасибо. – Прикидываю, куда пристроить роскошный цветок. – Хочешь кусочек пирога? – предлагаю я.
– О нет, – отвечает Том. – Это для тебя.
Мы уставились на пирог. Странно, он совершенно не пахнет.
– Оказывается, ты знакома с одним из моих авторов, с Джошем. – Это звучит не совсем как вопрос.
– Да, мы были женаты когда-то.
– Правда? – удивляется Том. – Я не представлял, в смысле, я думал… – Он замолкает, недоуменно кивая. – Думаю, ему не стоит больше приходить сюда, – наконец говорит он.
– Да нет, все в порядке. Мы отлично ладим. Как старые добрые друзья. – Я помахиваю подсолнухом, чуть касаясь лампы, стола, наушников. Словно волшебной палочкой. Том в замешательстве. – Завтра я намерена взять выходной, – сообщаю я.
Когда не знаешь, что сказать, говори банальности.
Появляется Моник и кладет мне на стол еще несколько гранок, лукаво поглядывая на Тома.
– Ты сейчас что-то сказал? – подшучивает она. – В самом деле озвучил свои мысли? – Моник вовсе не осуждает молчаливость Тома.
Она ценит это качество.
«Для мужчины это плюс, – однажды сказала она мне. – Это плюс для любого человека».
– Мы как раз говорили о том, что Холли завтра берет выходной, – пожимает плечами Том.
Он никогда не побаивался Моник. Думаю, ему нравятся ее подначки.
– Только если она съест весь пирог, – заявляет Моник.
– Тогда ей придется уйти на больничный.
– Тридцать один. – В свои двадцать три Нина, разумеется, думает, что я намного, намного старше. – Тридцать один.
– Тридцать было хуже, – утверждаю я. – Серьезно.
– Об этом я слышала. – Нина садится на новую табуретку-коровку и соглашается попробовать голубую посыпку на пироге.
– Безвкусная, – говорит она.
– Просто канцерогенный пищевой краситель?
– Может быть, но не противный на вкус.
На всякий случай я сгребаю с пирога большую часть безвкусных крупинок.
– Теперь ты можешь принимать двух посетителей сразу, – оценивает Нина мою табуретку.
– Тогда они должны относиться друг к другу с большой симпатией. У меня очень маленькая комнатушка.
– Может, если мы переедем, у тебя будет кабинет побольше.
– Не исключено.
– Ты должна приобрести солидность.
– В моем-то возрасте!
– Ну, – говорит она, поднимаясь, – счастливого дня рождения. Дождаться не могу, когда мне наконец, стукнет тридцать.
– Я тоже раньше стремилась к этому. Но совсем неплохо быть двадцатилетней.
– Никто не принимает меня всерьез.
– Ерунда, ты очень важная персона. Нина улыбается:
– Спасибо.
Выйдя в коридор, она замечает Моник и резко сворачивает влево, чтобы не встретиться с начальством. Моник приносит мне еще гранки. Вообще-то это не входит в ее обязанности, поэтому я настораживаюсь.
Моник жестом указывает в сторону Нины:
– Надеюсь, ты не вселила в нее чувство уверенности в себе?
Думаю, что она шутит. Молча забираю гранки.
– Ну уж и пошутить нельзя, – вздыхает Моник.
В день рождения я чем-нибудь займу себя, чтобы не думать о преждевременных морщинах. Необходимо занять себя и для того, чтобы не сокрушаться о седине, не пытаться исследовать родинки и веснушки на теле, напряженно размышляя, не похожи ли они на фотографии из книжки про опухоли. Я совершенно точно знаю, что от нечего делать вполне способна пойти и на такое. Но вместо этого я отправляюсь в ресторан с мамой, Ронни и Джейни. А после обеда буду резвиться вместе с Марией.
С родным семейством встречаюсь в ресторане «Роскошная рыбалка», недавно открывшемся заведении в шикарном районе. Здесь люди наряжаются, по-моему, даже выскакивая на минутку за молоком и хлебом. Своего рода сити-код, полагаю. Мама и сестра, как обычно, поздравляют меня, а Ронни фотографирует, едва я сажусь за стол. Мама поворачивается к нему.
– Мы же договорились об этом, – грозно указывает она на фотоаппарат.
– Только один портрет. Я назову его «Сидящая именинница». – И Ронни немедленно убирает камеру под стол.
Как мы узнали, Ронни частенько заходит в этот ресторан, и, оглядевшись, сразу поняли почему.
– Видите, какие рыбки? – восторженно вопрошает он.
В огромных стеклянных сосудах, встроенных в стены, плавают здоровенные рыбины, и создается впечатление, что вы находитесь в большом аквариуме. Свет в ресторане приглушен, а когда разговоры вокруг на время стихают, слышится странное журчание и бульканье. Впрочем, все это не слишком отличается от любой забегаловки.
– Вы можете выбрать себе любую рыбку, – сообщает Ронни.
Сам он пристально разглядывает громадину, стукнувшуюся головой в стенку аквариума рядом с ним.
– Мы что, должны это сами сделать? – поморщилась Джейни.
– Предоставьте выбор официантам, они постараются для вас, – успокаивает нас мама.
Я наблюдаю за рыбами, описывающими круги в воде, и думаю, что у меня, конечно же, не хватит жестокости приговорить одну из них к смерти ради праздничного обеда. Они такие красивые, такие грациозные. Ресторан, где мы должны поедать элементы украшения, внушает мне сомнения. Особенно если они живые.
Мы с Джейни останавливаем выбор на салате из креветок, поскольку никогда не видели креветку живьем. Ронни заказывает окуня, и официант с сетью отправляется добывать обед. Ронни следует за ним, чтобы запечатлеть последние мгновения жизни рыбы.
Когда он возвращается, мама и Джейни вручают мне подарки. Причем настаивают, чтобы я развернула их немедленно, за столом.
– И положи на стол, – настаивает мама, – не прячь у себя на коленях.
Раз в году семейство испытывает невероятное удовольствие, повергая меня в смущение публично. Подозреваю, впрочем, что в течение года они тоже ищут подобной возможности.
Джейни вручает мне невероятно мягкую шелковую блузку, опасную в своей белизне. Я поспешно убираю ее подальше, опасаясь немедленно посадить пятно. Постепенно я начинаю понимать, что Джейни умеет делать великолепные подарки. Она всегда дарит то, что вы ни за что не купите для себя сами. Первый подарок от мамы представляет собой чек в конверте.
– Купи себе то, что захочешь, а не то, что, на мой взгляд, тебе пригодилось бы. – Мамины слова вовсе не означают, что у нее нет собственных идей.
Она вручает мне небольшую коробочку и просит сразу же развернуть ее. Подарок от них с Ронни. Внутри вижу тонкой работы серебряную рамочку для фотографии. Из тех, что вы порой покупаете в подарок кому-нибудь на свадьбу, а потом жалеете, что не купили такую же себе. Искренне благодарю всех.
Ронни еще раз делает мой портрет, и в глазах у меня рябит от пузырьков. Чувствую себя рыбкой в аквариуме, разве что в большей безопасности.
– Ну, девочки, что у вас новенького? – спрашивает мама.
Начинает отчет Джейни.
– Вчера в нашу галерею пришла одна дама, – произносит она таким тоном, словно это первая фраза анекдота, – и заявила, что мои высокие каблуки – угроза феминистскому движению и борьбе женщин за свои права во всем мире.
– Bay, – выдохнула я.
Я всегда восхищалась умением сестренки ходить на высоченных каблуках, хотя сама никогда не хотела носить такие.
– Потом она купила самую отвратительную скульптуру, – добавила Джейни. – А я получила неплохие комиссионные.
– Вот это и есть феминизм, – заявляю я.
Джейни пожимает плечами.
– Только родственники, – присоединяется мама, – имеют право критиковать твою обувь.
– И твою социальную роль, – добавляю я.
Приносят салат из креветок.
– Эх, девочки, хотел бы я как-нибудь взять вас с собой на рыбалку, – говорит Ронни, когда подают его окуня.
Мы с Джейни переглядываемся.
– Не уверена, что люблю рыбачить, – осторожно замечаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22