Чувство к Толяну — она не уверена, что это любовь, — делает невыносимо трудным общение с ним. Потому она ловит такси и уезжает домой.
Когда в дверь звонит Виталий, она почему-то сразу понимает, что это он. И выходит к нему с папкой в руке.
— Ты куда-то уезжала? — спрашивает он.
— Ездила на встречу с Аристовым.
— И что ты ему сказала?
— Посоветовала забыть мое имя, фамилию и домашний адрес, — не зная зачем, врет она.
— Ты сказала ему… насчет контракта?
— Сказала. Даже, если честно, пыталась отдать ему обратно. Но он объяснил, что крокодилы назад не пятятся. Ты доволен? Контракт остается у тебя.
— Нет, не доволен, потому что важнее контракта мне знать: с тобой ничего не случилось? Ты будто вдруг стала холодной и чужой…
— Случилось. Я решила больше не обманывать ни тебя, ни себя!
— Женя!
— Иди, Виталик! Ты хороший человек, но мы с тобой слишком разные. — Она протягивает ему папку. — Желаю удачи!
— Да на фиг мне такая удача! — кричит он и бросает папку на пол. — Пусть сгорит этот чертов контракт!
— Ну-ну, не бросайся своим будущим! — Она замечает, как он краем глаза покосился на брошенные документы, и поднимает их с пола. — Так не бывает, что везет сразу во всем. Сегодня повезло в бизнесе, завтра — в любви.
— Ты не поцелуешь меня на прощание?
— Спасибо! — Она целует его в губы. — Я буду вспоминать тебя.
— Если что… тебе понадобится, ты не стесняйся, звони.
— Обязательно! — обещает она, закрывая за ним дверь. Где они, облегчающие, освобождающие душу слезы? Увы, в глазах сухо. «Мне без тебя и в жару — сушь. Мне без тебя и Москва — глушь!» И в душе — сушь…
Ей на минуту становится страшно. Как будто вместо своего будущего она увидела огромную черную дыру.
«Хочешь сказать, что без Толяна у меня нет будущего? — спрашивает она саму себя. — Еще чего! Буду жить! И работать. И подбирать музыку к любимым стихам. И напишу акварель. Прямо сейчас!»
Она бросается к книжному шкафу и находит кусок ватмана. Как раз такого размера, как предполагаемый рисунок. Надо только пойти на кухню и подточить карандаш. Не этим же огрызком писать бессмертную картину жизни?!
Главное — не расслабляться! Никаких слез! Нервы в кулак! На лице небрежная улыбка. Она проходит мимо большого зеркала в коридоре.
А в нем — Боже мой! — потерянная, разбитая женщина. Лопухина! Еще скажи, что жизнь прошла мимо!
Штангисты и те три подхода делают, чтобы взять рекордный вес. А ты после первой неудачи «повесила нос на квинту», как смеялся папа.
Что делать дальше? Кто ей подскажет?
Никто не звонит! Где эта несчастная Надежда? Подруга, называется! Когда нужна, так ее нет!
Евгения набирает знакомый номер, и трубку берет… Володя!
— Будь добр, позови Надю! — просит она, поздоровавшись.
— А разве она не у тебя? — растерянно спрашивает летчик. Часы показывают половину десятого. Поздновато бродит где-то невеста двух женихов. Или она не собирается приходить ночевать по тому адресу, где прописана?
— У меня ее нет, — объясняет Евгения. — Скажи… Ивана из садика кто-нибудь забрал?
— Теща привела. Он уже спит.
Теща! Надо же, Вовик так основательно устроился, и в один момент все рухнуло! Конечно, ему сейчас несладко. В чужом-то доме!
— Извини. — Она вешает трубку.
Хоть бы Люба приехала, что ли! Она вмиг бы ее успокоила и все расставила по своим местам!
Так что там с акварелью? Не рисуется. Гитара? Не поется. Постель? Не спится. Кофе? Не пьется. Так и чокнуться недолго!
Она хватает с полки томик О. Генри. Может, любимый писатель ее развеселит? Открываем наугад: «Сара плакала над прейскурантом ресторана. Слезы, скопившиеся в глубинах отчаяния, заполнили ее сердце и устремились к глазам…» И это у писателя-юмориста! Что же тогда говорить о ней?..
В это время звонит телефон. По его мягкой, журчащей трели Евгения определяет: звонок из серии приятных. Любой механик скажет — женские выдумки! Звонок всегда одинаков. Что они могут знать, сухие, бесчувственные спецы?! Звонит Маша.
— Женя, ты, наверное, не одна?
— Одна.
— Приезжай ко мне, а? Сергей на дежурстве до утра, сын в Новгороде, на соревнованиях. Переночуешь у меня. Бери такси, я за него заплачу.
— Еду!
Бог услышал ее, мятущуюся в одиночестве. И послал Машу. Спокойную, понимающую, надежную. Евгения надевает приготовленную на завтра джинсовую юбку с голубой, в горошек, кофточкой, бросает в сумку ночнушку и выбегает из квартиры, в одночасье показавшейся ей клеткой.
Во дворе разворачивается машина и на ее неуверенный взмах тут же останавливается. Евгения называет Машин адрес и видит, как шофер расплывается в улыбке.
— Повезло! Надо же! Прямо рядом с моим домом. Садитесь. Я сегодня малость подкалымить решил. Правда, после того как в нашем доме мужика убили и из машины его собственной выкинули, энтузиазма у меня мало осталось. Да и жена протестует. Чем, говорит, трястись от страха за тебя, лучше вообще на хлебе и воде сидеть!..
Водитель говорит и говорит, словно вместе со словами освобождается от того самого страха. Потому что везет ее, такую неопасную, которая к тому же едет в соседний дом, и он сможет с ее помощью подкалымить без всякого риска…
Она не возражает. Сейчас ей именно это и нужно — чтобы рядом были люди и чтобы они не молчали.
— Умница, быстро приехала! — радуется Маша и пытается сунуть ей в карман десятку.
— Прекрати! — сердится Евгения. — Что это вы все словно сговорились жалеть меня? Сначала Ткаченки, теперь — ты. Я в такой фирме работаю! Буду получать больше вас с Сергеем, вместе взятых.
— Хвастунишка! — улыбается Маша. — А у меня отпуск. Отца его сестра забрала, чтобы я отдохнула. И вдруг выяснилось, что я совершенно разучилась отдыхать в одиночестве. Мне непременно надо с кем-то разговаривать…
— Вот тут наши желания полностью совпали!
— Правда, я подумала, что у тебя может быть Виталий, но потом решила рискнуть.
— Звони, не ошибешься. Виталия у меня больше не будет.
— За тобой не угонишься. Сегодня ведь среда? Прошли всего сутки с тех пор, как ты представила его нам; коллектив мужика в целом одобрил, а теперь, выходит, придется к другому привыкать?
Она усаживает Евгению на диван и сама садится напротив.
— А глазки-то у нас и правда грустные! Готовься исповедаться, душа моя! Сегодня Мария, к сожалению, не святая, готова подставить тебе свое плечо: плачь, пока не полегчает!
Евгения все никак не может привыкнуть к новому образу Маши — озорному и прямо-таки гусарскому. К счастью, глаза у нее остались те же: добрые и понимающие. Она собирается было открыть рот, но Маша делает знак рукой:
— Молчи! О серьезном — ни слова. Сначала я накрою небольшой стол, но с большим чувством и с ликером, который…
— Привез тебе Майкл!
— Не Майкл, а Джеймс!
— В прошлый раз был Майкл, я помню, — упрямится Евгения.
— С Джеймсом я познакомилась в Филадельфии…
— Что есть Джеймс? — изображает Евгения немецкий акцент.
— Он владелец небольшого туристического бюро. Благодаря тому, что железный занавес проржавел и разрушился, его дело стало процветать. Руссо туристо делают ему баксо!
Маша расставляет чашки и болезненно морщится, зацепившись ногой за угол журнального столика.
Она приподнимает юбку и показывает огромный синяк на бедре.
— Что, опять? — пугается Евгения. Маша заразительно хохочет:
— Еще чего! Это я шлепнулась. Училась на коньках кататься. Роликовых. Джеймс не удержал: я девочка тяжеленькая! — Она улыбается. — Как он, бедный, убивался! Я виноват! Нужно немедленно к врачу! Это у них там без врача и шагу не могут ступить, а у нас в России на женщине все заживает как на кошке!
— А Джеймс отметил ваш новый имидж, миссис Зубенко? — интересуется Евгения.
— Не то слово! Он обалдел! Все интересовался, какая волшебная сила могла меня так изменить?
— И ты открыла ему секрет?
— Я лишь скромно заметила, что время от времени любая наша женщина может проделывать с собой такие изменения. Теперь он еще больше уверился в том, что русские люди загадочны. Особенно женщины.
Маша между разговором накрывает журнальный столик изящной кружевной салфеткой, приносит из кухни какой-то сложный салат, отварные «ножки Буша», то бишь окорочка, шпроты, обещанный ликер. Ставит умопомрачительные кофейные чашки.
— Из таких и пить боязно, — касается их осторожно Евгения.
— У нас девичник! Все должно быть лучшее! Разве мы, такие умницы и красавицы, не заслуживаем шикарной жизни?
— Вне сомнения! — соглашается Машина подруга.
— Теперь о тебе. «Какая на сердце кручина? Скажи, тебя кто огорчил?»
— Аристов! — признается Евгения, хотя за минуту до того вовсе не собиралась о нем говорить.
— Неужели решил признаться?
— А в чем он должен был признаваться?
Маша недоуменно смотрит на нее и медленно произносит:
— В любви, конечно.
Вот как! Оказывается, все давно об этом знают! Все, кроме нее. Как говорится, знали трое: он, она и весь город!
— А вот хмуриться не надо, — говорит Маша ласково. — Думаешь, легко в себе такое носить и ни с кем не поделиться? А меня как раз в ту пору, когда мы с ним говорили, и другие мужчины, не только он, считали особой замкнутой, малоразговорчивой, но умеющей хранить чужие тайны. Иначе почему, ты думаешь, вчера за столом я изо всех сил отвлекала Виталия, чтобы он не мешал вашему разговору?
— Но ты мне ни разу даже не намекнула!
— А о чем я должна была намекать замужней женщине? Толян не имел покоя, так надо было сделать так, чтобы и ты его не имела?.. И что же сейчас делает этот подлый Аристов?
— Маш, ну что ты со мной как с маленькой девочкой? Маша опять смеется. Сейчас она смеется много и охотно.
Будто прежде все копила в себе этот смех, а теперь он переполнил ее и постоянно выплескивается через край.
— Значит, так ничего и не сказал? Вот тебе еще один пример мужской трусости. Женщина непременно захотела бы определенности, а мужик предпочитает плыть по течению в надежде, что все решится как-нибудь само собой… Но что-то он, как я понимаю, все же делает?
— Женихов от меня отваживает да звонит по ночам.
— Влюбленный мальчишка.
— Вот именно!
— Значит, и Виталия — он?..
— Виталия — я сама.
— Поссорились или расстались окончательно?
— Скорее второе.
— Если тебя интересует мое мнение, я — за Толяна!
— Но Толян-то чужой.
— Кто знает, — задумчиво говорит Маша. — Сегодня — чужой, завтра — наш!
— Не хочу я больше ничего слышать о Толяне! — почти кричит Евгения. — Надоел! И вообще, мы хотели в кино пойти!
— Кино так кино, — соглашается Маша. — Кстати, может, хочешь видик посмотреть? У нас есть новая кассета. Комедия с Джимом Керри.
— Не хочу. Общаться давай. Лучше расскажи о себе: как твои дела, есть ли у тебя верный рыцарь?
Звонит телефон.
— О Господи, и здесь! — стонет Евгения. — Он у тебя не отключается? Не переводится на автоответчик?
— Не волнуйся, — успокаивает Маша, — это Сергей. Мы обменяемся всего несколькими словами. Любимый супруг хочет знать, дома ли верная жена… Да, дорогой! Конечно, одна! Чем занимаюсь? Вышиваю. Ты все знаешь, свою любимую салфетку. Телевизор? Нет, не включила. Что нового может сказать наш премьер? Хорошо, я лягу пораньше. Целую!
— Почему ты сказала, что одна?
— Не спрашивай, — посмеивается Маша, — с некоторых пор мой муж стал страдать комплексом неполноценности. Ему кажется, что я изменяю ему направо и налево, что все мужчины меня буквально жаждут, а с подругами я обсуждаю его недостатки и сравниваю со своими многочисленными любовниками.
— Он тебя обижает?
— Боится. Я предупредила: еще раз посмеет поднять на меня руку — уйду!
— А как же отец?
— Приезжала его первая жена. Приглашала доживать вместе. Я думаю, обычная женская корысть — он, как офицер запаса, получает в два раза больше обычного пенсионера. Думаю, он и к тетке в гости вознамерился поехать неспроста: сейчас они вдвоем держат совет — надо ли ему к ней переезжать? Наверное, он понял вдруг, что я не могу свою жизнь посвящать только ему… — Она осекается. — Осуждаешь меня? Наверное, я рассуждаю как эгоистка, но ведь, если честно, я и не жила вовсе. Всю жизнь возле постели: сначала мамы, потом отца. Не успела оглянуться, а мне уже под сорок и единственный сын во мне не нуждается… Возможно, я так и засохла бы в сиделках, зажатая, точно сухой лист между страницами книги, если бы не Виктор… — Маша подпирает щеку рукой и внимательно смотрит в чашку с кофе, будто там надеется увидеть ответы на свои вопросы. — Все думают, что я вдруг переродилась. Я и родилась такой, просто до поры не знала об этим, а когда поняла, то приняла как должное… Так! — Она укоризненно смотрит на гостью. — Женька, почему ты не скажешь, что соловья баснями не кормят? — Она наливает ликер в крохотные стопочки. — Знаю, ты не любишь спиртное. А мы и пить-то будем символически. Как говорят мужики, по пять капель. Выпьем за здоровье, любовь и деньги. Так, кажется, ты говорила? Мол, это и есть счастье?
— Боюсь, теперь мое мнение несколько изменилось. Деньги — вовсе не обязательная составляющая счастья… Ты больше Виктора не видела?
— Нет, — безмятежно отвечает Маша, — но я никогда его не забуду. Давай выпьем за Виктора, который пробуждает к жизни женские сердца!
— А почему во множественном числе? — спрашивает Евгения; голос Маши звучит так доверительно, что она хочет проверить, известно ли Маше, что и она знает Виктора достаточно близко?
— А он и не скрывает, что взял на себя роль этакого женского Робин Гуда. Учит нас, несчастных, как обращаться с мужиками на пользу себе!
— Такой бескорыстный?
— Он — коллекционер. Ему нравится, а мы не возражаем… Погоди-ка, что я заметила — деньги идут к деньгам, а мужики — к мужикам! Не смешно? Но ко мне вдруг стали приставать даже сослуживцы, прежде не обращавшие на меня никакого внимания. Нет, пардон, они замечали меня, когда им нужно было перехватить у меня деньги до зарплаты. Майкл, который всегда был лишь моим другом — по крайней мере отношения между нами были всегда чисто платоническими, — так вот, Майкл предложил мне поехать с ним на Филиппины… Я удивилась, что раньше ничего подобного не приходило ему в голову. Слеп был, признался он. Так-то!
— А как ты обнаружила перемену в себе? — спрашивает Евгения в надежде хотя бы с помощью Маши объяснить и собственные превращения.
— Это надо рассказывать отдельно, в другом месте, с глазу на глаз! — прыскает та, устремив в пространство довольный взгляд. — Для начала я себя беспристрастно осмотрела…
— Я не ослышалась?
— Нет. Правда, благодаря Виктору. Он сказал: посмотри на себя!
«Он всем своим ученицам так говорит!» — ухмыляется про себя Евгения.
— Я выполнила его совет буквально. И что нашла? Неплохие волосы в прическе «Здравствуй, бабушка!». Вполне приличный бюст. Сантиметров на пятнадцать больше нормы объем талии. И уж совсем непристойной ширины бедра. По большому счету пассив превысил актив, но для начала нужно было попытаться использовать то, что есть. Потому я сделала короткую модную стрижку, а затем купила парочку туалетов, подчеркивающих грудь и скрывающих бедра. С этого можно было начать… Не смейся, я теперь вполне могу написать руководство для начинающих познавать себя под названием: «Сделай себя сама!»
Может, ты не заметила, но за десять дней я похудела на пять килограммов, подходя к этому вопросу предельно серьезно, — продолжает Маша. — Прежде всего я учла опыт знакомых женщин и отказалась пробовать на себе всевозможные диеты. Рекламируемые сжигатели жиров тоже настораживали — у некоторых они вызывали всевозможные побочные эффекты. Один мой знакомый говорит, правда, что лучший сжигатель жиров называется: «Меньше жри!»
— Что нам приходится претерпевать ради красоты! — замечает Евгения.
— Погоди, не перебивай. Так вот, на женской конференции я случайно познакомилась с интересным человеком — Анной Ивановной Белоусовой. Видела бы ты ее: аккуратная, подтянутая, моложавая. А ей седьмой десяток! Показала она мне свою фотографию пятилетней давности — бесформенная слониха! Оказалось, ей повезло: она попала на прием к известному народному целителю и так прониклась его методикой, что сама стала ее всюду пропагандировать. Основной ее девиз — очисти свой организм от шлаков, остальное он сделает сам! Анна Ивановна за год похудела на двадцать семь килограммов. А с лишним весом ушли и болячки. Даже хронические.
— А ты не кинулась в крайность? — интересуется Евгения. — Бесформенной ты никогда не была. Надо ли было истязать себя?
— Истязание — это слишком громко сказано! — не соглашается Маша. — Но одно я знаю точно: фраза «Красота требует жертв» не пустая красивость. Хочешь хорошо выглядеть — потрудись. Исправить огрехи природы можно, если не все, то очень многие.
— У тебя в последнее время даже кожа порозовела, — говорит Евгения.
— Что там кожа, я жизнь для себя открыла! — выпаливает Маша и спохватывается — фраза отдает плакатным пафосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36