– Вот, – произнес полицейский, – видишь этот мост? На несколько миль окрест – ни одной живой души. Здесь он и лежал.
Ни слова не сказав, Джини сложила карту. Не станешь же говорить ему, что местность вокруг моста не так уж пустынна, как может показаться. Это было близко, очень близко от того места, где они с Паскалем побывали два дня назад.
Выйдя из полицейского управления, она села в свою взятую напрокат машину и принялась более внимательно изучать карту, силясь запомнить характерные особенности рельефа местности. От старания лоб ее покрылся морщинами. Ага, вот церковь и кладбище, откуда они с Паскалем вели наблюдение. Противоположный край долины окаймлен лесом. Тут-то и прячется хижина, ставшая для Макмаллена опорным пунктом. Вот он – крохотный квадратик, обозначающий этот коттедж. А вот и дорога, по которой ехал Макмаллен.
У коттеджа дорога не обрывалась – она вела дальше. Это продолжение они не смогли различить в темноте, но на карте оно было отчетливо видно. Проходящая мимо коттеджа дорожка, попетляв по лесу, через пять километров смыкалась с другим нешироким шоссе. Эта развилка находилась в каких-нибудь пятидесяти метрах от того моста, где нашел смерть Макмаллен.
Что и говорить, рукой подать, причем не только до моста. Она завела машину, но тронулась в путь не сразу, напоследок еще раз взглянув на план. На карте можно было четко различить границы поместья Джона Хоторна. Для того, чтобы свести счеты с жизнью, Макмаллен словно специально выбрал место менее чем в километре от высокой каменной стены, которой обнесены владения Хоторна. Весьма красноречивый жест, в особенности если учесть, что речь идет о самоубийце, который при жизни не упускал случая, чтобы указать на Хоторна перстом обвинителя.
Джини посмотрела на часы: уже почти два пополудни. Времени оставалось в обрез. До наступления сумерек предстояло еще позвонить Энтони Ноулзу, доехать до железнодорожной линии, а уже потом отправиться к одинокому коттеджу в лесу.
Она поехала кратчайшим путем, который вывел ее к телефонной будке. Набрала номер колледжа Крайст-Черч. Вежливый консьерж уведомил ее, что доктора Ноулза нет на месте. Сегодня утром изволил отбыть в Рим на научную конференцию, а потому будет отсутствовать в течение трех дней. «О нет, – выразил сожаление вежливый голос в трубке, – нам не разрешают давать заграничные телефонные номера».
Повесив трубку, Джини прижалась пылающим лбом к прохладному стеклу двери. Перед глазами мелькали проносящиеся мимо машины. Опять заморосил дождь. Лишь два дня назад они с Паскалем, приехав в Оксфорд, шли этим путем, убивая время перед встречей в кафе «Пэрэдайз». Вот тут, на углу, Паскаль, взяв ее под руку, ободряюще посмотрел ей в лицо. Боль становилась нестерпимой. Она поднималась изнутри, сжимая сердце железными клещами. Где-то в сумочке валялась бумажка, на которой записан телефон дома в Сент-Джонс-Вуде. Взяв эту записку, Джини дрожащими пальцами сняла трубку.
К середине дня Паскаль полностью завершил настройку аппаратуры. Две камеры, оснащенные телескопическими объективами, возвышались на треногах. Одна из них была нацелена на ступеньки входа в виллу Хоторна, другая – на окна задней части здания. Всю мебель в комнате он предусмотрительно отодвинул к задней стене, чтобы иметь полную свободу маневра, даже в темноте. В дополнение ко всему приготовил еще четыре фотоаппарата: два – с черно-белой пленкой, два – с цветной. При случае можно будет мгновенно подхватить любой из них.
Кропотливая возня с аппаратурой на какое-то время позволила ему забыть о щемящей боли, однако едва все было приведено в готовность, боль вернулась. В одиночестве сидел он в этой нелепой, страшной комнате, выкуривая сигарету за сигаретой. Зачем он сказал, зачем сделал все это? Паскаль закрыл лицо руками. Прилив досады и бессильной ярости захлестнул Паскаля, и он с предельной жестокостью сказал себе: «А ведь я идиот».
Впрочем, до известной степени Паскаль был в состоянии дать себе отчет в собственных поступках. Ему так не хотелось отпускать Джини одну, что он был готов практически на все, лишь бы остановить ее. Он был убежден: если поставить ее перед суровым выбором, то она не посмеет уехать. Когда Паскаль понял, что ее невозможно остановить, даже пригрозив полным разрывом, было поздно: неумолимый водоворот боли и ярости, непонимания и подозрительности уже затянул его. Стоит ли теперь обманывать самого себя? Ревность к Хоторну тоже сыграла свою роль – точно так же, как и неуверенность в том, что же все-таки произошло между этим чертовым послом и Джини накануне вечером. Мысли, как сумасшедшие, прыгали от одного невероятного предположения к другому. Нет, она его не любит… А вдруг она что-то скрывает?.. Нет, вряд ли… Зарычав, как раненый зверь, Паскаль вскочил на ноги и принялся метаться по комнате, где ему предстояло провести эту ночь.
«Все из-за моей чертовой гордости», – наконец решил он. Да, его вина состояла в том, что он только и делал, что тешил свое больное самолюбие, был туп, груб, упрям и вспыльчив. А чего добился? Швырнул Джини ключ. Подумать только – швырнул! Не подал, а именно бросил к ногам, чтобы продемонстрировать свое идиотское презрение к любимой женщине. А чего стоил тон, которым он разговаривал с ней? Холодный, отстраненный, мерзкий… Уж что-что, а этот тон ему за годы супружеской жизни удалось довести до совершенства. И все это он умудрился натворить именно в тот момент, когда ему только и хотелось, что крепко обнять ее и не отпускать… Так стоит ли удивляться тому, что она ушла? Тихо, спокойно вышла за дверь и теперь бродит где-то по Оксфорду. Одна. И теперь у него даже нет возможности узнать, как она, что с ней… А ведь знал же, отлично знал, что она горда и упряма не меньше его. Значит, не позвонит, не даст о себе знать…
«Идиот, – сказал он себе еще раз. – Идиот! Идиот! Идиот!» В отчаянии Паскаль огляделся вокруг, но повсюду взгляд натыкался только на розовую парчу. Оставаться здесь было выше его сил. Хлопнув дверью, он выскочил наружу, но уже у ворот вспомнил, что у него нет ни мотоцикла, ни машины, ни каких-либо иных средств передвижения. А что, если Джини сейчас в беде? Что, если именно сейчас ей нужна его помощь? Ворвавшись обратно в дом, он лихорадочно набрал номер ближайшей фирмы, сдающей автомобили напрокат, и опять стремглав вылетел на улицу. Черт возьми! Забыл поставить телефон на автоответчик. Пришлось снова вприпрыжку нестись в эту злосчастную комнату. При виде телефона его осенило. Схватив трубку, Паскаль принялся лихорадочно набирать один номер за другим. Сотрудники полицейского отделения в Темз-Вэлли тут же изъявили готовность помочь. Вот только сержант, который вел дело, как назло, ушел на обед, и никто не мог сказать, куда он запропастился. Телефон сержанта хранил гробовое молчание. Тогда Паскаль предпринял попытку дозвониться до колледжа Крайст-Черч. Узнав, что доктор Ноулз в отъезде, он несколько приободрился. Значит, не исключено, что Джини бросила свою затею и уже уехала из Оксфорда. Может, все-таки заглянет сюда вечером, когда вернется. Оставив консьержу невнятное послание для Джини, Паскаль поставил телефон на автоответчик. Затем он отправился прямиком в компанию по прокату автомобилей, где взял напрокат самую быструю машину, какая только у них нашлась, – двухдверную с форсированным двигателем. Этот рыдван не понравился ему с первого взгляда. Выехав из гаража, Паскаль помчался обратно к снятому для наблюдения за виллой дому, резко переключая передачи и нарушая правила дорожного движения – все подряд. Однако уже подъезжая к знакомому тупику, он передумал и, проехав чуть дальше, развернулся в неположенном месте под аккомпанемент возмущенных автомобильных гудков. Взревел мотор, и началась гонка в обратном направлении. Наконец, взвизгнув тормозами, машина остановилась у желтой полосы, означающей запрет на парковку. Для Паскаля сейчас это не имело значения. Он выскочил из машины и бодро зашагал по направлению к Риджент-парку. Быстро миновав резиденцию американского посла, которая осталась справа, он свернул налево, на пешеходную дорожку, которая вела непосредственно в парк между голыми платанами, мимо зданий Лондонского зоопарка. Паскаль остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену. Перед ним расстилались несколько акров деревьев и травы. Сзади, из вольеров зоопарка, раздался долгий, пронзительный вопль. Должно быть, какой-то зверь или птица. Это был крик из заточения, крик голода и одиночества. Прозвучав один раз, он больше не повторился. Паскаль пошел дальше.
Во второй раз он остановился, оказавшись на задворках резиденции посла. Из-за деревьев виднелась крыша здания, чуть поодаль – сверкающий купол минарета. Небо было абсолютно чистым, ярко-синим. Таким, что на него было больно смотреть. «Любимая моя», – подумал Паскаль, борясь с приступом боли – вполне конкретной и отчетливо ощущаемой. Сердечная боль не была для него абстрактным символом или поэтической метафорой. Боль действительно гнездилась в сердце. Сердце ныло, не переставая.
Резко повернувшись, Паскаль пошел, почти побежал обратно к машине. Подлетев на превышавшей все ограничения скорости к дому, где его терпеливо дожидалась аппаратура, он косо запарковал машину. Эти действия были опасны прежде всего тем, что могли привлечь к нему излишнее внимание. Ну и пусть. Паскалю теперь было все равно. Он действовал, не соображая даже, зачем ему вдруг понадобилось в спешке убегать из этого дома Интересно, звонила ли Джини? Часы показывали без пятнадцати два. Маленькая красная лампочка на автоответчике не мигала. Значит, звонков не было. Паскаль ощутил полную беспомощность. Поднявшись наверх, он тупо уставился на арсенал своих фотокамер. Их вид не принес облегчения.
– Господи Боже! – произнес Паскаль вслух, неожиданно для самого себя треснув кулаком в стену. Сбежав вниз по лестнице, к телефону, он набрал номер квартиры Джини в Айлингтоне, причем схватил трубку именно в ту секунду, когда Джини в Оксфорде набирала его номер. И пока она слушала прерывистые гудки, он вел разговор с ее автоответчиком.
– Милая, – умолял он. – Позвони мне. Ну, пожалуйста, позвони. В ту же секунду, как только вернешься.
Грохнув трубку на место, Паскаль попытался собраться с мыслями. Может быть, вернувшись в Лондон, она первым делом поедет в Хэмпстед, в коттедж, чтобы собрать там свои вещи. Он словно наяву увидел, как она входит в этот укромный домик, открывая дверь тем самым ключом, который он бросил к ее ногам. Не в силах сдержать стон, Паскаль снова набрал номер дома в Хэмпстеде, чтобы и там оставить на автоответчике то же самое послание-мольбу. Повесив трубку, он задумался и пришел к выводу, что все только что сказанное им ни к черту не годится. Пришлось снова позвонить по обоим номерам, чтобы несколько развить мысль.
На сей раз получилось чуть лучше:
– Джини, я люблю тебя. Люблю всем сердцем, родная моя. Позвони мне в ту же секунду, как только придешь домой.
Телефонная трубка легла на место, но Паскаль снова собрался снять ее, чтобы набрать те же номера уже в третий раз, – поскольку вдруг понял, что забыл извиниться перед Джини, – сказать, как сожалеет о содеянном. Он уже протянул руку, но, словно обжегшись, отдернул ее, потому что в эту секунду телефон зазвонил.
Опомнившись, Паскаль схватил трубку. Они одновременно произнесли имена друг друга. Два слова – «Джини» и «Паскаль» – слились в одно.
Именно в этот момент в тупик медленно вплыла черная машина с тонированными стеклами. Паскаль мог видеть, как она, притормозив перед готической виллой, описала круг и исчезла.
– В самом деле? – допытывалась Джини. – Господи, как я люблю тебя, Паскаль. Я просто ослепла и оглохла от любви к тебе. Ничего не соображаю от счастья. И еще плачу, сама не знаю почему. Расплакалась, когда услышала, что твой телефон занят. Прости меня, Паскаль. Прости, ради Бога. Ты так прав. И все, что ты сказал обо мне, – сущая правда…
Прижимая к уху телефонную трубку, Паскаль блаженно улыбался.
– И ты меня прости. Милая моя. Любимая. Ты мне так нужна здесь, рядом! Приезжай домой!
– Первый беспересадочный поезд отходит в полпятого и прибывает на Пэддингтон примерно без двадцати шесть. Там я поймаю такси и уже к шести буду рядом с тобой. Клянусь тебе.
– А пораньше нельзя?
– На другом ехать нет смысла, Паскаль. Тот, что отправляется в полпятого, идет экспрессом. К тому же я тут поговорила с полицией. В этом деле есть что-то подозрительное. Я хочу хотя бы взглянуть на то место, где он погиб, если только он действительно погиб…
– Если?! – резко переспросил Паскаль.
– По телефону всего не объяснишь. Но главное то, что полицию намеренно ввели в заблуждение. Послушай, Паскаль, я мигом проскочу туда и обратно, прямиком на вокзал. Обещаю тебе, что ни за что не опоздаю на этот поезд.
У Паскаля уже готов был сорваться с языка новый поток доводов и увещеваний. Но, упершись взглядом в стену, он заставил себя сдержаться. Ему стоило почти нечеловеческих усилий произнести одно:
– Обещай мне, родная, что будешь осторожной. Они говорили, пока у Джини не кончились монеты.
Она рассказала о своей беседе с сержантом, а также зачитала список предметов, найденных при покойном, и опись его вещей. Паскаль успел все записать. Джини начала лихорадочно рыться в сумочке. Мелочи для телефона-автомата больше не было.
– Мне пора, любимый, – сказала она напоследок. – Монеты кончаются. К тому же скоро стемнеет. Увидимся в шесть. Потерпи чуть-чуть. Каких-нибудь три часа с капелькой.
– Три часа с огромной каплей, Джини, почти бесконечной…
Джини шла по обычной оксфордской улице, но ей казалось, что она витает в эмпиреях. Над головой ее висело райское серое небо, а на голову капал холодный райский дождь. Задрав голову, она с наслаждением подставила лицо этим благословенным струям.
Тем временем в Лондоне Паскаль поглядывал то на пустой тупик, то на небо, продолжавшее лить ослепительный свет. Он сварил себе кофе и выкурил еще несколько сигарет, прислушиваясь одновременно к тишине и торжественной музыке, радостно звучавшей в его душе.
Позже, когда ему удалось немного успокоиться, его взгляд упал на список, который продиктовала Джини: бумажник, кредитки, ключи, деньги, сигареты, зажигалка, часы, носовой платок, перстень с печаткой. Перечитав этот список, содержимое которого не столь уж отличалось от содержимого его собственных карманов, он почти сразу же увидел: если все перечисленные вещи действительно найдены вместе с трупом Макмаллена, то кое-что во всем этом не вписывается просто ни в какие рамки.
Место гибели Макмаллена вряд ли можно было назвать привлекательным. Джини дважды сбивалась с пути, а потому, когда она наконец добралась туда, уже начали сгущаться сумерки. Дрожа от холода, она немного постояла на мосту, под которым пробегали рельсы. Вокруг было пустынно. Со всех сторон к железной дороге подступала свежая пашня. Справа виднелась узкая грунтовая дорога, по которой можно было добраться до коттеджа Макмаллена. Накатанная колея тянулась метров восемьсот, а потом пропадала за темной стеной сосен и более старой буковой рощей, венчающей крутой холм.
Рельсы и в самом деле были прямыми, как стрела, – полицейский был точен в описании. Галдели грачи. Два черных ворона важно прогуливались по шпалам, исследуя мусор. До ближайшего человеческого жилья, если так можно было назвать заброшенную ферму, было километра три по дороге. «Милое уединенное местечко для самоубийства… Или убийства», – тоскливо подумала Джини.
Осторожно ступая, она спустилась по насыпи к рельсам. Когда-то здесь стояло ограждение. Но деревянные столбы давно подгнили и завалились, а поржавевшая колючая проволока свернулась кольцами в сухом малиннике и зарослях крапивы. Кое-где ветер все еще трепал обрывки пластиковой ленты, какой обычно обносят место происшествия. Вдоль железной дороги сплошной полосой тянулась помойка: ржавые консервные банки, полиэтиленовые мешки, погнутое велосипедное колесо. На бетонных шпалах застыли бурые пятна. Несколько секунд Джини смотрела на них, но потом, не выдержав, отвела глаза.
Внезапно рельсы затрепетали, наполнившись жизнью. Задрожал и воздух, разорванный оглушительным грохотом. Во мгле ярко, как молнии, вспыхнули огни. Поезд появился в считанные секунды, словно ниоткуда. Его стальное тело, извиваясь и громыхая, промчалось в трех метрах от нее, обдав пылью и запахом масла. Эта внезапность напугала ее. С криком она отшатнулась и, поскользнувшись, упала. Поезд уже умчался, когда Джини наконец решилась поднять голову. Воздух все еще вибрировал. Издалека, как плач привидения, донесся заунывный гудок. Сверху орали перепуганные грачи, поднявшиеся с дубов, росших поблизости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47