– Не могу же я жить до скончания века под гнетом предрассудка. А иначе, как предрассудком, мою религию не назовешь. Где вера? Говорю вам: ее больше нет в моей душе. Мне нужно подумать и об отце. Полжизни он связывал со мной свои амбициозные планы. Он стар, ему осталось не так уж много дней на нашей грешной земле. А мне так хотелось бы сделать ему последний подарок. – На губах Хоторна мелькнула мимолетная улыбка – К тому же я человек не без способностей. И мне во многом недостает моей прежней жизни. Я скучаю по этой сумасшедшей жизни, которая называется политикой. Скучаю по той единственной ясной цели, которая манила бы меня. Ведь почти всю мою жизнь эта единственная цель светила мне, как путеводная звезда.
– Значит, вы вернетесь в мир большой политики? Вы все еще не оставили надежду стать президентом?
– Нет, не оставил. И, как вы можете догадаться, мой отец тоже.
– И у вас действительно разработан график? Хоторн широко улыбнулся.
– Конечно. Причем весьма реалистичный. И гибкий. Сорок лет, или две тысячи восемьдесят недель, не распишешь по минутам. Приходится делать поправки: отчасти на состояние здоровья Лиз, отчасти на нынешнего президента и то, насколько успешно он действует на своем посту. Ну и еще кое-какие мелочи…
Обнаружив внезапное беспокойство, Хоторн резко поднялся на ноги и принялся вышагивать взад-вперед по комнате. Джини молча следовала за ним взглядом. Вдруг он остановился, быстро повернулся кругом и впился в нее взглядом.
– Честное слово, я пытался, – взволнованно произнес Хоторн. – Одному Богу известно, каких усилий мне стоили попытки заново построить свою жизнь. Однако повестка дня была определена заранее. Понимаете? Еще до того дня, когда я появился на свет. Ступенька за ступенькой – к вершине.
Таков неумолимый закон нашего семейства. Для меня уже недостаточно было стать просто сенатором. Сенатором был мой дед. Сенатором стал мой отец. Мне необходимо было перешагнуть этот рубеж. Без этой цели вся моя жизнь становилась пустой и бессмысленной. Вы способны это понять? Четыре года я существовал без жизненной цели, а теперь – все, хватит. Да, у меня есть сыновья. Но что еще, кроме них, может послужить мне отрадой? Отнимите у меня честолюбие, и вы оставите меня ни с чем.
Хоторн раздраженно оборвал тираду. Джини попыталась что-то сказать, но он не дал ей произнести ни слова.
– Знаю, что вы скажете. Слава? Без власти это ничто. Деньги? Да у меня их при рождении было больше, чем может пожелать себе любой смертный. Веры у меня нет – вы уже знаете. Что остается? Только не напоминайте мне о моем браке. Вас не так легко провести, как Мэри или Сэма. Думаю, это не ускользнуло от вашего внимания. Мой брак мертв. Он мертв по меньшей мере уже девять лет из тех десяти, что прошли с момента моей свадьбы.
Внезапно он остановился. Перед этим голос его от волнения возвысился, а потому наступившая тишина казалась звенящей. У Джини было такое ощущение, что невысказанное и непроизносимое вот-вот прозвучит эхом, отразившись от стен комнаты. Взгляд Хоторна лег на ее лицо.
Чуть погодя Джини осторожно возобновила разговор.
– Это совсем не то, на что вы намекали чуть раньше сегодня вечером.
– Знаю. И не сомневаюсь, что вы заметили, сколь тщательно я подбирал слова. Я солгал вам лишь однажды, но ни разу больше. Я сказал, что люблю жену. Нет, я не люблю Лиз и не любил никогда. На самом деле она мне просто отвратительна.
И опять – тишина. Взгляд его глаз был пристален. Джини смотрела на Хоторна со смятением в душе. Она чувствовала, что настоящий, реальный Хоторн где-то очень близко, возможно, на расстоянии всего лишь одного вопроса. Склонив голову, она чуть-чуть подтянула рукав блузки – на каких-нибудь пару сантиметров, чтобы увидеть краем глаза циферблат часов. Было полдесятого. Паскаль опаздывал на полтора часа. Беспокойство снова шевельнулось в ее душе, сменяясь страхом, но она заглушила его в себе. Подняв глаза на Хоторна, Джини увидела, что лицо его по-прежнему искажено от волнения и боли.
– Вы хотите, чтобы я ушел? – отрывисто спросил он. – Наверное, мне в самом деле пора.
– Вы говорили, что хотели мне что-то рассказать, – напомнила Джини с замиранием сердца. – О вашем браке? О Лиз?
– Косвенно – да. – Он быстро поднял руку, словно слабо защищаясь. – Только таким образом я могу разговаривать о Лиз. С моей стороны это не очень честно… – В его взгляде читалась нерешительность. – Я не мог открыто говорить в присутствии вашего отца и Мэри, но вы, должно быть, слышали немало сплетен обо мне, о других женщинах, о супружеской неверности с моей стороны… Так?
– Так.
Казалось, прямой ответ обрадовал его. На губах Хоторна появилась кривая усмешка.
– Вот об этом я и хотел поговорить с вами сейчас. О других женщинах в моей жизни. Думаю, что могу поведать вам правду.
– С чего бы это?
– С чего бы? Ну-у, отчасти оттого, что вы, как ни отрицайте, все же охотитесь за мной. Вот я и подумал: ну и пусть, отчего бы не сдаться? К тому же, – запнулся он, нахмурившись, – вы мне нравитесь.
– В самом деле?
– В самом деле. – Он отошел от нее на несколько шагов. – Вы понравились мне с первого взгляда, с первой встречи. Вам тогда было тринадцать лет, и были вы со своей юной подружкой, которой отчаянно хотелось пофлиртовать, но как-то все не получалось. Помните? Вы мне понравились и тогда, когда я вновь встретил вас у Мэри. Не думаю, что стоит доискиваться причин, почему вы мне нравитесь. Иногда человек просто нравится, иногда – нет. Может быть, в другой обстановке я невзлюбил бы вас и не стал бы вам доверять. А может, я вовсе не люблю вас и не доверяю вам, но вы просто оказались рядом со мной в нужный момент… Кто знает?
Хоторн подошел к столику у стены, на котором стояла бутылка шотландского виски и несколько стаканов. Взяв бутылку, он принялся отвинчивать пробку.
– Вы позволите? Может, составите компанию? – Он улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. Хоторн замер на месте. Джини поняла, что он к чему-то прислушивается. Она с удивлением огляделась по сторонам в комнате, где царила тишина, и тоже услышала. За окнами, на улице, раздавались чьи-то мерные шаги.
Хоторн по-прежнему сжимал в руке горлышко бутылки. Выражение его лица было теперь настороженным.
– В квартире безопасно?
– Безопасно?
– Она прослушивается?
– Не знаю, – огорошенно промямлила Джини. – Может быть.
Хоторн издал долгий, медленный вздох.
– Знаете, а мне наплевать, – произнес он с какой-то странной бесшабашностью. – Хоть так, хоть эдак – гори все синим пламенем. Прямо сейчас и прямо здесь.
Подавая ей стакан, он дотронулся до ее руки. Хоторн опять не подал виду, что почувствовал это прикосновение. Снова сев на стул напротив нее, он принялся задумчиво созерцать девушку. Внутри Джини вновь забился мелкий, нервный пульс.
– Вы помните мою речь в «Савое»? – спросил Хоторн. – О гласности. О частной жизни общественного деятеля.
– Да, помню. Вы тогда еще сказали, что когда известному человеку нечего скрывать, то нечего и бояться.
– Именно. Исходя из этого принципа, если бы заявления о моей семейной жизни, сделанные чуть раньше сегодня вечером, соответствовали действительности, то у меня не было бы причин опасаться Макмаллена, не так ли? В худшем случае он мог распускать слухи, сплетни. А я бы уж как-нибудь с этим справился. Ни он, ни вы, ни кто-либо еще не смог бы раздобыть доказательства моей вины. – Его глаза обдали Джини холодом. – К сожалению, не все так просто. И вы, полагаю, это поняли. Да, в моей жизни были другие женщины, были супружеские измены. Стоило вам поднатужиться и покопаться как следует, и вы наверняка в конце концов откопали бы кое-что пикантное. Что ж, я вам помогу в этом. Я все расскажу сам.
Откинувшись на спинку стула, он смерил ее долгим, оценивающим взглядом.
– Вы молоды и многого можете не понять. И все же… Вот как все началось…
Глава 31
Было уже полседьмого, когда Паскаль отъехал от дома Мэри. Оглянувшись единственный раз, он увидел Джини и Мэри у входной двери. Больше Паскаль не оглядывался, зная, что, стоит ему дать слабину, и он не выдержит – развернется на полном ходу и понесется обратно. Джини только что весьма раздраженным тоном дала понять, что не желает его присутствия, поэтому он мчался прочь во весь опор, чтобы не подвергать себя искушению.
Мотоцикл летел по темным мокрым улицам и площадям Кенсингтона. Ему было все равно, куда ехать. Потом, поняв, что на такой скорости недолго свернуть себе шею, он заехал в неприметную улочку и нажал на тормоз.
Предстояло убить полтора часа. Паскаль медленно побрел на Кенсингтон-Черч-стрит, не обращая внимания ни на прохожих, ни на ярко освещенные витрины магазинов. Ноги сами привели его в укромный переулок, где гостеприимно светилась вывеска бара. Судя по рекламе, там подавали не только спиртное, но и кофе. Бар оказался наполовину пустым. Паскаль устроился в закутке, в глубине зала, и заказал себе тройной эспрессо. На соседнем стуле кто-то забыл вечерний выпуск «Стандард». Взяв газету, он по профессиональной привычке быстро пробежал глазами основные разделы. Строчки сливались в однообразное месиво. Паскаль свернул газету и отложил в сторону.
В голову назойливо лезли мысли о Джини и словесной перепалке между ними, предшествовавшей поездке к Мэри. Он вновь и вновь проигрывал в уме фрагменты этой сцены: полупризнания, недомолвки, тягостные паузы, затаенная неприязнь. Был момент, когда оба испытали приступ безмолвного панического страха, чувствуя, как теряют нечто очень ценное для них двоих. Эта потеря взаимного доверия наступила как-то внезапно. Еще минуту назад Паскаль непреклонно верил: надо поговорить с ней, задать еще один вопрос – и намечающуюся трещину удастся замазать. Но эта минута прошла, и он увидел, что заблуждался. Следующий вопрос и последовавший ответ безнадежно все испортили. Трещина превратилась в пропасть. Тут уж Паскаль испугался не на шутку.
Открывшиеся перед ним зловещие дебри были хорошо ему знакомы. Он провел там, как в западне, значительную часть своей супружеской жизни. Ему было известно, что и Джини было знакомо это состояние. Об этом свидетельствовала цепь ее скоротечных любовных увлечений, хотя она и рассказывала о своем прошлом очень скупо. Теперь он понимал, что после Венеции проявлял недопустимое благодушие. И Джини, наверное, тоже. Они беспечно поселились в райских кущах, где царили взаимная привязанность и доверие, не омрачаемые ссорами и спорами. Теперь же обоим было больно видеть, насколько быстро эта взаимная привязанность рассыпается в прах. Они вдруг вновь оказались в постылом, мелком мирке – два любовника, воюющих друг с другом, чье несогласие с пугающей скоростью превращалось во враждебность, презрение и пошлую подозрительность.
«Я не дам этому случиться, – убеждал себя Паскаль. – С кем угодно, но только не с нами». Погруженный в эти раздумья, он просидел в кафе битый час, не замечая никого и ничего вокруг. Сейчас его занимало только одно: что сказать и сделать, когда он вновь увидит Джини? Как спастись? Ведь должен же быть какой-то выход для них обоих. Подумаешь, ссоры… Все любящие ссорятся, спорят и воюют друг с другом, убеждал он сам себя. В ссорах даже есть какая-то польза, своеобразное утверждение равенства двух людей, и нечего этих ссор бояться, лишь бы не страдало главное – верность друг другу. Эта мысль согрела его. Он заказал себе еще кофе, закурил сигарету и взглянул на настенные часы. Их стрелки потихоньку подбирались к восьми. Вот-вот будет без пятнадцати восемь. Тогда он и направится к дому Мэри. Им овладело почти непреодолимое желание встать и поехать прямо сейчас, не откладывая. Ему страстно хотелось увидеть Джини, поговорить с ней, сделать так, чтобы в их отношениях все снова стало ясно и хорошо.
Однако стрелки часов, казалось, замерли на месте. В раздражении Паскаль снова схватил газету, чтобы хоть как-то отвлечься от навязчивого желания, и тут на последней странице, в рубрике «Происшествия», заметил крохотную заметку, озаглавленную «Несчастный случай под Оксфордом». Прочитав ее, он похолодел. Потом, не веря глазам, начал перечитывать вновь и вновь.
Прошептав сквозь зубы проклятие, Паскаль швырнул деньги на стол и с зажатой в кулаке газетой молнией выскочил на улицу. Там снова шел дождь, причем довольно сильный. Он подбежал к мотоциклу, вскочил на него и, крутанув рукоятку газа, полетел, рассекая лужи, в южном направлении.
Он свернул на Кенсингтон-Хай-стрит. Дом Мэри стоял в нескольких кварталах к западу от основной дороги. Автомобильный поток все еще был довольно плотным, хотя час пик давно миновал. Паскаль петлял между машинами, идущими одна за одной. Скорее, скорее! Разговор с Джини не терпел отлагательств. Он поймал себя на том, что едва не забыл о ее отце, который сейчас тоже находился в доме Мэри. Ну и Бог с ним! Главное – поскорее увидеть саму Джини и рассказать ей свежую новость.
Как назло, каждый светофор встречал его красным светом. Паскаль вполголоса клял все светофоры на свете. Впрочем, нет, вон тот светофор – вдалеке – все еще зеленый. Глянув в зеркало заднего вида, он увидел, что за ним метрах в двадцати следует большой черный «форд». Увеличив скорость, Паскаль совершил рывок вперед. Слева от него оказался крытый грузовик с посылками. Скорее, скорее, пока зеленый не погас! И тут до его сознания дошло: «форд» тоже набрал скорость и теперь едва не касался бампером заднего колеса мотоцикла. Между тем светофор уже переключился на желтый. Для принятия решения оставалась какая-то доля секунды: ехать дальше или тормозить?
В памяти молниеносно промелькнул образ парижского бульвара. «Форд» следовал по пятам – тормозить не было возможности. Прикинув, что оставшегося времени едва достаточно, чтобы проскочить перекресток, Паскаль выкрутил рукоятку газа чуть ли не до отказа. И увидел: ни «форд», ни грузовик тоже не собирались останавливаться. Они по-прежнему сопровождали его: один – сзади, другой – сбоку. Он чувствовал, как бьет в бок поток воздуха, отражающийся от борта грузовика, шедшего впритирку. Водитель не сигналил и не сбавлял скорость. Быстро и резко грузовик двинулся вправо, грозя смять переднее колесо мотоцикла.
Мотоцикл понесло юзом, Паскаль не в силах был выровнять его. В этот момент «форд» включил ослепительный дальний свет. Следующая секунда показалась Паскалю вечностью. Он видел, как медленно кренится мотоцикл и одновременно мокрый, блестящий, как стекло, асфальт поднимается навстречу. Раздался скрежет металла, визг резины. Асфальт ударил в спину. Упав навзничь, Паскаль заскользил по дороге. Его тащило по инерции – пять метров, десять… Он все еще находился в гипнотическом состоянии. Мозг лениво, медленно фиксировал происходящее. Стремительное скольжение и боль, впивающаяся в позвоночник, поначалу казались нереальными. Паскаль не потерял сознания. Он с удивительной четкостью, неправдоподобной в такой ситуации, видел, как две машины согласованно совершали маневр. Грузовик, сбивший мотоцикл, уходил на повышенной скорости. Черный «форд» направлялся прямо на человека, распластавшегося на середине мостовой. «Форд» мог не торопиться. У него была уйма времени для того, чтобы точно нанести заключительный удар.
– Я не знаю, что именно этот Макмаллен наплел вашей газете о моей личной жизни, – говорил Хоторн, – но одно мне известно наверняка: свою историю он состряпал не без помощи Лиз, а она лгала ему. Даже если бы она не была больна и не потеряла способности видеть разницу между правдой и фальшью, Лиз все равно извратила бы все, что связано с нашим браком. Она никогда не желала признать правду. Каждый факт ей надо было вывернуть так, чтобы она выступала в роли невинно пострадавшей стороны… – Он пожал плечами. – На этом поприще я не собираюсь вступать с ней в состязание. К тому же мне есть в чем винить себя. И я признаю свою вину.
Хоторн замолчал, и Джини увидела, как его взгляд скользит по комнате, цепляясь за книжные полки, камин, безделушки на каминной полке: почтовые открытки, глиняную плошку и – с самого края – кошачий ошейник, который она хранила в память о Наполеоне. Синий ошейник был сделан из настоящей кожи, к нему были прикреплены пластинка с кличкой и крохотный колокольчик. Впрочем, казалось, что, глядя на все эти предметы, Хоторн не видит их. Его взгляд был направлен внутрь самого себя, перед его глазами сейчас была собственная жизнь.
Джини в нерешительности смотрела на него. Вся эта история строилась на зле. Как говорил Паскаль, злого человека трудно распознать по его лицу, словам и жестам. Однако, как Джини ни старалась, сейчас она не могла выявить в своем собеседнике ни капли зла. Отчаяние? Да. Крайняя усталость? Да. Горечь? Возможно. Ко всему этому примешивалось столь не вязавшееся со сдержанностью Хоторна стремление к предельной точности и откровенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47