— Да.
— А где теперь пистолет?
— Под сиденьем машины в Нью-Йорке. А может, и нет.
— Бог ты мой. Я думал, ты меня грузишь. А откуда у тебя эта чертова пушка?
— Я ее нашел. Это долгая история.
— Ну, ничего себе. Хорошенькое приключение.
— А затем нам пришлось столкнуться с офицером полиции штата Массачусетс, чтобы показать ему наши фальшивые водительские удостоверения и выдержать от него форменный допрос…
— Я бы и подумать не мог, что ты на такое способен, Гейб. Не обижайся.
— Почему? — спросил я. — Только потому, что я не принимаю участия в забегах по пересеченной местности?
— Нет, — честно ответил Люк. — Гейб, не принимай близко к сердцу, ты… просто не подходил на роль парня, который может угрожать пистолетом кому-то. Но ты молодчина. Я восхищен.
Наконец, дождались. Возвращение Гейба в страну крутых.
Все это для меня не имело теперь никакого значения.
Я наблюдал за мамой. Ей было лучше, чем за все предыдущие месяцы. Она постоянно находилась в движении. Ходила по магазинам. Составляла списки покупок, планировала дела. По субботам готовила жаркое с мясом и вывозила Аори в детские парки, где родителям и детям можно прыгать на огромных надувных штуковинах. Ей словно требовалось доказать себе и окружающим, что она все еще в числе живущих. Думаю, что как раз в парке и состоялся разговор мамы и Аори: она объяснила малышке, что папа очень любит ее, но ему придется ухаживать за Амосом, а мама позаботится об Аори. Когда она станет старше, то обязательно навестит папочку. Я полагаю, что мама именно так все и объяснила. Мы забыли о пасхальных яйцах для Аори. Мы все забыли о Пасхе, даже католичка Кейси. Дедушка выехал в воскресенье утром в торговый центр и купил девочкам пасхальные корзинки величиной с них самих. Он спрятал их в кустах, а мы оставили подсказки в картинках, разбросав их по всему дому. Было так смешно наблюдать, как малышки разыскивают подарки. Кейси взяла девочек с собой на детский праздник, который устраивался в одном кафе.
Я все время возвращался мыслями к отцу. Мне было интересно, когда же он подойдет ко мне и скажет: «Сын, нам надо поговорить». И он сделал это в понедельник, в день, когда оформлялись бумаги на продажу дома.
Лео появился в доме с Амосом, маленьким и хрупким в своей корзинке. Я увидел Лео шагающим по дорожке к дому и разговаривающим по мобильному телефону. Он жестикулировал так, словно его собеседник (вернее, собеседница, потому что наверняка это была Джойос) мог бы его увидеть. Войдя, он обратился ко мне:
— Гейб, ради всего святого, подержи его. Мне нужно в ванную.
У меня руки грязные.
Когда он увидел, с какой неохотой я беру ребенка, он сказал:
— Послушай, ведь это твой брат.
Так и было. Этот бедняжка, как бы я к нему ни относился, был мне братом. Я положил его между подушками на софе, как научился делать это с Аори, когда та была совсем крошечной, и он через несколько минут уснул.
— Итак, — возвратившись, произнес Лео, — ты меня ненавидишь до глубины души.
— Что-то в таком духе.
— Я не виню тебя за то, что ты сердишься…
— Как благородно с твоей стороны.
— Но ненависть — это такое сильное чувство, что даже не знаю, Гейб, кому оно может причинить больше вреда: тебе или мне.
Он был прав. У меня все внутри переворачивалось, когда я вспоминал историю наших милых семейных отношений. Я не вылезал из туалета. Лео в доме был подобен вирусу, от которого не спрячешься. Он присел на край моей кровати.
— Гейб, постарайся вспомнить хорошие времена. Помнишь, как мы вырезали машинку из дерева?
Я застонал.
— Как школа?
В ответ я притворился, что смеюсь, хотя на самом деле в моем смехе слышалась такая горечь, что я выглядел как персонаж черно-белого немого кино.
— Школа для меня либо не существует, либо становится источником сильной головной боли, — ответил я ему.
— Надо стараться, Гейб. В колледже тебе будет намного легче. Для детей с хорошими способностями есть программы, учитывающие, что студент страдает от речевой дезориентации.
— Я от нее не страдаю, я с ней живу.
— Тебе надо чаще выступать на публике. Это улучшит и навыки письма. Ты делаешь дополнительные задания по письму?
— Нет.
— Ты мог бы попробовать.
— Хорошо.
— Мама рассказала мне о том, что сейчас разработаны такие программы, и они успешно работают.
— Правда, за них надо платить. Ты участвуешь?
— Ты знаешь, Гейб, что у меня теперь не та ситуация. Но я могу помочь маме получить те деньги, которые вам оставил дедушка.
— О, чтобы мы могли пользоваться деньгами маминого отца и не беспокоить собственного!
— Но можно еще попробовать попросить социальную помощь.
— Ты соображаешь, что говоришь? Мама не рассчитывает на помощь для себя. Она работает на лекарства, потому что никто не хочет оформлять страховку. Она не будет сидеть, сложа руки и ждать помощи.
— Но учитывая, что случай чрезвычайный…
— Я думал, что ты не удивишь меня больше. Однако я ошибся. Папочка в ударе. То есть получается, что тебе лучше, чтобы мы с Карой жили на пособие, чем отправиться самому на работу?
Он отвернулся.
— Помнишь, как мы строили с тобой крепость?
— Давай оставим в покое наши общие воспоминания. Я посмотрел на часы.
— Знаешь, мне пора уходить. Работу искать, чтобы было что поесть.
— Гейб, когда-нибудь ты поймешь отца. Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, но тебе тоже захочется чего-нибудь так сильно, что ты будешь готов рискнуть всем.
— Стоп. Чем же ты рисковал?
— Тем, что мой собственный сын не будет меня уважать.
— Принимается. Так и есть.
— Я приеду. Когда ребенок, то есть дети, станут постарше, и ты сможешь приехать к нам. Если бы ты знал Джой лучше…
— Живи этими мыслями. Как только возьмут интервью у снежного человека, я обязательно появлюсь в вашем доме.
Я встал.
— Ты окончательно сошел с ума? С какой стати мне приезжать к вам? Ты сам вынуждаешь меня так говорить. Зачем мне нужна, твоя Джой? Зачем мне узнавать ее получше? За те два часа, которые я провел в ее обществе, я и так все о ней понял. Ее собственная сестра ждет не дождется, как бы смотаться оттуда.
— Ты изменишь свое мнение.
— Не стоит тебе на это полагаться, понял? Если я найду возможность обеспечить маме уход, я оставлю ее с Кейси, и меня никто не вспомнит в Шебойгане, потому что мне все надоело.
— Я тебя понимаю.
— О, ты разбиваешь мне сердце своим пониманием!
— Как бы ты себя чувствовал, — спросил он, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не обнять его. Я держал руку так, будто она у меня сломана или в гипсе. — Как бы ты себя чувствовал, если бы твои родители стыдились того, что ты называешься их сыном?
— Я ощущал бы себя полным дерьмом, Леон, — сказал ему я. — Я бы чувствовал себя именно так.
— Есть хочешь? — позвала меня Кейси из кухни.
— Да, — ответил я ей. — Жареная говядина, индейка и…
— Заправка с майонезом, — закончила за меня Кейси.
— Должен признать, — проговорил Лео, — что хотя она и ненавидит меня до глубины души, Кейси была для вас хорошим другом.
— Она заменила мне в некоторой степени отца, которого у меня не было. Я, конечно, получаю большое удовольствие от нашей беседы, но у меня дела…
Он ушел. Я продырявил кулаком изголовье кровати. Это было хлипкое и плохое изголовье. Потом я начал плакать так сильно, что, в конце концов, обессиленный, заснул.
Глава двадцать пятая
Дневник Гейба
Моя мама ходила на физиотерапию по субботам. Если у нее оставались силы, после того, как терапевт поработал над ее ногами, заставив выполнять многочисленные манипуляции, она отправлялась на занятия в балетном классе. Иногда к ней присоединялась Кара. Когда ей было хорошо, мы жили, когда ей становилось немного хуже, мы ждали, затаив дыхание, что же будет дальше. Однако она поправлялась — в этом не было сомнений.
Мой отец вернулся — без Амоса — к назначенному дню развода. Я ждал, что меня снова посетит чувство щемящего ожидания, тоски, ностальгии, по тем золотым детским дням, которые в моей памяти были связаны с Лео. Однако ничего не последовало. Это можно было сравнить с тем, как если бы я касался шрама на колене (он остался у меня после того, как я порезался о поломанную ручку велосипеда). Я не чувствовал ничего. Пустота. Те воспоминания больше не вызывали у меня никаких ощущений.
До сих пор не вызывают.
Развод показался мне вполне обыденным событием. Даже более обыденным, чем переобувание. А ведь всего год назад развод представлялся мне таким же невероятным, как приземление марсианского космического корабля в теплице у Клауса. Последние полгода стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я желал только одного — чтобы моя мама выглядела в суде на высшем уровне. Я не хотел, чтобы она хромала или казалась «съеденной» болезнью, даже, несмотря на то, что это вызвало бы дополнительное сочувствие у судьи. Мы уже знали, что отец должен будет платить ей каждый месяц определенную сумму, в связи с тем, что она не может работать, как раньше. Это содержание назначалось до тех пор, пока мама оставалась незамужней. Но я даже не рассматривал вариант повторного замужества.
Она продолжала вести себя так, словно ей все равно, существуют ли Лео и Амос. Во всяком случае, перед нами. Я догадывался, в чем тут дело. Иногда по вечерам я слышал через стену, как она пела под музыку, но все чаще до меня доносились обрывки разговоров по телефону. Она иногда плакала, но, очевидно, ее это успокаивало. Это напомнило мне те времена, когда мы были маленькими и слышали, как они с отцом занимаются сексом, мама немного стонала, а папа на выдохе произносил ее имя: «Джулиана, Джулиана». Мне было очень интересно, с кем она разговаривает. Кейси отпадала, потому что жила теперь с нами, да и потом она как раз была на конференции, а потом отправилась повидать брата в Денвере. Стелла тоже не в счет — разговоры с ней обычно сводились к одному слову: «Увидимся позже», и они с мамой договаривались о встрече в кафе. Оставалась только моя тетя Джейн. Но, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не смог бы говорить с ней дольше пяти минут, бабушка, же приходила каждый день, а в половине девятого вечера уже спала. Все друзья мамы, все эти профессорские жены, после того как история с Лео вышла наружу, сделали вид, что мамы вообще не существует.
Однажды мама отправилась с Аори на детское представление, и я занял место за ее рабочим столом. Мне было очень важно понять, кто же скрывается под маской таинственного собеседника. Я и не подумал, что лезу не в свое дело, потому что не отделял себя от нее. Она принадлежала нам, целиком и полностью.
Ладно. В тот вечер я обнаружил две исключительно интересные вещи. Журнал «Перо». Мама не читала журналов и все время повторяла, что только книга, которую нельзя удержать в руках, заслуживает пристального внимания, приводя в пример «Анну Каренину». Я пролистал журнальчик.
И там было ее стихотворение. Не то, которое я увидел в ее бумагах еще до путешествия. Другое. Я не знаю, было ли оно лучше. Я не разбираюсь в поэзии. Мама заставляла заучивать нас Роберта Фроста, да еще я запомнил, что произведения Эмили Дикинсон можно переложить на мелодию «Желтой розы Техаса». Но раз ее стихотворение поместили в журнале, наверное, оно было вполне приличным.
Вот оно:
Ремиссия —
Мне за нее придется заплатить
Бессонными ночами, опухшими глазами,
Людской молвой, стенаниями фальши
И голосом, который неустанно
Твердить мне будет:
«Что же дальше?»
Чем мне придется заплатить еще
За радость обновленья?
За миг надежды?
Нет, думать не хочу.
Танцую, собой любуясь,
Но вдруг, завидев в зеркале
Испуганный свой взгляд,
Невольно вспомню:
Для меня ведь нет пути назад —
К здоровью, красоте.
Живи сейчас,
Тебе дарована ремиссия —
И никакой амнистии.
Стихотворение показалось мне очень пессимистичным. Оно не вязалось с голосом Джулианы Джиллис, который я слышал по вечерам через стену: «Нет, правда?», «А ты что в ответ? Возможно, это не чрезвычайная ситуация, но в любом случае большая ответственность. Ладно, это не обязательно должно быть смертельным случаем». Мне казалось, что она разговаривает, как Каролина с Мариссой, но только красивее формулирует свои мысли.
Но самым интересным было то, что из журнала выпал листочек. Записка от парня.
«Это Мэтью Макдугал. Я знаю, что ты вряд ли меня помнишь, Джулиана. Но я тебя хорошо помню. Я сидел за тобой на лекциях по искусствоведению. Как я тебя любил!.. Ты танцевала — это зрелище навсегда осталось у меня в памяти — под любимую песню Пола Маккартни, которую он все время ставил в машине, доводя своих детей до бешенства. У меня есть восемнадцатилетняя дочь, и я тоже в свое время надоедал ей этой песней. Я читаю твою колонку, но, увидев твое стихотворение, решил написать. Если ты получишь мое письмо, прошу тебя, позвони мне, и мы легко наверстаем упущенное. С самыми теплыми чувствами, Мэтт».
Его номер телефона был здесь же, рядом с визиткой, на которой стояло: «доктор». Я глубоко задумался. Получается, что он назначал ей свидание. Доктор. Наверное, редкий зануда. Неужели это с ним она болтала по телефону? Если он прочел стихотворение, то знал, что у нее рассеянный склероз.
Зачем он тогда флиртовал с ней?
Я уже знал об этом заболевании достаточно много, чтобы понять, что мужчины, даже влюбленные, испарялись, как только слышали диагноз. Они уходили от своих избранниц, потому что представляли их хромающими, потерявшими ориентацию. Забота о такой женщине могла убить все чувства. Хотя у моей мамы случай не такой тяжелый, никто не мог поручиться, что произойдет дальше. Я положил назад листок с запиской, убедившись, что он лежит на той же странице, а потом разрезал конверт со счетами. Счета уже давно были моей обязанностью. Я подписывал их, как мама, делая это довольно мастерски. Я распечатывал ответы на письма, объяснительные по поводу отсутствия в школе Каролины и прочие бумаги, а затем ставил мамину подпись в моем исполнении.
На следующий день у моей мамы начался рецидив. Он прошел быстро, но оставил ужасное впечатление. Я молился, чтобы Кейси поскорее приехала.
У нее начались небольшие проблемы со зрением. Она просто упиралась глазом, который видел лучше, в экран компьютера, и ее пальцы слепо стучали по клавиатуре. Я вспомнил незрячих героинь, Энн Салливан и Хелен Келлер. Честно говоря, я испугался. Мне пришлось сопровождать маму на выступления — у нее как раз их было много запланировано.
За неделю до возвращения Лео мама снова делала уколы интерферона. Она колола себя сама. Но на этот раз я услышал, как она выругалась в ванной: «Черт побери!» Я спросил, нужна ли ей моя помощь. Она ответила отрицательно: «Я зацепила вену». Мама вышла из ванной, и я почти сразу заметил, что она уже не была прежней Джулианой. Кара отправилась на свои ночные гулянки. Аори за ужином начала жаловаться:
— Я ненавижу жареные яйца.
Я ее не винил: омлет или яйцо вкрутую я еще мог выдержать, но жареное яйцо напоминало мне, что мы едим невылупившегося цыпленка.
— Хорошо, — ответила мама и выбросила содержимое тарелки Аори в мусорное ведро. — Не ешь.
Аори стала плакать.
— Гей, — обратилась она ко мне. — Сделай мне вкуснятину.
— Не смей, — сказала мама. — Гейб, я устала от ее капризов. Аори, там ведь была говядина и картошка.
— Но ведь яйцо к ним прикасалось, — захныкала Аори. Потом она впала в настоящую истерику, которая могла довести до белого каления любого взрослого.
— Марш из-за стола, — вытаскивая за руку сестру, произнесла мама. — И не возвращайся.
Она повернулась ко мне:
— Тебя тоже что-то не устраивает? Я могу помочь выбросить.
— Я просто смотрю на это шоу, — проговорил я, поднимая руки в знак того, что я сдаюсь.
Мама замахнулась на меня и едва не залепила мне пощечину. Я не мог поверить собственным глазам.
— Иди ты к черту! — закричал я. — Начала срываться на ребенке!
— Ничего подобного. Я отвела ее в комнату, и даже доктор Спок советует поступать так в подобных случаях. Я предложила ей нормальную еду, но она ее не устроила. Она постоянно ноет. Не прекращая.
Я поставил тарелку на решетку возле раковины. Мама с видимым удовлетворением подхватила ее и грохнула оземь.
— Проваливай отсюда и сам готовь себе еду, — выкрикнула она.
— Конечно, ты же почувствуешь себя настоящей мученицей, правда?
— Закрой рот и иди к себе в комнату.
— Да с удовольствием.
Я лежал на кровати и ждал обычные полчаса, когда она придет и объяснится: «Гейб, прости меня. Я устала. Я скучаю по старой жизни, когда твой отец был с нами».
Но ничего подобного в этот раз не случилось. Она не пришла.
Я знал, что ее пугает завтрашний день, который принесет тошноту, озноб, измождение. Это длилось, как правило, только два дня, но от этого маме не было легче. Однако вместо того чтобы извиниться, мама начала носиться по дому, подбирая игрушки Аори и выбрасывая их в мусорную корзину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44