Разве что дятлы встречались целыми стаями, а всех остальных редко удавалось увидеть — то черный орел Harpyhaliaetus solitarius попадется, то короткоклювый колибри (Ramphomicron). Гораздо веселее было на лесных озерах. Там бродили большие цапли Ardea cocoi, сотенными стаями кружили коршуны-слизнееды (Rhostramus sociabilis), а по листьям гигантских кувшинок Victoria cruciana бегали яканы (Jacana), трепеща, как мотыльки, желтыми крылышками. На озерах водятся кайманы и анаконды, но последних мне не удалось увидеть ни разу — попадались только коричневые гигантские ужи (Cyrtodryas gigas).
Я прожил в Чако несколько дней, пока не пришло время ехать на бразильскую границу. Каждое утро меня будили концерты черных ревунов (Alouatta caraya). Днем приезжали школьные экскурсии и угощали всякой всячиной, а по ночам единственными соседями были жабы и лягушки, собиравшиеся в душевой ради прилетевших на свет насекомых (всего я насчитал там 16 видов амфибий).
До города меня подвез автобус женской протестантской школы при польско-украинской общине. Никто из девушек уже не помнил ни слова на славянских языках, лишь одна спросила меня «Te gusta vareniki?» — «Тебе нравятся вареники?»
Чем-то я им очень понравился: после того, как сошел с автобуса, они еще долго, к изумлению прохожих, хором скандировали «Vla-di-mir! Vla-di-mir!»
— пока не скрылись за поворотом.
Теперь по одну сторону дороги тянулся Парагвай, а по другую — аргентинская провинция Misiones. Первыми белыми, обосновавшимися в этом плодородном краю, были иезуиты, основавшие несколько миссий на нынешней территории Бразилии в 1609 году. В отличие от всех других орденов и прочих религиозных организаций, действовавших в испанских колониях, иезуиты действительно заботились об индейцах: обучали их грамоте и земледелию. В XVII веке на континенте было несколько территорий под управлением ордена, и во всех уровень жизни был в несколько раз выше, чем на соседних землях, и только на них не было индейских восстаний. Не удивительно, что они встали поперек горла и светским, и церковным властям. В 1627 году сюда по наводке епископа Монтевидео вторглись из Бразилии отряды вооруженных охотников за рабами. Бросив все, отцы иезуиты в сопровождении 12 тысяч крещенных индейцев-гуарани сплавились по реке на семистах плотах. После каждого из двух порогов плоты приходилось строить заново. Они основали новые миссии на 800 километров южнее, на аргентинской земле. Мир и процветание продолжались до 1767 года, когда Карл III запретил орден во всех испанских владениях. Провинция вступила в полосу упадка, из которой выходит только сейчас.
Что касается миссий, то их величественные развалины и сегодня производят впечатление великолепной резьбой по камню, хотя джунгли мало что оставили от стен.
Я быстро проехал всю Мисьонес и сошел на последней развилке перед стыком границ с Бразилией и Парагваем. Узкое шоссе тянулось через густой субтропический лес, над которым кое-где торчали странные кроны бразильских араукарий (Araucaria angustifolia). Это единственный кусочек сельвы в Аргентине, истоптанный туристами вдоль и поперек, но всего месяц тому назад на этой самой дороге турист-гринго был убит ягуаром. Только что стемнело, и на теплый асфальт выползли детеныши змей — коричневые гремучки Crotalys и черные в серебре Bothrops. Вооружившись хворостиной, я стал сгонять ботропсят с проезжей части, но спасти удалось не всех: некоторые из этих «живых игрушек» уже были раздавлены колесами проносившихся машин.
Вскоре лес кончился. Я прошел между безмолвными корпусами турбаз, отелей и ресторанов и вышел к высокому обрыву, под которым в облаке тумана шумел водопад Игуасу.
Он шире и выше Ниагары, но меньше, чем Виктория. Водопад обрушивается со скалы высотой 72 метра и шириной в три километра, разбиваясь на десятки ветвей, между которыми торчат зеленые островки. Днем тут слишком много туристов, но ночью никого нет. По мокрым от водяной пыли дорожкам бродят здоровеннные жабы-аги (Bufo marinus), похожие на борцов сумо. Изредка встретишь зеленого агути или собирающего мусор длиннохвостого опоссума (Metachirus nudicaudatus), но больше делить удовольствие не приходится ни с кем. Белый фронт водопада в желтоватых лунных радугах таинственно проступает из черных гор, мелкие боковые ручейки журчат в скальных трещинах, стекая в озера — отличное место для усталого путешественника, который мечтает отдохуть от жары и выспаться в покое и уюте.
Утро еще лучше: столбы тумана и брызг, поднимающиеся над водопадом, становятся ярко-розовыми, целые стаи туканов и попугаев летают с берега на берег, первые колибри пронзают мокрый воздух. Большие серые стрижи Cypseloides senex, сотнями тысяч гнездящиеся на скалах за стеной падающей воды, с визгом пронзают самые страшные части водопада. Наконец выходит солнце, и тысячи радуг вспыхивают над Игуасу. Тут на тропинках, словно армии бродячих муравьев, появляются колонны туристов — день начался.
Сверху поперек реки проложены мостки, по которым можно подойти вплотную к «Глотке Дьявола» — выемке уступа, в которую падает большая часть воды. Снизу к этому ревущему белому чудовищу тоже можно подобраться, но только с бразильской стороны.
Я отправился в город Пуэрто Игуасу и стал дожидаться открытия консульства.
Вскоре за мной образовалась очередь из полусотни туристов со всего мира. Тут консульство открылось.
— Нет, мой друг, — сказал единственный из сотрудников, знавший слов десять по-английски и столько же по-испански, — ваша виза еще не пришла из Буэнос-Айреса. Приходите завтра.
Я грустно отошел в сторону. Поток туристов нахлынул на конторку и сразу же отхлынул, оставив в холле одного человека — все остальные получили визы за пять минут.
— Откуда ты, брат? — спросил я беднягу.
— Из Польши. А ты?
— Из России.
На нас напал идиотский хохот. Посмеявшись над горестной судьбой, мы разошлись, договорившись встретиться утром. Парень болтался тут в ожидании визы уже неделю.
Он изучал бразильскую литературу в Рио и возвращался с каникул.
Я вернулся к водопаду и до вечера бродил по лесу, но встретил только большое причудливое насекомое — королевскую фонарницу (Laternalia phosphores). Вечером я решил устроить большую охоту на змей и до полуночи бродил с фонарем по шоссе. Но змеенышей, десятками выползавших на асфальт днем раньше, почему-то не было.
Вместо них появились квакши Flectonotus gouldi, маскирующиеся под щепки.
Я уже нашел подходящую скамейку и хотел расстелить спальник, как вдруг заметил на дорожке нечто странное. Издали это казалось трещиной в асфальте, а вблизи — застывшей струйкой черного стекла. Но у нее был подвижный хоботок, и она медленно текла вперед, ощупывая путь. Это была наземная планария — редкий обитатель самых влажных мест.
Утром я явился за 20 километров в консульство и выслушал слово в слово тот же самый ответ.
— Надо позвонить в Буэнос-Айрес, — сказал я поляку, — и спросить, почему они не посылают по факсу наши бумаги.
Мы пошли на почту, позвонили в столицу, но там нам сказали, что все давно отправлено.
— Они давно все отправили! Наверняка бумаги уже у вас! — закричал мой новый друг, когда мы добежали до консульства (он свободно владел португальским).
— Они не могут быть у нас, — невозмутимо заявил чиновник, дружелюбно улыбаясь.
— Почему?
— Потому, что мы не могли их получить. У нас нет факса!
— Что же вы раньше не сказали?
— Вы не спрашивали.
— Так позвоните в город, пусть они вам подтвердят, что нам можно давать визы!
— У нас нет телефона. Мы только год назад въехали в этот офис, связь еще не провели.
В конце концов мы буквально силой вытащили консула на почту и за свой счет связали его с Буэнос-Айресом. Не прошло и десяти часов, как мы были на бразильской стороне. По дороге поляк сообщил мне новости, оказавшиеся малоутешительными. Во-первых, здесь тоже приравняли местную денежную единицу к доллару, и цены подскочили в несколько раз. Во-вторых, вышел специальный закон, запрещающий автостоп.
Я почувствовал, что меня загнали в угол. После оплаты визы и звонков у меня осталось всего 300 долларов. За эти деньги я бы смог, наверное, добраться до Каракаса через Рио-де Жанейро, Амазонку и Гвианское нагорье, но на самолет до Кубы нужно было еще столько же. Скрепя сердце, решил покрутиться по Бразилии и вылететь домой из Сан-Паулу.
Взяв билет на автобус, я прогулялся по бразильской стороне водопада, где бродят стаи полуручных носух и где я нашел самого красивого жука из всех, каких видел за полгода в Южной Америке. Размером он был меньше канцелярской кнопки, плоский и круглый, как все виды подсемейства щитоносок (Cassidae). Жук был такого ярко-золотого цвета, что не блестел, а словно светился, а на спине, как на мишени, были нарисованы два бархатисто-черных концентрических кольца с черной точкой в центре. Когда я протянул к нему руку, он сразу улетел. Как называлось это маленькое чудо, мне не удалось узнать до сих пор.
Чуть выше по течению можно встретить очень редкую птицу — крохаля Mergus ostosetaceus. Он живет только на тех реках, где есть водопады, потому что выше водопадов нет хищных рыб, опасных для утят.
Вернувшись в большой, душный город Foz de Iguazu, я сел в автобус и всю ночь ехал сначала на северо-восток, потом на северо-запад по светло-зеленым полям и кирпично-красной земле. Эта часть страны настолько освоена, что называется просто Campos, «поля». Здесь уже прошли первые дожди, но было очень жарко и пыльно. Плодородный краснозем, terra roja, покрывает почи весь юг Бразилии, позволяя снимать рекордные урожаи кофе и сахарного тростника. К утру мне удалось добраться до Пантанала — низменной равнины в верхнем течении реки Парагвай, на стыке границ Бразилии, Парагвая и Боливии.
В течение сухого сезона Пантанал выглядит как травянистая равнина с маленькими рощами и множеством озер, а во время дождей превращается в море с отдельными островками. Множество туристов приезжает сюда посмотреть на богатейшую фауну, которая по составу близка к амазонской, но гораздо более доступна для наблюдения. Большинство обитателей Пантанала можно увидеть прямо с шоссе, идущего через болота к городу Corumba. Фосетт описывал этот городок как логово порока и разбоя, но я с большим недоверием отношусь к его сведениям — по многим причинам.
Начало ноября — самое удачное время, потому что вдоль реки вода уже поднялась, а на более высоких местах еще сухо. Поэтому на западе Пантанала уже появляются виды, проведшие сухой сезон под землей — водяные хомячки Kunsia и двоякодышащие рыбы Lepidosiren, а на востоке вся живность по-прежнему сконцентрирована вокруг небольших озер и прудов, буквально забитых рыбой. К такой луже может собраться сразу несколько сотен аистов — стройных лесных (Mycteria americana) и могучих ябиру (Jabiry mycteria). Ябиру похож на африканского марабу, но чисто-белый с черной головой и шеей. У него такой могучий клюв, что непонятно, как с такой тяжестью можно летать. Но аист летает довольно ловко и даже убивает прямо с лета шустрых молодых кайманов.
Никогда бы не подумал, что на ограниченной территории может прокормиться столько кайманов. На берегах прудов они лежат буквально штабелями, по нескольку десятков на водоем размером с теннисный корт. Здесь живут два вида: обычный Caiman crocodilus и широкомордый C. latirostris. Было бы очень интересно узнать, какие между ними экологические различия. Если судить по форме челюстей, первый должен есть больше рыбы, а второй — черепах и улиток (местные улитки Pomatias gigas по величине и прочности панциря почти не уступают черепахам). Но для проверки моей гипотезы пришлось бы убить и вскрыть несколько кайманчиков, а я отношусь к ним со слишком большой симпатией.
Другого обитателя прудов увидеть труднее. Гуляя по шоссе поздно вечером, иногда видишь впереди как бы темную струйку жидкости, медленно текущую поперек дороги.
Это анаконда — небольшая парагвайская (Eunectes notaeus) или молодая гигантская (E. murinus). На ровной поверхности они не извиваются, а лишь переступают брюшными чешуями, так что издали кажется, что они плавно скользят вперед, словно улитки. Если подойти к змее, она замирает, но при попытках взять ее в руки следуют яростные выпады. Взрослые гигантские анаконды, длиннее трех метров, наверное, чувствуют себя слишком тяжелыми для путешествий — я ни разу не видел их дальше двух шагов от воды. Один раз попалась очень крупная змея — метров семь или восемь — но она, как и остальные, нырнула, едва я подошел.
В течение многих лет считалось, что самая длинная змея — азиатский сетчатый питон, а все рассказы об анакондах длиннее 8 м — басни. Один американец обещал премию в 1000$ за экземпляр, превышающий 10 м. В течение 50 лет деньги оставались невостребованными и за это время превратились в довольно скромную сумму, но в 1989 году была добыта анаконда в 11,46 м — на полметра длиннее, чем рекордный питон.
Эту змею трудно назвать симпатичной — у нее маленькая головка с рыбьими глазками, как у нашего водяного ужа — но ее движения исполнены особой неторопливой грации, особенно в воде, где ей не мешает чудовищный вес. Ныряя в озерах Пантанала, я убедился, что анаконда — один из самых быстрых пловцов среди змей, способный иногда догонять рыб, а не ловить из засады.
Среди кайманов и анаконд бесстрашно разгуливают капибары и самые красивые из южноамериканских оленей — необыкновенно изящные болотные (Blastocerus dichotomus). Они почти не боятся человека. Хотя почти весь Пантанал разбит на фазенды и используется под пастбище, местные жители в последнее время на редкость заботливо относятся к фауне и ревностно охраняют даже кайманов. И это в Бразилии, которую во всем мире считают главным виновником уничтожения тропических лесов и редких видов! На самом деле народ тут уже очень глубоко проникся экологическими идеями, а вырубку лесов ведет, мягко говоря, не от хорошей жизни. В печати постоянно идут яростные дискуссии по поводу того или другого нового проекта. Но бразильцев очень обижает, когда Запад обвиняет их в покушении на будущее всего человечества и дает не всегда корректные советы.
В островках леса водятся два очень редких попугая-ара: голубой с желтым Ara glaucogularis и фантастический Andorhynchus hyacintus. Это чудо природы длиной в метр, сине-фиолетовое с желтыми кольцами вокруг глаз и клюва. Вместе с ябиру гиацинтовый ара служит эмблемой Пантанала, даже местная автобусная компания называется в честь него «Andorhynchus» и красит свои автобусы в соответствующий цвет.
По вечерам тут можно увидеть необыкновенное зрелище. С востока приходит очередная гроза, и на фоне иссиня-черной тучи летят, уходя от дождя, освещенные закатным солнцем тысячные стаи птиц — белые аисты, розовые колпицы, синие ара, а также утки, гуси, цапли и ибисы всех цветов. Буря длится не больше получаса, и снова начинается жара.
Через каждые два-три километра шоссе проходит по мостам, под которыми полгода сухо, а полгода течет вода. Поскольку других укрытий от дождя и солнца в Пантанале мало, местная фауна активно использует нижнюю сторону мостов, причем под каждым из них одни и те же виды располагаются на строго определенных местах.
Центральная часть пролета облеплена гнездами ласточек, края — постройками ос, которые не так боятся гостей. Между осами и ласточками селятся летучие мыши, которых тут не меньше двух десятков видов (больше всего воронкоухов Natalus).
Особенно красивы Lasiurus — взрослые желтые, детеныши красные, а подростки всех переходных оттенков, так что колония мышек кажется выставкой елочных игрушек.
Я тоже поставил палатку под мостом. Ночью было так жарко и влажно, что пришлось выбраться наружу, несмотря на комаров. Где-то через час меня разбудил легкий шорох и холодное прикосновение к виску. Я почувствовал, как очень крупная змея ощупала мне лицо языком, а потом прижалась боком к щеке. «Анаконда, — подумал я, вспомнив почему-то „Кролики и удавы“ Искандера, — сейчас обработает». Тихонько взяв фонарик, я включил его и увидел здоровенного полоза Pseudoboa. Он грелся у моей щеки до утра, а потом тихонько слинял.
На следующий день я перебрался в национальный парк Emas, расположенный на плато Мату-Гросу северо-восточнее Пантанала. Это море высокой травы, из которой повсюду торчат красные термитники. Только вдоль рек тянутся сухие леса, над которыми маячат круглые кроны самой высокой в мире пальмы Orbignia (до 75 метров).
Эмас буквально набит редкими видами, которых очень трудно увидеть в других местах. Следы ягуара, оцелота, гривистого волка попадаются на каждом шагу. Еще больше здесь «бразильских волков» — крупных лисиц Dusicyon thous. В лесах то и дело слышишь птичьи голоса обезьянок — маленьких игрунок (Callitrix) и тамаринов (Saguinus), которых тут четыре вида, все разноцветные. По валяющимся на земле тонким иголкам можно найти место, где кормится в кроне дерева бразильский дикобраз (Gnatomys). В самых непроходимых зарослях стайками по пять-шесть зверей бродят смешные кустарниковые собаки (Speothos venaticus), которые похожи на помесь бультерьера с дворнягой, но никак не на дикое животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33