И весна, весна! Я так люблю весну — и в этом году у меня их две! А через месяц будет жаркое бразильское лето! Ура!
В таком дурацки-веселом настроении я шагал по дороге, тихонько распевая детские песенки, километр за километром впитывая в себя окружающую красоту. Жаль только, что все это досталось только мне — я знал, что Юлька не испугалась бы дождя, а весну она любит так же, как и я. Постепенно колея вошла в странный лес, не похожий на все другие леса мира. В этих горах верхняя граница лесного пояса образована не чахлыми кустами и стлаником, а самыми могучими и крепкими деревьями. В нижней части склонов растут листопадные виды южных буков, в основном Notofagus procera до 80 метров высотой, и «чилийский тис» Saxegothaea, а вверху — гигантские вечнозеленые буки N. dombeyi. Впрочем, если вдуматься, у нас в горах ведь тоже растут вечнозеленые деревья — ели, пихты, сосны. У южных буков листочки совсем маленькие и очень красивые — круглые, с зазубренными краями, как у карликовой березки. Издали бывает трудно понять, лиственное это дерево или хвойное.
Пока я шел по листопадному лесу. Снег здесь уже сошел, зазеленела молодая травка и подснежники. Насекомых было мало, но зато всюду попадались наземные пиявки — хищные, улиткоядные, грибоядные и прочие — которые в условиях низкой численности насекомых занимают свободные экологические ниши. В кустах сновали стайки мелких птиц. У нас они обычно состоят из синиц, поползней и пищух. Здесь были другие виды, но с теми же тремя способами поиска насекомых (в ветках, ползая по стволу сверху вниз и снизу вверх). Вообще было очень интересно посмотреть на эти леса, возникшие совершенно независимо от наших северных, но в сходных условиях. Дорога прошла мимо колдовского озера Lago Verde («Зеленого») с ярко-синей водой и изумрудными отмелями. На плесах уже плавали первые нырки, бакланы и лысухи, а в заводях собрались мелкие рыбки Galaxia и огромные, похожие на древних стегоцефалов хищные шлемоголовые лягушки (Caliptocephalus gayi). Из более крупных животных мне встретился лишь маленький доверчивый олешек с красноватой шерстью — южный пуду (Pudu pudu).
По мере подъема на дороге и в лесу становилось все больше снега. Было как-то непривычно идти под шумящими на ветру зелеными кронами среди сугробов.
Впечатление нереальности усиливал пышный бамбук Chusquea quila и выползшая на снег после спячки тропическая мелочь — богомолы, пушистые долгоносики, небольшие пауки-птицеяды. Вообще у меня уже немного кружилась голова от обилия впечатлений. Ведь всего две недели назад я еще купался в Рио Ману, а с тех пор побывал на Альтиплано, в абсолютных пустынях побережья, на океанских островах и в субтропиках Центрального Чили. Выше 900 метров снег стал таким глубоким, что я пробивался вперед с большим трудом. Внизу переливалось неземными красками озеро Arco Iris («Радужное»). Поперек тропы вились следы зайцев, лис и пуду, а иногда пумы.
За небольшим перевалом передо мной распахнулась стальная гладь окруженного снеговыми стенами хребтов озера Конгийо. Хотя оно уже почти освободилось ото льда, птиц на нем еще не было, только на берегу разгуливала пара сероголовых гусей (Chloephaga poliocephalus) — они родственны андским, но не белые, а рыжие.
Удивительный лес покрывал склон, спускавшийся к воде.
Высокие деревья с обросшими бородатым лишайником серыми стволами величественно покачивали похожими на канделябры кронами. Кора их напоминала сосновую, лес тоже был похож на сосновый бор — с запахом смолы, белым ягелем, усыпанным чешуйками шишек. Но ветви странных деревьев покрывали не иголки, а колючие чешуи, и шишки их размером с футбольный мяч. Это были чилийские араукарии (Arucaria araucana), «живые ископаемые», сохранившиеся кое-где в Южном полушарии со времен, когда даже динозавров еще не было на свете. Здесь, на южном склоне, снег только что сошел. Над подснежниками кружились вездесущие колибри. Повсюду бегали завезенные из Европы зайцы-русаки, а в кронах с шумом кормились длиннохвостые патагонские попугаи (Cyanoliseus patagonicus). Когда их стая рассядется в ветвях, ее почти не видно благодаря защитно-зеленой окраске. Но стоит птицам взлететь, как они словно взрываются «светофорными» красками — снизу попугаи желтые с красным пятном на брюшке.
У озера стоял пустой кемпинг. Все домики были заперты, но я вынул стекло в административном корпусе и расстелил спальник в кинозале. Ночь выдалась беспокойной. Ветер тяжело дышал, мягко нажимая на окна, скрипели и стонали араукарии. Где-то вдалеке раскатисто хохотал американский филин (Bubo virginianus). Я вышел на улицу. В просвет облаков был виден красный отблеск кратера. Озеро глухо шумело и плескалось, между тенями причудливых араукарий перебежками двигались зайцы. Черная тень филина появилась в небе и качнулась было в стророну одного из них, но ушастый стрелой нырнул в кусты, и филин бесшумно улетел прочь. Из-под домика донесся шорох. Включил фонарик и увидел небольшого щитоносного броненосца (Chlamyphorus retusus), пытавшегося подрыться под фундамент. В трудовом азарте он даже опрокинулся на спину, сверкая голым розовым пузом. Я прошелся немного по дороге и встретил длинноклювого козодоя (Caprimulgus longirostris). Чем кормится в такое холодное время эта насекомоядная птица, не знаю.
Утром я попытался подняться на перевал 1200 метров и выйти из парка с другой стороны. Чем выше я забирался, тем толще и громадней становились араукарии и глубже снег. На перевале его лежало, наверное, не меньше трех метров. Чуть выше начиналась ягельная тундра. А ведь я был не так уж далеко от сельвы Перу, где о подъеме на такую небольшую высоту узнаешь в основном по увеличению количества бабочек! На западном склоне снега оказалось меньше, но он был такой рыхлый, что я сразу провалился по грудь. Стало ясно, что придется идти обратно, хотя туда втрое дальше.
Этот день был заметно теплее, и вскоре я заметил, что горные склоны изменили цвет: ветки листопадных буков из серых стали красными. Между стволами с громким криком «чью-кви-кви» летали великолепные магелланские дятлы (Campephilus magellanicus) — большие, черные, а самец еще и с ярко-красной головой, украшенной хохлом в виде знамени. Дождь шел почти не переставая, но настоение у меня было прекрасное. Я понимал, что должен радоваться уже тому, что много солнечных просветов было вчера. В этих краях ясные дни обычно бывают только летом и в начале осени, а в другое время года можно за месяц ни разу не увидеть вершины гор. Зимой морозы в горах достигают 25-30 градусов (обычно 5-10). Под вечер тучи все же разошлись ненадолго, и я тут же развесил по рюкзаку мокрые носки и футболки.
Из Темуко я приехал единственным в день автобусом и в спешке не успел купить никаких продуктов, кроме яблок. Чилийские «manzanos» славятся на весь мир — трудно было устоять и не съесть весь мешок сразу. С большим трудом растянул их на полтора дня. Теперь они все равно кончились, и я грустно обсасывал последний огрызок, напевая на мотив известного шлягера: «manzana… manzana… manzana… люблю я яблочки, ну кто же виноват?» Есть хотелось ужасно. Хотя дорога шла под гору, 30 километров под дождем я прошел с некоторым трудом, а до шоссе оставалось еще 10. Но тут, проходя мимо стоявшего еще вчера пустым кордона, я заметил над крышей дымок.
Идеи охраны природы находят живой отклик в сердцах жителей Южной Америки. Нет здесь более популярных слов, чем «экология» и «защита леса». Конечно, это не означает, что какой-нибудь крестьянин не станет расчищать свой кусок земли и оставит детей голодными. Но зато к людям, работающим в этой сфере, повсюду относятся с огромным уважением. Биологи, лесники, егеря заповедников чувствуют себя членами некоего братства, призванного спасти человечество, и, даже не будучи лично знакомыми, относятся друг к другу так же, как в старину геологи Севера.
Поэтому двое сторожей парка, заехавших проверить избушку после зимы, встретили меня как лучшего друга. Простые ребята, они не удивились ни обвешанному носками рюкзаку, ни вообще моему присутствию в горах в холодное время. Профессионального биолога во мне признали и без Индульгенции — любители приезжают сюда только летом, а если не в сезон, то с ними неизбежно что-нибудь случается. В эту весну в Конгийо уже погибли двое немцев. Меня и друг друга они называли не «дон», «сеньор» или «кабальеро», а просто «мачо» («мужик»). Они спали в ватниках на груде проросшего лука, пили чифирь из мате и закусывали мясом сбитого машиной барашка. Но зато, пока мои мокрые шмотки сушились на печке, меня накормили шашлыком так, что вместо сердца стал стучать желудок, потом отвезли на джипе в деревню и посадили на молоковозку, идущую в Темуко.
Дальше на юг начинается Чилийский Озерный край — поперек Продольной долины лежат большие озера, а ландшафт напоминает Шотландию, как я ее себе представляю. В час ночи я доехал до городка Pucтn между озером Villarica и вулканом, тоже Бийярика (2840 м). Привычно найдя по путеводителю самый дешевый отель, я был удивлен тем, насколько он оказался комфортабельным. Весь следующий день шел дождь. Утром я сделал было вылазку на озеро, но там ничего интересного не обнаружилось. Поэтому до самого вечера я сидел в кресле у камина, читая журналы (сколько всего произошло за лето!) и болтая с постояльцами.
Наутро погода стала получше, и я сделал вылазку к самому красивому из озер, Lago Todos los Santos («Всехсвятскому»). Оно начинается под гигантским, идеально правильным снеговым конусом вулкана Osorno (2660 м) и длинным узким фьордом тянется между хребтами к подножию пика Tronador (3250). Склоны гор вокруг покрыты густыми буковыми лесами, в которых бродят целые стада завезенных из Англии благородных оленей. В Чили они почему-то стали гораздо крупнее и так размножились, что местами сильно повреждают растительность. Когда плывешь на моторке по озеру, то и дело вспугиваешь стаи изумительно красивых черношейных лебедей (Cygnus melanocoryphus). Из озера вытекает быстрая речка с сине-зеленой водой, изобилующая североамериканской радужной форелью (Salmo irideus) и ручьевыми утками. На ней много красивых водопадов, по берегам растет странный лес из деревьев с желтой корой, напоминающих камчатскую каменную березу. Между их стволами мелькают изящные тени европейских ланей, а по земле ползают в своих домиках единственные в мире сухопутные ручейники.
Дальше к югу мапуче почти нет, население состоит в основном из потомков немецких иммигрантов начала века. Испанский язык такой легкий, что все приезжие быстро на него переходят. Вот и здесь даже глубокие старики уже не говорят между собой по-немецки. Правда, в селах повсюду стоят лютеранские кирхи, а в последние годы из-за наплыва туристов из ФРГ снова появились немецкие названия улиц, кафе и отелей.
Продольная долина здесь обрывается и дальше на юг идет уже как морской пролив.
Слева ее ограничивает изрезанная фьордами стена Анд, а справа — цепочка островов, продолжение Берегового хребта. Первый остров, самый большой, называется Chiloe. Пейзажи Чилоэ напоминают картинки к сказкам братьев Гримм.
Среди обвешанных бородатыми лишайниками мрачных лесов разбросаны маленькие бревенчатые церкви, «пряничные» деревушки, а прекрасные асфальтовые дорожки выводят к укромным яхтенным гаваням. Остров отделен проливом шириной всего 500 метров, но на нем есть свой вид лисы — похожая на шакала Dasycyon chiloensis, которую часто можно встретить на лесных тропинках.
Раньше Панамериканское шоссе кончалось в городе Puerto Montt, в том месте, где Продольная долина превращается в пролив (есть еще его восточная ветка, идущая по Аргентине). Дальше на юг Чили тянется более чем на тысячу километров, но туда можно было попасть только морем или через Аргентину. Генерала Пиночета такое положение дел не устраивало, и он начал строительство Южного Шоссе по берегу моря.
Проблема была в том, что полоса земли между горами и морем здесь совсем узкая, а через каждые несколько километров в берег вдаются заливы-фьорды, через которые пришлось делать паромные переправы. Из-за многочисленных паромов по первому участку Дороги Пиночета (официальное название — Carretera Austral) никто не ездит. Проще добраться на одном пароме до городка Чайтен — за ним паромов уже нет, потому что шоссе идет дальше от океана. Только на двадцать километров от Пуэрто Монтта автотранспорт ходит достаточно регулярно. В той стороне находится национальный парк Alerce.
Климат здесь еще более влажный, чем в Араукании. В год бывает всего 30-40 солнечных дней. Зима на уровне моря довольно теплая, поэтому лес из буков и «речного кедра» Pilgerodendron выглядит как настоящие джунгли. Стволы и ветви покрыты сплошным ковром из папоротников, в опавших листьях прыгают маленькие вишнево-красные лягушки. Если подняться выше в горы, туда, где бывает снег, то пейзаж начинает больше соответствовать умеренному климату. Здесь растут три оригинальных хвойных: маленький кустарник Dacridium fonki, похожий на кипарис Austrocedrus и alerce (Fitzroya). Алерсе напоминает секвойи: такая же темно-красная кора, такая же густо-зеленая пирамидальная хвоя, такая же исполинская толщина и почтенный возраст (до 5000 лет). Вот только ростом он бывает всего метров 50 — больше, видимо, не позволяют ветра.
В глубине гор лежит чудесное задумчивое озеро, а за ним поднимаются грозные пики основного хребта Анд. Их склоны покрыты ягелем высотой до четверти метра — оленеводы нашего Севера, наверное, видят такой в самых розовых снах.
Из Алерсе я вернулся в Пуэрто Монтт. Дорога вилась вдоль берега, и в бухтах повсюду были видны небольшие группы серых дельфинов-афалин (Tursiops truncatus).
Они стояли в устьях речек и ручьев, перехватывая идущую на нерест семгу (ее сюда тоже завезли из Европы).
Деревянный порт весь пропах водорослями и солью. На рыбном рынке продают ставриду и гигантских морских желудей. На причалах сидят цепочками черно-белые голубоглазые бакланы (Phalacrocorax atriceps). Серый сонный пролив уходит вдаль и тает в темных полосах небольших дождей.
Я долго болтался по причалам, выясняя ситуацию с транспортом. Летом можно было бы добраться на теплоходе прямо до Магелланова пролива — это очень дорого, но необыкновенно интересно. Но сейчас единственным судном, шедшим на юг, была яхта с гляциологической экспедицией Фонда Рейнгольда Месснера. Самого альпиниста не было, но ребята на борту подобрались отличные. Ужасно хотелось с ними прокатиться, благо зоолог им был нужен. К сожалению, они собирались выйти в море только через неделю, а потом еще дней десять стоять в Чайтене. Все же они помогли мне — с их палубы я влез без билета на рейсовый паром и весь восьмичасовой путь до Чайтена проделал на халяву.
Эти восемь часов я провел на палубе, продалжая исследование численности птиц.
Скучать не приходилось. Мы приближались к Субантарктике, и в море было полно живности — отголосок того фантастического изобилия, которое существует в штормовых водах Зоны Антарктической Конвергенции. Мрачные буревестники Procellaria уверенно скользили над волнами, сновали взад-вперед пухленькие ныряющие буревестники (Pelecanoides), китовые птицы (Pachyptila) стайками собирались на скоплениях планктона. Полосатые головы пингвинов Spheniscus magellanicus торчали из воды. Целые банды дельфинов прочесывали пролив. Мы встретили три вида, один другого красивей — Cephalorhynchus hectori, C. eutropia и Preponocephala electra (названия им не я придумывал, честное слово). Иногда мелькала в волнах усатая мордашка южного морского котика (Arctocephalus australis) или острый плавник одинокой косатки, гонявшей косяки семги. Мне очень хотелось увидеть, как косатки глушат лососей хвостом, но они почему-то действовали иначе — просто догоняли косяк и на лету перехватывали в воздухе выпрыгнувшую рыбину.
Понемногу народ заинтересовался тем, что я делаю. Вокруг собралась толпа пассажиров, напряженно вглядывавшихся в волны — кто первый увидит дельфина или косатку? Я все расспрашивал, нет ли среди присутствующих владельца машины, собирающегося ехать дальше на юг. Но вместо этого обнаружились целых четыре конкурента-туриста: парочка французов, бразилец Паоло, несмотря на молодость работавший счетоводом в солидном банке, и студент-мапуче Хосе, собиравшийся потратить стипендию, чтобы посмотреть лагуну Сан-Рафаэль.
Низкие холмы островов все тянулись справа, а роскошные Анды с их лесами и снегами — слева. Узкие фьорды уходили зигзагом вглубь гор, словно дорожки в неизвестные миры. Наконец мы свернули в один из таких «коридоров» и оказались в городке Chaiten.
Делать здесь было нечего, но французы решили остаться. Мы же с Паоло и Хосе потихоньку двинулись по Дороге Пиночета, болтая на смеси английского с испанским и дожидаясь попутки. Нас окружали уходящие в облака зеленые склоны, сочащиеся влагой. Все более или менее открытые места, кроме придорожных полей, в несколько «этажей» заросли папоротниками и чудовищным растением Gunnera, похожим на лопух с трехметровыми листьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В таком дурацки-веселом настроении я шагал по дороге, тихонько распевая детские песенки, километр за километром впитывая в себя окружающую красоту. Жаль только, что все это досталось только мне — я знал, что Юлька не испугалась бы дождя, а весну она любит так же, как и я. Постепенно колея вошла в странный лес, не похожий на все другие леса мира. В этих горах верхняя граница лесного пояса образована не чахлыми кустами и стлаником, а самыми могучими и крепкими деревьями. В нижней части склонов растут листопадные виды южных буков, в основном Notofagus procera до 80 метров высотой, и «чилийский тис» Saxegothaea, а вверху — гигантские вечнозеленые буки N. dombeyi. Впрочем, если вдуматься, у нас в горах ведь тоже растут вечнозеленые деревья — ели, пихты, сосны. У южных буков листочки совсем маленькие и очень красивые — круглые, с зазубренными краями, как у карликовой березки. Издали бывает трудно понять, лиственное это дерево или хвойное.
Пока я шел по листопадному лесу. Снег здесь уже сошел, зазеленела молодая травка и подснежники. Насекомых было мало, но зато всюду попадались наземные пиявки — хищные, улиткоядные, грибоядные и прочие — которые в условиях низкой численности насекомых занимают свободные экологические ниши. В кустах сновали стайки мелких птиц. У нас они обычно состоят из синиц, поползней и пищух. Здесь были другие виды, но с теми же тремя способами поиска насекомых (в ветках, ползая по стволу сверху вниз и снизу вверх). Вообще было очень интересно посмотреть на эти леса, возникшие совершенно независимо от наших северных, но в сходных условиях. Дорога прошла мимо колдовского озера Lago Verde («Зеленого») с ярко-синей водой и изумрудными отмелями. На плесах уже плавали первые нырки, бакланы и лысухи, а в заводях собрались мелкие рыбки Galaxia и огромные, похожие на древних стегоцефалов хищные шлемоголовые лягушки (Caliptocephalus gayi). Из более крупных животных мне встретился лишь маленький доверчивый олешек с красноватой шерстью — южный пуду (Pudu pudu).
По мере подъема на дороге и в лесу становилось все больше снега. Было как-то непривычно идти под шумящими на ветру зелеными кронами среди сугробов.
Впечатление нереальности усиливал пышный бамбук Chusquea quila и выползшая на снег после спячки тропическая мелочь — богомолы, пушистые долгоносики, небольшие пауки-птицеяды. Вообще у меня уже немного кружилась голова от обилия впечатлений. Ведь всего две недели назад я еще купался в Рио Ману, а с тех пор побывал на Альтиплано, в абсолютных пустынях побережья, на океанских островах и в субтропиках Центрального Чили. Выше 900 метров снег стал таким глубоким, что я пробивался вперед с большим трудом. Внизу переливалось неземными красками озеро Arco Iris («Радужное»). Поперек тропы вились следы зайцев, лис и пуду, а иногда пумы.
За небольшим перевалом передо мной распахнулась стальная гладь окруженного снеговыми стенами хребтов озера Конгийо. Хотя оно уже почти освободилось ото льда, птиц на нем еще не было, только на берегу разгуливала пара сероголовых гусей (Chloephaga poliocephalus) — они родственны андским, но не белые, а рыжие.
Удивительный лес покрывал склон, спускавшийся к воде.
Высокие деревья с обросшими бородатым лишайником серыми стволами величественно покачивали похожими на канделябры кронами. Кора их напоминала сосновую, лес тоже был похож на сосновый бор — с запахом смолы, белым ягелем, усыпанным чешуйками шишек. Но ветви странных деревьев покрывали не иголки, а колючие чешуи, и шишки их размером с футбольный мяч. Это были чилийские араукарии (Arucaria araucana), «живые ископаемые», сохранившиеся кое-где в Южном полушарии со времен, когда даже динозавров еще не было на свете. Здесь, на южном склоне, снег только что сошел. Над подснежниками кружились вездесущие колибри. Повсюду бегали завезенные из Европы зайцы-русаки, а в кронах с шумом кормились длиннохвостые патагонские попугаи (Cyanoliseus patagonicus). Когда их стая рассядется в ветвях, ее почти не видно благодаря защитно-зеленой окраске. Но стоит птицам взлететь, как они словно взрываются «светофорными» красками — снизу попугаи желтые с красным пятном на брюшке.
У озера стоял пустой кемпинг. Все домики были заперты, но я вынул стекло в административном корпусе и расстелил спальник в кинозале. Ночь выдалась беспокойной. Ветер тяжело дышал, мягко нажимая на окна, скрипели и стонали араукарии. Где-то вдалеке раскатисто хохотал американский филин (Bubo virginianus). Я вышел на улицу. В просвет облаков был виден красный отблеск кратера. Озеро глухо шумело и плескалось, между тенями причудливых араукарий перебежками двигались зайцы. Черная тень филина появилась в небе и качнулась было в стророну одного из них, но ушастый стрелой нырнул в кусты, и филин бесшумно улетел прочь. Из-под домика донесся шорох. Включил фонарик и увидел небольшого щитоносного броненосца (Chlamyphorus retusus), пытавшегося подрыться под фундамент. В трудовом азарте он даже опрокинулся на спину, сверкая голым розовым пузом. Я прошелся немного по дороге и встретил длинноклювого козодоя (Caprimulgus longirostris). Чем кормится в такое холодное время эта насекомоядная птица, не знаю.
Утром я попытался подняться на перевал 1200 метров и выйти из парка с другой стороны. Чем выше я забирался, тем толще и громадней становились араукарии и глубже снег. На перевале его лежало, наверное, не меньше трех метров. Чуть выше начиналась ягельная тундра. А ведь я был не так уж далеко от сельвы Перу, где о подъеме на такую небольшую высоту узнаешь в основном по увеличению количества бабочек! На западном склоне снега оказалось меньше, но он был такой рыхлый, что я сразу провалился по грудь. Стало ясно, что придется идти обратно, хотя туда втрое дальше.
Этот день был заметно теплее, и вскоре я заметил, что горные склоны изменили цвет: ветки листопадных буков из серых стали красными. Между стволами с громким криком «чью-кви-кви» летали великолепные магелланские дятлы (Campephilus magellanicus) — большие, черные, а самец еще и с ярко-красной головой, украшенной хохлом в виде знамени. Дождь шел почти не переставая, но настоение у меня было прекрасное. Я понимал, что должен радоваться уже тому, что много солнечных просветов было вчера. В этих краях ясные дни обычно бывают только летом и в начале осени, а в другое время года можно за месяц ни разу не увидеть вершины гор. Зимой морозы в горах достигают 25-30 градусов (обычно 5-10). Под вечер тучи все же разошлись ненадолго, и я тут же развесил по рюкзаку мокрые носки и футболки.
Из Темуко я приехал единственным в день автобусом и в спешке не успел купить никаких продуктов, кроме яблок. Чилийские «manzanos» славятся на весь мир — трудно было устоять и не съесть весь мешок сразу. С большим трудом растянул их на полтора дня. Теперь они все равно кончились, и я грустно обсасывал последний огрызок, напевая на мотив известного шлягера: «manzana… manzana… manzana… люблю я яблочки, ну кто же виноват?» Есть хотелось ужасно. Хотя дорога шла под гору, 30 километров под дождем я прошел с некоторым трудом, а до шоссе оставалось еще 10. Но тут, проходя мимо стоявшего еще вчера пустым кордона, я заметил над крышей дымок.
Идеи охраны природы находят живой отклик в сердцах жителей Южной Америки. Нет здесь более популярных слов, чем «экология» и «защита леса». Конечно, это не означает, что какой-нибудь крестьянин не станет расчищать свой кусок земли и оставит детей голодными. Но зато к людям, работающим в этой сфере, повсюду относятся с огромным уважением. Биологи, лесники, егеря заповедников чувствуют себя членами некоего братства, призванного спасти человечество, и, даже не будучи лично знакомыми, относятся друг к другу так же, как в старину геологи Севера.
Поэтому двое сторожей парка, заехавших проверить избушку после зимы, встретили меня как лучшего друга. Простые ребята, они не удивились ни обвешанному носками рюкзаку, ни вообще моему присутствию в горах в холодное время. Профессионального биолога во мне признали и без Индульгенции — любители приезжают сюда только летом, а если не в сезон, то с ними неизбежно что-нибудь случается. В эту весну в Конгийо уже погибли двое немцев. Меня и друг друга они называли не «дон», «сеньор» или «кабальеро», а просто «мачо» («мужик»). Они спали в ватниках на груде проросшего лука, пили чифирь из мате и закусывали мясом сбитого машиной барашка. Но зато, пока мои мокрые шмотки сушились на печке, меня накормили шашлыком так, что вместо сердца стал стучать желудок, потом отвезли на джипе в деревню и посадили на молоковозку, идущую в Темуко.
Дальше на юг начинается Чилийский Озерный край — поперек Продольной долины лежат большие озера, а ландшафт напоминает Шотландию, как я ее себе представляю. В час ночи я доехал до городка Pucтn между озером Villarica и вулканом, тоже Бийярика (2840 м). Привычно найдя по путеводителю самый дешевый отель, я был удивлен тем, насколько он оказался комфортабельным. Весь следующий день шел дождь. Утром я сделал было вылазку на озеро, но там ничего интересного не обнаружилось. Поэтому до самого вечера я сидел в кресле у камина, читая журналы (сколько всего произошло за лето!) и болтая с постояльцами.
Наутро погода стала получше, и я сделал вылазку к самому красивому из озер, Lago Todos los Santos («Всехсвятскому»). Оно начинается под гигантским, идеально правильным снеговым конусом вулкана Osorno (2660 м) и длинным узким фьордом тянется между хребтами к подножию пика Tronador (3250). Склоны гор вокруг покрыты густыми буковыми лесами, в которых бродят целые стада завезенных из Англии благородных оленей. В Чили они почему-то стали гораздо крупнее и так размножились, что местами сильно повреждают растительность. Когда плывешь на моторке по озеру, то и дело вспугиваешь стаи изумительно красивых черношейных лебедей (Cygnus melanocoryphus). Из озера вытекает быстрая речка с сине-зеленой водой, изобилующая североамериканской радужной форелью (Salmo irideus) и ручьевыми утками. На ней много красивых водопадов, по берегам растет странный лес из деревьев с желтой корой, напоминающих камчатскую каменную березу. Между их стволами мелькают изящные тени европейских ланей, а по земле ползают в своих домиках единственные в мире сухопутные ручейники.
Дальше к югу мапуче почти нет, население состоит в основном из потомков немецких иммигрантов начала века. Испанский язык такой легкий, что все приезжие быстро на него переходят. Вот и здесь даже глубокие старики уже не говорят между собой по-немецки. Правда, в селах повсюду стоят лютеранские кирхи, а в последние годы из-за наплыва туристов из ФРГ снова появились немецкие названия улиц, кафе и отелей.
Продольная долина здесь обрывается и дальше на юг идет уже как морской пролив.
Слева ее ограничивает изрезанная фьордами стена Анд, а справа — цепочка островов, продолжение Берегового хребта. Первый остров, самый большой, называется Chiloe. Пейзажи Чилоэ напоминают картинки к сказкам братьев Гримм.
Среди обвешанных бородатыми лишайниками мрачных лесов разбросаны маленькие бревенчатые церкви, «пряничные» деревушки, а прекрасные асфальтовые дорожки выводят к укромным яхтенным гаваням. Остров отделен проливом шириной всего 500 метров, но на нем есть свой вид лисы — похожая на шакала Dasycyon chiloensis, которую часто можно встретить на лесных тропинках.
Раньше Панамериканское шоссе кончалось в городе Puerto Montt, в том месте, где Продольная долина превращается в пролив (есть еще его восточная ветка, идущая по Аргентине). Дальше на юг Чили тянется более чем на тысячу километров, но туда можно было попасть только морем или через Аргентину. Генерала Пиночета такое положение дел не устраивало, и он начал строительство Южного Шоссе по берегу моря.
Проблема была в том, что полоса земли между горами и морем здесь совсем узкая, а через каждые несколько километров в берег вдаются заливы-фьорды, через которые пришлось делать паромные переправы. Из-за многочисленных паромов по первому участку Дороги Пиночета (официальное название — Carretera Austral) никто не ездит. Проще добраться на одном пароме до городка Чайтен — за ним паромов уже нет, потому что шоссе идет дальше от океана. Только на двадцать километров от Пуэрто Монтта автотранспорт ходит достаточно регулярно. В той стороне находится национальный парк Alerce.
Климат здесь еще более влажный, чем в Араукании. В год бывает всего 30-40 солнечных дней. Зима на уровне моря довольно теплая, поэтому лес из буков и «речного кедра» Pilgerodendron выглядит как настоящие джунгли. Стволы и ветви покрыты сплошным ковром из папоротников, в опавших листьях прыгают маленькие вишнево-красные лягушки. Если подняться выше в горы, туда, где бывает снег, то пейзаж начинает больше соответствовать умеренному климату. Здесь растут три оригинальных хвойных: маленький кустарник Dacridium fonki, похожий на кипарис Austrocedrus и alerce (Fitzroya). Алерсе напоминает секвойи: такая же темно-красная кора, такая же густо-зеленая пирамидальная хвоя, такая же исполинская толщина и почтенный возраст (до 5000 лет). Вот только ростом он бывает всего метров 50 — больше, видимо, не позволяют ветра.
В глубине гор лежит чудесное задумчивое озеро, а за ним поднимаются грозные пики основного хребта Анд. Их склоны покрыты ягелем высотой до четверти метра — оленеводы нашего Севера, наверное, видят такой в самых розовых снах.
Из Алерсе я вернулся в Пуэрто Монтт. Дорога вилась вдоль берега, и в бухтах повсюду были видны небольшие группы серых дельфинов-афалин (Tursiops truncatus).
Они стояли в устьях речек и ручьев, перехватывая идущую на нерест семгу (ее сюда тоже завезли из Европы).
Деревянный порт весь пропах водорослями и солью. На рыбном рынке продают ставриду и гигантских морских желудей. На причалах сидят цепочками черно-белые голубоглазые бакланы (Phalacrocorax atriceps). Серый сонный пролив уходит вдаль и тает в темных полосах небольших дождей.
Я долго болтался по причалам, выясняя ситуацию с транспортом. Летом можно было бы добраться на теплоходе прямо до Магелланова пролива — это очень дорого, но необыкновенно интересно. Но сейчас единственным судном, шедшим на юг, была яхта с гляциологической экспедицией Фонда Рейнгольда Месснера. Самого альпиниста не было, но ребята на борту подобрались отличные. Ужасно хотелось с ними прокатиться, благо зоолог им был нужен. К сожалению, они собирались выйти в море только через неделю, а потом еще дней десять стоять в Чайтене. Все же они помогли мне — с их палубы я влез без билета на рейсовый паром и весь восьмичасовой путь до Чайтена проделал на халяву.
Эти восемь часов я провел на палубе, продалжая исследование численности птиц.
Скучать не приходилось. Мы приближались к Субантарктике, и в море было полно живности — отголосок того фантастического изобилия, которое существует в штормовых водах Зоны Антарктической Конвергенции. Мрачные буревестники Procellaria уверенно скользили над волнами, сновали взад-вперед пухленькие ныряющие буревестники (Pelecanoides), китовые птицы (Pachyptila) стайками собирались на скоплениях планктона. Полосатые головы пингвинов Spheniscus magellanicus торчали из воды. Целые банды дельфинов прочесывали пролив. Мы встретили три вида, один другого красивей — Cephalorhynchus hectori, C. eutropia и Preponocephala electra (названия им не я придумывал, честное слово). Иногда мелькала в волнах усатая мордашка южного морского котика (Arctocephalus australis) или острый плавник одинокой косатки, гонявшей косяки семги. Мне очень хотелось увидеть, как косатки глушат лососей хвостом, но они почему-то действовали иначе — просто догоняли косяк и на лету перехватывали в воздухе выпрыгнувшую рыбину.
Понемногу народ заинтересовался тем, что я делаю. Вокруг собралась толпа пассажиров, напряженно вглядывавшихся в волны — кто первый увидит дельфина или косатку? Я все расспрашивал, нет ли среди присутствующих владельца машины, собирающегося ехать дальше на юг. Но вместо этого обнаружились целых четыре конкурента-туриста: парочка французов, бразилец Паоло, несмотря на молодость работавший счетоводом в солидном банке, и студент-мапуче Хосе, собиравшийся потратить стипендию, чтобы посмотреть лагуну Сан-Рафаэль.
Низкие холмы островов все тянулись справа, а роскошные Анды с их лесами и снегами — слева. Узкие фьорды уходили зигзагом вглубь гор, словно дорожки в неизвестные миры. Наконец мы свернули в один из таких «коридоров» и оказались в городке Chaiten.
Делать здесь было нечего, но французы решили остаться. Мы же с Паоло и Хосе потихоньку двинулись по Дороге Пиночета, болтая на смеси английского с испанским и дожидаясь попутки. Нас окружали уходящие в облака зеленые склоны, сочащиеся влагой. Все более или менее открытые места, кроме придорожных полей, в несколько «этажей» заросли папоротниками и чудовищным растением Gunnera, похожим на лопух с трехметровыми листьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33