. К вечеру ветер усилился, судно очень сильно накренилось, и тут только сеньора Машаду охватили опасения за сохранность его груза: когда до берега оставалось еще 2 мили, снова появилась течь. Он приказал поднять еще один парус, чтобы быстрее добраться до порт, но вскоре вслед за тем ветер подул еще сильнее, старое судно угрожающе накренилось, снасти не выдержали, и мачты вместе с парусами с грохотом обрушились на нас. Тут нам пришлось прибегнуть к веслам, и, как только мы приблизились к берегу, я, опасаясь, что утлое судно утонет, не достигнув порта, попросил сеньора Машаду отправить меня в лодке на берег с более ценными из моих коллекций. Глава VКАРИПИ И ЗАЛИВ МАРАЖО Река Пара и залив Маражо. — Поездка в Карипи. — Празднование Рождества у негров. — Немецкое семейство. — Летучие мыши. — Муравьеды. — Колибри. - Экскурсия в Мурукупи. — Домашний уклад жителей. — Охотничья экскурсия с индейцами. — Белые муравьи
Та часть реки Пара, у которой расположен город, образует, как я уже говорил, узкий проток, отделенный от основной части эстуария группой островов. Проток имеет около 2 миль в ширину и составляет часть малого эстуария Гуажара, в который изливают свои воды три реки: Гуама, Можу и Акара. Главное русло Пара проходит за 10 миль от города; здесь, после того как кончаются острова, взору открывается водное пространство шириной в 10-12 миль; противоположный берег — остров Маражо — виден только в ясную погоду, да и то лишь как прерывистая линия верхушек деревьев на горизонте. Несколько выше, на юго-западе, виднеется правый, восточный берег, который называется Карнапижо; он каменист, покрыт бесконечным лесом, а береговая линия, окаймленная широкими песчаными пляжами, описывает слегка вогнутую кривую. Широкий плес Пара перед этим берегом называется баией, т.е. заливом, Маражо. Берег и местность, расположенная в глубине, населены цивилизованными индейцами и мамелуку, а кое-где так же свободными неграми и мулатами. Жители бедны, так как воды здесь не изобилуют рыбой. Источником существования для них служат маленькие плантации, правда, они еще охотятся на скудную дичь, которая изредка встречается в лесу. Некогда этот округ был населен различными индейскими племенами, из коих главными были тупинамба и ненгаиба. Как и все прибрежные племена, будь то обитатели берегов Амазонки или морского побережья между Пара и Баией, они были куда более цивилизованы, чем орды, рассеянные внутри страны между Амазонкой и Ла-Платой: из последних некоторые до сих пор пребывают в диком состоянии. На берегу Карнапижо расположены три деревни и несколько плантаторских домов, бывших когда-то центрами цветущих поместий, которые теперь заросли лесом, придя в упадок из-за отсутствия рабочей силы и общего хозяйственного спада. Одно из самых крупных таких хозяйств — Карипи; в те время, о котором я рассказываю, оно принадлежало шотландцу м-ру Камбеллу, который женился на дочери крупного бразильского землевладельца. Большинство англичан и американцев, изредка посещающих Пара, проводят некоторое время в Карипи — место это прославилось многочисленностью и красотой тамошних птиц и насекомых, поэтому я попросил разрешения провести там два-три месяца. Согласие было получено. Расстояние туда от Пара составляло около 23 миль вокруг северной оконечности Илья-дас-Онсас (острова Тигров), расположенного против города. Я сторговался о проезде с кабу одного маленького торгового судна, которое шло мимо Карипи, и отплыл 7 декабря 1848 г.На борту у нас было 13 человек: кабу, его хорошенькая жена-мулатка, лоцман и пятеро матросов-индейцев, трое молодых мамелуку (плотники-подмастерья, совершавшие прогулку в Камета), беглый невольник в кандалах и я. Молодые мамелуку были приятные, воспитанные ребята: они умели читать и писать и развлекались в пути чтением книги с описанием чужеземных стран и статистическими сведениями о них, и все это, по-видимому, очень их интересовало — один читал, а остальные слушали. Около Уирапиранги, маленького острова за Илья-дас-Онсас, нам пришлось ненадолго остановиться, чтобы взять на борт несколько бочек кашасы с плантации сахарного тростника. Кабу выехал в монтарии с двумя матросами; бочки вкатили в воду и подвели вплавь к челну, матросы захватили их веревками и потянули на буксире по волнам реки. Здесь мы переночевали и на следующее утро, продолжая свой путь, вошли в узкий проток, пересекающий область Карнапижо. Из этого рукава, называемого Аититуба, или Аррозал, мы вышли в 2 часа дня в широкую баию и тут увидали в 2— 3 милях слева, среди лесов на берегах прелестной бухточки, красную черепицу дома Карипи.Вода около берега очень мелкая, и, когда дует ветер, поднимается опасная мертвая зыбь. Несколько лет до моего приезда сюда английский натуралист-любитель мистер Грэм проплывал здесь в тяжелогруженой монтарии вместе с женой и ребенком. Лодка опрокинулась, и все семейство утонуло. Памятуя о его участи, я с некоторой тревогой думал о том, что мне придется доставлять весь мой багаж на берег за один рейс в худой лодчонке. Груды ящиков, двое индейцев и я сам — всего этого оказалось достаточным, чтобы монтария осела почти до уровня воды. Я всю дорогу усердно вычерпывал воду. Индейцы правят челнами в таких условиях с поразительным искусством: они точнейшим образом сохраняют равновесие и гребут так плавно, что не чувствуется ни малейшего сотрясения. На берегу старая негритянка по имени Флоринда, фейтора (домоправительница) поместья (которое теперь использовалось лишь как птичья ферма и больница для невольников) вручила мне ключи, и я тотчас же вступил во владение нужными мне помещениями.Я провел здесь девять недель, до 12 февраля 1849 г. Дом был очень большой и довольно прочный, но состоял всего из одного этажа. Мне говорили, что он был выстроен иезуитами более века тому назад. Веранды с фасада не было, двери открывались на слегка возвышенную террасу, отстоящую ярдов на 100 от широкого песчаного пляжа. Вокруг жилища было расчищено 2— 3 акра земли и посажёны плодовые деревья. Протоптанные тропы вели через лес к небольшим поселениям туземцев на берегах глухих протоков и речек в глубине местности. Я вел здесь одинокую, но не лишенную приятности жизнь: в уединенности этого места было много прелести! Зыбь реки разбивалась о наклонный берег с непрекращающимся рокотом, который убаюкивал меня по ночам и звучал вполне уместной музыкой в те полдневные часы, когда вся природа замирала без движения под отвесными лучами солнца. Здесь я провел свое первое Рождество на чужбине. Негры праздновали Рождество по собственному почину и на весьма привлекательный манер. Помещение по соседству с тем, которое я выбрал для себя, представляло собой капеллу, или часовню. Там имелся небольшой, весьма искусно устроенный алтарь, а под потолком висела великолепная медная люстра.Весь день 24 декабря в капелле хлопотали мужчины, женщины и дети, украшая алтарь цветами и засыпая пол апельсинными листьями. Они пригласили к вечерней молитве соседей, и, когда за час до полуночи начался этот простой обряд, капелла была заполнена людьми. Им пришлось обойтись без мессы, так как священника у них не было, поэтому служба состояла лишь из длинной литании и нескольких гимнов. На алтарь была поставлена небольшая статуэтка младенца Христа, «Menino Deos», как называли они его, т.е. бога-дитяти, с длинной лентой, свисавшей с пояса. Один старый седой негр начинал читать литанию, а остальные хором отвечали. По окончании службы все один за другим поднимались к алтарю и целовали конец ленты. Вся церемония отличалась степенностью и серьезностью. Некоторые гимны были очень просты и красивы, особенно один, начинавшийся словами «Virgem soberana» [«Дева пресвятая»]; обрывки его мелодии встают в моей памяти при воспоминании о сказочном уединении в Карипи. На следующий день после моего приезда ко мне подошли два голубоглазых и рыжеволосых мальчугана и заговорили по-английски, а вскоре появился и их отец. Оказалось, что это немецкая семья по фамилии Петцель; они жили в лесу, на индейский манер, за милю от Карипи. Петцель объяснил мне, как он попал сюда. Он рассказал, что 13 лет тому назад приехал в Бразилию вместе с другими немцами, поступив на службу в бразильскую армию. Отслужив свой срок, он приехал в Пара посмотреть край, но, проблуждав здесь несколько месяцев, покинул город, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. Там он женился, поехал в Иллинойс и поселился около Сент-Луиса, занявшись фермерством. Он прожил на своей ферме семь или восемь лет, и семья его уже насчитывала пятерых детей. Но он никак не мог позабыть о привольной речной жизни и вечном лете на берегах Амазонки; он убедил. жену согласиться бросить дом в Северной Америке и переселиться в Пара. Невозможно и представить себе, сколько трудностей пришлось преодолеть бедняге, прежде чем он добрался до страны своей мечты. Сначала он спустился по Миссисипи, будучи уверен, что проехать, морем в Пара можно из Нового Орлеана. Там ему сказали, что во всей Северной Америке корабли в Пара идут только из Нью-Йорка, и он поехал морем дальше, в Нью-Йорк; но там долгое время не было судов в Пара; и он поплыл в Демерару, чтоб хотя бы оказаться поближе к вожделенной земле. Между Демерарой и Пара никакого сообщения нет, и ему пришлось со всей семьей оставаться там четыре или пять месяцев, в продолжение которых все они заразились желтой лихорадкой, и один из детей умер. Наконец он сел на какое-то маленькое каботажное судно, направлявшееся в Кайенну, и оказался еще на шаг ближе к цели своего путешествия. Вскоре после прибытия в Кайенну он сел на шхуну, которая шла в Пара или, вернее, на остров Маражо, за грузом скота. Теперь, после всех странствий, он обосновался в целебном и плодородном уголке на берегах речки около Карипи, выстроил себе простой деревянный дом и возделывал большой участок земли, где разводил маниок и кукурузу. Он был как будто совершенно счастлив, но жена его очень жаловалась на отсутствие здоровой пищи — мяса и пшеничного хлеба. Я спросил у детей, нравится ли им страна; они покачали головой и сказали, что предпочли бы Иллинойс. Петцель. говорил мне, что соседи его — индейцы — относятся к нему очень хорошо: почти каждый день кто-нибудь заходит поглядеть, как идут у него дела, и вообще они всячески ему помогают. Он был очень высокого мнения о тапуйо и говорил: «Если хорошо к ним относиться, они пойдут в огонь, лишь бы оказать вам услугу».Петцель и его семейство были опытными коллекционерами насекомых, и я нанял их для этой цели на время моего пребывания в Карипи. Дни здесь проходили однообразно. Я вставал с рассветом, выпивал чашку кофе и отправлялся за птицами. В 10 часов я завтракал и время с 10 до 3 часов посвящал энтомологии. Вечер уходил на обработку и упаковку добычи. Иногда мы с Петцелем предпринимали длинные экскурсии, занимавшие целый день. Наши соседи обыкновенно приносили мне всех четвероногих, птиц, пресмыкающихся и моллюсков, каких только встречали, так что я в общем получил возможность собрать хорошую коллекцию животных этих мест.В. первые несколько ночей мне доставили много неприятностей летучие мыши. В комнате, где я спал, никто не жил в течение многих месяцев, потолок был разобран, и виднелись черепица и стропила. В первую ночь я спал крепко и не ощущал ничего необыкновенного, но на следующую. меня разбудил около полуночи шум, который подняли несметные полчища летучих мышей, летавших по комнате, воздух кишел ими; они погасили лампу, а когда я снова зажег ее, комната показалась мне черной от этих бесовских сонмов, которые все кружились и кружились. После того как я. несколько минут поработал как следует палкой, они исчезли в стропилах, но, когда все стихло, вновь возвратились и еще раз погасили свет. Я не стал больше обращать на них внимания и улегся спать. На следующую ночь несколько летучих мышей забрались в мой гамак; я схватил их, когда они полезли ко мне, и швырнул к стене. На следующее утро я обнаружил у себя на бедре рану, причиненную, по-видимому, летучей мышью. Это было довольно неприятно, и я вместе с неграми принялся за работу, пытаясь истребить летучих мышей. Множество висевших на стропилах мышей я застрелил; негры, взобравшись снаружи по лестницам на крышу, сотнями вытаскивали их из под стрехи, в том числе и детенышей. Всего тут было четыре вида: два из рода Dysopes, третий — из Phyllostoma, а четвертый — из Glossophaga. Подавляющее большинство принадлежало, к Dysopes peroto — виду, характеризующемуся большими ушами и размахом крыльев в 2 фута (от конца до конца крыла). Phyllostoma был мелкий вид темно-серого цвета с белыми полосками на нижней половине спины и листовидным мясистым расширением на кончике носа. За исключением этого случая, летучие мыши никогда не нападали на меня. Тот факт, что они сосут кровь у спящих людей из наносимых ими ранок на пальцах ног, ныне твердо установлен; впрочем, подобному кровопусканию подверглись лишь немногие. По словам негров, на человека нападает одна только Phyllostoma. Те, которых я поймал на себе, были Dysopes, и я склонен думать, что эта повадка свойственна многим видам летучих мышей.Однажды, занимаясь поисками насекомых в коре упавшего дерева, я увидал, что ко мне приближается крупное животное вроде кошки. Оно заметило меня лишь тогда, когда до меня оставалась какая-нибудь дюжина ярдов. У меня не было никакого оружия, кроме старой стамески, и я уже приготовился защищаться, если животное прыгнет на меня, как вдруг оно поспешно повернулось и побежало прочь. Я не разглядел его как следует, но, судя по цвету, то была пума, или американский лев, хотя животное было, пожалуй, чересчур мало для этого вида. Пума нечасто встречается в амазонских лесах: у туземцев я за все время видел не больше дюжины шкур. Мех ее желтовато-коричневого цвета. Поскольку цветом пума походит на оленя, распространенного в этих лесах, туземцы называют ее сасу-арана , или лжеоленем. Охотники вообще не боятся пумы и в пренебрежительных выражениях отзываются о ее храбрости. О ягуаре они дают совершенно иной отзыв.Единственным видом обезьяны, который я встречал в Карипи, был тот же темно окрашенный маленький Midas, который, как я уже упоминал, встречается и близ Пара. Весьма распространен здесь большой муравьед, тамандуа туземцев (MyrmecopHaga jubata). После первых недель моего пребывания здесь у меня кончились запасы свежей провизии. Окрестные жители продали мне всех кур, без которых могли обойтись. Я еще не приучился есть лежалую жесткую соленую рыбу, которая составляет главный предмет питания в этих местах, и в течение нескольких дней питался рисовой кашей, печеными бананами и фариньей. Флоринда спросила меня, стану ли я есть тамандуа. Я ответил, что мне придется по вкусу, пожалуй, все что угодно, лишь бы это было похоже на мясо; в тот же день она, захватив с собой собак, ушла вместе со старым негром по имени Антониу и вечером принесла мне одно из этих животных. Мясо сварили, и оно оказалось очень вкусным, несколько напоминающим гуся. Жители Карипи вовсе не едят его, говоря, что оно считается здесь негодным для еды, однако я читал, что в других местностях Южной Америки мясо тамандуа употребляют в пищу. В течение следующих двух-трех недель, как только у нас кончался запас свежего мяса, Антониу всегда был готов за небольшую плату добыть мне тамандуа. Но однажды он явился в великом горе и сообщил, что любимую его собаку Атревиду схватил муравьед, и она погибла. Мы поспешили на место происшествия и увидели, что собака не мертва, но жестоко истерзана когтями животного. Хотя муравьед был сам смертельно ранен, он только теперь отпустил свою жертву.Повадки Myrmecophaga jubata ныне довольно хорошо известны. Он весьма часто встречается в сухих лесах Амазонской долины, но на игапо, т.е. затопляемых землях, кажется, не водится. Бразильцы называют этот вид тамандуа-бандёйра, т. е. знаменным муравьедом; прилагательное «знаменный» объясняется своеобразной расцветкой животного: по обеим сторонам туловища проходит наискось широкая полоса, наполовину серая, наполовину черная, что несколько напоминает геральдическое знамя. У этого муравьеда чрезвычайно длинная и тонкая морда и червеобразный растяжимый язык. Челюсти его лишены зубов. Когти сильно удлиненные, и ходит он очень неуклюже. Живет он на земле и питается термитами, или белыми муравьями; длинными когтями он разрывает твердые бугры, возводимые насекомыми, а длинным гибким языком вылизывает их из щелей. Все остальные виды этого своеобразного рода ведут древесный образ жизни. Я встречал четыре вида муравьедов. Один был Myrmecophaga tetrodac — tyla ; два остальных, более своеобразные и менее известные, были очень маленькие зверьки, называемые тамандуа-и. Оба они сходны по размерам (10 дюймов в длину, не считая хвоста) и по числу когтей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58