– Джилли нервно вертела большое бриллиантовое кольцо на среднем пальце левой руки.
Она обедала со своим отцом в «Аббатстве», итальянском ресторане в Глибе, в нескольких милях на запад от города. «Аббатство» расположилось в перестроенной старинной церкви. Ресторан, разместившийся посреди сада, был причудливо обставлен, а стойка коктейль-бара помещалась на месте бывшего алтаря.
Джон Флеминг, все еще бодрый и привлекательный мужчина, хотя ему было около шестидесяти, откинулся на спинку кресла и пытливо посмотрел на дочь. Джилли стала красавицей, это не вызывало сомнений. Она была копией своей матери. Именно поэтому, когда Джилли выросла, Флемингу трудно было проводить с ней много времени. В молодости он любил гульнуть, но только пока не встретил Сару. А потом ни разу не посмотрел ни на одну женщину. После смерти жены он, конечно, имел женщин, но с ними лишь удовлетворял свои сексуальные потребности. Эти связи были недолговечными, и его это вполне устраивало. И вот сейчас, глядя на дочь, он с болью вспоминал свою Сару.
– Максвелл тебя любит, Джиллиан. – Флеминг потянулся за своим бокалом и сделал большой глоток.
– Любит? – Джилли грустно рассмеялась. – Это не любовь, папа, а какая-то странная одержимость. Ты даже не представляешь, что это за человек.
– Он ревнив, – задумчиво проговорил Флеминг. – Но в этом нет ничего плохого.
– А ты ревновал маму? – нерешительно спросила она.
Флеминг печально улыбнулся:
– Конечно. Но у нас на этой почве никогда никаких конфликтов не возникало.
– У Макса такой темперамент, что мне страшно, – призналась Джилли. – Иногда… Господи, иногда он бывает таким жестоким!
– А ты, Джиллиан, – заметил Флеминг, – в последнее время прилагаешь много усилий, чтобы вывести его из себя.
– Как ты можешь так говорить, папа? – вспыхнула Джилли. – Неужели я должна потворствовать его сумасбродным фантазиям? Ведь я твоя дочка.
– Ты его жена, Джиллиан. – Флеминг закурил длинную тонкую сигару. – А ведешь себя для замужней женщины довольно, я бы сказал, странно.
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Джилли.
– Только то, что мне передали друзья из Штатов. Повторяю, Джиллиан, ты замужняя женщина, и Джордан Филлипс тоже женат. Зачем ты к нему лезешь?
– Мы очень любили друг друга, папа. И я по-прежнему люблю его.
– Но сейчас ты жена Макса.
Джилли опустила глаза.
– Я хочу развестись с ним. И думаю об этом очень серьезно.
– Не делай глупостей, Джиллиан.
– Выйдя замуж за Макса Киньона, – вздохнула Джилли, – я сделала самую большую глупость в жизни.
А затем подумала: «И тем самым лишила себя возможности хотя бы когда-нибудь стать счастливой. Но нет, без борьбы я не сдамся…»
Джилли очень хотелось, чтобы разговор с отцом получился. Она надеялась, что он сумеет выслушать ее, войти в ее положение, но отец, как всегда, талдычит одно и то же и никогда не поверит, если она скажет ему, какой Макс на самом деле и на что способен.
А Макс Киньон в это время мрачно шел по тренировочному полю к своему автомобилю. Он даже не взглянул на двух конюхов, которые занимались его лошадьми. Раздраженно скинув шлем и перчатки, Макс швырнул их и хлыст на заднее сиденье автомобиля и, запустив в волосы пятерню, уставился вдаль.
Чертова Джилли!
Одна мысль о жене приводила его в ярость. А думал он о ней постоянно. Неужели Джилли не понимает, каково ему видеть, как она открыто флиртует с мужчинами? Неужели ей безразлично, что чувствует Макс, когда она смотрит так на Джордана, играющего или сидящего у заградительной линии со своей женой? Неужели ей безразлично, что она ставит его в такое двусмысленное положение?
Макс влез в машину, сунул ключ в гнездо зажигания и довольно долго сидел, как будто прислушиваясь к ровному гудению хорошо отрегулированного двигателя.
«Нет, такое дальше терпеть невозможно. Она моя жена и должна вести себя соответствующим образом. Флирт придется прекратить, и сейчас же. Джордана Филлипса она должна выбросить из головы навсегда. Иначе ей придется преподать урок. Им обоим придется преподать урок. И Джордану тоже».
Сан-Антонио, сентябрь, 1987
Кажется, ничего не действовало.
Гейвин Хиллер был не на шутку встревожен, но пытался этого не показывать. Как только лимузин выехал из аэропорта Сан-Антонио, он положил на колени свой кожаный коричневый дипломат. Хиллер открывал его так медленно, будто в нем были опасные радиоактивные вещества. «А это не лучше, – подумал он, копаясь в бумагах. – А возможно, и хуже».
Его корпорация переживала крупные неприятности, и ему нужно было раздобыть деньги – много денег, и быстро. Но где? В этом и состояла проблема. В этой стране, видимо, не осталось уже ни одного серьезного банка. Куда бы Хиллер ни обращался, ему везде отказывали. «Юго-Западная сталелитейная» балансировала на краю пропасти, банкиры это знали и не хотели рисковать, невзирая на былую респектабельность Хиллера и на то, что весь его бизнес выдержал испытание временем. Сволочи!
Пока Хиллер предавался мрачным размышлениям, его жена сидела рядом в лимузине, погруженная в свои проблемы. Невидящим взглядом она смотрела в тонированное стекло. Надин старела и ощущала это, несмотря на все усилия и искусство пластических хирургов, несмотря на то, что в оконном стекле сейчас отражалось весьма миловидное лицо. Несмотря ни на что.
Она – пожилая женщина, к которой потерял интерес молодой любовник.
Да, это так. Ланс утратил интерес к ней. Он и прежде никогда не выходил за рамки обычного секса, но сейчас, кажется, даже и это пошло на убыль. Ланс пользовался любыми предлогами, лишь бы не встречаться. Всегда находил оправдания, но Надин подозревала, что он просто не хочет ее видеть. А когда они встречались в постели, то не слишком утруждал себя любовными играми, просто влезал на нее, удовлетворялся и отсылал прочь.
Надин помрачнела еще больше. В этой части он все больше походил на Гейвина.
Джилли ехать не хотела.
Она дала это ясно понять, но Макс проявил твердость. О том, чтобы остаться в Сиднее, не могло быть и речи. Он больше не доверял ей. Макс, очень тяжелый, неприятный человек, неспособный войти в чье-то положение и попытаться понять обстоятельства, был невероятно требователен, самонадеян, совершенно лишен чувства юмора, а тут еще вдобавок ко всему ревность, которая все усиливалась. В общем, жить с ним стало невыносимо.
Кроме того, Джилли подозревала, что Макс совершил нечто ужасное. Правда, это были лишь предположения, ничего доказать она не могла, но когда думала об этом, у нее кровь стыла в жилах.
Джилли смотрела на Макса – он что-то говорил носильщику аэропорта, видимо, торопил его – и переполнялась ненавистью. Она ненавидела здесь все – эту толпу, этот битком набитый аэровокзал, эту суету кругом.
Она ненавидела Макса.
Опершись на забор, Ланс задумчиво разглядывал лошадей, резвящихся в загоне. Он завидовал им. Эти существа не знают любви. Они едят, играют, спариваются с той особью, какая оказывается поблизости, и все. Никакой любви. Замечательно.
Прошло уже больше года с тех пор, как Пола оставила его, но Ланс постоянно думал о ней. Он все еще любил эту женщину, бросившую его, и ненавидел себя за то, что трахал ту, которая навязывалась ему. В последнее время заставлять себя заниматься этим становилось все труднее. Ланс прошелся рукой по волосам, и его снова охватило отчаяние. Зачем вообще он связался с Надин Хиллер? Уж по крайней мере не с ней!
«Просто не хочется жить», – подумал Ланс.
Слоун уже начала жалеть, что поехала.
В самолете у нее ужасно разболелась голова, а в отеле, когда она, оставшись одна, попыталась разобрать вещи, ее вдруг сильно затошнило. Слоун присела на край постели и стала делать дыхательные упражнения.
«Может, стоило послушаться Джордана и остаться дома? Ведь он собирался провести здесь всего три дня. А мне нужно больше быть с Тревисом, я его совсем забросила. Правда, мой сын уже подрос, скоро я ему вообще не буду нужна. Имела ли я право начинать все сначала – муж, ребенок… Не безумие ли это?»
Эти мысли посещали ее уже не в первый раз. Хотя Слоун безумно любила Тревиса с момента его рождения – нет, она любила сына еще до того, как он родился, – по-настоящему хорошей матерью ему не была. Это Слоун понимала. Когда ему было пять, она набирала вечером воды в ванну, сажала его туда, а сама начинала заниматься рукописью и вспоминала о сыне только тогда, когда он начинал громко вопить. И то не сразу. А с каким трудом ей дались первые месяцы, когда приходилось кормить по ночам, менять пеленки, когда начали резаться зубки. Потом, когда Тревис пошел в школу, Слоун помогала ему делать уроки, но всегда наспех, потому что вечно не хватало времени.
И вот теперь она собирается пройти через все это еще раз.
Ее размышления прервал скрип открывающейся двери. На пороге спальни появился Джордан.
– Я думала, у тебя днем тренировка, – сказала Слоун.
Он быстро подошел к ней, наклонился и поцеловал в лоб.
– Тренировку отменили. Ночью прошел сильный дождь, игровое поле в Ритаме превратилось в сплошное болото. – Джордан улыбнулся. – Как ты себя чувствуешь?
– Немного подташнивает. Но это нормально.
– Ты на седьмом месяце. Разве эти симптомы не должны пройти?
– Как правило, проходят, но не всегда. Мою мать, например, тошнило по утрам все девять месяцев.
– Надо же, какой сюрприз!..
– Что?
– Сейчас ты впервые упомянула о своей матери. – Джордан снял часы и положил на столик.
– Да, мою мать, когда она носила меня, подташнивало утром все девять месяцев. Разве это очень важное сообщение?
Он опустился в кресло и закинул руки за голову.
– Для меня важное, поскольку я почти ничего не знаю о твоей родне. Ты никогда не говорила о своем детстве, не рассказывала смешных историй, какие случались с тобой в Чикаго.
Слоун снова начала перебирать вещи в чемодане.
– Да мне, в сущности, нечего было рассказывать. Никаких смешных историй со мной не случалось.
– Неужели в твоем детстве вообще не было ни одного интересного, запоминающегося события? В такое трудно поверить.
Уже не в силах переносить это, Слоун выронила свитер, вынутый из чемодана, и повернулась к мужу:
– Что для тебя важнее, Джордан? Какой я была тогда… или та, что сейчас? Та, на которой ты женился.
Их глаза встретились.
– А что, есть разница?
– Надеюсь, есть. – Слоун опять взялась за вещи.
Джордан в недоумении смотрел на жену. «Неужели ее прошлое было таким ужасным, что она так отчаянно пытается его забыть?»
Надин вылезла из машины и подошла к мужу, обозревавшему мокрое игровое поле.
– Матч отменят? – спросила она, пытаясь завести разговор.
Он пожал плечами:
– Кто знает…
Надин слабо вздохнула, сознавая, что Гейвин в очередной раз от нее отгородился. Она не знала, почему это удивляет ее. Ее и Гейвина никогда по-настоящему ничего не объединяло, как большую часть супругов. Если бы у них было что-то похожее на настоящую близость, не столько даже сексуальную, возможно, Надин не понадобились бы другие мужчины. Как человек она не интересна Гейвину. Просто ему нужна супруга, которая всюду сопровождала бы его, чтобы все было как у людей. Ему нужны только поло, бизнес, атрибуты успеха – многочисленные дома, автомобили, яхты, собственный самолет, скаковые лошади и поло-пони, чтобы весь мир знал, чего он стоит.
А вот жена ему не нужна. Совсем.
– Что они делают? – спросила Слоун у Дасти.
Они сидели на самом нижнем ярусе поло-клуба «Ритама», уникальном стадионе с двусторонними трибунами, глядя, как два вертолета низко кружат над игровым полем. Конюхи занимались лошадьми, а игроки собрались в конце поля под белым тентом. Зрители потянулись к бару, обходя поле, засаженное дерном из бермудской травы. Бар на стадионе «Ритама» тоже был уникальный – настоящие армейские казармы, привезенные из форта Сэм-Хьюстон и собранные здесь по дощечке и бревнышку.
– Они сушат поле, обдувая его воздухом, или по крайней мере пытаются это сделать, – объяснила Дасти. – Это дорогая процедура. Я слышала, такое делали прежде лишь один раз, несколько лет назад в Оук-Бруке. Это большое событие. Видимо, есть серьезные причины не отменять матч.
– Я все боюсь, как бы вертолет не врезался в землю, – сказала Слоун.
Дасти покачала головой:
– Эти ребята знают свое дело.
– А не проще ли просто перенести матч на сутки?
Дасти помолчала, понимая, что Слоун беспокоят не вертолеты.
– Слоун, не тревожься за Джорди. Он занимается этим уже много лет и играл в более неблагоприятных условиях. Даже не представляешь, в каких.
– Ошибаешься, Дасти, представить себе я могу очень многое. Я уже такого напредставляла, что лучше не говорить. Как Джордан падает на поле и его топчут лошади, он пытается увернуться, а в это время…
– Не надо! – Дасти коснулась руки Слоун. – Не позволяй этим своим «а что, если…» сводить себя с ума. Я знаю, чем это может кончиться. Моя мать имела обыкновение ездить с отцом, и это окончательно расшатало ей нервную систему. Папа падал много раз, а сколько у него было переломов! Так вот, каждое падение отца отзывалось в ее ушах звоном погребального колокола. Когда папа падал или с кем-то сталкивался, она устраивала истерики. Потом, после тяжелого сердечного приступа, доктора запретили ей посещать матчи.
– Она вообще больше не ходила на матчи?
Дасти покачала головой:
– Нет, не ходила. И вряд ли от этого страдает. Мне кажется, эти посещения никогда не доставляли ей особого удовольствия.
– Ей не нравится поло?
– Ей не нравится риск, с которым связана эта игра.
– Мне знакомо это чувство, – печально призналась Слоун.
«А игра с каждым днем становится все рискованней и рискованней. Травмы на поле и другие происшествия в последнее время участились, и вряд ли это можно считать случайным. – Слоун посмотрела в сторону тента, под которым собрались игроки. – Они действительно Всадники Апокалипсиса. Катастрофы и смерть сопровождают их повсюду. Когда же наступит развязка?»
Несмотря на плохое состояние поля, игра прошла в быстром темпе и очень интенсивно. Команда Джордана выиграла с минимальным перевесом – 12:11. Победу он отмечать не пошел, предпочтя провести вечер со Слоун. Они поужинали в креольском ресторане «Ла Луизиана», после чего прогулялись. А посмотреть в Сан-Антонио было на что. В этом городе переплелись испано-американские корни. Куда ни повернись, здесь повсюду исторические памятники. От Аламо, испанской католической миссии-крепости, места героической обороны техасских повстанцев во время борьбы за независимость, путь ведет к Пасео дель Рио, где можно сесть на водный велосипед, подняться вверх по реке и увидеть Ла-Вильиту, испанский город XVIII века, который сейчас находится в самом центре Сан-Антонио.
– Ты что-то молчишь сегодня все время, – заметил Джордан. – Как себя чувствуешь?
– Почему ты постоянно об этом спрашиваешь?
– Потому что ты бледная. И это, конечно же, беспокоит.
– Не беспокойся. – Слоун нежно поцеловала его в щеку. – Со мной все в порядке. И чувствую я себя прекрасно. Клянусь!
Джордан бросил на нее взгляд.
– Извини, дорогая, но ты не умеешь притворяться. Это у тебя не очень хорошо получается.
– В таком случае, – улыбнулась Слоун, – давай поскорее вернемся в отель, где я докажу тебе это.
В полночь Гейвин Хиллер говорил по телефону со своими людьми в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Он разражался длинными тирадами, разносил их, бушевал и орал, но все безрезультатно. Он кричал очень громко, ничуть не задумываясь о том, что может разбудить жену. Правда, Надин приняла накануне сильное снотворное.
– Мэтисон, я больше не желаю слышать твои чертовы оправдания! – рычал Хиллер в трубку. – Я плачу тебе за результаты, и мне не терпится увидеть их, и побыстрее!.. Нет, так дело не пойдет. Это не совсем то… нет. Ты знаешь, чего именно я от тебя ожидаю! Так вот, иди и сделай или пиши заявление об уходе!
Швырнув трубку, Хиллер пригладил свои редкие волосы.
К сожалению, времени остается очень мало.
* * *
– Ты и сейчас считаешь, что я должна лечь в больницу? – спросила Слоун, гладя грудь Джордана кончиками пальцев.
Он улыбнулся ей в темноте и натянул на них одеяло.
– Значит, ты всего-навсего пыталась мне что-то доказать? – Он притворился обиженным.
– Тебе лучше знать, что я пыталась. – Она обвела указательным пальцем контуры его губ, затем поцеловала подбородок.
– У-у-у… хм-м… – Джордан погладил ее волосы. – Иногда, любовь моя, мне кажется, что я совсем не знаю тебя.
– Думаю, – возразила Слоун, – ты единственный, кто знает меня по-настоящему.
– Порой я серьезно сомневаюсь в этом.
– Откуда у тебя такие мысли? – удивилась Слоун.
– Хм… Эти мысли возникают, когда я… когда я отчетливо ощущаю, что где-то внутри тебя есть тайник, куда ты никому не позволяешь проникнуть. И мне, разумеется, тоже.
– И все потому, что я не рассказываю тебе о своем детстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Она обедала со своим отцом в «Аббатстве», итальянском ресторане в Глибе, в нескольких милях на запад от города. «Аббатство» расположилось в перестроенной старинной церкви. Ресторан, разместившийся посреди сада, был причудливо обставлен, а стойка коктейль-бара помещалась на месте бывшего алтаря.
Джон Флеминг, все еще бодрый и привлекательный мужчина, хотя ему было около шестидесяти, откинулся на спинку кресла и пытливо посмотрел на дочь. Джилли стала красавицей, это не вызывало сомнений. Она была копией своей матери. Именно поэтому, когда Джилли выросла, Флемингу трудно было проводить с ней много времени. В молодости он любил гульнуть, но только пока не встретил Сару. А потом ни разу не посмотрел ни на одну женщину. После смерти жены он, конечно, имел женщин, но с ними лишь удовлетворял свои сексуальные потребности. Эти связи были недолговечными, и его это вполне устраивало. И вот сейчас, глядя на дочь, он с болью вспоминал свою Сару.
– Максвелл тебя любит, Джиллиан. – Флеминг потянулся за своим бокалом и сделал большой глоток.
– Любит? – Джилли грустно рассмеялась. – Это не любовь, папа, а какая-то странная одержимость. Ты даже не представляешь, что это за человек.
– Он ревнив, – задумчиво проговорил Флеминг. – Но в этом нет ничего плохого.
– А ты ревновал маму? – нерешительно спросила она.
Флеминг печально улыбнулся:
– Конечно. Но у нас на этой почве никогда никаких конфликтов не возникало.
– У Макса такой темперамент, что мне страшно, – призналась Джилли. – Иногда… Господи, иногда он бывает таким жестоким!
– А ты, Джиллиан, – заметил Флеминг, – в последнее время прилагаешь много усилий, чтобы вывести его из себя.
– Как ты можешь так говорить, папа? – вспыхнула Джилли. – Неужели я должна потворствовать его сумасбродным фантазиям? Ведь я твоя дочка.
– Ты его жена, Джиллиан. – Флеминг закурил длинную тонкую сигару. – А ведешь себя для замужней женщины довольно, я бы сказал, странно.
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Джилли.
– Только то, что мне передали друзья из Штатов. Повторяю, Джиллиан, ты замужняя женщина, и Джордан Филлипс тоже женат. Зачем ты к нему лезешь?
– Мы очень любили друг друга, папа. И я по-прежнему люблю его.
– Но сейчас ты жена Макса.
Джилли опустила глаза.
– Я хочу развестись с ним. И думаю об этом очень серьезно.
– Не делай глупостей, Джиллиан.
– Выйдя замуж за Макса Киньона, – вздохнула Джилли, – я сделала самую большую глупость в жизни.
А затем подумала: «И тем самым лишила себя возможности хотя бы когда-нибудь стать счастливой. Но нет, без борьбы я не сдамся…»
Джилли очень хотелось, чтобы разговор с отцом получился. Она надеялась, что он сумеет выслушать ее, войти в ее положение, но отец, как всегда, талдычит одно и то же и никогда не поверит, если она скажет ему, какой Макс на самом деле и на что способен.
А Макс Киньон в это время мрачно шел по тренировочному полю к своему автомобилю. Он даже не взглянул на двух конюхов, которые занимались его лошадьми. Раздраженно скинув шлем и перчатки, Макс швырнул их и хлыст на заднее сиденье автомобиля и, запустив в волосы пятерню, уставился вдаль.
Чертова Джилли!
Одна мысль о жене приводила его в ярость. А думал он о ней постоянно. Неужели Джилли не понимает, каково ему видеть, как она открыто флиртует с мужчинами? Неужели ей безразлично, что чувствует Макс, когда она смотрит так на Джордана, играющего или сидящего у заградительной линии со своей женой? Неужели ей безразлично, что она ставит его в такое двусмысленное положение?
Макс влез в машину, сунул ключ в гнездо зажигания и довольно долго сидел, как будто прислушиваясь к ровному гудению хорошо отрегулированного двигателя.
«Нет, такое дальше терпеть невозможно. Она моя жена и должна вести себя соответствующим образом. Флирт придется прекратить, и сейчас же. Джордана Филлипса она должна выбросить из головы навсегда. Иначе ей придется преподать урок. Им обоим придется преподать урок. И Джордану тоже».
Сан-Антонио, сентябрь, 1987
Кажется, ничего не действовало.
Гейвин Хиллер был не на шутку встревожен, но пытался этого не показывать. Как только лимузин выехал из аэропорта Сан-Антонио, он положил на колени свой кожаный коричневый дипломат. Хиллер открывал его так медленно, будто в нем были опасные радиоактивные вещества. «А это не лучше, – подумал он, копаясь в бумагах. – А возможно, и хуже».
Его корпорация переживала крупные неприятности, и ему нужно было раздобыть деньги – много денег, и быстро. Но где? В этом и состояла проблема. В этой стране, видимо, не осталось уже ни одного серьезного банка. Куда бы Хиллер ни обращался, ему везде отказывали. «Юго-Западная сталелитейная» балансировала на краю пропасти, банкиры это знали и не хотели рисковать, невзирая на былую респектабельность Хиллера и на то, что весь его бизнес выдержал испытание временем. Сволочи!
Пока Хиллер предавался мрачным размышлениям, его жена сидела рядом в лимузине, погруженная в свои проблемы. Невидящим взглядом она смотрела в тонированное стекло. Надин старела и ощущала это, несмотря на все усилия и искусство пластических хирургов, несмотря на то, что в оконном стекле сейчас отражалось весьма миловидное лицо. Несмотря ни на что.
Она – пожилая женщина, к которой потерял интерес молодой любовник.
Да, это так. Ланс утратил интерес к ней. Он и прежде никогда не выходил за рамки обычного секса, но сейчас, кажется, даже и это пошло на убыль. Ланс пользовался любыми предлогами, лишь бы не встречаться. Всегда находил оправдания, но Надин подозревала, что он просто не хочет ее видеть. А когда они встречались в постели, то не слишком утруждал себя любовными играми, просто влезал на нее, удовлетворялся и отсылал прочь.
Надин помрачнела еще больше. В этой части он все больше походил на Гейвина.
Джилли ехать не хотела.
Она дала это ясно понять, но Макс проявил твердость. О том, чтобы остаться в Сиднее, не могло быть и речи. Он больше не доверял ей. Макс, очень тяжелый, неприятный человек, неспособный войти в чье-то положение и попытаться понять обстоятельства, был невероятно требователен, самонадеян, совершенно лишен чувства юмора, а тут еще вдобавок ко всему ревность, которая все усиливалась. В общем, жить с ним стало невыносимо.
Кроме того, Джилли подозревала, что Макс совершил нечто ужасное. Правда, это были лишь предположения, ничего доказать она не могла, но когда думала об этом, у нее кровь стыла в жилах.
Джилли смотрела на Макса – он что-то говорил носильщику аэропорта, видимо, торопил его – и переполнялась ненавистью. Она ненавидела здесь все – эту толпу, этот битком набитый аэровокзал, эту суету кругом.
Она ненавидела Макса.
Опершись на забор, Ланс задумчиво разглядывал лошадей, резвящихся в загоне. Он завидовал им. Эти существа не знают любви. Они едят, играют, спариваются с той особью, какая оказывается поблизости, и все. Никакой любви. Замечательно.
Прошло уже больше года с тех пор, как Пола оставила его, но Ланс постоянно думал о ней. Он все еще любил эту женщину, бросившую его, и ненавидел себя за то, что трахал ту, которая навязывалась ему. В последнее время заставлять себя заниматься этим становилось все труднее. Ланс прошелся рукой по волосам, и его снова охватило отчаяние. Зачем вообще он связался с Надин Хиллер? Уж по крайней мере не с ней!
«Просто не хочется жить», – подумал Ланс.
Слоун уже начала жалеть, что поехала.
В самолете у нее ужасно разболелась голова, а в отеле, когда она, оставшись одна, попыталась разобрать вещи, ее вдруг сильно затошнило. Слоун присела на край постели и стала делать дыхательные упражнения.
«Может, стоило послушаться Джордана и остаться дома? Ведь он собирался провести здесь всего три дня. А мне нужно больше быть с Тревисом, я его совсем забросила. Правда, мой сын уже подрос, скоро я ему вообще не буду нужна. Имела ли я право начинать все сначала – муж, ребенок… Не безумие ли это?»
Эти мысли посещали ее уже не в первый раз. Хотя Слоун безумно любила Тревиса с момента его рождения – нет, она любила сына еще до того, как он родился, – по-настоящему хорошей матерью ему не была. Это Слоун понимала. Когда ему было пять, она набирала вечером воды в ванну, сажала его туда, а сама начинала заниматься рукописью и вспоминала о сыне только тогда, когда он начинал громко вопить. И то не сразу. А с каким трудом ей дались первые месяцы, когда приходилось кормить по ночам, менять пеленки, когда начали резаться зубки. Потом, когда Тревис пошел в школу, Слоун помогала ему делать уроки, но всегда наспех, потому что вечно не хватало времени.
И вот теперь она собирается пройти через все это еще раз.
Ее размышления прервал скрип открывающейся двери. На пороге спальни появился Джордан.
– Я думала, у тебя днем тренировка, – сказала Слоун.
Он быстро подошел к ней, наклонился и поцеловал в лоб.
– Тренировку отменили. Ночью прошел сильный дождь, игровое поле в Ритаме превратилось в сплошное болото. – Джордан улыбнулся. – Как ты себя чувствуешь?
– Немного подташнивает. Но это нормально.
– Ты на седьмом месяце. Разве эти симптомы не должны пройти?
– Как правило, проходят, но не всегда. Мою мать, например, тошнило по утрам все девять месяцев.
– Надо же, какой сюрприз!..
– Что?
– Сейчас ты впервые упомянула о своей матери. – Джордан снял часы и положил на столик.
– Да, мою мать, когда она носила меня, подташнивало утром все девять месяцев. Разве это очень важное сообщение?
Он опустился в кресло и закинул руки за голову.
– Для меня важное, поскольку я почти ничего не знаю о твоей родне. Ты никогда не говорила о своем детстве, не рассказывала смешных историй, какие случались с тобой в Чикаго.
Слоун снова начала перебирать вещи в чемодане.
– Да мне, в сущности, нечего было рассказывать. Никаких смешных историй со мной не случалось.
– Неужели в твоем детстве вообще не было ни одного интересного, запоминающегося события? В такое трудно поверить.
Уже не в силах переносить это, Слоун выронила свитер, вынутый из чемодана, и повернулась к мужу:
– Что для тебя важнее, Джордан? Какой я была тогда… или та, что сейчас? Та, на которой ты женился.
Их глаза встретились.
– А что, есть разница?
– Надеюсь, есть. – Слоун опять взялась за вещи.
Джордан в недоумении смотрел на жену. «Неужели ее прошлое было таким ужасным, что она так отчаянно пытается его забыть?»
Надин вылезла из машины и подошла к мужу, обозревавшему мокрое игровое поле.
– Матч отменят? – спросила она, пытаясь завести разговор.
Он пожал плечами:
– Кто знает…
Надин слабо вздохнула, сознавая, что Гейвин в очередной раз от нее отгородился. Она не знала, почему это удивляет ее. Ее и Гейвина никогда по-настоящему ничего не объединяло, как большую часть супругов. Если бы у них было что-то похожее на настоящую близость, не столько даже сексуальную, возможно, Надин не понадобились бы другие мужчины. Как человек она не интересна Гейвину. Просто ему нужна супруга, которая всюду сопровождала бы его, чтобы все было как у людей. Ему нужны только поло, бизнес, атрибуты успеха – многочисленные дома, автомобили, яхты, собственный самолет, скаковые лошади и поло-пони, чтобы весь мир знал, чего он стоит.
А вот жена ему не нужна. Совсем.
– Что они делают? – спросила Слоун у Дасти.
Они сидели на самом нижнем ярусе поло-клуба «Ритама», уникальном стадионе с двусторонними трибунами, глядя, как два вертолета низко кружат над игровым полем. Конюхи занимались лошадьми, а игроки собрались в конце поля под белым тентом. Зрители потянулись к бару, обходя поле, засаженное дерном из бермудской травы. Бар на стадионе «Ритама» тоже был уникальный – настоящие армейские казармы, привезенные из форта Сэм-Хьюстон и собранные здесь по дощечке и бревнышку.
– Они сушат поле, обдувая его воздухом, или по крайней мере пытаются это сделать, – объяснила Дасти. – Это дорогая процедура. Я слышала, такое делали прежде лишь один раз, несколько лет назад в Оук-Бруке. Это большое событие. Видимо, есть серьезные причины не отменять матч.
– Я все боюсь, как бы вертолет не врезался в землю, – сказала Слоун.
Дасти покачала головой:
– Эти ребята знают свое дело.
– А не проще ли просто перенести матч на сутки?
Дасти помолчала, понимая, что Слоун беспокоят не вертолеты.
– Слоун, не тревожься за Джорди. Он занимается этим уже много лет и играл в более неблагоприятных условиях. Даже не представляешь, в каких.
– Ошибаешься, Дасти, представить себе я могу очень многое. Я уже такого напредставляла, что лучше не говорить. Как Джордан падает на поле и его топчут лошади, он пытается увернуться, а в это время…
– Не надо! – Дасти коснулась руки Слоун. – Не позволяй этим своим «а что, если…» сводить себя с ума. Я знаю, чем это может кончиться. Моя мать имела обыкновение ездить с отцом, и это окончательно расшатало ей нервную систему. Папа падал много раз, а сколько у него было переломов! Так вот, каждое падение отца отзывалось в ее ушах звоном погребального колокола. Когда папа падал или с кем-то сталкивался, она устраивала истерики. Потом, после тяжелого сердечного приступа, доктора запретили ей посещать матчи.
– Она вообще больше не ходила на матчи?
Дасти покачала головой:
– Нет, не ходила. И вряд ли от этого страдает. Мне кажется, эти посещения никогда не доставляли ей особого удовольствия.
– Ей не нравится поло?
– Ей не нравится риск, с которым связана эта игра.
– Мне знакомо это чувство, – печально призналась Слоун.
«А игра с каждым днем становится все рискованней и рискованней. Травмы на поле и другие происшествия в последнее время участились, и вряд ли это можно считать случайным. – Слоун посмотрела в сторону тента, под которым собрались игроки. – Они действительно Всадники Апокалипсиса. Катастрофы и смерть сопровождают их повсюду. Когда же наступит развязка?»
Несмотря на плохое состояние поля, игра прошла в быстром темпе и очень интенсивно. Команда Джордана выиграла с минимальным перевесом – 12:11. Победу он отмечать не пошел, предпочтя провести вечер со Слоун. Они поужинали в креольском ресторане «Ла Луизиана», после чего прогулялись. А посмотреть в Сан-Антонио было на что. В этом городе переплелись испано-американские корни. Куда ни повернись, здесь повсюду исторические памятники. От Аламо, испанской католической миссии-крепости, места героической обороны техасских повстанцев во время борьбы за независимость, путь ведет к Пасео дель Рио, где можно сесть на водный велосипед, подняться вверх по реке и увидеть Ла-Вильиту, испанский город XVIII века, который сейчас находится в самом центре Сан-Антонио.
– Ты что-то молчишь сегодня все время, – заметил Джордан. – Как себя чувствуешь?
– Почему ты постоянно об этом спрашиваешь?
– Потому что ты бледная. И это, конечно же, беспокоит.
– Не беспокойся. – Слоун нежно поцеловала его в щеку. – Со мной все в порядке. И чувствую я себя прекрасно. Клянусь!
Джордан бросил на нее взгляд.
– Извини, дорогая, но ты не умеешь притворяться. Это у тебя не очень хорошо получается.
– В таком случае, – улыбнулась Слоун, – давай поскорее вернемся в отель, где я докажу тебе это.
В полночь Гейвин Хиллер говорил по телефону со своими людьми в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Он разражался длинными тирадами, разносил их, бушевал и орал, но все безрезультатно. Он кричал очень громко, ничуть не задумываясь о том, что может разбудить жену. Правда, Надин приняла накануне сильное снотворное.
– Мэтисон, я больше не желаю слышать твои чертовы оправдания! – рычал Хиллер в трубку. – Я плачу тебе за результаты, и мне не терпится увидеть их, и побыстрее!.. Нет, так дело не пойдет. Это не совсем то… нет. Ты знаешь, чего именно я от тебя ожидаю! Так вот, иди и сделай или пиши заявление об уходе!
Швырнув трубку, Хиллер пригладил свои редкие волосы.
К сожалению, времени остается очень мало.
* * *
– Ты и сейчас считаешь, что я должна лечь в больницу? – спросила Слоун, гладя грудь Джордана кончиками пальцев.
Он улыбнулся ей в темноте и натянул на них одеяло.
– Значит, ты всего-навсего пыталась мне что-то доказать? – Он притворился обиженным.
– Тебе лучше знать, что я пыталась. – Она обвела указательным пальцем контуры его губ, затем поцеловала подбородок.
– У-у-у… хм-м… – Джордан погладил ее волосы. – Иногда, любовь моя, мне кажется, что я совсем не знаю тебя.
– Думаю, – возразила Слоун, – ты единственный, кто знает меня по-настоящему.
– Порой я серьезно сомневаюсь в этом.
– Откуда у тебя такие мысли? – удивилась Слоун.
– Хм… Эти мысли возникают, когда я… когда я отчетливо ощущаю, что где-то внутри тебя есть тайник, куда ты никому не позволяешь проникнуть. И мне, разумеется, тоже.
– И все потому, что я не рассказываю тебе о своем детстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32