Но кто-то из этой парочки остался в Бонне. Зачем? Может быть, потому что Вильгельм Руст значил для них больше, чем просто работа, и им нужно получить от него то же самое, чего пытался добиться младший Руст, убивший, и, скорее всего, преднамеренно, нелюбимого им отца только для того, чтобы лишить их этой возможности? Разве не могли Штрейхеры идти по следу того же золота Управления стратегических служб, пытаясь спасти его, и из-за которого погиб, если верить словам Пэтти, майор Киог? И, идя по этому следу, разве не могут они привести меня к Фреду Сиверингу?Я отошел от телефонной будки и направился к дому Вили. Очень скоро я увидел, как по ступенькам беленького и чистенького крыльца Вили поднялся малый с буйной шевелюрой и, немного повозившись с медной дверной ручкой, скрылся внутри. В ожидании я выкурил с полдюжины сигарет. Наконец малый вышел, но на его голове уже красовалась аккуратная прическа, и я с трудом его узнал.Подъехала машина, из нее вышли два пожилых джентльмена и, перебросившись парой слов, вошли в дом. Шел уже двенадцатый час, и чем ближе было к полуночи, тем оживленней становился бизнес Вили. Высокий парень в панаме. Американец. Два коротышки-брюнета, языка которых я не разобрал, но чья жестикуляция была красноречивее любых слов. Французы. Смуглый усатый мужчина с грудью колесом, как у человека, регулярно занимающегося физзарядкой. Смахивает на турка. Два молодых человека восточного типа, один из них слегка навеселе. Определенно, Вили Шлиман заведовала боннским филиалом Организации Объединенных Наций. * * * Он пришел пешком в сорок минут второго ночи и был один. Очень симпатичный светловолосый немецкий парень, который смотрелся бы одинаково мужественно, будь он один, или выкрикивая команды перед строем юнцов из Burschenschaft. Однако рядом с Зигмундом Штрейхером он выглядел бы нежнее майского цветка.— Постойте-ка, Руст, — крикнул я и бросился к нему.Он дернулся, будто я выпустил по нему заряд картечи и, остановившись на середине лестницы крыльца, повернулся ко мне лицом.Когда я уже был рядом с ним, он сунул руку во внутренний карман пиджака, пытаясь достать что-то, но уж во всяком случае не форменную шапочку Корпорации. Я ударил его по лицу открытой ладонью. Он отшатнулся к двери и ударился об нее, успев при этом выхватить "Люгер". Я находился на ступеньку ниже и был в более выгодном положении для того, чтобы схватить его запястье. Я крутанул руку так, что его ботинки взлетели выше моего плеча, и он со всего маху, сильно ударившись, приземлился на спину. Пока он приходил в себя, я забрал у него "Люгер", помог ему подняться и оттащил на дюжину футов от крыльца в темноту.— Теперь давай, заливай мне, что ты шел, чтобы прикончить Штрейхера, — промолвил я.Из носа Отто на верхнюю губу струйкой стекала кровь. Он утер ее тыльной стороной ладони и исподлобья взглянул на меня.— Она там, — произнес он. — Зиглинда Штрейхер. Уберите ваши руки.— Ну-ка, рассказывай, — сказал я. — А она никуда не денется.Он посмотрел на "Люгер" у меня в руке и облизнул губы. Пот градом катился по его лбу, попадал в глаза, и от этого Отто моргал и щурился.— Конечно, я здесь, чтобы убить ее, — заявил он. — А потом и ее братца. Я доберусь до них обоих.— И я оказался здесь очень кстати, не правда ли? — заметил я. — Теперь, когда я все знаю, тебе нет необходимости доводить это дело до конца.— И что же это должно означать?— Руст, ты застрелил своего отца. Я это видел и знаю, что ты это сделал преднамеренно. Ты понимаешь, что я не смогу, да и не буду пытаться это доказать. И еще я знаю, что ты здесь вовсе не для того, чтобы убить Зиглинду Штрейхер, а по той же самой причине, по какой ты прикончил старика.— Свинья, — прошипел он. Его лицо исказилось, и он плюнул в меня. Утершись, я заломил его правую руку за спину и вынудил опуститься на колени прямо на тротуар.— Спасибо, — произнес я. — Спасибо, что облегчил мне задачу.Я ткнул Отто коленом в поясницу, и его голова с глухим стуком ударилась о мостовую. Он всхлипнул и попытался что-то сказать, но его душили рыдания. Я спросил:— Ты слышишь меня?Шумно сопя, он молчал.— Что ты должен был сказать после того, как туда войдешь?Опять сопение.— Руст, я спрашиваю это, потому что пойду вместо тебя. Зиглинда тебе звонила?— Ой, рука! Вы сломаете мне руку.— Она тебе звонила?— Д-да. Пожалуйста, отпустите руку.— Тогда говори.— Я убил отца не нарочно. Я этого не хотел, но она убеждена, что я сделал это нарочно. Она думает, что я знаю все, что знал он. Она хочет заключить со мной сделку.— Вот как? Ну и что же она тебе предложила?— Я ничего не знаю. Я думал, может, она что-то скажет...— А пистолет зачем?— Это на случай, если она поймет, что я не могу сообщить ей ничего, кроме того, что ей уже известно.Я немного ослабил захват, и он, напрягая мышцы, попытался развернуться.— Даже и не думай, — предупредил я. — Она сейчас тебя ждет?— Да. Да.— Но ты же не мог войти туда и спросить фроляйн Штрейхер?— Ампаро. Мне надо было спросить Ампаро. У них была девушка из Южной Америки, которую звали Ампаро. Сейчас она у Вили уже не работает.— А я-то думал, что Вили ненавидит Зиглинду.— Об этом я ничего не знаю, — покачал головой Отто.— Вили тебя знает? Ей известно, что тебя ждут?— Только то, что кто-то должен спросить Ампаро. Только это.Я отпустил руку Отто, и он, прыжком встав на ноги, повернулся лицом ко мне. Изо всех сил я врезал ему по челюсти, да так, что моя рука от кисти до локтя онемела. Когда он падал, я успел его подхватить и отволок в кусты напротив дома Вили.Закончив, я поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Глава 10 Дверь открыла смуглая девушка, чем-то походившая на индианку. Позади нее тускло горела лампа. На девушке была накрахмаленная облегающая блузка и очень узкие брюки "дудочкой". Одетая с головы до пят, она, тем не менее, ухитрялась выглядеть в полумраке чуть ли не обнаженной.— Что-нибудь выпить, mein hen? — предложила она. Ее телесного цвета блузка и обтягивающие брючки смотрелись весьма пикантно.Через небольшой холл девушка провела меня в гостиную с шелками, подушечками и жаркими красками.— Я, наверное, выпью позднее с Ампаро, — ответил я.— О, я очень сожалею, но Ампаро здесь больше нет.Я говорил по-английски, и она отвечала мне тоже по-английски.Заговори я на немецком, испанском, греческом или на хинди, она, скорее всего, ответила бы тем же.— В таком случае, могу ли я видеть Вили?— Подождите, пожалуйста.Она вышла через ту же дверь, в которую днем выглядывала девица по имени Мария. Дверь за ней беззвучно затворилась. Я глазел на гонявшихся за нимфами сатиров, пока дверь снова не отворилась, и в комнату вошла Вили. На ней было свободно ниспадавшее платье из натурального шелка цвета глубокой морской лазури. Вили приветствовала меня радушной улыбкой и обняла, крепко прижав к бюсту.— Ну вот, — проговорила она по-испански. — Вы возвратились еще быстрее, чем я смела на это надеяться. Но если вас привела сюда тяга к Марии, то я полагаю, вы поняли, что некоторые из моих девушек, и Мария в их числе, работают только по вечерам.— Я пришел к Ампаро, — ответил я. Вили была явно удивлена.— Неужели? — спросила она. — Es verdad?— Да, это так.— Но сегодня днем...— Ампаро, — с улыбкой подтвердил я. — Я опоздал и не хочу заставлять ее ждать.Да-да, конечно. Вверх по лестнице и налево, вторая дверь. Но сегодня днем вы...— Сегодня днем вы поведали мне о том, как сильно вы ненавидите... Ампаро.Мы обменялись улыбками. Все было понятно без слов.Я поднимался по покрытой толстым ковром лестнице с резными перилами. В воздухе витал тонкий аромат духов. Уже на лестнице царил полумрак, а в коридоре, куда я поднялся, было совсем темно. Я повернул налево. Двери в глубоких проемах были едва различимы. Мимо меня с шорохом пронеслась горничная в до хруста накрахмаленном переднике. В слабом свете, проникавшем через окно, расположенное в конце коридора, постельное белье, переброшенное через ее руку, казалось синим. Одна из дверей открылась, послышался тихий смех, и дверь опять закрылась.Я немного постоял за дверью комнаты, где должна была находиться Зиглинда Штрейхер. Она видела меня дважды: первый раз в моторной лодке Вильгельма Руста в свете ручного фонаря ее брата и еще раз — на вечеринке в Корпорации. Насколько я знал. Отто Руста она могла видеть только в Корпорации. Мы оба были высокими блондинами, и между его стрижкой "под польку" и моим "ежиком" не было такой уж большой разницы. Проблемой был мой немецкий язык, и здесь мне надо было сыграть, что называется "с листа". Она ждала Отто с нетерпением, и это обещало стать для меня хорошим подспорьем.Постучав, я нажал на дверную ручку и вошел.— Ампаро? — тихо окликнул я.Освещение, вернее, его недостаток тоже могло сыграть мне на руку. На маленьком дубовом столике возле кровати горела одна-единственная лампа, освещавшая желтым светом лишь небольшое пространство вокруг, почти вес помещение оставалось в густой тени. Комната была невелика, и ее обстановка соответствовала характеру заведения. Большую часть места занимала огромная кровать со спинкой в виде трех массивных балясин. Остальная мебель состояла из ночного столика, низкого и длинного комода с затемненным зеркалом и обитого материей кресла. Зиглинда неподвижно стояла у изголовья кровати. Лицо ее было в тени, но я чувствовал, что она смотрит на меня. На фоне света настольной лампы вырисовывался лишь ее силуэт. Сквозь прозрачную материю блузки просвечивали формы и плавные изгибы тела, напоминавшие линии античных скульптур из Лувра. Зиглинда была красавицей, но по размеру чуть ли не на треть превосходила тех красоток, которых мы привыкли видеть.— Очень хорошо, Руст, — произнесла она по-немецки своим глубоким контральто. — Закройте дверь.Я осторожно затворил за собой дверь, прошел в комнату и сел на край кровати. Зиглинда не шелохнулась.— Сожалею, что нам приходится встречаться в подобном месте, — проговорила она.Лихорадочно подбирая немецкие слова, я соображал, что она скажет о моем акценте. Я ответил:— Ампаро трудно сравниться с вами по красоте.Наступила тишина, и Зиглинда рассмеялась.— Неужели? Вы так считаете? Однако, Herr Руст, мне это абсолютно безразлично. Тем не менее, благодарю за комплимент и прошу не обижаться.Она сделала три шага вперед и теперь стояла прямо передо мной.— А откуда у вас такой акцент? — вдруг спросила Зиглинда.Она была так близко от меня, что, вытянув руку, я мог бы ее коснуться.— Разве вы не знали? — отреагировал я. — Я рос и учился за границей.— Где же? — резко перебила женщина. Дурой она явно не была. Она, конечно, могла и не уловить, с каким акцентом, английским или американским, я говорил по-немецки, но то, что это был один из них, поняла.— В американской школе при университете Буэнос-Айреса, — соврал я, не имея ни малейшего представления, существует ли вообще в природе университет Буэнос-Айреса, и есть ли при нем американская школа.— В нашем досье этого нет.— Держу пари, что в нем нет ничего и о родимом пятне у меня на пояснице, ну и что из этого?— Вы пытаетесь быть занятным?Я нахмурился. Зиглинда стояла так близко, что я ощущал мускусный аромат ее духов и даже в полумраке различал округлости тела, вырисовывавшихся под легкой летней юбкой. Она стояла, уперев большие, pi вместе с тем красивые, руки в бедра. Все в ней было крупным, но удивительно пропорциональным.— Занятным? — повторил я, перебирая в памяти немецкую лексику, которую вызубрил за три года учебы в колледже лет десять тому назад и лишь слегка освежил во время перелета на самолете "Люфтганзы" и за несколько дней пребывания в Бонне. — Я вовсе не старался быть занятным. Просто в вашем досье собраны не все факты из моей жизни.— Дайте-ка я на нее взгляну.— На что?— На родинку.Поначалу мне показалось, что у нес есть чувство юмора, и она его как раз сейчас проявляет Потом, увидев, что Зиглинда ждет, я понял, что чувство юмора у нее отсутствует напрочь. Она была прекрасной, преданной идее и безжалостной. В общем, восточногерманский вариант Ниночки.— Это я так, для примера сказал, — пояснил я.— Так у вас нет родинки?— Нет. Извините.— Тогда у вас, может быть, есть удостоверение личности?— Я нахожусь перед вами собственной персоной, — ответил я с легкой обидой в голосе. — И вы уже видели меня до этого. Присмотритесь-ка получше. Я вас тоже видел, в том же самом месте, но не прошу предъявить партийный билет.— Партия не имеет к этому никакого отношения.— Думаю, что партии все это не очень бы понравилось, а?— Это не ваше дело. С чего это такому ярому нацисту, каким был Вильгельм Руст, вдруг взбрело в голову послать вас учиться в американскую школу?— Вы бы лучше приберегли ваши вопросы для фроляйн Киог, — заметил я в сердцах.Она улыбнулась Ее крупные, как и все в ней, зубы казались в темноте кипенно-белыми. Я поднялся и, чтобы обойти се, мне пришлось отступить немного в сторону. Она подняла руку, пытаясь меня остановить, но тут же ее опустила. Я подошел к окну и закурил сигарету. Занавески были задернуты. Я попытался сориентироваться и определить, на какую сторону выходит окно — во двор, где стоял на своем посту Бронфенбреннер, или же на улицу, где отлеживался в кустарнике Отто Руст, и пришел к выводу, что все-таки на улицу. Зиглинда стояла за моей спиной. Она подошла по ковру быстро и бесшумно, но я заметил упавшую на занавеску тень от ее фигуры. Я обернулся и увидел ее стоящую почти вплотную ко мне. И тут я понял, что она поверила в то, что я — это Отто Руст.— Вы что, сердитесь из-за этой Киог?— Конечно, я сержусь. Вы видели ее на вечере в Корпорации. Я заполучил ее, потому что хотел от нее кое-что узнать.— А мы сердиты из-за вашего отца.— Это был несчастный случай.— Вы считаете меня столь наивной, Heir Руст?— Повторяю, несчастный случай!Я подумал, что Отто настаивал бы на этом.— Ну хорошо, это не мое дело. Ваш отец мертв. Вы понимаете, в каком положении к связи с этим оказались мы с братом. Нашим начальникам был нужен Вильгельм Руст, а они очень неохотно воспринимают провалы и выслушивают оправдания. Пусть эта Киог и неравноценная, но все-таки какая-то замена. Хороша она в этом качестве или нет, нам и предстоит сейчас узнать. Но это, естественно, вас не касается. Однако вас, а вернее, нас обоих касается вопрос о деньгах.— Вот и не будьте такой дурой, чтобы передавать Пэтти Киог "красным". Если вы это сделаете, то вам никогда...— Я и не дура. Пэтти Киог будет отправлена тогда, когда мы будем к этому готовы.— Где она сейчас?— С моим братом.— Где с вашим братом? На Востоке?— Отто, что рассказывал вам отец о деньгах Управления стратегических служб?Я улыбнулся и покачал головой.— Много чего, — сказал я. — Почти все. Но если меня отвезут к девушке, то вместе мы, возможно, проясним всю историю от начала и до конца.— И она вам скажет?— Думаю, что да. Полагаю, что она мне доверяет. Деньги ее не интересуют. Она только хочет выяснить правду о том, что случилось с ее отцом.— И вы пообещали, что поможете ей? Я утвердительно кивнул и спросил:— А чем мне поможете вы?Зиглинда вновь продемонстрировала свои зубы и произнесла лишь одно слово:— Девчонка.— Хорошо, — ответил я. — Я готов хоть сию минуту.— Но она с братом сейчас не здесь.— Тогда где они?— Ну нет, Herr Руст. Сначала выкладывайте все, что вам известно.— В Берлине? — настаивал я.Она промолчала, спокойно закурила сигарету и стала ждать.— Кто-то из нас должен уступить, — наконец проговорила она. — Вопрос лишь в том, кто может предложить большую цену, так как было ясно, что доверять друг другу мы не можем.— Несомненно, — подтвердил я.Зиглинда улыбнулась. В первый раз за все это время улыбнулась по-настоящему. Ее лицо зарумянилось, а крупное, крепкое тело, казалось, размякло.— А почему бы и нет? — вдруг спросила она. — Почему бы нам не довериться друг другу?— Ну-ну, я слушаю, — отозвался я.— Мой братец — борец за идею. Деньги, даже такие большие, как золото УСС, вряд ли его заинтересуют. Я надеюсь лишь на то, что он не передаст девушку "красным" до того, как...— Вот и продолжайте надеяться, фроляйн, — ведь это все, что вам остается.— Таким образом, вы сами видите, что нам надо спешить. Но вы, Отто, должны еще видеть, что если Зигмунда интересует только долг, то золото УСС можем поделить мы с вами. Восемьсот тысяч марок. Восемьсот тысяч.Она выждала, чтобы я переварил эту цифру. Восемьсот тысяч марок — это было двести тысяч в пересчете на доллары. Американские доллары.После того, что я слышал об этой парочке, я не поверил ни единому ее слову о Зигмунде. Однако заливала она мастерски. Ради денег она могла и сказать, и сделать все, что угодно. Странный для агента "красных" пережиток капитализма, но у Йоахима Ферге был бы ответ и на это. Штрейхеры стали "красными" скорее по воле случая так же, как случайно они примкнули до этого к фашистам. Они имели авторитарный склад личности, и здесь ни вкусы, ни пристрастия особой роли не играли.— ... и скажите мне тогда, — с жаром продолжала она, — неужели два человека, мужчина и женщина, не способны вместе насладиться подобным богатством лучше, чем каждый из них в отдельности, или даже намного лучше, чем это могли бы сделать брат с сестрой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22