Что и говорить, в это время Ксеркс и впрямь безраздельно доверял начальнику царской гвардии Артабану и евнуху Аспамитре, которые, по счастью, теперь уже были мертвы, но все же это было весьма странно для царя, который утверждал, что не следует доверять даже писку мыши в стене, не то, что человеку.
"Укушенный змеей боится и пестрой веревки", - объяснял Ксеркс свою недоверчивость к придворным. Но эти двое каким-то образом все же сумели проникнуть в его сердце, и для могущественного владыки это сразу же стало концом, полным уничтожением.
Ксеркса умер ночью в своей спальне, якобы от сердечного приступа, хотя царю исполнилось только пятьдесят пять лет, и он никогда прежде не жаловался на боли сердце. Царственный род Ахменидов всегда славился своим долголетием а среди тех, кому удавалось дожить до старости и умереть своей смертью, были даже восьмидесятилетние старцы. Великий Кир погиб на войне в возрасте семидесяти лет - и он был ещё настолько силен, что участвовал в сражении, и бился мечом с кочевниками-массагетами.
Ксеркса погребли, как и всех предыдущих царей, в Накш-и Рустаме, с большими почестями, но очень быстро, в заранее заготовленной гробнице - и это навело Артаксеркса на страшные подозрения. Он сразу же подумал, что тут явно дело не обошлось без старшего брата, Дария, и евнуха Аспамитры, который по ночам во время бессоницы чаще других находился возле ложа Ксеркса и развлекал его беседами.
Вскоре и по городу поползли невнятняе слухи, что якобы Ксеркс умер не своей смертью, а был умерщвлен подушками во время сна старшим из сыновей, Дарием, нетерпеливым наследником престола. Другие языки приписывали злодеяние также Аспамитре и начальнику царской гвардии, огромному и невозмутимому Артабану, родом из Гиркании, но при этом утверждали, что действовали они все равно по указанию Дария, старшего царевича.
От природы Дарий был нетерпелив, вспыльчив, горяч ("он весь - как огонь" - с любовью говорила про своего первенца Аместрида), но чтобы пойти на такое?..
Артаксеркс не поверил слухам, и все же решил любыми путями узнать правду о смерти отца. Он сумел даже собрать кое-какие свидетельства насчет той, злополучной ночи, втайне отпросил всех евнухов и слуг...
До сих пор Артаксеркс помнил выражение лица Аспамирты, когда он уличил евнуха в убийстве: оно было пристыженным, и одновременно торжествующим, объятым смертной тоской. Аспамирта в присутствии начальника царской гвардии Артабана признался, что отца действительно задушил Дарий, когда Ксеркс бессонной ночью вызвал в свои покои старшего сына для какого-то доверительного разговора, и сообщил, что царевич давно торопился занять престол, и почти год подгадывал для убийства наиболее благоприятное время.
Последний разговор со старшим братом почти совсем не остался в памяти. Артаксеркс был настолько вне себя от гнева и ярости, что видел все время лицо Дария как будто бы сквозь красноватый, клубящийся дым, а те слова, при помощи которых тот пытался оправдаться, были похожи на, разлетающийся в разные стороны, окровавленный пух из подушек, залитых отцовской кровью.
Артаксеркс почти не слышал этих лживых, испуганных слов, но зато хорошо видел выражение глаз Дария, полное тайного высокомерия и осознания своей правоты. Это были глаза убийцы. Да, это были глаза нового, персидского царя.
"Трон не должен был занят и испачкан кровью отцеубийцы, - такой совет сделел шепотом Аспамирта. - Ты должен убить брата, наказать его за преступление, ведь он и тебя тоже собирается погубить..."
Нет, Артаксеркс не смог вынести, когда Дарий принялся нагло лгать ему, и отпираться, глядя в глаза - он и сам не заметил, в какой момент поднял свой меч и заколол Дария, ударил прямо в сердце, после чего тот рухнул на мозаичный пол и почти сразу же умер.
Хорошо, что средний брат Артаксеркса, Виштапса, назначенный отцом сатрапом Бактрии, был занят какими-то важными военными делами, и после похорон отца спешно удалился в свою сатрапию. Потому Виштапса не видел, как лежал в луже крови перед Артаксерксом старший из братьев. Только один Харбона это видел, верный евнух Харбона, который один в тот момент оказался в зале, но ничего не сказал новому царю, любимому из всех царевичей, а лишь молча наклонился прибирать труп Дария.
"Не пачкай своих рук кровью, мой господин", - только и сказал тогда Харбона, отстраняя Артаксеркса, в ужасе склонившемся над телом брата.
Больше Харбона ничего не сказал, но в этот момент Артаксеркс дал сам себе клятву никогда, ни при каких условиях не поднимать меч на любого, кто стоит перед тобой или лежит в ногах. С той поры в минуты отчаяния царь всегда, сцепив кулаки, выбегал в сад, где вымещал свой гнев на кустах и деревьях, и лишь Харбона знал, откуда у царя появилась такая странная привычка.
Его старший брат, Дарий, оказался коварным отцеубийцей.
Он, Артаксеркс, младший сын Ксеркса, в одно мгновение сделался братоубийцей.
Семь месяцев до официального воцарения Артаксеркса - а именно столько времени требовалось, чтобы жрецы в храмах принесли богам все положенные жертвы - некоторые дела в государстве взял на себя Артабан, начальник царской гвардии, хорошо разбирающийся в вопросах войны и мира.
Артаксеркс вполне доверял Артабану, и после откровенного признания насчет Дария, считал его прямодушным человеком. До тех пор, пока случайно не узнал, что Артабан - этот увалень, медведь, добродушный простак! задумал его убить, чтобы затем захватить престол в свои руки, причем придумал для этого весьма хитроумную интригу.
Один из знатых персов по имени Зопир был женат на дочери Ксеркса от одной из вавилонских наложниц, и Артаксеркс привык считать эту молодую женщину своей сводной сестрой, относясь к ней с милостью. Время от времени он посылал ей подарки и сладости, навещал сестру и в доме Зрпира. И эта сестричка, по наущению Артабана и евнуха Аспамирты, должна была подать из своих рук будущему царю отравленное вино, но вовремя опомнилась. Она со слезами раскаялась, что ей слишком понравилось обещенное жемчужное ожерелье, так как она никогда прежде не носила такого крупного жемчуга.
Артаксеркс приказал безжлостно расправиться с Артабаном и Аспамиротой, а также со всеми их женами и детьми, и, не дожидаясь больше ни дня, объявил себя царем, владыкой персидского престола.
Первым делом Артаксеркс назначил на многие главные должности своих людей, которые никак прежде не были связаны ни с Дарием, ни с Аспамиртой, ни с Артабаном, ни даже с Ксерксом. Ему хотелось бы раз и навсегда расставить по нужным местам верных слуг престола, и укрепить, таким образом, свою царскую власть. Артаксеркс помнил, что в течение последнего года его отец, Ксеркс, сделался таким беспокойным и подозрительным, что сместил около ста государствнных чиновников, считая и самых высокопоставленных людей, после чего многие начали над ним откровенно смеяться. А всего-то, оказывается, нужно было вовремя умертвить одного евнуха-шептуна и начальника царской стражи!
Но пока Артаксеркс был занят назначением новых сатрапов и евнухов, набирая для дворцовой службы преданных людей, второй его брат, Виштапса, наместник Бактрии, поднял у себя в сатрапии восстание, и задумал при помощи бактрийской знати, овладеть троном. По счастью, он был убит в одном из сражений, когда пошел на Сузы, и Артаксерску не пришлось пачкать своих рук кровью второго брата: это сделал кто-то другой. Но сразу же после восстания Артаксеркс приказал умертвить всех своих незаконнорожденных братьев от многочисленных наложниц Ксеркса, чтобы избежать в будущем лишних бед...
Никому нельзя было верить. Если с Дарием у Артаксеркса с самого детства случались непримиримые ссоры и скрытая вражда, то с Виштапсой они были даже по-своему дружны, хотя он и тогда слишком часто забывал, что в драке - вовсе не халву раздают.
Заговоры и предательства, мятежи и дворцовые войны... Если как следует разобраться, Артаксеркс с молодых лет прошел целую школу такой науки и мог бы чему-нибудь научиться.
Но как тогда получилось, что он незаметно впустил к себе за пазуху Амана Вугеянина, пригрел опасную змею? Неужнли всему виной веселый, беспечный нрав Амана, который постепенно заставил царя совсем забыть о всякой осторожности? Как мог он так быстро забыть кровавые уроки, которые преподали ему родные, единоутробные братья?
...Скоро должен был наступить рассвет, а Артаксеркс все ещё никак не мог заснуть, и продолжал ворочаться на жестком ложе, на котором не было ни единой подушки.
Харбона стоял на своем месте, за пологом, еле сышно втягивая в себя носом воздух, и царь не выдержал, позвал его:
- Скажи, пусть разбудят и приведут ко мне Зефара с книгой дневных записей, в которой он с самого первого дня записывает все о моем царствии, - приказал царь. - Я хочу, чтобы он сейчас читал её мне, и желаю понять, как такое могло случиться...
Скоро в спальные покои царя явился заспанный Зефар, неся под мышкой толстую книгу в кожаном переплете с кованными серебряными застежками, куда он каждый день вносил записи о главных событиях во дворце и в царстве, о царских письмах и военных переговорах.
- Я желаю, чтобы ты читал её мне, начиная с первой страницы, и можешь не слишком спешить - у нас в запасе много времени, целая ночь, распорядился Артасеркс, удобнее утраиваясь на ложе.
Зефар раскрыл книгу и начал читать, все более и более оживляясь с каждой новой строкой и пробуждаясь от сна, хотя из-за привычки к ночным трудам, он и сам заснул всего полчаса назад, и ещё не вполне понял, что происходит.
Артаксеркс с задумчивым видом откинулся на ложе, и стал слушать в большим вниманием, удивляясь тому, насколько близко был допущен Аман Вугеянин ко всем государственным делам и осведомлен о том, чего ему явно не следовало бы знать. Из каких бы стран не прибывали во дворец послы, и даже тайные доносчики, на этих встречах всегда присутствовал также и Аман Вугеянин, и не было такого события, чтобы он не сидел возле царя и не подкидывал какие-нибудь советы.
Зефар был счастлив: сгодняшнее внимание царя служило незримой оценкой его трудов, и означало, что он сумел все записать, как нужно - точно, но в то же время не скучно, занимательно и со смыслом.
- Не утомил ли я своего господина своим чтением? - на всякий случай все же спросил одни раз Зефар, отрываясь от своих записей.
- Я хочу все прослушать, от начала до конца, - повторил Аратксеркс. Харбона, скажи слугам, чтобы не тревожили меня прежде, чем будет закончено чтение, и чтобы отложили все утренние приготовления на более позднеий час. Сегодня для меня это самое главное дело, и я готов слушать хоть до вечера.
После такого признания владыки, Зефар как будто бы даже помолодел лет на десять - морщины на его лбу сразу расправились, к худым щекам прилила кровь.
- Читай, Зефар, ты получишь награду за свои труды, - сказал Артаксеркс, потирая пальцами виски. - И постарайся ничего теперь не пропускать.
- Я уже получил награду, - чуть слышно прошептал Зефар, прежде, чем снова погрузится в мир прошлого. Пусть недавнего, но все равно уже прошлого. И они, эти прошедшие дни и ночи, существовали на листах только потому, что он записал эти события, сумел подобрать нужные слова, в точности запомнил настроения царя и его собеседников.
Особенно хорошо Зефару удалось то место, где он описывал пристрастный допрос двух загавощиков против трона, Гавафа и Фарры, которые уже на следующий день сознались под пытками в своем коварном замысле. Главный писец и теперь почувствовал дрожь в теле, когда читал царю об их признании, и, похоже, не только он один.
- Послушай, Зефар, а как я тогда наградил этого... Мар... Мардохея, который доложил начальнику стражи о заговорщиках? - вдруг спросил царь.
Зефар поглядел на царя с немым упреком: все же чересчур нетерпелив, молод и нетерпелив был Артаксеркс, и пытался подгонять даже строчки, стоящие каждая на своем месте, по-порядку.
Царский писец заглянул в конец страницы:
- По повелению царя, стражник по имени Мардохей получил новую шапку, а больше ему ничего не было сделано, - ответил Зефар.
- И это все? - удивился вслух Артасеркс.
Он вспомнил про золото, которое рассчитывал получить Аман Вугеянин за свое предательство, и сразу же помрачнел - слишом больно было пока царю даже думать об этом.
За окном уже давно распевали птицы, светило солнце - новый день вступал в свои права, но Артаксеркс все ещё пытался что-то отыскать во вчерашних днях, и никак не желал отпускать их от себя.
Зефар закончил чтение и ещё не успел перевести дух, как в царские покои тут же вошел слуга с докладом царю:
- Люди, желающие видеть царя, начали собираться во дворце, - сказал слуга, который каждое утро сообщал владыке имена тех, кто желал с ним срочно встретиться, и уже успел сколотить на своей скромной должности немалое состояние.
- Кто там пришел? - спросил царь.
- Аман Вугеянин явился во двор царского дома, чтобы поговорить с царем о каком-то срочном деле.
Услышав про Амана, царь скривил лицо и, похоже, даже улыбнулся, но это была очень странная улыбка, чересчур похожая на хищный оскал.
- Пусть войдет прямо сюда, в спальные покои, - приказал царь. - Скажи, что я с нетерпением ожидаю его и хочу...
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ДРЕВО АМАНА
...увидеть близко его лицо.
Аман Вугеянин и прежде нередко приходил по утрам к царю, чтобы вместе освежиться вином после ночного застолья, обсудить наедине кое-кого из вчерашних гостей, и просто весело начать день.
А после вчерашнего, более чем доверительного пиршества втроем с царицей Эсфирь, Аман и вовсе считал себя вправе запросто явиться к царю с любой просьбой. Царский везирь с самого утра дрожал от нетерпеливого желания как можно скорее расправиться с Мардохеем Иудеянином, повесить его на крестовине и наконец-то успокоиться.
Неужели царь не окажет своему другу, брату и главному советнику такую незначительную услугу? Нужно было не обращать внимания на намеки Каркаса, а давно попросить у царя голову Мардохея! Не дело начальнику стражи, этой мухе, пускаться в тяжбу с опахалом. Впрочем, теперь, когда Каркас узнает, что Аман Вугеянин вошел в близкое доверие ещё и к царице, он уже точно не посмеет вставать на его пути. А если посмеет, то потом сильно пожалеет об этом, очень, очень сильно...
Аман с хозяйским видом вошел во дворец и по привычке представил, что бы он здесь первым делом переделал, если бы на то была его воля. Особенно раздражали везиря греческие скульптуры, в свое время в большом количестве привезенные Ксерксом из разграбленных Афин и других вражеских городов. И даже не все выставленные в ряд скульптуры, а те, которые изображали обнаженных или полуобнаженных греческих мужчин - мускулистых, длинноногих, бородатых и совсем юнцов с гордо выпяченной грудью. Эти фигуры слишком явно напоминали живых людей. Так и казалось, что многие из этих каменных людей только что набрали полную грудь воздуха, и ещё просто не успели выдохнуть.
Всякий раз, направляясь в утреннее время в спальные покои царя, Аману приходилось проходить мимо выстроенных в ряд мраморных мужей, и везирь чувствовал себя рядом с ними каракатицей, пузатым осьминогом, мохнатым пауком! Он испытывал желание искрошить скульптуры на мелкие куски, превратить когда-нибудь в пыль все эти проступающие из камня надменные улыбки, глаза, высокие лбы. На голых мраморных богинь Аман ещё мог время от времени поглядывать, и даже представлять, кто из них понравилась бы ему больше, хотя они тоже смотрели на него пустыми, равнодушными глазами, как на пустое место.
- Царь велел не дожидаться, и сразу зайти к нему в спальные покои, сказал Аману кто-то из слуг, а потом прибавил доверительным шепотом: Владыка сегодня всю ночь не смыкал глаз, он перечитывал книгу дворцовых записей.
"Подумаешь, удивил, я тоже плохо спал сегодня, - подумал Аман. - И не смогу заснуть, пока не этот иудей не будет болтаться на палке!"
Аман ещё по дороге приготовил свое утреннее приветствие царю. Сначала он будет долго нахваливать красоту, и величественные манеры царицы Эсфирь. Затем похвалит вчерашний пир у царицы, и скажет, что никогда в жизни не ел и не пил ничего вкуснее, и не сидел на скамье сразу между двух самых дорогих его сердцу людей...
Да, это он хорошо придумал - между двух самых дорогих людей! Можно даже прибавить, что у него чуть голова не открутилась, потому что он не знал в какую глядеть сторону и чьим речам внимать в первую очередь.
"Скажу, что в моем гареме нет ни одной такой красавицы и умницы, как царица Эсфирь, - решил Аман. - А потом нарочно ещё больше себя принижу, и скажу так: "Что поделать, где нет фруктов, и свекла за апельсин сойдет". Царю должны понравиться такие слова".
Примерно после третьей чаши вина Аман наметил для себя незаметно приступить к жалобам на недомогание, и рассказать, что есть один человек, простой страж, неприметный из людей, из-за которого у него, второго человека после царя, всякий день случается разлитие желчи и зуд во всем теле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41