- удивленно поднял брови Артаксеркс.
- Египтяне - это ничто, - улыбнулся Аман. - Они все равно в нашей власти вместе со всеми своими навозными жуками и курами. Есть народы и похуже... Была бы моя воля, я бы их вот так...
И Аман, выставив перед собой короткую, толстенькую руку, покрытую черными густыми волосами, крепко сжал пальцы в кулак, словно задушил кого-то невидимого, кто не успел даже пискнуть.
- И даже греки, эти афиняне - они тоже ничто, по сравнению с этим коварным народом, - продолжил он, разглядывая кулак. - Все эти греческие боги, сборища, их крики о свободе - одно лишь сотрясание воздуха, ничего больше. Опаснее те, кто, наоборот, не кричат, а молчат, потому что именно в молчании и затеваются самые главные преступления...
Сжатый кулак Амана сделался белым от напряжения, лицо его уже вовсе не смеялось, а страшщно скалилось. Да и говорил теперь везирь, сильно понизив голос, почти что шепотом, как будто опасался, что кто-то сможет его сейчас подслушать.
- О каком народе ты мне говоришь, Аман? - спросил Артаксеркс, тоже переходя на шепот. - Кто это?
- Иудеи, - сответил Аман и лицо ещё передернулось от отвращения. - От них нам главное, тайное зло.
- Ты говоришь об иудеях, живущих в моем царстве, кто пользуется моими милостями?
- Они повсюду живут. И они везде одинаковы. Да, сейчас иудеи живут под твоей рукой и находятся полностью в твоей власти, владыка. Но лишь на первый взгяд этот народ, рассеянный во всех областях царства между другими народами, живет как будто бы тихо и безропотно. А на самом деле, все их законы отличны от законов других народов и законов нашего царства, повелитель. А их невидимый бог настолько ненавистен всем нашим богам, что пока этот народ живет на наших землях. Поэтому боги отворачиваются от нас и не хотят прощать нам причиненных обид. С утра до вечера эти тайные люди молятся своему невидимому богу, приносят ему жертвы, а наши молитвы даже не доходят до небес, заглушаемые их причитаниями. Я вот что думаю - прежде, чем вступать в битвы с иноземцами, нам следует искоренить свое, внутреннее зло, очистить нашу землю от иудеев. Только тогда мы можем рассчитывать на победы и на поддержку наших великих богов.
- Разве иудеи не соблюдают моих законов? - удивился царь. - Мне не говорили об этом.
- Из-за своей гордости они все наши порядки переиначивают на свой лад, и нет такой силы, чтобы запретить им что-либо. Они слушаются только своего невидимого бога, и не признают царской власти.
- Даже так? Но... что же делать?
- Всех истребить, - спокойно сказал Аман. - Истребить всех до одного, от мала до велика. Пока все иудеи живут в твоих областях, под нашим началом, и не слишком поднимают голову, мы в силах сделать это. Но стоит упустить нужный момент, вскоре по всей стране могут начаться подстрекательства и мятежи. Иудеи так многочисленны и сильны, что способны все перевернуть на свой лад.
- Значит, война? Ты говоришь о новой войне, Аман. Но кого послать мне на это дело?
- Если моему царю будет благоугодно, и если будет сделано от царского имени предписание на истребление с нашей земли всех иудеев, я сам возьмусь за это дело.
- Но ведь ты, Аман, не раз говорил, что бой военного барабана тебе приятен только издали. Я не узнаю тебя сегодня.
- Да, я сам и мои сыновья очистим землю от неверных, потому что никого не считаю я худшими врагами для нашего царства, чем иудеев. Я истреблю их всех по одного, и разыщу даже тех, кто скрывают свое родство, потому что я теперь их духом чую, я узнаю их издали по глазам и по повороту шеи. Знай, мой повелитель, что за свою службу я даже не попрошу у тебя никакой награды. Напротив, я сам прикажу отвесить в руки царских сокровещехранителей тысяч талантов серебра, чтобы внести их в царскую казну. Лишь бы ты получить у тебя дозволения расчистить нашу землю от грязных иудеев, чтобы даже их имен ни у кого не осталось в памяти и чтобы...
Но он не договорил, потому что в дверях показался Авагф, главный царский вестник, с мешком в руке, и рухнул на пол, дрожа всем своим длинным, нескладным телом.
- Снова какое-то послание? - недовольно поморщился Артаксеркс, которому неприятно было видеть Авагфа минуты отдыха. - Откуда на этот раз?
- Из Египта, - не поднимая головы, ответил Авагф.
- Это так срочно, что ты побеспокоил меня?
- Но это... это... это...
Авагф не мог выговорить ни слова. Этот евнух был исполнительным, но слишком трусливым и глупым, и Артаксекркс уже думал о том, чтобы заменить его.
- Поставь сюда, мы сами посмотрим, - махнул рукой Артаксеркс, и Авагф, поставив мешок на стол среди кувшинов, не скрывая радости, выбежал иза дверь.
Артаксеркс кивнул своему везирю, и тот развязал мешок: перед царем стояла чья-то отрубленная голова.
В следующее мгновение Артаксеркс узнал, что это была голова родного брата Ксеркса и его дяди - сатрапа Египта Ахемена. Причем, голова Ахемена была так искусно забальзамирована, что, несмотря на долгий путь, черты египетского сатрапа оказались вполне узнаваемыми, хотя и жуткими в последнем предсмертном крике.
- Да, только истреблять, - простонал царь.
Затем Артаксеркс снял со среднего пальца руки перстень, которым скреплялись царские указы, и сказал:
- Возьми, Аман, и сделай с иудеями то, что говоришь. Поступай с этим народом, как тебе угодно, а серебро можешь оставить себе. Я сегодня же пришлю к тебе своего писца, Зефара, чтобы он составил указ на истребление всех непокорных в моем царстве.
...А Зефар сидел в уединении в комнате большого дома, где содержались многочисленные царские писцы и переписчики, и чувствовал себя сегодня самым счастливым человеком на земле. Только что он записал новые строки в книгу дневных записей царя, и знал, что работа удалась. Он сам видел, что сегодня ему удалось найти точные слова для описания последних событий во дворце.
"Как это все же хорошо - быть писцом, и записывать исключительные события! - думал Зефар с юношеской непосредственностью, хотя и прожил на свете уже несколько десятков лет. - Ведь если ничего не записывать, то со временем даже самые великие свершения навсегда исчезнут из памяти. Мне повезло, что с самого детства я заключил договор со словами, и они дали мне власть, богатство, и стали моими лучшими друзьями!"
"Мое перо творит полчище слов - и эти полчища не подчиняются даже царю, но подвластны только мне, моей руке", - улыбнулся Зефар, ощущая себя в этот момент владыкой всего мира.
"Но слова - не только воины, они мои друзья, которые засыпают лишь тогда, когда я сам ложусь спать, и говорят лишь то, что я желаю услышать. Они - мои советчики, но также и желанные гости".
"А ещё они для меня лучшее лекарство - ничто не дает мне столько покоя мирных сновидений, и доброго здоровья".
"Слава великим богам и моим родителям, что с детских лет обучили меня клинописи и разным язкам, благодаря чему я сделался самым свободным человеком в царстве!" - мысленно ликовал Зефар.
Он мог бы долго так просидеть, предаваясь приятным раздумьям, но тут посыльный принес приказ от царя срочно явиться к везирю для составления важного указа.
Когда же Зефар явился во дворец и принялся по своей привычке зевать, потому что целый день сидел в закрытой комнате над папирусами, с его лица мгновенно сошла улыбка. Аман вдруг принялся кричать на него, надувая на шее жилы, и все оттого, что Зефар никак не мог сразу уяснить, чего хочет от него царский везирь.
"Указ об уничтожении всех иудеев, всех до одного, от младенцев до стариков! - ещё раз повторил Аман. - Во всех ста двадцати семи областях в тринадцатый день двенадцатого месяца, то есть месяца адара все они должны быть истеблены за один день, а имения их - разграблены нашими воинами. Ни одни из иудеев в этот день не должен укрыться и уцелеть. У нас ещё есть время, чтобы всех исчислить и составить полные списки".
"Но их - тысячи, многие тысячи, - прошептал потрясенно Зефар. - Даже здесь, в Сузах очень много иудеев, а по всем областям их столько, что и не счесть".
- Ничего, у нас ещё есть время, - спокойно возразил Аман. - До наступления адара мы будем знать всех до одного. Пока же нужно составить указ от лица царя, чтобы царские сатрапы и начальствующие над войскми во всех областях не теряли напрасно времени. Завтра к этому же времени ты составишь мне образец указа, и начинаться это письмо должно с тех же слов, которыми начинаются все царские указы...
2.
...от лица великого царя Артаксеркса.
"Великий царь Артаксеркс начальствующим от Индии до Эфиопии над ста двадцатью семью областями и подчиненным им наместникам. Царствуя над многими областями, я хотел, не превозносясь гордостью власти..."
- Погоди, Зефар, - перебил Аман царского писца, делая повелительный взмах рукой. - Читай медленнее, чтобы я мог при необходимости вставить свое слово.
Четырнадцатый день месяца нисан, месяца колосьев, выдался жарким и душным, поэтому Аман и Зефар устроились на большой открытой терассе аманова дома, где висячие сады были сделаны на манер вавилонских, и цветущая зелень, казалось, росла прямо из раскаленных камней.
Аман Вугеянин находился сегодня в превосходнейшем настроении и возлежал среди подушек, словно изнеженная принцесса. Такое сходство несколеко портили лишь его волосатая грудь, вздывающийся живот и такая огромная чаша вина в руке, которую навряд ли смогла бы удержать тонкая женская ручка.
Последние два дня жизни везиря чем-то напоминали волшебную сказку, перкрасный сон, когда самые невероятные желания мгновенно становились реальностью и все словно само собой подчинялось его власти.
Кто бы мог подумать, что все устроится так быстро и просто? И впрямь, не иначе, как чья-то могущественная рука повернула колесо событий, и теперь царский везирь спокойно возлежал среди цветников и уже слушал готовый текст указа против своего заклятого врага Мардохея, против семьи Мардохея, против всех родственников Мардохея, против народа Мардохея. И теперь не было на земле такой силы, которая смогла бы повернуть невидимое колесо вспять, и отменить царский закон.
"Кто там любит толковать про колесо судьбы? - лениво припомнил Аман. Ну, да, конечно же, греки, эти афиняне".
Впрочем, сейчас Аману не хотелось лишний раз отвлекаться на мысли об афинянах - он старательно вслушивался в каждое слово указа.
- Выпей вина, Зефар, прочисть горло, - весело предложил Аман. - Ты так хрипишь, как будто тебе перерезали глотку. Не бойся, ты останешься жить, если мне понравится, что ты написал. Ведь даже висельники перед казнью пьют вино, я сам много раз видел, с какой жадностью приговоренные к смерти хлебают вино прямо из кувшинов или хлеают свою последнюю похлебку, как будто это может их спасти.
И Аман, откинувшись на подушках, по обыкнованию, рассмеялся своей шутке. Но Зефар едва взглянул на толстые губы везиря, красные и мокрые от вина, и жестом отказался от предложенного кубка.
После бессонной ночи сегодня царский писец выглядел сильно изможденным: щеки его пожелтели и ещё более обвисли, губы скорбно съехали вниз, и даже длинный нос за ночь как будто бы заострился.
- Царствуя над многими народами, я хотел... - прокашлившись, тихо продолжил Зефар.
- Погоди, Зефар, добавь такие слова - царствуя над многими народами и властвуя над всею вселенною... Нет, я вижу, ты все же не очень постарался. Я хочу, чтобы это письмо было самым красивым из всех, которые ты когда-либо написал, и я научу тебя, как это сделать.
-...Властвуя над всею вселенною, я хотел, не превозносясь гордостью власти, но, управляя всегда кротко и тихо, сделать жизнь подданых постоянно безмятежною и соблюдая царство свое мирным и удобопроходимым до пределов его, восстановить желаемый для людей мир...
Зефар перевел дыхание после такого длинного и многоступенчатого, как горный перевал, словесного оборота, и снова искоса взглянул на Амана.
Тот возлежал неподвижно, выпятив наполненный вином живот, и с мечтательным видом глядел на небо. В этот момент на мокрых губах везиря блуждала какая-то особенно сладострастная улыбка.
-.. желаемый для людей мир. Когда же я спросил советников, каким образом это привести в исполнение, Аман объяснил, что во всех племенах вселенной замешался один враждебный народ..."
- Э, нет! Погоди, погоди, Зефар! - вдруг громко воскликнул Аман и даже подпрыгнул на своих подушках. - Э, нет, тут что-то не так!
Зефар замолчал, и лицо его словно бы сделалось восковым и ещё больше похожим на маску скорби. Увы, похоже, ему не все же удалось перехитрить Амана - везирь все понял, догадался о его тайных намерениях, и теперь точно не пощадит его головы. Всю ночь Зефар размышлял о том, как сделать так, чтобы всякий, читающий письмо, без труда понял, от кого исходит зло и погибель, и обратил свои проклятия на голову царского советника, несмотря на то, что послание было составлено от имени царя Артаксеркса.
И теперь, когда Аман остановил его, Зефар нисколько не удивился, и лишь почувствовал на сердце странный ледяной холод, как в подземном хранилище глиняных табличек, и одновременно - гордость за свою отвагу. Но он должен был написать правду - письма и указы живут дольше правителей, и когда-нибудь благодаря начертанным знакам и словам, правда все равно выходит наружу, в том числе - о грядущих кровавых событиях.
- Погоди, Зефар, ты хоть понимаешь, что ты тут написал? - воскликнул Аман, и лоснящееся лицо везиря сразу же сделалось надутым, как у обиженного ребенка. - Как ты мог назвать меня простым советником царя? Неужели это все, что можно сказать о моем месте возле царского трона?
А так как Зефар по-прежнему смотрел на везиря с большим недоумением, Аману пришлось лучше пояснить свою мысль:
- Нет, я вижу, ты ничего не можешь написать сам. Слушай меня и записывай вот что: "Когда же я спросил советников, каким бы образом привести это в исполнение, то отличающийся у нас мудростью..." Да, да так и пиши, Зефар: "Отличающийся у нас мудростью и пользующийся неизменным благоволением, и доказавший твердую верность, и получивший вторую часть по царе, Аман"... Вот так должно быть записано обо мне, Зефар, и никак иначе. Чтобы все народы в ста двадцати семи областях, кто ещё не знает о моем положение возле трона, уллышали обо мне и запомнили о моем величии.
Зефар кивнул и незаметно перевел дух: Аман Вугеянин как был, так есть и будет неисправимым, глупым хвастуном! Слава великим богам, что он даже сейчас не думал ни о чем другом, кроме как о своем возвеличивании.
-...Замешался один враждебный народ, по законам своим противный всякому народу и постоянно пренебрегающий царскими повелениями, - более спокойно начал читать Зефар. - Итак, узнав, что один только этот народ всегда противится всякому человеку, ведет образ жизни, чуждый законам, противится нашим действиям...
- Вставь лучше такие слова - "противясь нашим действиям, совершает величайшие злодеяния...", - перебил его Аман, потому что, услышав про чуждый образ жизни, вдруг отчетливо увидел перед собой довольное и невозмутимое лицо Мардохея, и на языке у везиря сразу же появилась знакомая горечь, как будто бы он лизнул отраву.
-...Мы повелели указанных вам в грамотах Амана, поставленного над делами и второго отца нашего, всех всецело истребить...
- Нет, нет, ты снова пропускаешь много важного, я вижу, что ты совсем не старался, - воскликнул Аман, снова махнув рукой, чтобы Зефар остановил чтение.
В голосе везиря не было теперь ни капли пьяного благодушия, по лицу Амана пробежали резкие тени - отблески красного, закатного солнца, и губы от красного вина словно бы сделались ещё ярче и казались вовсе ненасытными.
- Ты написал: "всех истребить", но вдруг наши военоначальники подумают, что речь идет только о мужах, которые могут держать в руках оружие? Нет, Зефар, в указе должно быть сказано так, чтобы любому было понятно. Лучше ты так запиши: "всех с женами и детьми всецело истребить вражескими мечами, без всякого сожаления и пощады, в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара настоящего года, чтобы эти враждебные люди были в один день насильно низвергнуты в перисподюю, и не препятствовали нам в последующее время проводить жизнь мирно и безмятежно..."
Низко склонив голову, Зефар послушно записал все, что продиктовал Аман, наполняясь тихим отвращением не только к царскому везирю, но и к самому себе.
- И вот что, Зефар, и не забудь приписать, как всегда ты делаешь в конце, чтобы список с этого указа отдать в каждую область как царский закон, чтобы к объявленному дню все народы были готовы к его исполнению. А теперь перепиши все без помарок, а я поставлю под письмо печать с царского перстня. Видишь, царь Артаксеркс отдал мне печать со своей руки!
- Хорошо, - сказал Зефар, снова принимаясь за письмо.
Он закончил писать, когда солнце на небе уже собиралось спрятаться на ночь в свои божественные чертоги. Но даже маленький, пока ещё заметный краешек светила расцвечивал небеса багряными, розовыми, пурпурными полосами, и даже самый дорогой ковер не мог сравниться с этими рисунками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41