"Выходит, мне нельзя пока ссориться с Мегабизом, хотя тот и достоин худшего из наказаний. Нужно попробовать подкупить его золотом, чтобы он сначала помог мне отвоевать Кипр, а там посмотрим", - почти спокойно подумал Артаксеркс, и приказал Зефару приступить к оглашению следующего послания.
Оно оказалось ничем не лучше. Один из персидских военачальников, начавших завоевательный поход против кочевых племен на севере, сообщал в письме о своих неудачах и просил Артаксеркса прислать ему на помощь новое войско, желательно из конников и лучников.
Нужно было ещё подумать - тратить ли сейчас силы на диких кочевников или пока не распыляться? Артаксеркс прекрасено помнил, что даже Кир Великий, сумевший подчинить своей власти сотни разных народов, в возрасте почти семидесяти лет погиб во время похода именно на кочевое племя массагетов. А ведь военоначальник, написавший это слезное письмо, ни в какое сравнение не шел с великим из великих пресидских царей.
Ведь вот и Дарий тоже в свое время сделал попытку захватить кочевые степи, весьма довольный тем, что многие племена и греческие города на южном берегу Черного моря без спротивления сдались в его руки. Но со скифами у него ничего не получилось: хоть дикари и не стали вступать в открытые сражения с многотысячной армии Дария, но они устроили ещё более страшную войну "выжженой земли". Легкие на подъем, скифы отступали, угоняя с собой скот, сжигая траву и засыпая источники воды землей, и изнурительной погоне за кочевниками не было ни конца, ни края. По ночам маленькие отряды скифов подкрадывались к войску и вырезали персидских воинов целыми палатками, так что скоро великое войско стало таять на глазах подобно озеру под лучами чересчур палящего солнца - сначала с краев, а потом уже подбираясь и к самой сердцевине. Даже непобедимый Дарий в конце-концов не выдержал такого испытания и отступил, после чего признавался, что скифский поход остался в его памяти, как самое трудное и бессмысленное из всех его военных предприятий.
Получалось, что на севере словно бы существовал какой-то невидимый предел, который не следовало переступать персам, и сегодняшнее письмо лишний раз доказывало, что с прежних времен ничего не переменилось.
"Пусть сам выкручивается, как знает, - решил про себя Артаксеркс. - Я сообщу ему, что послал на север конников, а сам лучше направлю войско к островам. Но пусть пока считает, что я ещё не получил его письма".
- Да, тучи сгущаются, - сказал вслух Артаксеркс. - Что у нас там еще? Читай дальше!
- Еще одно письмо, - сказал порядком и сам утомленный от таког обилия новостей Зефар. - Послание из Иудеи, от некого Рехума, царского советника. Оно тоже написано сирийскими буквами на сирийском языке.
- Читай, - поморщился Артаксеркс. - Читай про себя и перескажи своими словами, что он хочет. Там всегда пишут одно и тоже.
Артаксеркс уже и раньше получал немало похожих писем из Иудеи от Бишлама, Мифредата, Табеела, и прочих своих областеначальников, которым сильно не понравилось прибытие в Иудею каравана Ездры. И особенно то, что священнок тут же приступил к своим бурным проповедям и наладил в Иерусалиме религиозную жизнь с соблюдением суббот и древних праздников.
Но Артаксеркс привык не обращать внимания на жалобы советников - в конце концов, он сам вручил Ездре все, что ему потребовалось, для божьего дома, вновь отстроенного по давнему повелению Кира, значит, так тому и быть.
- Рехум снова пишет свои недовольства насчет храма Иерусалимского? спросил Артаксеркс, откидываясь на ложе и радуясь возможности слегка перевести дух на столь привычном и пустячном деле. .
- Не только Рехум, но также многие из персов, вавилонян, сусанцев, емалитян и других народов, которых Ксеркс когда-то расселил в городах Самарийских, подписали это донесение, - сообщил Зефар, пробежав глазами послание. - Он пишут, что раз едят соль от дворца царского, то не могут молчать о великом ущербе для персидского царя, и сообщают о том, что в Иудее готовится мятеж.
- Мятеж? И в Иудее мятеж? - вскинулся царь и чуть не застонал вслух от бессильного возмущения. - Читай во всех подробностях, что там за новая измена.
- Они пишут, что в мятежном и негодном городе Иерусалиме, куда царь направил своей рукой священников, все эти люди не только в храме свои песни поют, но также восстанавливают во всем городе стены. И уже многие от основания даже ворота исправили и укрепили по всем правилам. И делается это затем, чтобы город снова стал неприступным, и чтобы потом не платить ни налогов, ни пошлин в царскую казну. Тем более крепость эта раположена как раз по пути царского войска в Египет.
"Поэтому мы уведомляем царя, что, если город этот будет достроен и стены его доделаны, то после этого не будет у тебя владения за рекою", - с выражением зачитал концовку послания Зефар и теперь ждал указаний владыки.
- Все предатели, - проговорил Артаксеркс тихо. - Никому нельзя верить. Никому нельзя делать добро. Смотри, вот ведь даже и тот книжник, которого я одарил золотом, думает восстать против меня. Но ничего не выйдет, теперь я стал умнее. Когда струю фонтана поднимается на слишком большую высоту, она быстро начинает клониться - или не так?
- Можно ли до конца верить завистникам? - осторожно спросил Зефар, который со скрытой симпатией относился ко всем книжникам без исключения, и иудей Ездра тоже не был исключением.
- Все предатели, - устало повторил царь. - Пальцев одной руки хватит, чтобы исчислить, кому я могу доверять.
И Артаксеркс продиктовал Зефару ответ в Самарию для своих советников с приказом срочно остановить в Иерусалиме всякие строительные работы до тех пор, пока на это не будет получено специального царского указа.
"Следует вооруженной рукой срочно остановить зачинщиков готовящегося мятежа, - повелел царь. - И все, что они уже построили, снова разрушить и сжечь огнем. Потому что теперь и я понял, что город этот - мятежный для властей, за свои отпадения он и был когда-то опустошен, и теперь ничего в нем до моего повеления в прежнем виде не лучше не восстанавливать".
Новым письмом Ездра и его сподвижники лишались всех прежних привелегий, и отныне любое упоминания об успешных делах иудеев грозило обернуться для них смертным приговором.
В этот день незримая чаша весов качнулась совсем в другую сторону и судьба всех, кто поселился в Иерусалиме, снова на много лет замерла, зависла в неопределенном положении, так она целиком и полностью зависела от воли персидского царя.
"Передай евнухам, что завтра я велю срочно явиться во дворец моему советнику, Аману Вугеянину, - сказал напоследок Зефару царь. - Потому что я...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. СОЧИНЕНИЕ ЗЕФАРА
...желаю многое обсудить с ним наедине".
Утром тринадцатого дня нисана в доме Амана Вугеянина появился вестник из дворца, который передал приказ везирю срочно явиться к царю.
Выяснилось, что Артаксеркс, получив плохие вести из своей сатрапии на Кипре, срзу же сделался похожим на грозовую тучу, которая никак не могла разразиться ни гневом, ни смехом, и никого не желал видеть перед собой, кроме везиря и своего главного советника Амана Вугеянина.
"Только меня одного", - отметил про себя Аман и пожелел, что сейчас слова гонцов не слышит жена его, Зерешь, которая со вчерашнего дня заперлась в дальней комнате и не желала оттуда выходить.
"Потому что только я один умею вызвать уыбку на лице царя, даже когда он пребывает во мраке, - усмехнулся Аман Вугеянин, пока слуги облачали его в платье, расшитое рубинами и сапфирами, достойное посещения дома з царя. Никто не нужен Артаксерксу, даже царица Эсфирь не нужна, один только я..."
Как он и ожидал, стол был накрыт на двоих, и на столе уже стояли кувшины с вином - значит, царь Артаксеркс желал сегодня отгонять также ещё и вином от себя тяжелые мысли и сомнения.
Вино - это кровь и сок земли, в самые трудные минуты оно наполняет человека божественной силой - так говорят мудрейшие.
Вино - это лучший из напитков, достойный уст царя, потому что в вине есть огонь. Да, вино - оно само и есть жидкий огонь, способный выжигать в душе дурные мысли и печали.
Вино - это напиток богов, вода мудрости, которая умеет делать людей героями, в царей - богами.
Молодой царь Артаксеркс не мог и желал в трудные минуты обходиться без вина. Но он не любил пить в вино в одиночестве - оно почему-то сразу же начинало горчить и вызывать излишние подозрения. Поэтому Артаксеркс призывал к себе Амана, своего любимого сотрапезника, который за столом умел в одиночестве много смеяться и разговаривать. Но при этом не мешал владыке думать о своем, а иногда даже давал хорошие подсказки.
"Всюду мятежи и заговоры, - вот о чем мрачно раздумывал Артаксеркс, поджидая Амана. - Все восстали против меня. Отец говорил правду - нужно все время показывать зубы, чтобы никто не перегрыз тебе глотку, и ведь он знал, что говорил, потому что персидский трон всегда окружали одни только заговорщики и мятежники - и Кира, и Дария, и Ксеркса, и вот теперь - меня".
Вступив на престол в возрасте двадцати восьми лет, Дарий вынужден был на долгое время забыть о новых завоеваниях, и заняться усмирением мятежей и волнений внутри своего царства. Сразу же попыталась отойти Вавилония, где объявил себя царем некий Нидинту-Бел, назвавший себя Навуходоносором Третьим - но Дарий выступил в Вавилон, быстро расправился с восставшими и казнил царя-самозванца.
Затем попытались отделиться Маргиана, Парфия, сакские племена и Египет - и везде Дарию приходилось действовать без жалости, сильной рукой.
Даже в Персии вдруг объявился какой-то человек, назвавший себя сыном Кира, Бардией, и сумевший, прикрываясь ложным именем, объединить вокруг себя немало сторонников, в том числе из персидской и мидийской знати. Но Дарий победил этого лже-Бардию и посадил на кол, как пугало, а его приспешников без всякой жалости казнил.
Почти в это же время в Мидии появился загадочный человек по имени Фравартиш, повсюду разославший сообщения, что именно он, а вовсе не Дарий, происходит из древнейшего рода основателя Мидийской державы Киаксара, и потому по закону, якобы, он имеет гораздо больше прав на перстол. Но вскоре и Фравартиш был пойман и предан мучительной смерти.
В свое время и Ксерксу пришлось потратить немало сил на борьбу с мятежниками, и уж он тем более ни с кем не церемонился.
Едва до Египта дошло известие о смерти Дария и воцарении Ксеркса, как его законного сына и наследника, на берегах Нила сразу же поднялось восстание, которое удалось подавить лишь с особой жестокостью. Под конец Ксеркс даже приказал своим воинам разграбить имущество египетских храмов, чтобы жрецы не смогли призывать на помощь мятежникам своих богов. Неоднократно пытался отпасть Вавилон, но после того, как Ксеркс приказал разрушить городские стены и другие укрепления, которые делали город неприступной крепостью, и до основания снес дома главных подстрекателей из вавилонской знати, там сразу же стало спокойнее.
И, конечно же, греки, всегда эти греки...
"А ведь Аман правильно говорит, - решил Артаксеркс, который только что в общих чертах сообщил своему везирю известие о Мегабизе. - И впрямь, прошли времена, когда цари непременно должны были мчаться на врагов во главе своего войска. По-настоящему сильный правитель - тот, кто спокойно сидит во дворце на мягких подушках, пирует, рассылает своим подданым указы и удерживать их в руках при помощи золота и подарков. Аман прав: нужно просто не жалеть золота, много золота для подкупа своих сатрапов и иноземных царей, которое само сможет всех перессорить между собой, и тогда я смогу играть с ними, как кот с мышами, и потом разом всех пожрать..."
Если не считать случайного упоминания о подушках, такой совет везиря показался сейчас Артаксерксу на редкость простым и разумным. Так и есть, Мегабиза нужно было просто хорошенько подкупить, чтобы он выступил против греков, и таким же образом задобрить кое-кого из островитян, чтобы они не так старались. Пришло время действовать не силой, а умом...
Артаксеркс вспомнил предание о смерти полководца Мардония, который в детстве был для него кумиром и чуть ли не божеством. Рассказывали, что накануне своей последней битвы при Платеях в Беотии, Мардоний созвал военный совет, на котором знатный перс по имени Артобаз предожил не давать пока сражения, а вернуться в Фивы, где было достаточно продовольствия для огромного персидского войска и корма для лошадей. Артобаз уговаривал постараться подкупить и поссорить между собой наиболее влиятельных афинян, и только после этого ввязываться в драку.
"Когда в ход идут деньги, на время можно сложить в ножны свои мечи, сказал на совете Артобаз. - Золото умеет не хуже сокрушать врагов, чем самая боевая конница".
Но Мардоний отверг совет Артобаза, назначилв выступление на следующее утро. В этом бою персы потерпели поражение, и Мардоний тоже погиб вместе со всеми своими телохранителями, после чего греки привязали его тело к хвосту лошади и долго над ним измывались, пока кто-то из афинян не сжалился над трупом, и, выкрав его, предал земле. Сын Мардония потом сумел разыскать того сердобольного грека, и даже наградил его подарками, но какой в этом прок? Если бы Мардоний послушался совета Артобаза, то теперь не лежал бы в земле - его явно погубили излишняя прямота и упрямство.
- Ха-ха-ха, никогда я прежде не знал о стране, где люди поклоняются только птицам и навозным жукам! - рассмеялся Аман, осушая очередную чашу вина. - Я слышал, что эти египтяне даже солнце, великое светило, которое мы почитаем за бога, считают шариком, который катает по небу навозный жук скарабей, и эта вонючка стала для них божеством. Никогда в жизни, повелитель, я так не смеялся, когда услышал такое от верных людей!
Аман забыл, что уже не первый раз пересказывал царю эту шутку, но и Артаксеркс, погруженный в задумчивость, даже не вспомнил, что уже когда-то прежде слышал её.
- Непостижимо, - сказал коротко царь. - Нам никогда не понять их.
- А другое свое божество эти нечестивцы представляют в виде гигантского сокола, и как будто бы разноцветные облака на небе - это его крылья. Что и говорить, египтяне совсем помешались на птицах, потому что у них самих в голове птичьи мозги, - хмыкнул Аман, пытаясь отыскать на каменном лице Артаксеркса хотя бы подобие улыбки.
- Нам никогда не понять их, и я не желаю их понимать, - повторил Артаксеркс. - Чтобы они превратились в людей, всех их нужно подчинять нашей власти, а непокорных - уничтожать.
- Говорят, эти египтяне также рисуют внутри гробов фигуру своей богини неба, и всех своих мертвецов укладывают на богиню, чтобы она их ласкала и утешала после смерти, как наложница - вот до чего доходят их извращения! Неужели в их гаремах так мало женщин для любви, что они мечтают хоть после смерти потешиься с богиней? И ещё я слышал такое, что когда эти люди хотят лишить себя жизни, они добровольно отправляются в пасть к речным крокодилам! Как птички! Да, для них как раз подходить такая смерть!
И Аман, откинувшись, снова засмеялся своей шутке: он привык не обращать внимания на выражения лица Артаксеркса, и уже понял, что это царю как раз всего приятнее.
Когда-то родной сын Кира, Камбиз Второй, был даже провозглашен фараоном Египта и основал новую, двадцать седьмую династию, вспомнил сейчас Артаксеркс.
Камбиз даже называл себя не иначе, как "потомком богов Ра и Осириса", и делал все точно так же, как египетский царь, если не лучше. Придя к власти, он всем сохранил высокие должности при дворе и слушался советов египетских жрецов. Камбиз и теперь высечен на камне в египетских одеждах, как фараон. Но к чему это потом привело?
Египтяне лишь делали вид, что признали власть Камбиза, а сами только и дожидались момента, когда тот споткнется, чтобы свергнуть его. И когда Камбиз направился со своим войском в неудачный поход, в Нубию, где почти все его войско погибло в песчаной буре, египтяне тут же подняли мятеж, забыв обо всех добрых делах, для них сделанных, и тут же посадили своего фараона, безмозглого Псамметиха.
- Все, что непонятно, лучше уничтожить, чтобы не наживать себе лишней беды, - повторил Артаксеркс, глядя куда-то за левое плечо Амана, в пространство. - Даже евнухам во дворце нельзя до конца верить, любой из них может предать меня.
Аман поглядел на царя, и понял, что пришло время, о котором говорили гадатели - словно кто-то вдруг весьма ощутимо толкнул его в спину.
- Ты - царь, и смотришь далеко, - притворно вздохнул Аман. - Я так не умею. Но зато я хорошо вижу то, что у меня рядом, и могу сказать, что слишком много негодного творится у нас под самым носом. Мой отец всегда так говорил: на помете одного верблюда может поскользнуться сотня других. Потому я привык смотреть не вдаль, а себе под ноги.
- О чем ты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41