Здоровенный рыжий ирландский боров, Оуни вырос в районе с говорящим названием «Адова кухня». Драки квартал на квартал, с детства заточка в кармане. Первый раз он убил человека в четырнадцать лет, а уже к семнадцати стал у себя на районе самым страшным авторитетом.
Крышевание местных магазинов приносило ему до двухсот баксов в день. Для того времени – бешеные бабки. Дважды на Мэддона совершались покушения, один раз врачи с трудом вытащили его с того света. В общем, что тут рассказывать долго? Любой, кто смотрел отечественные сериалы «Бригада» и «Парни из стали», и сам все поймет.
К началу 1920-х Мэддон контролировал почти весь профессиональный бокс Нью-Йорка и ближайших штатов. Правда, бизнес ему приходилось вести из камеры в тюрьме Синг-Синг, в которой Оуни отбывал двадцатилетнее заключение. Впрочем, камера была комфортной: мягкий диван, телефонная связь с волей, личный парикмахер и раз в неделю свежая девушка.
Выкупив у боксера Джека Джонсона его недостроенный клуб, Мэддон первым делом сменил заведению название. Теперь клуб назывался «Cotton Club» и ориентировался исключительно на белых клиентов. Оформлен он был так, чтобы посетитель представлял, будто попал на хлопковые плантации американского Юга. Гардероб прятался за тропической растительностью. У стойки бара хихикали красотки-мулаточки (рост не меньше метра семидесяти шести, светлый оттенок кожи обязателен). На сцене раздували щеки негры-трубачи.
Проход в клуб перегораживала красная веревка. Заходить за нее никому не разрешалось. Перед входом в каждый приличный клуб обязательно должна стоять толпа лузеров – тех, кого не пускают внутрь. Построившиеся в очередь обычные люди с несчастным выражением лиц. На их фоне VIP-гости, проходящие внутрь без проблем, чувствуют себя высшей расой.
В середине 1920-х ездить в Гарлем послушать джаз среди состоятельных нью-йоркеров считалось вполне себе престижным досугом. Новая незнакомая музыка только-только добралась до столиц и вызывала нешуточный энтузиазм. В Нью-Йорке на углу 7-й авеню и 132-й стрит находился клуб Connie's Inn, сразу за ним шел Lafayett Theatre, в котором публика была такого плана, что музыканты использовали в качестве медиаторов для гитары остро наточенные ножи, еще севернее – Hoofer's Club, потом Rhythm Club, находившийся на втором этаже ресторана «Тэбб», а потом сразу два клуба: Barbecue и Band Box. Но самым лучшим, самым дорогим, самым опасным и самым желанным был Cotton Club.
Он моментально стал самым модным заведением Нью-Йорка. И оставался таким больше десяти лет. Читая бухгалтерские отчеты, Оуни Мэддон от радости потирал у себя в тюремной камере широченные натруженные ладони.
2.
1920-е годы стали для Америки воистину золотыми денечками. Из дикой окраины цивилизованного мира страна постепенно оформлялась во вполне себе империю. После Первой мировой превращение лягушки в принцессу было в общих чертах завершено. Прежде, говоря о США, люди имели в виду бизонов, индейцев, прерии и отважных пионеров Дикого Запада. А теперь – доллары, доллары и в третий раз доллары.
Великая американская мечта представляла собой всего лишь местный вариант вечной человеческой мечты. Людям всегда хотелось очень простых удовольствий: вместо того чтобы в поте лица добывать себе хлеб, они желали до обеда валяться на диване, а вечером сходить куда-нибудь развлечься. А для этого во все времена существовал единственный способ. Пока ты валяешься на диване, корячиться по поводу хлеба за тебя должен кто-то другой. Кому-то работать, кому-то получать удовольствие – других вариантов просто не существовало.
В Древнем Риме свободные граждане могли сколько угодно нежиться в бане, а вечером ходить на гладиаторские бои, потому обо всем остальном голова должна была болеть у рабов. В Российской империи аристократы танцевали на балах да кушали клубнику, а всю тяжелую работу за них выполняли крепостные крестьяне. Но вот в Америке крепостных не было. Из ситуации янки вышли иным способом.
Старые европейские державы были устроены все одинаково. У них имелся верхний слой (те, кто ходит в театр и отжигает на танцах) и низший (те, кто круглые сутки работает, а о танцах может только мечтать). Зато в Америке слой должен был остаться всего один: высший. Все до единого американцы должны были получить шанс круглые сутки веселиться. Это не значит, будто работать не станет вообще никто. Просто низшим слоем для богатых американцев будут жители не своего собственного, а других государств.
Сперва на роль крепостных перешли жители только соседних со Штатами стран. Кубинцы крутили для американцев сигары. Никарагуанцы выращивали бананы. Мексиканцы с утра до вечера работали на стройках. Девушки-пуэрториканки тоже работали, но скорее с ночи до утра. Чтобы никто не вздумал сомневаться в правильности этой системы, в нескольких странах Латинской Америки были показательно свергнуты правительства, а жителям объявлено: кто вздумает разинуть рот, будет иметь большие проблемы.
Но постепенно на эту же систему отношений с США переходил и весь остальной мир. Дальний Восток, потом Ближний Восток, потом наконец Европа… пока белые люди с долларами в карманах слушали джаз, все остальные должны были молча вкалывать.
3.
Изюминкой Cotton Club был танцевальный оркестр под управлением Дюка Эллингтона. На тот момент – лучшая танцевальная группа всего Нью-Йорка. Джаз в 1920-х считался модной музыкальной новинкой. Газеты писали о нем как о почти запретном, неприличном в своей откровенности удовольствии. Самыми лучшими считались джазмены из Нового Орлеана.
Оно и понятно: Новый Орлеан был портовым городом. Сходя на берег, матросы искали недорогой страсти и выпивки погорячее. В клубах «Красный Лук» или «Эспаньола» девушки обслуживали клиентов прямо в зале, и на это никто не обращал внимания. Тапер со сцены мог еще и отпустить на эту тему шуточку. В местном китайском квартале в открытую продавались любые виды наркотиков. Район, известный как «Сторивилль», целиком состоял из баров, подпольных игорных заведений, хонки-тонки, сомнительных притонов и чумазых публичных домов. Все виды порока: девушки, карты, море выпивки и двадцать четыре часа самой горячей музыки.
Луи Армстронг, осваивавший первые ноты как тапер в борделе, позже вспоминал, что в начале ХХ века Новый Орлеан был, наверное, всемирным центром проституции:
– Бочонок пива стоил доллар, а целый мешок еды – еще один! Покупай и покойся с миром! Музыканты, игравшие в борделях, носили в то время перстни с огромными бриллиантами, ботинки, начищенные до такого блеска, что можно ослепнуть, и обязательно бритву в кармане. Каждый вечер случались драки, и кто-нибудь получал нож в бок, но выжившие не обращали внимания, потому что вокруг щебетали тысячи зарегистрированных девочек и десятки тысяч незарегистрированных. Все они показывали прохожим смуглые ножки, и каждая вторая была влюблена в кларнетиста.
Именно в Новом Орлеане находился самый знаменитый публичный дом Америки, легендарный Mahogany Hall, в котором возле каждой кровати имелось огромное зеркало, стоимостью в несколько сотен баксов, и за ширмочкой вам с подружкой подыгрывал собственный пианист. А через дорогу от него был открыт салон знаменитой Мари Лаво, – женщины, создавшей учение, известное в наши дни, как «культ Вуду». Новый Орлеан кружился в ритме непрекращающегося греха и карнавала.
Слава о его развеселой атмосфере ползла по суровой протестантской Америке. Кто-то хмурился и призывал выжечь эту язву каленым железом. Кто-то наоборот сглатывал слюни и задумывался: а не рвануть ли, бросив все, в этот прекрасный город? К 1920-м приглашать новоорлеанских пианистов и трубачей уже считалось среди владельцев танцзалов хорошим тоном.
Сперва джаз-банды играли только на ходящих вверх по Миссисипи пароходах. Потом развеселых негров с их дудками стали нанимать для работы в клубы Чикаго. Там в 1920-х тусовалась самая богатая и самая модная в Штатах братва. Именно крутые парни в шляпах и с автоматами первыми ввели моду возить подружек на танцы в негритянские кварталы. Джаз тогда играли всего в четырех-пяти местах, зато это была самая горячая музыка в Америке. Уж чернокожие-то ребята знали толк в настоящем веселье!
Белые европейцы и американцы давно устали нести бремя собственной цивилизованности. Им хотелось просто пожить в свое удовольствие, и еще им хотелось думать, будто на окраинах культурного мира в этом знают толк. Помимо негритянского джаза тогда же в музыкальных барах звучали латиноамериканское танго, вест-индская самба и гавайская гитара. Однако самой модной из всех считалась именно та музыка, которую играли белозубые негры из Нового Орлеана.
Как ее называть, первое время понятно не было. Газеты называли эту музыку jump-andshouts («прыжки и вопли») и писали о ней, как о «горячем и варварском стиле, полном дикарской непосредственности». Музыковеды называли ее «синкопированная музыка». Слово «джаз» старались не употреблять, потому что на тогдашнем сленге оно означало «половой акт».
Лучшие музыкальные клубы Чикаго принадлежали владельцам сети публичных домов «Четыре двойки». Отдельные заведения открывали и мафиози попроще. Бывший боксер и наемный убийца Эдди Тенсиль незадолго до того, как был зарезан осколком бутылки, открыл камерный клуб «У Тенсиля», в котором начинало несколько будущих джазовых легенд, а самый навороченный клуб Чикаго принадлежал в то время двоюродному брату Аль Капоне – Ральфу Капоне. Заведение называлось Royal Garden. Здесь посетители получали все самое модное и экзотичное: девушек-креолок, обжигающую китайскую кухню и еще более обжигающую негритянскую музыку. Плата за вход составляла от полутора долларов до двух с половиной. Зал вмещал больше шестисот человек и каждый вечер (даже в понедельник) был забит под завязку.
Гонорар хорошего трубача или пианиста в ту прекрасную эпоху мог составлять девяносто долларов в неделю. При том, что рабочие, которые, стоя у конвейера, собирали автомобили «Форд», никогда не получали больше пятнадцати долларов. Легендарный Луи Армстронг зарабатывал сто двадцать пять, плюс чаевые. Именно в принадлежавших мафии клубах джазовые певицы додумались не стоять на сцене, как чучело, а бродить по залу между столиков. Подвыпившие мафиози совали им в бюстгальтеры мятые купюры. За вечер выходило столько, сколько их бабушки не зарабатывали на плантациях и в течение года.
Сохранить такой уровень заработка можно было только одним способом: никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делиться секретами своего мастерства. Именно поэтому обо всех первых звездах джаза нам сегодня почти ничего не известно. Критики, брызгая слюнями, восторгались Джо Оливером, оркестром Тейта и легендарным Биксом Байдербеком. Но оценить, насколько оправданы все эти восторги, нам сегодня не светит: записей ни от одного из них просто не дошло.
Какое-то время джазмены в общем и не записывались. Однако в 1929-м произошло то, что время от времени с капитализмом происходит: он рухнул. И для музыкантов начались совсем другие времена.
4.
После Первой мировой старый мир рухнул, зато на его месте появилось два совсем новых. Прежняя модель (аристократы, живущие за счет крепостных крестьян) устарела и вызывала лишь брезгливые ухмылки. Прогрессивными считались либо советский коммунизм, либо та штука, которую построили в США.
Жить за счет граждан собственной страны теперь всем казалось полной дикостью. Рабство, которое существовало столько же, сколько существует человечество, было объявлено вне закона. Чернокожие американцы и русские крепостные получили, наконец, свободу, однако самый главный вопрос от этого никуда не делся. Этот вопрос звучал так: кто же все-таки будет работать, пока все мы будем танцевать?
Русские коммунисты предлагали в качестве ответа полную фантастику: работать (считали они) будут машины. Ленин и компания собирались электрифицировать нищую Россию и наизобретать столько умных механизмов, что один инженер играючи справится с работой, которую прежде выполняли сто из кожи вон лезущих бурлаков. Американцы предлагали подход попроще: работать станут в третьем мире. Ну да, это, конечно, не очень справедливо. А если говорить откровенно, то и совсем несправедливо. Но в конце концов, другого-то выхода все равно нет. Кому-то отжигать, кому-то вкалывать. Не мы этот мир придумали, не нам его и менять.
На практике американская модель больше всего напоминала финансовую пирамиду. Те, у кого появлялся хотя бы какой-то лишний центик, отправлялись на биржу. Там они покупали акции, и доход с этих акций позволял им больше не работать. Из низшего слоя любой американец мог запросто выскочить в высший. США на глазах превращались в нацию рантье: миллионы людей жили исключительно на доходы с акций. Миллиардер Джон Рокфеллер жаловался, что как-то подошел почистить ботинки к мальчишке со щеткой в чумазых от гуталина руках, и тот поинтересовался, во что уважаемый мистер посоветует ему вкладываться?
Рокфеллеру не нравилась идея, будто он и мальчишка принадлежат к одному и тому же высшему слою. Но именно это и стало называться «Великой Американской Мечтой».
Рост курса акций продолжался почти десятилетие. Это было роскошное время: джаз, красотки, гангстеры в широкополых шляпах. Бедными в Америке остались только самые бестолковые. Но каждая финансовая пирамида рано или поздно рушится. Выплаты по акциям могут продолжаться только до тех пор, пока кто-то покупает все новые и новые бумаги. А как только буратины перестают закапывать на этом поле свои золотые, все тут же рушится.
В октябре 1929-го пузырь лопнул. Акции «Крайслер» упали в цене в двадцать семь раз. Акции «Дженерал Моторс» – в восемьдесят раз. О банкротстве объявил каждый пятый американский банк. Люди, которые еще вчера без тени сомнений смотрели в завтрашний день, теперь выстраивались в очереди за тарелкой бесплатного супа.
Накануне начала кризиса всем казалось, будто джаз вот-вот станет чем-то большим. На самом деле рок-н-ролл мог появиться лет на тридцать раньше, чем появился. Почему нет? Уже тогда имелись безбашенные, пропитанные виски и кокаином музыкальные гении, девушки, готовые метать трусы на сцену, журналы, готовые ставить звезд на обложки, и клубы, готовые предоставлять помещение под самые экстравагантные проекты. Но как-то не получилось. От превращения в ритм-н-блюз довоенную музыку отделял всего один шаг, но этот шаг так и не был сделан.
Джазовый гитарист Дэнни Баркер вспоминал:
– Депрессия стала для джаза катастрофой. На тот момент я работал в Lennox Club. Мой бэнд состоял из десяти музыкантов. Плюс хор из восьми девушек. Плюс четыре официанта, два бармена, два швейцара, вышибала и парень, который бегал для посетителей за бутылкой в соседнюю лавку (мы называли его «виски-бой»). А в зале сидела одна компания за вечер. От силы две. Каждый вечер мы вываливали всю выручку на стол и поровну делили между собой. Иногда выходило по семьдесят центов на человека.
Музыкальный бизнес – развлечение для богатых обществ. А американское общество вдруг стало очень-очень бедным. Вчерашние звезды танцклубов вынуждены были теперь играть на детских утренниках или аккомпанировать в школах танцев, получая по восемь центов за работу с десяти утра до трех пополудни. В ночных клубах им теперь иногда не удавалось заработать вообще ничего за целую ночь работы. И если раньше самой прибыльной работой для музыканта считались клубные концерты, то теперь неожиданно для всех инициативу перехватили радиостанции.
5.
На самом деле радио было изобретено в несусветной древности – почти полтора века тому назад. Причем первое время эта диковинка мало кого интересовала. Ну передача звуков на расстояние: нам-то что? Использовалось изобретение в основном военными. Первые передатчики умели транслировать лишь писк разной длины, поэтому информацию выдавали в эфир в виде сигналов азбуки Морзе: точка-тире, тире-точка. Радиоприемники для частных лиц в магазинах не продавались, потому что не производились, потому что никому и не были нужны.
Полноценная передача в эфир голоса и музыки стала возможна только после Первой мировой. Воодушевившись, отдельные чудики тут же попытались создать частные радиостанции, однако вылетали в трубу сразу же после того, как выходили в эфир. Заработать на радио хоть каких-то денег не получалось очень и очень долго.
Ситуация менялась медленно. Сперва военные стали за бесценок продавать отработавшее свое радиооборудование. И количество радиолюбителей сразу же подскочило: прежде их были сотни, а теперь… ну может быть, тысячи. Зато начало было положено: радио перестало быть делом правительства и армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Крышевание местных магазинов приносило ему до двухсот баксов в день. Для того времени – бешеные бабки. Дважды на Мэддона совершались покушения, один раз врачи с трудом вытащили его с того света. В общем, что тут рассказывать долго? Любой, кто смотрел отечественные сериалы «Бригада» и «Парни из стали», и сам все поймет.
К началу 1920-х Мэддон контролировал почти весь профессиональный бокс Нью-Йорка и ближайших штатов. Правда, бизнес ему приходилось вести из камеры в тюрьме Синг-Синг, в которой Оуни отбывал двадцатилетнее заключение. Впрочем, камера была комфортной: мягкий диван, телефонная связь с волей, личный парикмахер и раз в неделю свежая девушка.
Выкупив у боксера Джека Джонсона его недостроенный клуб, Мэддон первым делом сменил заведению название. Теперь клуб назывался «Cotton Club» и ориентировался исключительно на белых клиентов. Оформлен он был так, чтобы посетитель представлял, будто попал на хлопковые плантации американского Юга. Гардероб прятался за тропической растительностью. У стойки бара хихикали красотки-мулаточки (рост не меньше метра семидесяти шести, светлый оттенок кожи обязателен). На сцене раздували щеки негры-трубачи.
Проход в клуб перегораживала красная веревка. Заходить за нее никому не разрешалось. Перед входом в каждый приличный клуб обязательно должна стоять толпа лузеров – тех, кого не пускают внутрь. Построившиеся в очередь обычные люди с несчастным выражением лиц. На их фоне VIP-гости, проходящие внутрь без проблем, чувствуют себя высшей расой.
В середине 1920-х ездить в Гарлем послушать джаз среди состоятельных нью-йоркеров считалось вполне себе престижным досугом. Новая незнакомая музыка только-только добралась до столиц и вызывала нешуточный энтузиазм. В Нью-Йорке на углу 7-й авеню и 132-й стрит находился клуб Connie's Inn, сразу за ним шел Lafayett Theatre, в котором публика была такого плана, что музыканты использовали в качестве медиаторов для гитары остро наточенные ножи, еще севернее – Hoofer's Club, потом Rhythm Club, находившийся на втором этаже ресторана «Тэбб», а потом сразу два клуба: Barbecue и Band Box. Но самым лучшим, самым дорогим, самым опасным и самым желанным был Cotton Club.
Он моментально стал самым модным заведением Нью-Йорка. И оставался таким больше десяти лет. Читая бухгалтерские отчеты, Оуни Мэддон от радости потирал у себя в тюремной камере широченные натруженные ладони.
2.
1920-е годы стали для Америки воистину золотыми денечками. Из дикой окраины цивилизованного мира страна постепенно оформлялась во вполне себе империю. После Первой мировой превращение лягушки в принцессу было в общих чертах завершено. Прежде, говоря о США, люди имели в виду бизонов, индейцев, прерии и отважных пионеров Дикого Запада. А теперь – доллары, доллары и в третий раз доллары.
Великая американская мечта представляла собой всего лишь местный вариант вечной человеческой мечты. Людям всегда хотелось очень простых удовольствий: вместо того чтобы в поте лица добывать себе хлеб, они желали до обеда валяться на диване, а вечером сходить куда-нибудь развлечься. А для этого во все времена существовал единственный способ. Пока ты валяешься на диване, корячиться по поводу хлеба за тебя должен кто-то другой. Кому-то работать, кому-то получать удовольствие – других вариантов просто не существовало.
В Древнем Риме свободные граждане могли сколько угодно нежиться в бане, а вечером ходить на гладиаторские бои, потому обо всем остальном голова должна была болеть у рабов. В Российской империи аристократы танцевали на балах да кушали клубнику, а всю тяжелую работу за них выполняли крепостные крестьяне. Но вот в Америке крепостных не было. Из ситуации янки вышли иным способом.
Старые европейские державы были устроены все одинаково. У них имелся верхний слой (те, кто ходит в театр и отжигает на танцах) и низший (те, кто круглые сутки работает, а о танцах может только мечтать). Зато в Америке слой должен был остаться всего один: высший. Все до единого американцы должны были получить шанс круглые сутки веселиться. Это не значит, будто работать не станет вообще никто. Просто низшим слоем для богатых американцев будут жители не своего собственного, а других государств.
Сперва на роль крепостных перешли жители только соседних со Штатами стран. Кубинцы крутили для американцев сигары. Никарагуанцы выращивали бананы. Мексиканцы с утра до вечера работали на стройках. Девушки-пуэрториканки тоже работали, но скорее с ночи до утра. Чтобы никто не вздумал сомневаться в правильности этой системы, в нескольких странах Латинской Америки были показательно свергнуты правительства, а жителям объявлено: кто вздумает разинуть рот, будет иметь большие проблемы.
Но постепенно на эту же систему отношений с США переходил и весь остальной мир. Дальний Восток, потом Ближний Восток, потом наконец Европа… пока белые люди с долларами в карманах слушали джаз, все остальные должны были молча вкалывать.
3.
Изюминкой Cotton Club был танцевальный оркестр под управлением Дюка Эллингтона. На тот момент – лучшая танцевальная группа всего Нью-Йорка. Джаз в 1920-х считался модной музыкальной новинкой. Газеты писали о нем как о почти запретном, неприличном в своей откровенности удовольствии. Самыми лучшими считались джазмены из Нового Орлеана.
Оно и понятно: Новый Орлеан был портовым городом. Сходя на берег, матросы искали недорогой страсти и выпивки погорячее. В клубах «Красный Лук» или «Эспаньола» девушки обслуживали клиентов прямо в зале, и на это никто не обращал внимания. Тапер со сцены мог еще и отпустить на эту тему шуточку. В местном китайском квартале в открытую продавались любые виды наркотиков. Район, известный как «Сторивилль», целиком состоял из баров, подпольных игорных заведений, хонки-тонки, сомнительных притонов и чумазых публичных домов. Все виды порока: девушки, карты, море выпивки и двадцать четыре часа самой горячей музыки.
Луи Армстронг, осваивавший первые ноты как тапер в борделе, позже вспоминал, что в начале ХХ века Новый Орлеан был, наверное, всемирным центром проституции:
– Бочонок пива стоил доллар, а целый мешок еды – еще один! Покупай и покойся с миром! Музыканты, игравшие в борделях, носили в то время перстни с огромными бриллиантами, ботинки, начищенные до такого блеска, что можно ослепнуть, и обязательно бритву в кармане. Каждый вечер случались драки, и кто-нибудь получал нож в бок, но выжившие не обращали внимания, потому что вокруг щебетали тысячи зарегистрированных девочек и десятки тысяч незарегистрированных. Все они показывали прохожим смуглые ножки, и каждая вторая была влюблена в кларнетиста.
Именно в Новом Орлеане находился самый знаменитый публичный дом Америки, легендарный Mahogany Hall, в котором возле каждой кровати имелось огромное зеркало, стоимостью в несколько сотен баксов, и за ширмочкой вам с подружкой подыгрывал собственный пианист. А через дорогу от него был открыт салон знаменитой Мари Лаво, – женщины, создавшей учение, известное в наши дни, как «культ Вуду». Новый Орлеан кружился в ритме непрекращающегося греха и карнавала.
Слава о его развеселой атмосфере ползла по суровой протестантской Америке. Кто-то хмурился и призывал выжечь эту язву каленым железом. Кто-то наоборот сглатывал слюни и задумывался: а не рвануть ли, бросив все, в этот прекрасный город? К 1920-м приглашать новоорлеанских пианистов и трубачей уже считалось среди владельцев танцзалов хорошим тоном.
Сперва джаз-банды играли только на ходящих вверх по Миссисипи пароходах. Потом развеселых негров с их дудками стали нанимать для работы в клубы Чикаго. Там в 1920-х тусовалась самая богатая и самая модная в Штатах братва. Именно крутые парни в шляпах и с автоматами первыми ввели моду возить подружек на танцы в негритянские кварталы. Джаз тогда играли всего в четырех-пяти местах, зато это была самая горячая музыка в Америке. Уж чернокожие-то ребята знали толк в настоящем веселье!
Белые европейцы и американцы давно устали нести бремя собственной цивилизованности. Им хотелось просто пожить в свое удовольствие, и еще им хотелось думать, будто на окраинах культурного мира в этом знают толк. Помимо негритянского джаза тогда же в музыкальных барах звучали латиноамериканское танго, вест-индская самба и гавайская гитара. Однако самой модной из всех считалась именно та музыка, которую играли белозубые негры из Нового Орлеана.
Как ее называть, первое время понятно не было. Газеты называли эту музыку jump-andshouts («прыжки и вопли») и писали о ней, как о «горячем и варварском стиле, полном дикарской непосредственности». Музыковеды называли ее «синкопированная музыка». Слово «джаз» старались не употреблять, потому что на тогдашнем сленге оно означало «половой акт».
Лучшие музыкальные клубы Чикаго принадлежали владельцам сети публичных домов «Четыре двойки». Отдельные заведения открывали и мафиози попроще. Бывший боксер и наемный убийца Эдди Тенсиль незадолго до того, как был зарезан осколком бутылки, открыл камерный клуб «У Тенсиля», в котором начинало несколько будущих джазовых легенд, а самый навороченный клуб Чикаго принадлежал в то время двоюродному брату Аль Капоне – Ральфу Капоне. Заведение называлось Royal Garden. Здесь посетители получали все самое модное и экзотичное: девушек-креолок, обжигающую китайскую кухню и еще более обжигающую негритянскую музыку. Плата за вход составляла от полутора долларов до двух с половиной. Зал вмещал больше шестисот человек и каждый вечер (даже в понедельник) был забит под завязку.
Гонорар хорошего трубача или пианиста в ту прекрасную эпоху мог составлять девяносто долларов в неделю. При том, что рабочие, которые, стоя у конвейера, собирали автомобили «Форд», никогда не получали больше пятнадцати долларов. Легендарный Луи Армстронг зарабатывал сто двадцать пять, плюс чаевые. Именно в принадлежавших мафии клубах джазовые певицы додумались не стоять на сцене, как чучело, а бродить по залу между столиков. Подвыпившие мафиози совали им в бюстгальтеры мятые купюры. За вечер выходило столько, сколько их бабушки не зарабатывали на плантациях и в течение года.
Сохранить такой уровень заработка можно было только одним способом: никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делиться секретами своего мастерства. Именно поэтому обо всех первых звездах джаза нам сегодня почти ничего не известно. Критики, брызгая слюнями, восторгались Джо Оливером, оркестром Тейта и легендарным Биксом Байдербеком. Но оценить, насколько оправданы все эти восторги, нам сегодня не светит: записей ни от одного из них просто не дошло.
Какое-то время джазмены в общем и не записывались. Однако в 1929-м произошло то, что время от времени с капитализмом происходит: он рухнул. И для музыкантов начались совсем другие времена.
4.
После Первой мировой старый мир рухнул, зато на его месте появилось два совсем новых. Прежняя модель (аристократы, живущие за счет крепостных крестьян) устарела и вызывала лишь брезгливые ухмылки. Прогрессивными считались либо советский коммунизм, либо та штука, которую построили в США.
Жить за счет граждан собственной страны теперь всем казалось полной дикостью. Рабство, которое существовало столько же, сколько существует человечество, было объявлено вне закона. Чернокожие американцы и русские крепостные получили, наконец, свободу, однако самый главный вопрос от этого никуда не делся. Этот вопрос звучал так: кто же все-таки будет работать, пока все мы будем танцевать?
Русские коммунисты предлагали в качестве ответа полную фантастику: работать (считали они) будут машины. Ленин и компания собирались электрифицировать нищую Россию и наизобретать столько умных механизмов, что один инженер играючи справится с работой, которую прежде выполняли сто из кожи вон лезущих бурлаков. Американцы предлагали подход попроще: работать станут в третьем мире. Ну да, это, конечно, не очень справедливо. А если говорить откровенно, то и совсем несправедливо. Но в конце концов, другого-то выхода все равно нет. Кому-то отжигать, кому-то вкалывать. Не мы этот мир придумали, не нам его и менять.
На практике американская модель больше всего напоминала финансовую пирамиду. Те, у кого появлялся хотя бы какой-то лишний центик, отправлялись на биржу. Там они покупали акции, и доход с этих акций позволял им больше не работать. Из низшего слоя любой американец мог запросто выскочить в высший. США на глазах превращались в нацию рантье: миллионы людей жили исключительно на доходы с акций. Миллиардер Джон Рокфеллер жаловался, что как-то подошел почистить ботинки к мальчишке со щеткой в чумазых от гуталина руках, и тот поинтересовался, во что уважаемый мистер посоветует ему вкладываться?
Рокфеллеру не нравилась идея, будто он и мальчишка принадлежат к одному и тому же высшему слою. Но именно это и стало называться «Великой Американской Мечтой».
Рост курса акций продолжался почти десятилетие. Это было роскошное время: джаз, красотки, гангстеры в широкополых шляпах. Бедными в Америке остались только самые бестолковые. Но каждая финансовая пирамида рано или поздно рушится. Выплаты по акциям могут продолжаться только до тех пор, пока кто-то покупает все новые и новые бумаги. А как только буратины перестают закапывать на этом поле свои золотые, все тут же рушится.
В октябре 1929-го пузырь лопнул. Акции «Крайслер» упали в цене в двадцать семь раз. Акции «Дженерал Моторс» – в восемьдесят раз. О банкротстве объявил каждый пятый американский банк. Люди, которые еще вчера без тени сомнений смотрели в завтрашний день, теперь выстраивались в очереди за тарелкой бесплатного супа.
Накануне начала кризиса всем казалось, будто джаз вот-вот станет чем-то большим. На самом деле рок-н-ролл мог появиться лет на тридцать раньше, чем появился. Почему нет? Уже тогда имелись безбашенные, пропитанные виски и кокаином музыкальные гении, девушки, готовые метать трусы на сцену, журналы, готовые ставить звезд на обложки, и клубы, готовые предоставлять помещение под самые экстравагантные проекты. Но как-то не получилось. От превращения в ритм-н-блюз довоенную музыку отделял всего один шаг, но этот шаг так и не был сделан.
Джазовый гитарист Дэнни Баркер вспоминал:
– Депрессия стала для джаза катастрофой. На тот момент я работал в Lennox Club. Мой бэнд состоял из десяти музыкантов. Плюс хор из восьми девушек. Плюс четыре официанта, два бармена, два швейцара, вышибала и парень, который бегал для посетителей за бутылкой в соседнюю лавку (мы называли его «виски-бой»). А в зале сидела одна компания за вечер. От силы две. Каждый вечер мы вываливали всю выручку на стол и поровну делили между собой. Иногда выходило по семьдесят центов на человека.
Музыкальный бизнес – развлечение для богатых обществ. А американское общество вдруг стало очень-очень бедным. Вчерашние звезды танцклубов вынуждены были теперь играть на детских утренниках или аккомпанировать в школах танцев, получая по восемь центов за работу с десяти утра до трех пополудни. В ночных клубах им теперь иногда не удавалось заработать вообще ничего за целую ночь работы. И если раньше самой прибыльной работой для музыканта считались клубные концерты, то теперь неожиданно для всех инициативу перехватили радиостанции.
5.
На самом деле радио было изобретено в несусветной древности – почти полтора века тому назад. Причем первое время эта диковинка мало кого интересовала. Ну передача звуков на расстояние: нам-то что? Использовалось изобретение в основном военными. Первые передатчики умели транслировать лишь писк разной длины, поэтому информацию выдавали в эфир в виде сигналов азбуки Морзе: точка-тире, тире-точка. Радиоприемники для частных лиц в магазинах не продавались, потому что не производились, потому что никому и не были нужны.
Полноценная передача в эфир голоса и музыки стала возможна только после Первой мировой. Воодушевившись, отдельные чудики тут же попытались создать частные радиостанции, однако вылетали в трубу сразу же после того, как выходили в эфир. Заработать на радио хоть каких-то денег не получалось очень и очень долго.
Ситуация менялась медленно. Сперва военные стали за бесценок продавать отработавшее свое радиооборудование. И количество радиолюбителей сразу же подскочило: прежде их были сотни, а теперь… ну может быть, тысячи. Зато начало было положено: радио перестало быть делом правительства и армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14