в этом факте заключена высокая трагедия. Но… Это уже другая тема. Или, точнее, другой драматический роман.
Итак, около шестисот километров в глубь Монголии на машинах, часто по бездорожью, по степи, затем все пересаживаются на верблюдов — их больше ста, поклажи огромны: продовольствие, снаряжение для разнообразных исследований, медикаменты, походное снаряжение, подарки Далай-ламе и всем прочим ламам, с которыми произойдут встречи, а подарки — существенная и неизбежная часть ритуала подобных аудиенций, и — оружие, много оружия…
А теперь только несколько дат и никаких подробностей— драматических красочных, фарсовых и прочих (их было много во время грандиозного путешествия, на которое ушло больше года).
Тринадцатого апреля 1927 года экспедиция покинула Улан-Батор. За двенадцать дней на машинах путешественники проехали пустыню Гоби и достигли первой цели маршрута — монастыря Юм-Бейсе на границе с Китаем.
Дальше по верблюжьей тропе — к первому китайскому городу Аньси. За двадцать один день встретился лишь единственный купеческий караван… Вот когда можно почувствовать, что Земля огромна, и вовсе не перенаселена, а пустынна.
За Аньси — высокогорные пастбища Шара-гола. Здесь на берегу безымянной речки экспедиция разбивает лагерь и проводит в нем июнь, июль и первую половину августа.
Подчеркну еще раз: ни на день не прекращаются изыскания, научные работы, раскопки; Рерих не расстается с мольбертом; в походных условиях Елена Ивановна не прекращает работы над первыми книгами своего фундаментального и многотомного эзотерического труда «Живая этика, или Агни-йога» (первые две книги — «Зов» и «Община» созданы за год жизни в Улан-Баторе, во время первого этапа экспедиции). Но эта воистину подвижническая деятельность Рерихов — не главная тема нашего повествования.
Девятнадцатого августа караван Рериха продолжает путь — теперь уже по Тибетскому нагорью, через солончаки Цайрама — к городу Нагчу, от которого прямая дорога в Лхасу: недельный переход на верблюдах, не больше. Но на Нагчу многие сотни километров пути через пески, нагорья, опять солончаки, и снова пески и горы…
Начало сентября 1927 года. Перевал Эликте-дабан. Высота — тысяча четыреста метров над уровнем моря. Внезапная, небывалая для этого времени года мощная гроза с сильным снегопадом. И — через два перехода — двадцатого сентября — первый тибетский пост. Изучив документы, представленные Рерихом, командир поста пропускает экспедицию дальше, но впереди ее мчится на быстрой лошади гонец…
Шестое октября 1927 года, высокогорное плато Гантанг, урочище Чунарген. Экспедиция остановлена крупным войсковым подразделением тибетской армии.
И все… В /Лхасу миссия Рериха не прошла. Семь долгих месяцев она простояла в Чунаргене, встретив там высокогорную суровую зиму в летних палатках.
А дальше — два документа, которые помогут нам понять и ситуацию — что же произошло? — и настоящую драму, которая разразилась зимой 1927 года в рериховском лагере.
Конечно, великолепным свидетельством о второй половине Трансгималайской экспедиции Рериха (Улан-Батор — Дарджилинг, 1927-1928 годы) является уже упоминавшийся труд доктора Константина Николаевича Рябинина «Развенчанный Тибет», но это более чем объемная книга — 730 страниц. Есть Другой документ замечательного медика и исследователя, написанный, правда, не его рукой, но с его слов. Там все сжато, сконцентрировано и продумано в каждой фразе. Вот извлечение из него:
«Совершенно неожиданно для меня, так как с профессором Н. К. Рерихом я не виделся более десяти лет, я получил приглашение через его брата Б. К. Рериха60 сопровождать профессора, проживавшего с 1926 г. в Урге, в его экспедиции по Монголии и, может быть (это я узнал позже), в Тибет к Далай-ламе. После долгих колебаний из-за болезни сердца, непривычки вообще к путешествиям — никогда до того не садился верхом на лошадь — и наконец после полного моего отказа по телефону я все-таки согласился, так как снова была получена телеграмма с приглашением, да и интересно было повидать красочный, как мне думалось, Восток и дикие страны.
13-го марта 1927года я был вызван дома к московскому телефону Б. К. Рерихом, который сообщил мне, что приехали из Нью-Йорка друзья проф. Н. К. Рериха в Москву и что я вечерним поездом должен выехать в Москву, чтобы получить паспорт. После чрезвычайно скоропалительных сборов — я должен был взять белье, одежду, медикаменты, инструменты хирургические и зубные — мы выехали 17-го марта, в четверг, в Ургу по Сибирской железной дороге вчетвером: М. М. Лихтман (вице-президент Общества друзей Музея Рериха в Нью-Йорке), его супруга 3. Г. Лихтман, Б. К. Рерих и я.
Приехали мы в Ургу (Улан-Батор-Хото) в двадцатых числах того же марта. Нам с Б.К. Рерихом была уже приготовлена отдельная, для двоих, комнатка минутах в пяти ходьбы от дома Петрова, где жил профессор Н.К. Рерих с супругой своей и сыном Ю.Н. Рерихом — они занимали очень маленькое помещение из трех комнат. Супругов Лихтманов поместили в том же дворе во флигеле. Мы застали полную суету приготовлений к долгому и трудному пути.
Супруга Н. К. Рериха вела общее руководство по хозяйственному снабжению ~ закупалась провизия, дорожные вещи и одежда для проводников. Мне же приходилось весь день ходить по кооперации и магазинам за покупками дополнительно для себя теплых вещей, одежды, белья, недостающих медикаментов из аптеки и предметов ухода за больными. Виделся я с профессором и его супругой и сыном только кратко в это время за утренним чаем в 9 час, обедом часа в 3-4 пополудни и вечером часов в 8 за вечерним чаем и легким ужином. Лихтманы по вечерам, а иногда и днем, в комнате супругов Рерих беседовали по накопившимся за долгое время отсутствия профессора Н. К. Рериха из Нью-Йорка, как мне сказали на мой вопрос, делам музея, а также испрашивая его распоряжений как почетного президента музея на все время его долгого путешествия, так как переписка в пути через Монголию, пустыню Гоби и Тибет невозможна. Тут я впервые более определенно услышал, что придется быть в Лхасе у Далай-ламы — Лихтманы привезли ему в подарок ковер из бизоновой шкуры стоимостью в пятьсот долларов, мексиканское седло с лукой, очень хорошее, серебряные старинные кубки и старинную парчу (что любит Тибет). О целях путешествия пока в Урге говорилось мельком. Но, с одной стороны, я уже тогда предполагал, что имелась в виду какая-то буддистская цель, так как видел из разговоров и окружающих вещей большой интерес к буддистским вещам — были священные изображения на шелку (танки), статуэтки, предметы культа — раковина, чашечки с воском и светильней, колокольчик и др. Вместе все мы осматривали буддистский дацан (храм) в Урге, молитвенные барабаны на площади. Все это мне было ново и интересно, как быт и этнография. Потом профессор повез нас, с разрешения Церен Дорджи (глава Монгольской Народной Республики), показать в его служебном кабинете позади письменного стола картину, написанную профессором: «Владыка Шамбалы на коне». В это же время я застал брошюрку небольшой книжки о Будде и печатание книжки «Община». Если только я не ошибаюсь, несколько экземпляров этих книг предполагалось дать Лихтманам для передачи в Москве членам правительства для ознакомления с ними. http://punjab.narod.ru/
На плату я согласился по 250руб. в месяц, как вообще врачи СССР получают в экспедициях Академии Наук. На меня же в дороге было возложено ведение путевых журнальных записей, расплата за поставляемое в пути продовольствие и караван. Все разговоры с властями и местными людьми вел секретарь миссии (а не экспедиции), старший сын профессора, магистр востоковедения и восточных языков (монгольского, тибетского, китайского и индустана) Юрий Николаевич Рерих. При выезде профессор сказал мне, что в Москве он выхлопотал наконец, благодаря любезности нашего правительства, советский паспорт, что его чрезвычайно радушно и высокомилостиво встретили и отнеслись к нему, был в восторге от виденного в Москве вообще образцового порядками, в частности, во время случившихся в то время (кажется, июнь 1926 г.) похорон тов. Дзержинского, произведших на него огромное впечатление выдержанной стройности и могучего величия скорби и мощности. Присутствовал я и при получении в Урге любезной и сердечной телеграммы от нашего правительства, после которой разрешились все трения с транспортом, который, правда, и по-моему, было очень трудно так быстро и в таком количестве предоставить из Урги — было пять больших дорожных автомобилей. Когда мы выехали из Урги и потом, в дороге, у меня было представление, что на профессора возложено Москвой, с одной стороны, какое-то важное поручение в Тибет, с другой стороны, Музеем Рериха или же обществом друзей этого музея в Нью-Йорке был привезен большой американский флаг и был в Урге заготовлен большой танк Шамбалы на древке. Было сказано в пути, что по буддистским странам придется идти как буддистам, в Тибете — под знаком Шамбалы, в других же под американским, что советского паспорта нельзя показывать — были от монгольского Г.В.О.61 выданы монгольские удостоверения. Кроме того, для стран китайского влияния у профессора Н. К. Рериха были из Москвы (вероятно, из китайской миссии) письма Фын-Юй-Суну (ФЕНГ) и другим властям (какому-то Дар-Таю или Ду-Ту, не знаю кому); а мне было выдано профессором особое удостоверение от него как начальника экспедиции, по-английски, для китайских властей, что я — доктор, вхожу в состав его экспедиции или миссии — оно в делах у Вас, я тщательно всегда хранил все документы, так как привык к порядку в своей жизни холостяка, привычек домашних своих не изменил и после революции.
От пограничного в Северной Монголии (далее идет так называемая Внутренняя Монголия, китайская) монастыря Юм-Бейсе мы уже шли на 41 верблюде караваном, так как там начинались пески великой пустыни Гоби, до Шибочена, это остановка у речки того оке названия, где имелось несколько монгольских юрт и был китайский старшина монгол Ма-чен. Дальше караванщик не вез, так как начиналась (конец мая) линька верблюдов, они слабеют и не идут. Тут в первый раз в лагере у речки, в небольшой отдельной палатке был устроен в наглядность и назидание, так сказать, местному населению, приезжавшему иногда издалека, с которым приходилось считаться, так как дальше от него зависела помощь, храм Шамбалы со священными изображениями по бокам и как бы престолом, что ли, где стояли священные бронзовые изображения и принадлежности буддистского служения. Иногда там служили, вернее, сидя на корточках, нараспев, однообразно читали священные молитвословия наши караванщики-ламы под управлением ламы Малонова, который говорил, что он был раньше в Ленинграде, в бурятском дацане, в Старой Деревне, и что он знает тибетский язык. Здесь мы стояли около месяца, потом нас Ма-чен перебросил за пять дней пути вперед к горам Гумбольдта в Шарагольчжи (это пастбище, куда едут ближайшие монголы, когда в Шибочене или других местах высыхает или кончается трава). Здесь был также устроен в палатке храм Шамбалы (и ламами-караванщиками под руководством ламы Малонова, и мы помогали понемногу, собирая булыжник), устроен был так называемый субурган. Монголы-кочевники стояли далеко от нас за рекой, было лишь две юрты в полуверсте от нас. Сюда приезжал Ма-чен со старшинами и духовное лицо, вроде цайдамского благочинного, который и «освятил» субурган. Приезжали также какие-то китайские таможенные власти, которые содрали с нас пошлину за купленных животных каравана. Профессор показывал им вышеупомянутые рекомендательные письма к китайцам. Сюда оке являлось и «посольство» мелкого владетельного князька цайдамского, монгола Курлак-бейсе, зависящего от влияния Сининского амбаня (Кукунорской области) и в духовном отношении — от Тибета. Он предлагал, если нужно, свою помощь верблюдами для каравана, но были уже закуплены свои животные, и дело ограничилось обменом взаимными любезностями. Здесь стояли до 19 августа 1927года, подкармливая животных и ожидая окончания линьки их и прекращения монсунов (ливней). Перейдя хребет Гумбольдта и Риттера, в Цайдаме мы встретили тяжко больного чиновника из Лхасы Чимпу, которого взяли на свое попечение, обещая довезти до тибетских властей и рассчитывая, при сношениях с ними, на его авторитет и помощь. По его совету было сделано желтое Далай-ламское знамя с надписью по-тибетски «Великий держатель молнии» (один из титулов Далай-ламы), которое следовало впереди.
Первый тибетский пост встретился у озер Олуннор, из местных жителей (милиции), которые спросили, куда едем, и пропустили с подношениями масла и сыра. Второй военный пост мы случайно из-за буруна не заметили и проехали, оставив его в стороне. Далее, уже в горах Тангля (а раньше прошли в Тибете хребты Нейчжи, Марко Поло, Кукушили и Думбуре), перед Шингди, встретили опять милицейский пост и были пропущены до Шингди, где приехали власти от Верховного комиссара народа хор (хор-па) Хорчичаба, генерала и князя Кап-шо-па, он же Командующий Востоком (т. е. восточной областью Тибета — Кам), Вращающий Колесо Правления (это его титул) — в Тибете все очень цветисто, лживо и преувеличено до небывалых размеров, как у восточных полудиких народов. На другой, кажется, день потребовали или разрешили приехать к Кап-шо-па профессору и его сыну, где было объяснено ими, что миссия, или экспедиция, желает проехать в Лхасу. Было разрешено пока, впредь до распоряжений, переехать ближе к лагерю генерала и остановиться в версте от него у речки Чунарген — в низменной болотистой местности (пастбище).
Тут генерал был якобы случайно — выезжал на усмирение каких-то беспорядков среди народа хор, но, по всей вероятности, это была военная застава для преграждения пути, так как из дальнейших слухов было видно, что экспедиции предшествовала какая-то молва, что двигается чье-то войско или какие-то вооруженные силы. Здесь началась, видимо, обычная в Тибете волокита — было категорически заявлено, что от Далай-ламы имеется указ никого из европейцев далее не пропускать и что если насильно поедем, не вслушаемся, то генералам и старшинам отрубят головы. Кап-шо-па, молодой человек 24 лет, бывший далай-ламский гвардеец, сказал, что сам напишет Далай-ламе письмо, а также уведомит гражданского губернатора в Нагчу-дзонге (верст 60 от этого места и в 250 верстах от Лхасы, первое от нас как бы укрепленное место и «город», но войска там нет). Разговор вел по-тибетски секретарь миссии Юрий Николаевич Рерих, переводя профессора и говоря с ним исключительно по-английски, так как было заявлено, что миссия американская, и нельзя было во избежание подозрений обнаруживать знание русского языка.
Генерал дважды отдал визит — один раз торжественно, с большой помпой и свитой, другой попроще, причем рассматривал палатки и разные дорожные вещи и священные буддистские предметы. Ему было сказано, что экспедиция — это западные буддисты, везущие дары Далай-ламе, к которому имеют поручение от западных буддистов, могущее быть передано только лично Его Святейшеству.
Скорого ответа из Лхасы генерал не получил и вскоре со всем лагерем снялся, оставив нас на попечение, вернее, надзор своего майора и человек десять воинов. Здесь мы пробыли около пяти месяцев в чрезвычайно бедственном положении из-за холода и недостатка продовольствия, все время слали письма и Далай-ламе, и нагчуским губернаторам, и резиденту в Сиккиме. Юрий Николаевич переводил и по-тибетски, и по-английски. В дневнике моем все полностью имеется со всеми датами. Из этого места у речки Чунаргена пришлось, ожидая, перебраться, так как она выступила из берегов от таяния на солнце снега где-то в окружающих горах, верст за 5— 7 к востоку у монастыря Бон-no (это противоположная буддизму секта в Тибете, поклонение исключительно разным «темным» силам природы). Сюда, в начале, кажется, января 1928 года приезжали к профессору оба нагчуские губернаторы, т. е. духовный (что выше в Тибете) и гражданский. Потом, тем не менее, опять были и письма, и нарочные. После долгого торга было разрешено всем двинуться в Нагчу и там. ожидать разрешения из Лхасы. Губернаторы уверяли, что разрешения не дадут и придется обратно ехать на восток через Китай (по Сининской дороге) или через Монголию. Переезд состоялся в Нагчу, где был отведен «дом» — глинобитная фанза, окруженная глинобитной же стеной, как и все здесь. Началось вымогательство разных «подарков», а между тем время все шло, и в конце концов профессор совершенно отказался от мысли ехать в Лхасу, где бы сначала бесполезно задержали и начисто обобрали, а затем, ввиду наступления времени года, все-таки воротили бы обратно через Китай или Монголию на выбор, т. е. чрезвычайно длинным и тяжким путем, из Тибета же самый ближний путь к цивилизованным странам через Сикким, откуда уже имеется узкоколейная железная дорога до Силигури, а потом и ширококолейная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Итак, около шестисот километров в глубь Монголии на машинах, часто по бездорожью, по степи, затем все пересаживаются на верблюдов — их больше ста, поклажи огромны: продовольствие, снаряжение для разнообразных исследований, медикаменты, походное снаряжение, подарки Далай-ламе и всем прочим ламам, с которыми произойдут встречи, а подарки — существенная и неизбежная часть ритуала подобных аудиенций, и — оружие, много оружия…
А теперь только несколько дат и никаких подробностей— драматических красочных, фарсовых и прочих (их было много во время грандиозного путешествия, на которое ушло больше года).
Тринадцатого апреля 1927 года экспедиция покинула Улан-Батор. За двенадцать дней на машинах путешественники проехали пустыню Гоби и достигли первой цели маршрута — монастыря Юм-Бейсе на границе с Китаем.
Дальше по верблюжьей тропе — к первому китайскому городу Аньси. За двадцать один день встретился лишь единственный купеческий караван… Вот когда можно почувствовать, что Земля огромна, и вовсе не перенаселена, а пустынна.
За Аньси — высокогорные пастбища Шара-гола. Здесь на берегу безымянной речки экспедиция разбивает лагерь и проводит в нем июнь, июль и первую половину августа.
Подчеркну еще раз: ни на день не прекращаются изыскания, научные работы, раскопки; Рерих не расстается с мольбертом; в походных условиях Елена Ивановна не прекращает работы над первыми книгами своего фундаментального и многотомного эзотерического труда «Живая этика, или Агни-йога» (первые две книги — «Зов» и «Община» созданы за год жизни в Улан-Баторе, во время первого этапа экспедиции). Но эта воистину подвижническая деятельность Рерихов — не главная тема нашего повествования.
Девятнадцатого августа караван Рериха продолжает путь — теперь уже по Тибетскому нагорью, через солончаки Цайрама — к городу Нагчу, от которого прямая дорога в Лхасу: недельный переход на верблюдах, не больше. Но на Нагчу многие сотни километров пути через пески, нагорья, опять солончаки, и снова пески и горы…
Начало сентября 1927 года. Перевал Эликте-дабан. Высота — тысяча четыреста метров над уровнем моря. Внезапная, небывалая для этого времени года мощная гроза с сильным снегопадом. И — через два перехода — двадцатого сентября — первый тибетский пост. Изучив документы, представленные Рерихом, командир поста пропускает экспедицию дальше, но впереди ее мчится на быстрой лошади гонец…
Шестое октября 1927 года, высокогорное плато Гантанг, урочище Чунарген. Экспедиция остановлена крупным войсковым подразделением тибетской армии.
И все… В /Лхасу миссия Рериха не прошла. Семь долгих месяцев она простояла в Чунаргене, встретив там высокогорную суровую зиму в летних палатках.
А дальше — два документа, которые помогут нам понять и ситуацию — что же произошло? — и настоящую драму, которая разразилась зимой 1927 года в рериховском лагере.
Конечно, великолепным свидетельством о второй половине Трансгималайской экспедиции Рериха (Улан-Батор — Дарджилинг, 1927-1928 годы) является уже упоминавшийся труд доктора Константина Николаевича Рябинина «Развенчанный Тибет», но это более чем объемная книга — 730 страниц. Есть Другой документ замечательного медика и исследователя, написанный, правда, не его рукой, но с его слов. Там все сжато, сконцентрировано и продумано в каждой фразе. Вот извлечение из него:
«Совершенно неожиданно для меня, так как с профессором Н. К. Рерихом я не виделся более десяти лет, я получил приглашение через его брата Б. К. Рериха60 сопровождать профессора, проживавшего с 1926 г. в Урге, в его экспедиции по Монголии и, может быть (это я узнал позже), в Тибет к Далай-ламе. После долгих колебаний из-за болезни сердца, непривычки вообще к путешествиям — никогда до того не садился верхом на лошадь — и наконец после полного моего отказа по телефону я все-таки согласился, так как снова была получена телеграмма с приглашением, да и интересно было повидать красочный, как мне думалось, Восток и дикие страны.
13-го марта 1927года я был вызван дома к московскому телефону Б. К. Рерихом, который сообщил мне, что приехали из Нью-Йорка друзья проф. Н. К. Рериха в Москву и что я вечерним поездом должен выехать в Москву, чтобы получить паспорт. После чрезвычайно скоропалительных сборов — я должен был взять белье, одежду, медикаменты, инструменты хирургические и зубные — мы выехали 17-го марта, в четверг, в Ургу по Сибирской железной дороге вчетвером: М. М. Лихтман (вице-президент Общества друзей Музея Рериха в Нью-Йорке), его супруга 3. Г. Лихтман, Б. К. Рерих и я.
Приехали мы в Ургу (Улан-Батор-Хото) в двадцатых числах того же марта. Нам с Б.К. Рерихом была уже приготовлена отдельная, для двоих, комнатка минутах в пяти ходьбы от дома Петрова, где жил профессор Н.К. Рерих с супругой своей и сыном Ю.Н. Рерихом — они занимали очень маленькое помещение из трех комнат. Супругов Лихтманов поместили в том же дворе во флигеле. Мы застали полную суету приготовлений к долгому и трудному пути.
Супруга Н. К. Рериха вела общее руководство по хозяйственному снабжению ~ закупалась провизия, дорожные вещи и одежда для проводников. Мне же приходилось весь день ходить по кооперации и магазинам за покупками дополнительно для себя теплых вещей, одежды, белья, недостающих медикаментов из аптеки и предметов ухода за больными. Виделся я с профессором и его супругой и сыном только кратко в это время за утренним чаем в 9 час, обедом часа в 3-4 пополудни и вечером часов в 8 за вечерним чаем и легким ужином. Лихтманы по вечерам, а иногда и днем, в комнате супругов Рерих беседовали по накопившимся за долгое время отсутствия профессора Н. К. Рериха из Нью-Йорка, как мне сказали на мой вопрос, делам музея, а также испрашивая его распоряжений как почетного президента музея на все время его долгого путешествия, так как переписка в пути через Монголию, пустыню Гоби и Тибет невозможна. Тут я впервые более определенно услышал, что придется быть в Лхасе у Далай-ламы — Лихтманы привезли ему в подарок ковер из бизоновой шкуры стоимостью в пятьсот долларов, мексиканское седло с лукой, очень хорошее, серебряные старинные кубки и старинную парчу (что любит Тибет). О целях путешествия пока в Урге говорилось мельком. Но, с одной стороны, я уже тогда предполагал, что имелась в виду какая-то буддистская цель, так как видел из разговоров и окружающих вещей большой интерес к буддистским вещам — были священные изображения на шелку (танки), статуэтки, предметы культа — раковина, чашечки с воском и светильней, колокольчик и др. Вместе все мы осматривали буддистский дацан (храм) в Урге, молитвенные барабаны на площади. Все это мне было ново и интересно, как быт и этнография. Потом профессор повез нас, с разрешения Церен Дорджи (глава Монгольской Народной Республики), показать в его служебном кабинете позади письменного стола картину, написанную профессором: «Владыка Шамбалы на коне». В это же время я застал брошюрку небольшой книжки о Будде и печатание книжки «Община». Если только я не ошибаюсь, несколько экземпляров этих книг предполагалось дать Лихтманам для передачи в Москве членам правительства для ознакомления с ними. http://punjab.narod.ru/
На плату я согласился по 250руб. в месяц, как вообще врачи СССР получают в экспедициях Академии Наук. На меня же в дороге было возложено ведение путевых журнальных записей, расплата за поставляемое в пути продовольствие и караван. Все разговоры с властями и местными людьми вел секретарь миссии (а не экспедиции), старший сын профессора, магистр востоковедения и восточных языков (монгольского, тибетского, китайского и индустана) Юрий Николаевич Рерих. При выезде профессор сказал мне, что в Москве он выхлопотал наконец, благодаря любезности нашего правительства, советский паспорт, что его чрезвычайно радушно и высокомилостиво встретили и отнеслись к нему, был в восторге от виденного в Москве вообще образцового порядками, в частности, во время случившихся в то время (кажется, июнь 1926 г.) похорон тов. Дзержинского, произведших на него огромное впечатление выдержанной стройности и могучего величия скорби и мощности. Присутствовал я и при получении в Урге любезной и сердечной телеграммы от нашего правительства, после которой разрешились все трения с транспортом, который, правда, и по-моему, было очень трудно так быстро и в таком количестве предоставить из Урги — было пять больших дорожных автомобилей. Когда мы выехали из Урги и потом, в дороге, у меня было представление, что на профессора возложено Москвой, с одной стороны, какое-то важное поручение в Тибет, с другой стороны, Музеем Рериха или же обществом друзей этого музея в Нью-Йорке был привезен большой американский флаг и был в Урге заготовлен большой танк Шамбалы на древке. Было сказано в пути, что по буддистским странам придется идти как буддистам, в Тибете — под знаком Шамбалы, в других же под американским, что советского паспорта нельзя показывать — были от монгольского Г.В.О.61 выданы монгольские удостоверения. Кроме того, для стран китайского влияния у профессора Н. К. Рериха были из Москвы (вероятно, из китайской миссии) письма Фын-Юй-Суну (ФЕНГ) и другим властям (какому-то Дар-Таю или Ду-Ту, не знаю кому); а мне было выдано профессором особое удостоверение от него как начальника экспедиции, по-английски, для китайских властей, что я — доктор, вхожу в состав его экспедиции или миссии — оно в делах у Вас, я тщательно всегда хранил все документы, так как привык к порядку в своей жизни холостяка, привычек домашних своих не изменил и после революции.
От пограничного в Северной Монголии (далее идет так называемая Внутренняя Монголия, китайская) монастыря Юм-Бейсе мы уже шли на 41 верблюде караваном, так как там начинались пески великой пустыни Гоби, до Шибочена, это остановка у речки того оке названия, где имелось несколько монгольских юрт и был китайский старшина монгол Ма-чен. Дальше караванщик не вез, так как начиналась (конец мая) линька верблюдов, они слабеют и не идут. Тут в первый раз в лагере у речки, в небольшой отдельной палатке был устроен в наглядность и назидание, так сказать, местному населению, приезжавшему иногда издалека, с которым приходилось считаться, так как дальше от него зависела помощь, храм Шамбалы со священными изображениями по бокам и как бы престолом, что ли, где стояли священные бронзовые изображения и принадлежности буддистского служения. Иногда там служили, вернее, сидя на корточках, нараспев, однообразно читали священные молитвословия наши караванщики-ламы под управлением ламы Малонова, который говорил, что он был раньше в Ленинграде, в бурятском дацане, в Старой Деревне, и что он знает тибетский язык. Здесь мы стояли около месяца, потом нас Ма-чен перебросил за пять дней пути вперед к горам Гумбольдта в Шарагольчжи (это пастбище, куда едут ближайшие монголы, когда в Шибочене или других местах высыхает или кончается трава). Здесь был также устроен в палатке храм Шамбалы (и ламами-караванщиками под руководством ламы Малонова, и мы помогали понемногу, собирая булыжник), устроен был так называемый субурган. Монголы-кочевники стояли далеко от нас за рекой, было лишь две юрты в полуверсте от нас. Сюда приезжал Ма-чен со старшинами и духовное лицо, вроде цайдамского благочинного, который и «освятил» субурган. Приезжали также какие-то китайские таможенные власти, которые содрали с нас пошлину за купленных животных каравана. Профессор показывал им вышеупомянутые рекомендательные письма к китайцам. Сюда оке являлось и «посольство» мелкого владетельного князька цайдамского, монгола Курлак-бейсе, зависящего от влияния Сининского амбаня (Кукунорской области) и в духовном отношении — от Тибета. Он предлагал, если нужно, свою помощь верблюдами для каравана, но были уже закуплены свои животные, и дело ограничилось обменом взаимными любезностями. Здесь стояли до 19 августа 1927года, подкармливая животных и ожидая окончания линьки их и прекращения монсунов (ливней). Перейдя хребет Гумбольдта и Риттера, в Цайдаме мы встретили тяжко больного чиновника из Лхасы Чимпу, которого взяли на свое попечение, обещая довезти до тибетских властей и рассчитывая, при сношениях с ними, на его авторитет и помощь. По его совету было сделано желтое Далай-ламское знамя с надписью по-тибетски «Великий держатель молнии» (один из титулов Далай-ламы), которое следовало впереди.
Первый тибетский пост встретился у озер Олуннор, из местных жителей (милиции), которые спросили, куда едем, и пропустили с подношениями масла и сыра. Второй военный пост мы случайно из-за буруна не заметили и проехали, оставив его в стороне. Далее, уже в горах Тангля (а раньше прошли в Тибете хребты Нейчжи, Марко Поло, Кукушили и Думбуре), перед Шингди, встретили опять милицейский пост и были пропущены до Шингди, где приехали власти от Верховного комиссара народа хор (хор-па) Хорчичаба, генерала и князя Кап-шо-па, он же Командующий Востоком (т. е. восточной областью Тибета — Кам), Вращающий Колесо Правления (это его титул) — в Тибете все очень цветисто, лживо и преувеличено до небывалых размеров, как у восточных полудиких народов. На другой, кажется, день потребовали или разрешили приехать к Кап-шо-па профессору и его сыну, где было объяснено ими, что миссия, или экспедиция, желает проехать в Лхасу. Было разрешено пока, впредь до распоряжений, переехать ближе к лагерю генерала и остановиться в версте от него у речки Чунарген — в низменной болотистой местности (пастбище).
Тут генерал был якобы случайно — выезжал на усмирение каких-то беспорядков среди народа хор, но, по всей вероятности, это была военная застава для преграждения пути, так как из дальнейших слухов было видно, что экспедиции предшествовала какая-то молва, что двигается чье-то войско или какие-то вооруженные силы. Здесь началась, видимо, обычная в Тибете волокита — было категорически заявлено, что от Далай-ламы имеется указ никого из европейцев далее не пропускать и что если насильно поедем, не вслушаемся, то генералам и старшинам отрубят головы. Кап-шо-па, молодой человек 24 лет, бывший далай-ламский гвардеец, сказал, что сам напишет Далай-ламе письмо, а также уведомит гражданского губернатора в Нагчу-дзонге (верст 60 от этого места и в 250 верстах от Лхасы, первое от нас как бы укрепленное место и «город», но войска там нет). Разговор вел по-тибетски секретарь миссии Юрий Николаевич Рерих, переводя профессора и говоря с ним исключительно по-английски, так как было заявлено, что миссия американская, и нельзя было во избежание подозрений обнаруживать знание русского языка.
Генерал дважды отдал визит — один раз торжественно, с большой помпой и свитой, другой попроще, причем рассматривал палатки и разные дорожные вещи и священные буддистские предметы. Ему было сказано, что экспедиция — это западные буддисты, везущие дары Далай-ламе, к которому имеют поручение от западных буддистов, могущее быть передано только лично Его Святейшеству.
Скорого ответа из Лхасы генерал не получил и вскоре со всем лагерем снялся, оставив нас на попечение, вернее, надзор своего майора и человек десять воинов. Здесь мы пробыли около пяти месяцев в чрезвычайно бедственном положении из-за холода и недостатка продовольствия, все время слали письма и Далай-ламе, и нагчуским губернаторам, и резиденту в Сиккиме. Юрий Николаевич переводил и по-тибетски, и по-английски. В дневнике моем все полностью имеется со всеми датами. Из этого места у речки Чунаргена пришлось, ожидая, перебраться, так как она выступила из берегов от таяния на солнце снега где-то в окружающих горах, верст за 5— 7 к востоку у монастыря Бон-no (это противоположная буддизму секта в Тибете, поклонение исключительно разным «темным» силам природы). Сюда, в начале, кажется, января 1928 года приезжали к профессору оба нагчуские губернаторы, т. е. духовный (что выше в Тибете) и гражданский. Потом, тем не менее, опять были и письма, и нарочные. После долгого торга было разрешено всем двинуться в Нагчу и там. ожидать разрешения из Лхасы. Губернаторы уверяли, что разрешения не дадут и придется обратно ехать на восток через Китай (по Сининской дороге) или через Монголию. Переезд состоялся в Нагчу, где был отведен «дом» — глинобитная фанза, окруженная глинобитной же стеной, как и все здесь. Началось вымогательство разных «подарков», а между тем время все шло, и в конце концов профессор совершенно отказался от мысли ехать в Лхасу, где бы сначала бесполезно задержали и начисто обобрали, а затем, ввиду наступления времени года, все-таки воротили бы обратно через Китай или Монголию на выбор, т. е. чрезвычайно длинным и тяжким путем, из Тибета же самый ближний путь к цивилизованным странам через Сикким, откуда уже имеется узкоколейная железная дорога до Силигури, а потом и ширококолейная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65