Зов продолжает звучать, дамы и господа! Надо идти вперед, к заветной цели. Да здравствуют странствия!..
Там же, в благословенных Штатах, был решен вопрос и о финансировании экспедиции. Во-первых, «наработали» определенные средства культурно-просветительные учреждения, созданные Рерихом в Америке, музей его имени в Нью-Йорке, различные фонды: определенные средства «накопили» проданные картины живописца. Но в целом собиралась незначительная сумма, если иметь в виду масштаб предстоящих затрат. И поэтому — во-вторых.
Во-вторых, состоялся конспиративный разговор на эту щекотливую тему без свидетелей с его главным американским покровителем, директором чикагского института искусств господином Луисом Хоршем, которого в Москве на Лубянке знали под кличкой «Буддист».
— Дорогой Николай Константинович, — сказал он (отчество маэстро оборотливый янки теперь произносил без запинки — выучил за время разлуки), — никаких проблем с финансированием вашей экспедиции не будет. Ваш маклер выделяет на первое время один миллион долларов.
Художник, философ и исследователь Востока не стал уточнять, кто такой этот маклер. Он его, а вернее, тех, кто скрывался за сим коммерческим словом, знал…
— Но есть один нюанс с этим миллионом долларов…— Луис Хорш, похоже, подыскивал нужные слова,
— Я вас внимательно слушаю, — насторожился Рерих.
— Вы эти деньги получите в Париже, во французском отделении банка «Американский экспресс». Оно находится на Рю-Эжен-Скриб.
— К чему такие осложнения? — раздраженно передернул плечами художник.
— Не я решаю, Николай Константинович. Думаю, учитывается то обстоятельство, что путешествие отсюда в Европу с такой суммой наличными — дело более чем опасное. Кроме того… Меня просили вам передать: эти деньги вы получите после встречи с советским послом в Германии Николаем Крестинским. Я информирован только в общих чертах. Но вроде бы вы сами ходатайствовали о такой встрече?
Рерих промолчал, подумав: «Значит, им от меня еще что-то нужно, помимо „Тибета-XIV“.
Но противоречить, тем более здесь, в Америке, Хоршу, который наверняка лишь послушный винтик в огромной машине и действительно ничего не решает, вернее, решает на своем уровне, в определенных ему рамках, — бессмысленно.
«Деньги дают ОТТУДА, и я могу только или принять их условия, или не принять», — думал Николай Константинович, рассеянно рассматривая карту Соединенных Штатов Америки, висевшую на стене; на ней серебряными пунктирными линиями были обозначены маршруты выставок его картин по великой стране — приватная беседа происходила в одном из залов нью-йоркского музея его имени; час был поздний, и никого, кроме русского живописца-эмигранта и господина Хорша, в просторном помещении, вместившем в себя некую холодноватую неуютность, не было.
— Хорошо, Луис, — нарушил затянувшееся молчание Рерих. — Будем считать, что с этим вопросом покончили. И перейдем к текущим делам.
— С чего начнем, Николай Константинович?
— Расскажите мне, пожалуйста, как обстоят дела в нашей ложе «Орден Будды Всепобеждающего».
— Один момент, учитель!.. — Буддист, порывшись в своем вместительном портфеле на двух замках, извлек из него черную кожаную папку:
В начале декабря 1924 года Николай Константинович Рерих появился в Берлине. Он действовал согласно полученным от своего научного секретаря Шибаева инструкциям. Первым пунктом в них значилось: остановиться в отеле «Аделон».
Отель оказался помпезно-роскошным, был расположен в центре германской столицы, рядом с Бранденбургскими воротами, величественные контуры которых, тонувшие в туманных сумерках ненастного декабрьского вечера, живописец увидел из окна своего до уныния огромного номера; два других окна выходили на арку Шлюттера, за которой, чуть справа, сумрачно и торжественно вздымался огромный купол Рейхстага. Рядом была главная улица Берлина Унтер-ден-Линден, смыкающаяся возле отеля «Аделон» с Паризен-плац.
В этом огромном городе Николай Константинович бывал не раз, и всегда он угнетал его, повергал в мрачное состояние духа. Почему? Раньше он как-то не задумывался об этом. Часы показывали без десяти минут восемь вечера по берлинскому времени.
«Скоро…— думал художник, блуждая по комнатам своих апартаментов. — Да, Берлин явно не для меня. Все здесь огромно, фундаментально, серо… Давит. И как я ни приеду — низкое серое небо, или дождь, или снег, или туман, как сейчас. Нет, нет! Мне нужен простор, горная дорога вдоль бурного потока в грохоте и пене. А впереди… Далеко впереди — горные вершины в белых шапках под ослепительно-синим небосводом…»
Так он старался думать, отгоняя прочь мысли, которые в последние дни не давали ему покоя: «Зачем я им нужен именно сейчас? Здесь, в Европе? И почему в германском посольстве, а не в каком-нибудь другом?..»
Телефон зазвонил ровно в восемь.
— Слушаю.
— Добрый вечер, Николай Константинович, — голос Шибаева был сух и деловит. — Я внизу, в вестибюле. Жду вас.
— Может быть, Владимир Анатольевич, вы подниметесь ко мне?
— Убедительно прошу вас спуститься.
Они молча, пожав друг другу руки, вышли из отеля и неторопливо зашагали по Унтер-ден-Линден. Здесь уже начиналась вечерняя жизнь: ярко освещенные витрины магазинов, кафе, ресторанов, густая праздничная толпа на тротуарах.
Рерих заметил, что его научный секретарь несколько раз осторожно оглянулся.
— Я, Николай Константинович, не успел вас предупредить, простите…— тихо заговорил Шибаев. — Не мог к вам подняться по простой причине. В вашем номере установлена подслушивающая аппаратура. Как, впрочем, и в других номерах.
— Но почему?..
— Извините, Николай Константинович. У нас очень мало времени. На следующем перекрестке мы расстанемся. Объясняю в двух словах. В «Аделоне» арендует несколько номеров, почти полэтажа, германская контрразведка, большинство персонала — осведомители…
— Так какого же черта, — не выдержал Рерих, — меня поселили в этом отеле?
— В целях безопасности. Мы тоже там, — Горбун хихикнул, — и вокруг незримо присутствуем. Вас охраняют. И упаси бог, в случае чего… Вы понимаете. Кроме того, отель «Аделон» очень удобен.
— В каком смысле?
— Удобен своим местонахождением. Самый центр Берлина, все рядом. Например, ваша гостиница буквально стена к стене примыкает к британскому посольству. Другие иностранные представительства рядом. Да и наше — в двух шагах. Не забыли?
— Не забыл, — раздраженно сказал художник. — Унтер-ден-Линден, шестьдесят три.
— Прекрасно! У вас, Николай Константинович, великолепная память. Я давно это отметил. Итак… Завтра в двенадцать часов дня вас ждут в нашем посольстве. Единственная просьба: будете неторопливо идти к нам — осторожно понаблюдайте, нет ли за вами хвоста. Вас здесь никто не должен обнаружить: ни немцы, ни японцы, ни англичане. Особенно англичане. Всяческих удач вам!
Владимир Анатольевич, не попрощавшись, резко повернулся, быстро зашагал прочь, и через мгновение его горб исчез в толпе прохожих.
И все-таки на следующий день, отправляясь из отеля «Аделон» в советское посольство, он не мог преодолеть себя: неторопливо не получалось — ноги несли сами. Правда, Николай Константинович несколько раз смотрел назад через плечо, озирался по сторонам — положительно никто его не сопровождал, к тому же улица в этот полуденный час была пустынна.
Тем не менее, он почти вбежал по парадным ступеням подъезда, над которым нависал балкон, конечно же, серый, мрачный, с кариатидами, и величественный швейцар еле успел распахнуть перед ним дверь.
— Добрый день, товарищ Рерих! — встретил его в просторном вестибюле с мраморными колоннами холодно-вежливый молодой человек в строгом черном костюме, в белоснежной рубашке, при галстуке. — Прошу следовать за мной!
Через несколько минут он входил в просторный кабинет аскетического вида: большой письменный стол с несколькими телефонными аппаратами, два столика поменьше по углам комнаты, простые канцелярские стулья, голые стены. Только над письменным столом — портрет Ленина: огромный лысый череп, монгольские скулы, хитрый, резкий прищур злых глаз.
Навстречу Рериху шел по вытертой ковровой дорожке высокий стройный человек лет пятидесяти с интеллигентным замкнутым лицом: большой лоб, прямой, немного удлиненный нос; умные грустные глаза под стеклами очков в тонкой оправе, черные усы, черная бородка клинышком, и во всем облике этого человека было что-то от земского врача дореволюционных сгинувших времен.
— Здравствуйте, Николай Константинович! Чрезвычайно рад нашему знакомству, — краткое, дружеское рукопожатие. — Разрешите представиться: Николай Николаевич Крестинский46. Прошу, присаживайтесь!
— Только одна просьба, Николай Николаевич, — Рерих волновался, и его злило то, что он не может унять свое волнение. — Сведения, которыми я обладаю… И надеюсь, мои соображения… Все это имеет огромное значение для…— он постарался придать своему голосу официальное величие,-… для верного понимания тех процессов, которые сейчас происходят в Индии, Китае и Тибете.
— Особенно в Тибете, — подсказал, улыбнувшись, советский посол в Германии.
— Да! В Тибете. Правильно поняв эти процессы, Россия сумеет успешно проводить там свою политику, основанную на умном сочетании двух идеологий…
— Так в чем заключается просьба, Николай Константинович? — вежливо перебил посол.
— Я прошу запротоколировать все, что я скажу, и передать эти сведения наркому иностранных дел товарищу Чичерину.
— Я с удовольствием выполню вашу просьбу! — с непонятным облегчением сказал Крестинский и, быстро подойдя к двери, которая находилась в углу (на нее живописец не обратил внимания: она была выкрашена той же краской, что и стены — светло-коричневой), приоткрыл ее и сказал:
— Георгий Александрович! Зайдите, пожалуйста. И бумагу захватите.
Высокий хулой человек лет тридцати в полувоенном кителе возник мгновенно, с пачкой писчей бумаги, листами копирки и несколькими остро отточенными карандашами.
— Разрешите представить, Николай Константинович: наш сотрудник отдела дипломатической информации, референт по восточным странам Георгий Александрович Астахов.
Молодой человек по-военному коротко кивнул — руки его были заняты бумагой и карандашами. Рерих встретился с быстрым изучающим взглядом серых глаз.
Товарищ Крестинский опустил еще один титул Астахова — он являлся по совместительству сотрудником ОГПУ, и тоже по восточным вопросам.
Все трое расположились вокруг небольшого стола в углу кабинета.
— Что же; Николай Константинович, мы вас внимательно слушаем.
…Теперь лишь одна цитата из этого чрезвычайно важного для понимания Рериха документа. Вот она:
Оккупация англичанами Тибета продолжается непрерывно и систематически. Английские войска просачиваются небольшими кучками, отделяясь под каким-нибудь предлогом от проходящих вблизи границы частей, например, от экспедиционных отрядов, идущих на Эверест. Весь процесс оккупации производится с максимальной тактичностью и при учете настроения населения. В Тибете англичане ведут усиленную пропаганду против СССР, эксплуатируя невежество и раздувая нелепые слухи об антирелигиозной деятельности большевиков (подчеркнуто мною — прошу читателей запомнить эту фразу. — И.М.), от якобы жестоком преследовании ими национальных меньшинств в Туркестане.
И теперь два основных положения этого цитируемого документа.
Первое. Многие религиозных деятели, учителя-махатмы, с которыми мы лично знакомы — как в Индии, так и в Тибете, находящиеся в оппозиции к английским властям, более того, возглавляющие освободительную борьбу своих народов против колониального гнета, с надеждой смотрят на Советский Союз, верят в его освободительную миссию на Востоке и видят в нем могучую силу, на которую в своей справедливой миссии могут опереться.
Второе. Поскольку в коммунистической доктрине и философии буддизма много общего, и конечная цель обоих учений — создание справедливого общества на земле, в котором община играет доминирующую роль (и в этом некая объединяющая основа исторических и нравственных корней двух великих народов, русского и индийского, — да, это одна из сокровенных мыслей Н. К. Рериха; все возвращается на круги своя…— И. М.), сейчас есть смысл объединить коммунизм и буддизм и под этим новым флагом помочь народам Востока стать свободными и счастливыми, а в дальнейшем, может быть, и жителям всей земли.
Два этих положения высказываются Рерихом пространно в разных вариантах, с многими убедительными, как он уверен, примерами. Он готов быть консультантом в разрабатываемых программах. Присутствует в этом документе еще одна заветная и основополагающая мысль Николая Константиновича: сохранение культуры, культурных ценностей в любых революционных событиях или возможных военных конфликтах.
…Рерих говорил, иногда взволнованно, иногда академично.
Николай Николаевич Крестинский задавал вопросы, слушал внимательно, но лицо его было бесстрастно.
Усердно бежал по бумаге карандаш в руке Георгия Александровича Астахова — он прямо-таки виртуозно владел стенографией.
Наконец живописец сказал:
— Вот, кажется, теперь все.
— Огромное спасибо, Николай Константинович. — Крестинский в задумчивости поправил очки, несколько раз погладил рукой свою бородку. Что-то его тревожило. — Можете не сомневаться: ваш доклад в ближайшее время ляжет на стол Георгия Васильевича. — Он вынул из кармашка брюк часы-луковицу, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат. — Батюшки! Мне давно пора звонить в Москву! Я вынужден с вами попрощаться, товарищ Рерих! — Крепкое, несколько суетливое рукопожатие. И в глаза не смотрит советский посол в Германии. — Еще раз благодарю за бесценную помощь. Прошу ненадолго задержаться: у Георгия Александровича есть к вам серьезный разговор.
Николай Николаевич Крестинский, сутулясь, быстро, покинул свой кабинет, и что-то обреченное увидел живописец в его спине.
— Один момент, Николай Константинович, — в руках референта по восточным странам шелестели исписанные стенографическими знаками листы бумаги. — Я только пронумерую.
Под бумажный шелест Рерих воспаленно думал: «Права, права Лада! Все получилось! Нет сомнения: в ОГПУ Бокий и прочие узнают об этой нашей инициативе. Пусть! В наркомате иностранных дед по достоинству оценят ее. И может быть… Может быть, мы выйдем на самый верх с нашими предложениями. Тогда посмотрим, как чекисты…»
— Какое у вас, Николай Константинович, выразительное и подвижное лицо! — Оказывается, этот Астахов, закончив свою нумерацию страниц, давно наблюдает за ним. — Залюбоваться можно: отражаются все чувства. Я бы сказал — борение чувств. Так! — Георгий Александрович отодвинул в сторону стопку листов с рериховским докладом. — Я прежде всего должен передать вам горячий привет от Глеба Ивановича Бокия…
— Как? — вырвалось у Рериха. — Вы…
— Да, Николай Константинович и там тоже. Думаю, вас это не должно особенно удивлять: мы — сообщающиеся сосуды. Или сиамские близнецы. Наркомат иностранных дел и органы государственной безопасности. Впрочем, если необходимо, мы вливаемся и в другие государственные структуры. А сейчас с наркоматом иностранных дел вместе разрабатываем одну ответственейшую операцию на дипломатическом фронте, и в ней вам отводится, во всяком случае на первом этапе, главная роль.
— Мне?!
— Вам и только вам, Николай Константинович!
Перед живописцем сидел совсем другой Астахов, «сотрудник отдела дипломатической информации» — собранный, четкий и неумолимый: он прямо, не отрываясь, смотрел на живописца, и только целенаправленная воля и приказ были во взгляде серо-водянистых, стальных глаз.
«В его худобе есть что-то от ожившей мумии», — с непонятным и внезапным страхом подумал философ и неутомимый исследователь Востока.
— И… что же я должен сделать?
— Вам предстоит провести предварительные переговоры с японскими представителями, после которых, хочется верить, будет наконец подписана советско-японская конвенция. Мы надеемся, что ее своими подписями скрепят в Пекине наш посол Лев Карахан и посол Японии в Китае Иосидзава. Этот торжественный акт должен состояться в конце января 1925 года. Ориентировочно — двадцатого января. Накануне этого события вам надлежит сделать японцам несколько наших новых предложений, в них присутствуют некие уступки с нашей стороны, мы предлагаем компромисс и уверены, что японская сторона тоже пойдет нам навстречу. Дело в том, что подписание конвенции, так нам необходимой, дважды заканчивалось ничем, провалом: в Дайрене в двадцать первом году и в Чаньчуне в двадцать втором. Теперь все надежды на вас, — товарищ Астахов неохотно улыбнулся. — В разработанной операции вам отводится достаточно времени для того, чтобы изучить вопрос во всех деталях…
— Но почему я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65