Шах бесстрастно взирал на беков. И так же бесстрастно взирали на них советники-ханы.Рустам-бек приложил руки к груди, затянутой в парчу, и, призвав на помощь «святое кольцо», продолжил:– Шах-ин-шах, да живешь ты вечно! Нам неизвестно, почему гяуры решили дважды четыре раза открыто испытать святыню чудом, но святыня испытана, и чудо совершилось. Теперь Иран и Русия друг для друга – как лев для льва.Ханы незаметно переглянулись. Караджугай погладил сизый шрам, а Эреб-хан так глубоко вздохнул, словно с наслаждением проглотил глоток сладчайшего вина.Шах приподнял левую бровь, и Рустам-беку почудилось, что шах засмеялся. Между тем ничто не нарушало торжественную тишину комнаты, которая граничила с царствами Запада и Востока.– Поясни, – сказал шах Булат-беку, – что значит испытание чудом и как проводилось оно умным патриархом.– Город-царь Москву, как пояс, украшает улица, зовут гяуры ее Тверью. Там есть дом, где гяуры бога делают, и там, в богадельне, в русийского человека Тараса, сына Филаретова, огонь вселился, как шайтан. На двадцатый день великого поста русийцев привезли священники халат Иисуса в богадельню и шайтана из Тараса святым халатом выбили, как палкой пыль из ковра.– Велик аллах! – благодарно вскинул шах Аббас искрящиеся хитростью глаза к голубым арабескам потолка. – Он на благо Ирана наделил халат Иисуса неземной силой… А ты, Рустам-бек, не разведал о других случаях чуда? Ибо там, где одно, – есть и два.– Разведал, шах-ин-шах, – угодливо изогнулся Рустам-бек. – В Русии шайтан в медвежьей шкуре мед ворует. На их майдане женщина Марина вместо меда смолу продавала. Шайтан не знал и выкрал, а когда попробовал, то от отвращения взвыл и из шкуры выпал. В отместку послал шайтан на женщину Марину болезнь цвета смолы. Падала она, глаза закатывала и ногами била, целясь лягнуть шайтана, и брызгала ядовитой слюной. Принесли к ней священники халат Иисуса и начали битву. Шайтан ночью приходил, грозил Марине, рычал, копытами стучал. Но, бисмиллах, там, где одно, – есть и два. Выбил халат Иисуса из Марины шайтана, как семена из сухой тыквы. А шайтана загнали обратно в медвежью шкуру. И, захлебываясь благочестием, восхищенные священники гяуров зазвонили в шестнадцать сотен колоколов, заглушая звон десяти десятков серебряных монет, полученных Мариной на покрытие убытков за выкраденную шайтаном смолу.Ханы благоговейно молчали и вскинули глаза к голубым арабескам потолка. Шах Аббас, казалось им, сосредоточенно вглядывался о одному ему видимый полюс мира.– Велик Мохаммет! – как бы нехотя оборвал молчание шах. – Русия не придет на помощь Гурджистану. Царь Михаил не даст стрельцов гурджи Теймуразу. Бояре в длинных шапках привезут мне высокий знак расположения Русии к Ирану. Близка сокрушительная война мести, война «льва Ирана» с собакой Георгием, сыном Саакадзе.Шах Аббас, сохраняя величие, с трудом скрывал радость: как ловко открыл он дорогу большой войне! Трепещи, Гурджистан!Юсуф-хан бросал на Рустам-бека завистливые взгляды: почему именно он, глупец из глупцов, отмечен хризолитом счастья и бирюзой удачи? Шах дарует ему шапку с алмазным султаном и назначит ханом Ардиляна… И Юсуф-хан решил попытать счастья на деле, порученном ему Али-Баиндуром, а для удачи заранее воспылал ненавистью.Видя, как возликовал шах, и считая этот миг благоприятным, Юсуф-хан почтительно проговорил:– Мудрость «льва Ирана» подобна солнечному сверканию. До меня дошло, что, по повелению всемогущего, непобедимого шах-ин-шаха, гулабский лазутчик прибыл в Исфахан и успел уже скользнуть в дверь благородного хана…– Караджугай-хана. Разве ты забыл мое имя? Я уже удостоился довести до алмазного уха шах-ин-шаха…– Что бирюза из тюрбана Али-Баиндура три песочных часа блестит у порога Давлет-ханэ.Шах снова засмеялся и подумал: «Надо будет послать моему веселому пьянице франкское вино».«Иншаллах, устрою пир в честь Эреба, этого разгонщика грозных туч с чела шах-ин-шаха», – подумал Иса-хан.– Стоит ли снова раскрывать коран ради муравья? Раскаленные щипцы принесут больше пользы и ему, и допросчику.– Не спеши, Юсуф-хан, ибо сказано: торопливый однажды вышел на улицу, забыв дома голову.И эта шутка Эреб-хана понравилась шаху, и он сказал:– Мои ханы, в ночь на пятницу я услаждал себя чтением «Искандер-наме». Прославляя аллаха, Низами изрек: …Ты даешь каждому и слабость и силу…От мураша ты причиняешь погибель змею…Мошка высосет мозг Немврода… Да будет тебе известно, Юсуф-хан: по повелению аллаха мошка через нос проникла в мозг Немврода и погубила тирана, оспаривавшего у аллаха божественность. От себя скажу: иногда муравей приносит больше пользы, чем тигр. – И шах резко ударил молоточком по бронзовому будде. Вбежавшему мехмандару он приказал ввести Керима.В тысячах восхвалений мудрости шах-ин-шаха рассыпались ханы. Караджугай вздохнул: уже это хорошо, ибо Юсуф, явно подстрекаемый тайной просьбой Баиндура, стремится уничтожить зоркого стража царя Луарсаба.Пристально оглядел шах Аббас вошедшего и застывшего у порога Керима. Приятная наружность и скромность располагали к пришельцу, но шах знал: не всегда хамелеон рядится в отталкивающие цвета.– Караджугай-хан усладил мой слух рассказом о твоих путешествиях по Гурджистану. Ты удостоен мною лично сказать, что ты созерцал и что слышал полезного и вредного для Ирана?– Всемогущественный шах-ин-шах, – Керим склонился до ковра, – под твоим солнцем Ирану нечего страшиться тщетных усилий воробьев стать соловьями.– А Саакадзе ты тоже считаешь воробьем?– Милостивый шах-ин-шах, если бы Саакадзе был даже слоном, он не смог бы хоботом притягивать к себе обратно птиц, налетевших на зерна Теймураза.– До меня дошло, – вмешался Юсуф-хан, – что ты был принят Саакадзе, сыном собаки, почетно и одарен не в меру.– Неизбежно мне ответить тебе, хан, что я нужен Саакадзе, как шакалу опахало…Эреб-хан фыркнул, Караджугай одобрительно моргнул глазом, ибо заметил спрятанную в усах шаха улыбку.– Но похож ли сейчас на свирепого полководца старший «барс»? Ты видел и слышал его? – сощурился Эреб-хан.– Стремился, хан из ханов, но не всегда желание совпадает с начертанным судьбой… Как раз в тот день, когда я пригнал караван и сам, переодетый турком, хотел направить верблюдов к дому Саакадзе, он с ханум и сыновьями выехал в Ананури на свадьбу князя Эристави с дочерью кахетинского безумца, возомнившего себя царем. Мне и Попандопуло, из лавки которого мы смотрели на их проезд, осталось только вздыхать о неудаче.– А почему ты так вежливо произносишь имя изменника, не прибавляешь «сын собаки»?– Непременно потому, Юсуф-хан, что у турок собака священна.– А ты разве турок?– Слава аллаху, нет! И если бы пророку было угодно вложить в мои руки шашку, я бы не бежал с Марткобской равнины, как заяц от собачьего лая.– Аллах! – вскрикнул побагровевший Юсуф, вспомнив, как он ловко скрылся на чужом верблюде из Марткоби. – Этот раб дорожит своей головой, как гнилым яблоком!..– Ибо без желания аллаха и повеления шах-ин-шаха, – Керим снова склонился ниц, – и волос не упадет с моей головы.Малиновые пятна поползли по лицу Юсуфа, он чувствовал, что ханы одобряют дерзкого, но он обещал тайному гонцу Али-Баиндура, что Керим будет растерзан палачами, и возмущенно крикнул:– Как смеешь, презренный раб, упоминая изумрудное имя всемогущего шах-ин-шаха, не добавлять восхваления!– Да будет тебе известно, усердный хан: изумруд подобен улыбке аллаха, он озаряет наместника неба, а неуместное восхваление только смешит умных и радует глупцов.Юсуф-хан вскочил. Керим незаметно нащупал в складках пояса тонкий нож, которым решил пронзить свое сердце, если шах повелит пытать его… Но он должен спасти себя, ибо в этом спасение царя Луарсаба и царицы Тэкле… Вот почему вместо униженных поклонов и клятв верности он дерзко бросает оскорбление советнику шаха!Ханы тяжело молчали, с тревогой поглядывая на грозного «льва Ирана», но шах продолжал внимательно разглядывать Керима. Он, как всегда, угадывал благородство: смельчак лучше погибнет, чем позволит оплевать себя, и неожиданно спросил, как Керим попал к Али-Баиндуру. «Остаться жить!» – сверкнуло в мозгу Керима… Али-Баиндур не осмелился сказать шаху, что получил Керима от Саакадзе, и он смело рассказал, как, будучи каменщиком, он воздвигал дворец Али-Баиндуру и, в изобилии наглотавшись пыли, остановился, чтобы вдохнуть воздуха. Тут же он получил удар палкой по спине: «Ты что, презренный раб, осмелился кейфовать?» На окрик надсмотрщика он, Керим, ответил: «Да отсохнет рука, обрывающая чудо, ибо на долю бедняков редко выпадает кейф». Заметив одобрительную усмешку шаха, Керим, совсем осмелев, продолжал:– Аллах подсказал доносчику побежать к Али-Баиндуру. Выслушав о дерзости каменщика, хан сказал: «Как раз такого ищу». Назначив сначала оруженосцем, хан через сто базарных дней выучил меня опасному делу. Как священную книгу, перелистывал аллах годы и хан неизменно одобрял мои способы добывать в чужих землях слухи, отражающие истину… И по прибытии из Гурджистана хан выразил удовольствие видеть своего помощника невредимым и нагруженным ценным товаром…Керим притворялся, что не догадывается о вероломстве Баиндура. Иначе, даже в случае спасения, он не мог бы вернуться в Гулаби.Шах минуту молчал, и никто из советников не осмелился нарушить раздумье повелителя. И вдруг зазвучал голос. Нет! Это не был голос рыкающего «льва Ирана», не был голос грозного шах-ин-шаха. Нежнейшие звуки лютни разливались в воздухе… И казалось, Габриел, легко взмахивая крыльями, услаждает правоверных сладчайшим ветерком.В смятении Караджугай-хан откинулся к стене. Безумный страх охватил Юсуф-хана: «Да будет проклят Али-Баиндур, натолкнувший его, Юсуфа, на разговор, вызвавший превращение Аббаса в ангела!..»Эреб-хан моргнул раз, другой… Да прославится имя аллаха! На троне вместо шаха – золотая чаша, наполненная рубиновым вином. Язык Эреба не помещался во рту, он высовывался и вздрагивал, как у истомленного жаждой пса.Бледные, с трясущимися руками, внимали советники неземному голосу.– Аллах в своем милосердии неизменно благословляет кладку каменщиков, ибо они помогают всевышнему украшать созданную им землю. Они вкладывают свой, угодный аллаху, труд в стены мечети, в роскошные ханэ, в легкие мосты, соединяющие берега, и в прохладные лачуги правоверных. И в минуту раздумья я, шах Аббас, удостоился услышать благоухающий шепот аллаха: «Воззри милостиво на стоящего у твоего священного трона, и пусть его слова, подобно камню, будут правдивы и крепки. Да послужит кладка каменщика воздвижению башни величия Ирана».Керим вздрогнул. Странный озноб охватил его, ноги подкашивались, и глаза приковались к озаренному ласковой улыбкой лицу шаха. И таким близким и родным вдруг стал повелитель повелителей… ближе деда, ближе жизни… и безудержно захотелось распластаться у подножия трона и в рыданиях, в горячем признании искупить вину. Керим подался вперед, нелепо взмахнул руками и… столкнулся с испепеляющим взглядом Саакадзе. Да, он был где-то здесь, за колоннами, он был рядом с Керимом, как всегда, на дороге странной судьбы Керима. И совсем близко чей-то голос – может, Саакадзе, а может, голос его совести – прошептал: «Опомнись, Керим! Ты доверился хищнику! Каменщик, твоя кладка никогда не воздвигала ханэ для бедняков, их лачуги слеплены из глины, а любимцы аллаха тысячами гибнут от каменной пыли и голода, воздвигая башни величия Ирана…»Искушение испарилось. Где он? Почему не в рабате каменщиков? Разве он не сын этих бедняков? Точно мраморное изваяние, стоит Керим. Нет, он не подставит свою голову даже под золотой молот повелителя Ирана…– О аллах, о Мохаммет, о двенадцать имамов! – фанатично воскликнул Керим. – Выслушайте благосклонно мои слова, как будто я произношу их в мечети. В щедротах своих, о аллах, ты начертал мне благополучие, ибо я, раб из рабов, удостоился лицезреть ниспосланного тобою наместника вселенной. Ты, о Мохаммет, насыпал в уши мои бирюзу, и я, словно у порога рая, слышу слова, подобные кристаллам золота, и вижу сквозь пламя восторга, как благословленный тобою зодчий из зодчих воздвигает узорчатой кладкой башню величия Ирана!.. – И как бы в экстазе Керим пал ниц и, ударяясь лбом о пол, восклицал: – Ни в минувшие века не было, ни в последующие не будет равного шаху Аббасу! Ты подобен морю, а я – капле, но твое снисхождение подняло меня до самого солнца, и я осмелюсь воскликнуть: о шах-ин-шах, твои изумруду подобные глаза отражают вселенную, у тебя ключ к сокровенным тайнам, ты видишь души правоверных!..Шах пристально вглядывался в Керима: «Не иначе, как каменщик в ночь на одну из пятниц наглотался изречений Низами… Но если бы кто из ханов осмелился услаждать меня не важными сведениями, а обкуриванием фимиама, я без неуместного раздумья избавил бы его от испорченной мошкой головы».– А теперь, Керим, без промедления выложи из своего сахарного сундука ценности, добытые в Картли. И еще запомни: выше солнца нет пути мыслям.– Повинуюсь с трепетом и восхищением и отважусь, всемогущий шах-ин-шах, произнести такие слова: трудно угадать происходящее в Гурджистане, ибо оба царства напоминают западню, в которой запутался царственный баран… Майдан в Тбилиси подобен опрокинутому котлу с остатками пищи, на Дигоми, любимом поле Саакадзе, ни одного азнаурского дружинника, по дорогам ползут арбы, нагруженные скудной рванью… Ни веселые песни, ни смех не достигли моих ушей…– А не заметил ты, что происходит в жилище собаки в Носте?Керим похолодел: неужели за ним в Картли следили?.. Но он должен вернуться целым в Гулаби…– Аллаху было угодно, всевидящий шах-ин-шах, чтобы я заметил лишь накрепко закрытый замок Саакадзе и в изобилии суровую стражу, подозрительно оглядывающую чужого… Все добытое о двух царствах Попандопуло я подробно описал Али-Баиндур-хану.– Не стоило бы утруждать себя рискованным путешествием ради пустоты, если бы ты не предстал перед царицей, матерью царя Луарсаба. Она тоже молчала?– О шах-ин-шах, надзирающий и руководящий! – обрадовался Керим. – Ты осчастливил вселенную своими мыслями. Царственной ханум передал я послание Али-Баиндур-хана. Он советовал старой царице написать еще раз упрямцу-сыну настойчивую просьбу покориться воле грозного, но справедливого «льва Ирана» и не томить ее, ханум Мариам, под замком проклятого аллахом Саакадзе, сына шакала. Сколько жалоб вылила на зазнавшегося Саакадзе, сына шакала, забытая всеми царица! Писала она Теймуразу, но он убеждал родственницу ждать более спокойного времени для переселения из Твалади… Жаловалась царица и на скудость определенных ей монет… на многое жаловалась толстая, краснолицая царица. Но когда я, твой раб, осмелился спросить, где находится жена гурджи Луарсаба, она замахала руками, словно черная птица крыльями, и строго приказала ничего не передавать упрямцу-сыну, ибо жена его лишилась разума и все равно что умерла… Рискнул расспрашивать о жизни и о войске, но себялюбивая ханум пространно говорит только о себе.– О войске ты сам разузнал правду? По-твоему, его почти нет в Картли и Кахети.Караджугай погладил сизый шрам на своей щеке… Юсуф злорадно усмехнулся. Напряженно прислушивались ханы, своею неподвижностью напоминающие аляповато раскрашенные глиняные фигуры.«Я должен владеть своими мыслями, если хочу вернуться в Гулаби», – убеждал себя Керим, призывая на помощь самообладание.– О шах-ин-шах, озаритель путей мира, дозволь у порога твоего трона изречь истину. В Тбилиси я сказал себе такое слово: «Керим, не покрой себя позором, не предайся себялюбию. Выслушай старого Попандопуло, держателя стаи лазутчиков, мастеров тайных дел, ибо ты здесь чужой и, даже уподобившись ящерице, проникнуть в трещины царства не сможешь… Но аллах вложил в твою голову пытливость, смотри и запоминай…»– И ты запомнил, что у изменника Саакадзе только десять тысяч дружинников?– Если твой раб осмеливается думать в твоем присутствии…– Говори и знай: я люблю, когда мои рабы раньше думают, потом говорят.– Осмелюсь сказать, я не совсем поверил Попандопуло…Караджугай-хан облегченно вздохнул и строго спросил:– Значит, грек умышленно ввел тебя в заблуждение?– Нет, хан из ханов, я мастер опасных дел и не попадаюсь в шаткие ловушки, но разноречивость лазутчиков подсказала греку скупость. Осмелюсь думать, что в Картли больше десяти…– Сосчитаем до двадцати, а тогда, испрося благословения святого Хуссейна, мне достаточно будет устремить одного Юсуф-хана с сорока тысячами сарбазов, чтобы разбить Саакадзе, как треснувший кувшин?– Шах-ин-шах в своем милосердии разрешил мне говорить, и я осмелюсь сказать, – совсем тихо добавил Керим, – что и ста тысячам сарбазов найдутся дела в Картли и Кахети…Караджугай снова облегченно вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86