С ума сойти от мысли, что, сидя здесь, при умной тактике, привлекая в союзники тень их давней влюбленности, а то и просто напором, он мог бы добыть столько ценной информации! Но все же он не сделает этого. Ее достоинство, её отчужденность, и, как ни странно, ранимость, служили ей щитом. Она и внимания на него почти не обращает, а постоянно поглядывает на здание суда. Это его немного задевало: женщины обычно с ним так себя не вели. Но, кажется, именно эта недоступность так привлекала его несколько лет назад. Он не смог решить ее загадку тогда, а теперь у него не было необходимости в этом.
Пробили городские часы, и она вскочила:
– Мне пора идти.
Ирвинг предложил ей свою руку и проводил в зал суда. Подсудимый был уже на месте, и Ирвинг с интересом заметил, как обменялись взглядами отец и дочь. Да ведь она обожает его, подумал он удивленно, да и он, на свой эгоцентричный манер, обожает ее.
Это, скорее, похоже на знак разлученных возлюбленный, чем на чувства родителя и дочери.
Эта мысль заинтересовала его. Он взял перо, придвинул чернильницу и стал быстро делать заметки. Процесс и прежде был достаточно интересным благодаря тяжести обвинения, большому числу участников и прежнему высокому положению обвиняемого. Теперь, после новой встречи с Теодосией, он стал весьма интригующим, лучше, чем театр, полагал он. Он быстро переводил взгляд с одного лица на другое, обдумывая и взвешивая.
Следующий день тоже обещал быть интересным. Дела пошли хуже для Бэрра. Обвинение представило свидетелей с острова Бленнерхассетов, конюха и садовника, дававших разоблачительные показания. На острове шли, оказывается, большие приготовления: закупка запасов продовольствия, оснащение кораблей.
– Можно ли их назвать военными судами? – спросил обвинитель.
– Да, нет, разве, что пассажирские корабли сойдут за военные.
– Но были ли там ружья?
– Да, конечно, – отвечали ему, – мушкеты и боеприпасы.
– А собирал ли полковник Бэрр значительное войско, чтобы применять мушкеты и боеприпасы?
– Да, конечно, у полковника было много людей.
В зале суда послушался ропот. Обвинитель с победоносным видом посмотрел на присяжных. Вот оно, начало нужного доказательства. Теперь осталось доказать, что из ружей стреляли, и песенка Бэрра спета.
Все в зале оценили это свидетельство. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, как это воспримет Бэрр. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, правда, немного побледнел, но это можно было отнести за счет духоты.
Только один Ирвинг смотрел не на Бэрра, а на Теодосию. И впервые он увидел на ее лице открыто выраженные чувства. Но они удивили его: он ожидал страха, печали, но только не радостного изумления. Что же, она сошла с ума, думал он, ничего не понимая. Но тут он заметил, что она на этот раз смотрит не на отца, а куда-то поверх его головы. Он проследил за ее взглядом и увидел нового человека. Высокий, худой, светловолосый мужчина стоял, прислонившись к стене. Он также смотрел на Тео. Вот откуда у нее эта странная радость.
Что бы это значило, думал Ирвинг. Может быть, это ее муж? Но может ли муж вызвать такую бурю эмоции? Он еще послушал свидетельские показания, как всегда увязшие в технических деталях, а потому неинтересные, и тронул за руку журналиста-соседа.
– Скажите, прошу вас, кто этот длинный блондин, вон там, у стены?
Тот посмотрел и подпрыгнул.
– Господи! Да это же Мерни Везер Льюис! – Он прошипел это так громко, что судья стукнул молоточком и сердито посмотрел на него.
– Сам герой-завоеватель! – изумился Ирвинг. Он слышал о его триумфальном возвращении месяц назад с экспедицией Кларка. Он, кажется, фаворит Джефферсона.
– Его назначили губернатором Северной Луизианы, – сообщил сосед, более осторожным шепотом. – Можете судить, доволен ли им Джефферсон. Наверняка он послал его сюда как личного представителя, наблюдать за процессом.
Однако неужели миссис Теодосия Бэрр Элстон могла просиять при виде врага ее отца? Ирвингу пришлось размышлять над новой загадкой. Трудно представить двух людей, более несхожих. Один, молчаливый, равнодушный к почестям, которыми давно он был осыпан, рисковал жизнью ради объединения и расширения страны, а другой…
Ирвинг посмотрел на обвиняемого. Правдивы или нет все эти обвинения, ясно, что Бэрру дела нет до будущего Соединенных Штатов. Его двигатель – честолюбие. Да, он прекрасно сражался некогда за свободу, но, как многие другие молодые люди, только ради приключений и личного успеха. Конечно, думал Ирвинг, патриотизма у него ни на грош, как и вообще глубоких чувств, кроме, может быть, одного. Он инстинктивно повернулся в сторону Теодосии и вскрикнул от беспокойства. Лицо ее вдруг стало страшно бледным, голова как бы потянула ее вниз, и она упала.
Ирвинг вскочил, но ее обморок заметили уже несколько человек. Он слышал сочувственные возгласы.
– Бедняжка, – сказал кто-то, – лишилась чувств, И не удивительно. Такое напряжение и такая духота.
Двое мужчин вынесли ее, а Аарона, который тоже бросился вперед, забыв, что он под стражей, водворили на место два охранника. Он закусил губу и, откинувшись назад, вдруг увидел высокую фигуру Льюиса, направлявшегося к выходу.
Лицо Аарона исказилось, пальцы судорожно вцепилась в белый шейный платок. Послышался звук разрываемой ткани. Охранники в изумления посмотрели на узника.
__ Он, конечно, чувствует все это сильнее, чем показывает, – прошептал один, а другой кивнул.
Оказавшись на свежем воздухе, Теодосия открыла глаза.
– Благодарю вас, – пробормотала она, – со мной уже все хорошо, но, боюсь, мне придется немного полежать. Не вызовите ли вы мою карету?
– Ваша карета здесь, миссис Элстон, и я буду иметь честь лично вас проводить, – сказал Льюис. Они сели в экипаж.
– Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.
Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».
Он грустно улыбнулся.
– Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.
Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.
– Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?
– Да, и океан, и горы, и большие реки.
– А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.
Он засмеялся.
– Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.
– Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?
Он пожал плечами.
– Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.
Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.
– Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.
– Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?
– Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!
– И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.
– Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.
Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.
– Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.
– О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.
– Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.
Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:
– Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.
– Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.
Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.
– Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.
Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.
Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.
– Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.
Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.
– Свидетельствовать о чем?
– О том, что я узнал в Сент-Луисе.
– Но ты не выступишь, это невозможно…
– Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.
«Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.
– Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.
– Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.
Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:
– Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это! Меня не обманешь. Слушай…
Она побежала к фортепьяно, села за него и стала играть. Она отчаянно старалась, чтобы магия музыки подействовала на него, пробудив в нем прежние забытые чувства.
«Как волны моря, убегая…»
Он слушал сначала неохотно. Она хочет смягчить его такими фокусами. Детская наивность. Женщины всегда цепляются за прошлое. Постепенно, однако, он заслушался, забыв о своем недовольстве. Он почувствовал трепет, словно на пороге открытия. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство ожидания. «Вот, сейчас, – думалось ему, – это произойдет: Я пойму все…» Однажды, года два назад, на земле Манданнов, когда он в одиночестве стоял на восходе солнца на вершине огромной горы, у него возникло такое же чувство. Тогда все опасности и лишения экспедиции показались ему ничем. Горный воздух принес ему умиротворение, и на мгновение чувство причастности к вечной истине, как сейчас ее голосок, хоть сама она этого не знала.
«…Пусть сердце успокоится тобой…»
Правда, она сейчас пела о человеческой любви, но он знал, что это песня была о смерти. Любовь и смерть – как два края одного меча. Его наполнило чувство нежности и глубокой жалости.
Тео отняла руки от клавиш и посмотрела на него лучистым взглядом. Он подошел и поцеловал ее бережно, как ребенка.
Она схватила его за руку:
– Мерни, обещай мне, что ты ничего не сделаешь против моего отца!
Он вздохнул и отвернулся. Момент озарения прошел. Жизнь снова пошла своим чередом. Любовь, смерть, восторг – какая ерунда, подумал он с неприязнью, как он мог усмотреть все это в сентиментальной музыке?
– Я не могу этого обещать, Теодосия, – ответил он. – Я приехал в Ричмонд специально, чтобы, прости меня, выполнить свой долг. Наша любовь не может ничего изменить.
– Как жестоко! – воскликнула она, отдергивая руку. Потом она прибавила потише, почувствовав, что еще не все потеряно. – Ну, хотя бы поедем со мной к отцу. Ты его едва знаешь, ты предубежден. Если ты поговоришь с ним, то поймешь, как ты заблуждаешься.
Бедный ребенок, подумал он. Она верит, что ее отец-чародей, который способен заворожить его. Он грустно улыбнулся ей.
– Если хочешь, я поеду. Но это ничего не даст.
Она быстро одела плащ, завязывая коричневые ленты под подбородком.
– Он сейчас там… в заключении. Вызови, пожалуйста, экипаж. Это недолго. Меня знают и пропустят.
Он молча подчинился, уже жалея о согласии.
Вдвоем они прошли мимо любопытных охранников. Тюремщик, рассевшийся на стуле у двери камеры Аарона, любезно ее приветствовал:
– Добрый день, миссис Элстон. Что-то вы рано. Он не ожидал вас в это время. А кто этот джентльмен?
– Мой друг, – кратко ответила она. – Я ручаюсь за него. Мы ненадолго.
Он отдал честь и отпер дверь. Аарон, как всегда, сидел за письменным столом. Но поза была совсем необычной. Он положил голову на руки, чего она никогда не видела. Он казался побежденным и старым.
Тео инстинктивно вскрикнула от боли за него, и он вскинул голову. Но когда он увидел ее спутника, в глазах его вспыхнул злой огонек. Он вскочил, и лицо его выражало теперь вызов и легкое презрение.
– Что за честь! Так вы пришли в себя, мадам, после вашего недомогания в суде? Хотя, вы, кажется, все еще слабы и нуждаетесь в спутнике?
Ее испугал яд в его словах. Человек, который всегда контролировал свои чувства, не должен был сейчас проявлять враждебность. Он всегда недолюбливал Льюиса, но она не представляла себе всей силы его ревности. Да и откуда ей знать, он ведь этого никогда не показывал.
Но Мерни все понял. Оказывается, на деле ничего не изменилось со времени их первого столкновения в Воксхолл-Гарденс. Тео стояла между ними, не зная, что делать, физически ощущая их ненависть друг к другу. Она слишком поздно поняла, что глупо было приводить Льюиса сюда, не предупредив отца. Как могла она сказать ему теперь: «Отец, покажи ему свое великодушие и благородство. Пусть он поймет, что ты не способен на злое дело. Склони его на свою сторону своим золотым красноречием, как склонил многих?»
Аарон снова уселся.
– Так за что я удостоен такой чести? Вы, сударь, явились сюда поглазеть на достопримечательного узника или просто не можете ни на минуту оставить миссис Элстон?
– Нет! – воскликнула Тео. – Не надо так говорить! Капитан Льюис считает, что он должен дать какие-то показания. Но я знаю, если бы он поговорил с тобой, ты мог бы убедить его, что его дезинформировали.
– Меня не интересуют какие бы то ни было показания этого джентльмена.
– Но это может повредить тебе! Он губернатор и друг Джефферсона, присяжные будут прислушиваться к его словам.
Аарон вдруг яростно обрушился на нее.
– И ты тоже прислушиваешься к его словам, моя милая? Конечно, слушать этого губернатора и друга Джефферсона куда приятнее, чем жалкого изменника, императора без империи, убийцу Александра Гамильтона и так далее. Тебе следует, в самом деле, как-то пристроиться к хвосту этой новой кометы. Какая неприятность, право, что ты замужем! Хотя, имея терпение и соображение, можно преодолеть и это препятствие.
Она съежилась, схватившись за спинку стула. Мерни, бледный от негодования, повернулся к ней:
– Как ты можешь до сих пор боготворить такого человека…
Но она, не замечая его, смотрела на отца. Как ему, должно быть, сейчас больно и как он несчастен! Он ведь никогда прежде не был к ней несправедлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Пробили городские часы, и она вскочила:
– Мне пора идти.
Ирвинг предложил ей свою руку и проводил в зал суда. Подсудимый был уже на месте, и Ирвинг с интересом заметил, как обменялись взглядами отец и дочь. Да ведь она обожает его, подумал он удивленно, да и он, на свой эгоцентричный манер, обожает ее.
Это, скорее, похоже на знак разлученных возлюбленный, чем на чувства родителя и дочери.
Эта мысль заинтересовала его. Он взял перо, придвинул чернильницу и стал быстро делать заметки. Процесс и прежде был достаточно интересным благодаря тяжести обвинения, большому числу участников и прежнему высокому положению обвиняемого. Теперь, после новой встречи с Теодосией, он стал весьма интригующим, лучше, чем театр, полагал он. Он быстро переводил взгляд с одного лица на другое, обдумывая и взвешивая.
Следующий день тоже обещал быть интересным. Дела пошли хуже для Бэрра. Обвинение представило свидетелей с острова Бленнерхассетов, конюха и садовника, дававших разоблачительные показания. На острове шли, оказывается, большие приготовления: закупка запасов продовольствия, оснащение кораблей.
– Можно ли их назвать военными судами? – спросил обвинитель.
– Да, нет, разве, что пассажирские корабли сойдут за военные.
– Но были ли там ружья?
– Да, конечно, – отвечали ему, – мушкеты и боеприпасы.
– А собирал ли полковник Бэрр значительное войско, чтобы применять мушкеты и боеприпасы?
– Да, конечно, у полковника было много людей.
В зале суда послушался ропот. Обвинитель с победоносным видом посмотрел на присяжных. Вот оно, начало нужного доказательства. Теперь осталось доказать, что из ружей стреляли, и песенка Бэрра спета.
Все в зале оценили это свидетельство. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, как это воспримет Бэрр. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, правда, немного побледнел, но это можно было отнести за счет духоты.
Только один Ирвинг смотрел не на Бэрра, а на Теодосию. И впервые он увидел на ее лице открыто выраженные чувства. Но они удивили его: он ожидал страха, печали, но только не радостного изумления. Что же, она сошла с ума, думал он, ничего не понимая. Но тут он заметил, что она на этот раз смотрит не на отца, а куда-то поверх его головы. Он проследил за ее взглядом и увидел нового человека. Высокий, худой, светловолосый мужчина стоял, прислонившись к стене. Он также смотрел на Тео. Вот откуда у нее эта странная радость.
Что бы это значило, думал Ирвинг. Может быть, это ее муж? Но может ли муж вызвать такую бурю эмоции? Он еще послушал свидетельские показания, как всегда увязшие в технических деталях, а потому неинтересные, и тронул за руку журналиста-соседа.
– Скажите, прошу вас, кто этот длинный блондин, вон там, у стены?
Тот посмотрел и подпрыгнул.
– Господи! Да это же Мерни Везер Льюис! – Он прошипел это так громко, что судья стукнул молоточком и сердито посмотрел на него.
– Сам герой-завоеватель! – изумился Ирвинг. Он слышал о его триумфальном возвращении месяц назад с экспедицией Кларка. Он, кажется, фаворит Джефферсона.
– Его назначили губернатором Северной Луизианы, – сообщил сосед, более осторожным шепотом. – Можете судить, доволен ли им Джефферсон. Наверняка он послал его сюда как личного представителя, наблюдать за процессом.
Однако неужели миссис Теодосия Бэрр Элстон могла просиять при виде врага ее отца? Ирвингу пришлось размышлять над новой загадкой. Трудно представить двух людей, более несхожих. Один, молчаливый, равнодушный к почестям, которыми давно он был осыпан, рисковал жизнью ради объединения и расширения страны, а другой…
Ирвинг посмотрел на обвиняемого. Правдивы или нет все эти обвинения, ясно, что Бэрру дела нет до будущего Соединенных Штатов. Его двигатель – честолюбие. Да, он прекрасно сражался некогда за свободу, но, как многие другие молодые люди, только ради приключений и личного успеха. Конечно, думал Ирвинг, патриотизма у него ни на грош, как и вообще глубоких чувств, кроме, может быть, одного. Он инстинктивно повернулся в сторону Теодосии и вскрикнул от беспокойства. Лицо ее вдруг стало страшно бледным, голова как бы потянула ее вниз, и она упала.
Ирвинг вскочил, но ее обморок заметили уже несколько человек. Он слышал сочувственные возгласы.
– Бедняжка, – сказал кто-то, – лишилась чувств, И не удивительно. Такое напряжение и такая духота.
Двое мужчин вынесли ее, а Аарона, который тоже бросился вперед, забыв, что он под стражей, водворили на место два охранника. Он закусил губу и, откинувшись назад, вдруг увидел высокую фигуру Льюиса, направлявшегося к выходу.
Лицо Аарона исказилось, пальцы судорожно вцепилась в белый шейный платок. Послышался звук разрываемой ткани. Охранники в изумления посмотрели на узника.
__ Он, конечно, чувствует все это сильнее, чем показывает, – прошептал один, а другой кивнул.
Оказавшись на свежем воздухе, Теодосия открыла глаза.
– Благодарю вас, – пробормотала она, – со мной уже все хорошо, но, боюсь, мне придется немного полежать. Не вызовите ли вы мою карету?
– Ваша карета здесь, миссис Элстон, и я буду иметь честь лично вас проводить, – сказал Льюис. Они сели в экипаж.
– Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.
Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».
Он грустно улыбнулся.
– Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.
Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.
– Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?
– Да, и океан, и горы, и большие реки.
– А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.
Он засмеялся.
– Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.
– Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?
Он пожал плечами.
– Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.
Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.
– Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.
– Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?
– Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!
– И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.
– Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.
Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.
– Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.
– О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.
– Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.
Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:
– Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.
– Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.
Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.
– Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.
Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.
Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.
– Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.
Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.
– Свидетельствовать о чем?
– О том, что я узнал в Сент-Луисе.
– Но ты не выступишь, это невозможно…
– Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.
«Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.
– Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.
– Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.
Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:
– Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это! Меня не обманешь. Слушай…
Она побежала к фортепьяно, села за него и стала играть. Она отчаянно старалась, чтобы магия музыки подействовала на него, пробудив в нем прежние забытые чувства.
«Как волны моря, убегая…»
Он слушал сначала неохотно. Она хочет смягчить его такими фокусами. Детская наивность. Женщины всегда цепляются за прошлое. Постепенно, однако, он заслушался, забыв о своем недовольстве. Он почувствовал трепет, словно на пороге открытия. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство ожидания. «Вот, сейчас, – думалось ему, – это произойдет: Я пойму все…» Однажды, года два назад, на земле Манданнов, когда он в одиночестве стоял на восходе солнца на вершине огромной горы, у него возникло такое же чувство. Тогда все опасности и лишения экспедиции показались ему ничем. Горный воздух принес ему умиротворение, и на мгновение чувство причастности к вечной истине, как сейчас ее голосок, хоть сама она этого не знала.
«…Пусть сердце успокоится тобой…»
Правда, она сейчас пела о человеческой любви, но он знал, что это песня была о смерти. Любовь и смерть – как два края одного меча. Его наполнило чувство нежности и глубокой жалости.
Тео отняла руки от клавиш и посмотрела на него лучистым взглядом. Он подошел и поцеловал ее бережно, как ребенка.
Она схватила его за руку:
– Мерни, обещай мне, что ты ничего не сделаешь против моего отца!
Он вздохнул и отвернулся. Момент озарения прошел. Жизнь снова пошла своим чередом. Любовь, смерть, восторг – какая ерунда, подумал он с неприязнью, как он мог усмотреть все это в сентиментальной музыке?
– Я не могу этого обещать, Теодосия, – ответил он. – Я приехал в Ричмонд специально, чтобы, прости меня, выполнить свой долг. Наша любовь не может ничего изменить.
– Как жестоко! – воскликнула она, отдергивая руку. Потом она прибавила потише, почувствовав, что еще не все потеряно. – Ну, хотя бы поедем со мной к отцу. Ты его едва знаешь, ты предубежден. Если ты поговоришь с ним, то поймешь, как ты заблуждаешься.
Бедный ребенок, подумал он. Она верит, что ее отец-чародей, который способен заворожить его. Он грустно улыбнулся ей.
– Если хочешь, я поеду. Но это ничего не даст.
Она быстро одела плащ, завязывая коричневые ленты под подбородком.
– Он сейчас там… в заключении. Вызови, пожалуйста, экипаж. Это недолго. Меня знают и пропустят.
Он молча подчинился, уже жалея о согласии.
Вдвоем они прошли мимо любопытных охранников. Тюремщик, рассевшийся на стуле у двери камеры Аарона, любезно ее приветствовал:
– Добрый день, миссис Элстон. Что-то вы рано. Он не ожидал вас в это время. А кто этот джентльмен?
– Мой друг, – кратко ответила она. – Я ручаюсь за него. Мы ненадолго.
Он отдал честь и отпер дверь. Аарон, как всегда, сидел за письменным столом. Но поза была совсем необычной. Он положил голову на руки, чего она никогда не видела. Он казался побежденным и старым.
Тео инстинктивно вскрикнула от боли за него, и он вскинул голову. Но когда он увидел ее спутника, в глазах его вспыхнул злой огонек. Он вскочил, и лицо его выражало теперь вызов и легкое презрение.
– Что за честь! Так вы пришли в себя, мадам, после вашего недомогания в суде? Хотя, вы, кажется, все еще слабы и нуждаетесь в спутнике?
Ее испугал яд в его словах. Человек, который всегда контролировал свои чувства, не должен был сейчас проявлять враждебность. Он всегда недолюбливал Льюиса, но она не представляла себе всей силы его ревности. Да и откуда ей знать, он ведь этого никогда не показывал.
Но Мерни все понял. Оказывается, на деле ничего не изменилось со времени их первого столкновения в Воксхолл-Гарденс. Тео стояла между ними, не зная, что делать, физически ощущая их ненависть друг к другу. Она слишком поздно поняла, что глупо было приводить Льюиса сюда, не предупредив отца. Как могла она сказать ему теперь: «Отец, покажи ему свое великодушие и благородство. Пусть он поймет, что ты не способен на злое дело. Склони его на свою сторону своим золотым красноречием, как склонил многих?»
Аарон снова уселся.
– Так за что я удостоен такой чести? Вы, сударь, явились сюда поглазеть на достопримечательного узника или просто не можете ни на минуту оставить миссис Элстон?
– Нет! – воскликнула Тео. – Не надо так говорить! Капитан Льюис считает, что он должен дать какие-то показания. Но я знаю, если бы он поговорил с тобой, ты мог бы убедить его, что его дезинформировали.
– Меня не интересуют какие бы то ни было показания этого джентльмена.
– Но это может повредить тебе! Он губернатор и друг Джефферсона, присяжные будут прислушиваться к его словам.
Аарон вдруг яростно обрушился на нее.
– И ты тоже прислушиваешься к его словам, моя милая? Конечно, слушать этого губернатора и друга Джефферсона куда приятнее, чем жалкого изменника, императора без империи, убийцу Александра Гамильтона и так далее. Тебе следует, в самом деле, как-то пристроиться к хвосту этой новой кометы. Какая неприятность, право, что ты замужем! Хотя, имея терпение и соображение, можно преодолеть и это препятствие.
Она съежилась, схватившись за спинку стула. Мерни, бледный от негодования, повернулся к ней:
– Как ты можешь до сих пор боготворить такого человека…
Но она, не замечая его, смотрела на отца. Как ему, должно быть, сейчас больно и как он несчастен! Он ведь никогда прежде не был к ней несправедлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37