— не уставала она твердить эту фразу, словно магическое заклинание, пока кто-то не заткнул ее рот своим мужским достоинством, отчего она едва не задохнулась окончательно.
Руки, рты, половые органы гостей Брэнта Ньюкома в дьявольском вихре кружились вокруг ее мученического ложа. Ей овладевали, а потом она на краткий миг оказывалась на свободе, но только для того, чтобы пережить насилие снова. Ей причиняли боль, прижигали сигаретами, что-то засовывали в .природные отверстия и все время не уставали повторять: прекрати сопротивляться и раздели удовольствие вместе со всеми, прими участие в шабаше по собственной воле. Разре она не видит, как все они хотят ее ублажить!
Ева той частью сознания, которая еще как-то функционировала, тоже задавалась подобным вопросом. Действительно, к чему эта ненужная борьба, которая не уберегла ее ни от одного издевательства, творимого над ней? Не проще ли сделать так, как хотят они, превратиться в одну из них, слиться с ними? Но она не могла… Ева продолжала брыкаться, кусаться, царапаться изо всех оставшихся сил и «едва слышно кричать уже совершенно охрипшим горлом.
Люди, терзавшие со всех сторон Еву, были злы на нее»за ее упорство и сопротивление и, в свою очередь, старались причинить ей боль, унизить ее достоинство, смять, растоптать как человеческую личность. Еще один негодяй попытался ввести свой половой член Еве в рот, и она с остервенением укусила этот ненавистный комок мужской плоти, вызвав крик боли и новые побои.
— Поганая, грязная шлюха, — не своим голосом вопил укушенный, нанося Еве удары кулаками по чему попало. Впрочем, все остальные над пострадавшим тут же посмеялись.
— А ты не суй свою свистульку куда попало, — умирал от смеха другой — разве рот — единственная свободная дырка на ее теле? Она наша, друзья, так давайте используем мисс Мейсон на полную катушку, — если уж представилась такая возможность.
Ева Мейсон превратилась в центр гигантской оргии, и она уже не понимала, отказывалась понимать, отключила сознание усилием воли, стараясь не думать а том, какое количество мужчин овладело ее избитым, поруганным телом. И во всех углах «комнаты для игр», на полу, рядом с ней на кровати и под кроватью, исступленно совокуплялись парочки, переплетаясь друг с другом, словно белые мучные черви.
Ева боролась, нет, скорее, сражалась не только за свою честь и самую жизнь, потому что и ее физическому существованию угрожали распоясавшиеся существа, мало похожие на людей. Она сражалась за все лучшее, что было в ней, за лучшее в человеке как в творении Божьем.
В какой-то момент слепящий свет рефлекторов сменился разноцветным калейдоскопом световых пятен, с большой скоростью чередовавшихся друг с другом, с превалирующим багровым цветом. Казалось, в «игротеке» Брэнта оживал ад Данте — кровавое пламя его пылающего чрева и сонм кривляющихся, совершающих непристойности и извергающих хулу чертей. И из ада, созданного извращенным воображением Ньюкома и его присных, не могло быть выхода. Нельзя было уговорить себя, что это лишь чудовищное сновидение, которое растает с пробуждением, потому что Ева — обозреватель телевидения, красавица, известная в городе личность, а самое главное, любимая женщина Дэвида — оказалась втянута в самый центр шабаша, распята у врат рукотворной преисподней…
«Неужели все это безумие еще и снимают ни пленку, и потом изготовят фильм, не менее отвратительный, чем само действо? — вспыхнула одинокая мысль у Евы в мозгу. — Разве люди имеют право совершать подобные мерзости по отношению к своим ближним? Очень давно, тысячу лет назад, до Брэнта, я слышала про такое и даже смотрела фильмы, сделанные с помощью инфракрасной оптики, но не придавала слишком большого значения увиденному и услышанному. Мой собственный мир не соприкасался с этим, и вот теперь…»
Голос Брэнта, как всегда спокойный и трезвый, вывел Еву из забытья.
— Ева, ты все еще воюешь? Даже Фрэнси, уверен, смышленей тебя. Неужели ты не понимаешь, что все напрасно? Присоединяйся к нам и наслаждайся! Полежи спокойно хоть немного и позволь мне, наконец, трахнуть тебя как следует. Разве ты не знаешь, что я мечтал переспать с тобой с момента нашей первой встречи? Прекрати драться, и я сделаю так, что тебе будет очень хорошо! Прекрати драться, черт тебя подери!..
В ответ Ева только отрицательно покачала головой, давая понять, что будет сопротивляться до конца. Кто-то схватил ее за щиколотки и, помогая Брэнту, рванул ноги вверх, одновременно их разводя так, что Брэнт оказался между раздвинутых бедер Евы, в то время как она была лишена малейшей возможности двигаться, намертво зажатая приятелем Ньюкома. Ева ощутила себя жертвой, которую приносили языческим богам в древности — разве не так дикие племена насиловали захваченных в плен девственниц?И вот Брэнт Ньюком, сатана Ньюком, причиняя ей неимоверную боль, вошел в нее и почти сразу достиг предела ее глубин — так глубоко из всех насильников в нее никто не проникал, — и Ева, забывшись, в последний раз вскрикнула, вернее, ей показалось, что она вскрикнула, потому что почти в ту же секунду, как Брэнт вошел в нее, она потеряла сознание…
Глава 20
К Еве снова вернулось сознание, и она снова ощутила, что лежит на кровати. Однако на этот раз постель другая, кровать стоит в другой комнате. Кровать самого Брэнта? Комната Брэнта? Все ее существо вновь было охвачено волной страха, когда она увидела его рядом, сидящего на краю кровати, наблюдающего за ней.
Вокруг уже не было никого, но она оставалась все еще беспомощно обнаженной, каждая клеточка ее тела саднила, когда она попыталась сдвинуться с места. Инстинктивно ее тело вновь начало сопротивляться. Он положил ей свою руку на плечо, прижимая ее вниз, к подушкам, и она вновь безудержно захотела вскрикнуть.
— Хватит тебе упираться. Они все ушли по домам, вечеринка закончилась, — его ровный голос не выражал ни малейшей эмоции.
— О, Боже мой! — вырвалось у нее вслух хриплым шепотом. Не мигая, она смотрела на него, на его красивое порочное лицо. Должно быть, он напичкал ее наркотиком: ее сознание волнами наплывало откуда-то из небытия, ей казалось, будто она скользит куда-то. Обмякшая и беспомощная.
— Между прочим, — его сухой голос обострил чувство нереальности происходящего, — разве ты не знала, что я — дьявол?
Она почувствовала, что в глубине души почему-то ему поверила, и откуда-то из ее далеких полудетских воспоминаний всплыли наивные приметы и заклинания. Как же это там, вроде бы надо сжать руку в кулак, затем выпрямить указательный палец и мизинец и сдвинуть их, чтобы отвадить дьявола? Ах да, потом ведь мы стали надевать крестик. Почему же я больше не ношу его? Она подняла руку, чтобы ощупать свою голую шею беспомощно-трогательным движением.
— Тут был мой друг-врач, он тебя осмотрел, пока ты была в отключке. Он сказал, ничего, жить будешь.
Его голос все еще оставался бесстрастным, но его глаза, ощупывающие ее, вдруг наполнились странной, пугающей бездонностью.
Она внутренне сжалась, она ему не верила ни на грош, она боялась его, вдруг ее охватило желание скорей спрятать свое незащищенное тело от его глаз, даже сейчас, после всего, что было.
— Черт тебя дери, ты должна была испытывать страсть! — вдруг резко выпалил он. — Тот порошок, который по моему распоряжениювсыпали в твой бокал, должен был завести тебя и подавить все твое поганое самосохранение, но, наверное, недобрали дозу. Поэтому-то все и пошло наперекосяк, я не хотел, чтобы они зашли так далеко, но они-то все здорово завелись, и ты тоже должна была завестись.
Она содрогнулась от его демонстративно презрительного тона. Преодолевая оцепенение, запинаясь, она выдавила из себя:
— Ты, ты мог добиться меня… только… силой? А то… то, что вы все вытворяли со мной… это что, все так? Так, для развлечения? Что же это, ты только так можешь добиваться женщин? Что, аппетит твой такой слабенький, что обязательно надо насиловать или устраивать групповуху?
Он наклонился к ней и дал ей пощечину, холодно и расчетливо. От боли слезы покатились из глаз, но при этом немного посвежела голова. Она наполнилась утешительным удовлетворением оттого, что, кажется, ее слова сильно задели его, и теперь, неожиданно осмелев, она уже не могла остановиться.
— Что, моя пуля легла в яблочко, а, Брэнт Ньюком? Что, пробила твой панцирь, а, ублюдок? А все-таки, кто же там скрывается под этой маской, мужчина или… или «шестерка-»?
Нет, теперь уже она не боялась его. Что еще он может сотворить с ней? Она увидела, как к бронзовой коже его тела прилила кровь ярости, и ей стало лучше оттого, что, наконец, заставила его реагировать на свои слова. В чем же его слабость, может, он — скрытый гомосексуалист, старающийся спрятать от всех свою истинную личину, разыгрывая из себя сатира? Может быть, по этой самой причине он ненавидел и презирал женщин? Она так и сказала вслух.
— Ты, может, поэтому такой садист, а? Тебе ведь обязательно надо заваливать женщин силой?
Он встал, и на секунду она содрогнулась от сумасшедшей мысли, что он хочет наброситься на нее и растерзать ее в клочья — довести до логического конца то, что было начато им и его друзьями.
Но когда он заговорил, его голос ему прекрасно подчинялся, был спокойным:
— Кажется, ты хочешь спровоцировать меня, чтобы я снова тебя оттрахал, крошка, а я уже совсем не хочу. Только что тебя поимело столько народу, ну, а иногда даже я могу быть разборчивым.
Он отошел от кровати и исчез в туалете, незаметно встроенном в одну из обшитых деревянными панелями стен, затем вернулся, держа в руках ее пальто.
— К сожалению, вот все, что осталось из твоей одежды. Я куплю тебе новое платье, чтобы возместить потерю: ведь то я с тебя сорвал. — Он положил на нее пальто. — Вставай, надень его, я отвезу тебя домой.
Она с превеликим трудом собрала силы для того, чтобы вновь заговорить.
— Я не хочу… — Но его мощный голос перекрыл ее слова:
— Мне плевать, хочешь ты или нет, Ева. Я сказал, что собираюсь отвезти тебя домой, и вот, я готов. Либо ты едешь со мной, либо мне придется понять тебя так, что тебе понравилось случившееся с тобой несколько часов назад и тебе хочется все повторить. Знаешь, я всегда могу выписать сюда своих друзей. Или тебе выписать еще кого-нибудь?
Дрожь охватила все ее существо. Его взгляд вновь вселил в нее непреодолимый ужас. Ненавидя его, ненавидя свою собственную слабость, она села. Перед глазами у нее все поплыло, и ее затошнило. Вспоминая прочитанные когда-то статьи, она подтянула к животу колени и опустила на них голову, стараясь таким образом прогнать дурноту.
— Ты… я этого так не оставлю, тебе это не сойдет с рук, да, — неуверенным голосом пробормотала она. — Я заявлю в полицию, в прокуратуру, везде!
Его голос зазвучал, будто он изнывал от скуки:
— Ах, ну сколько же в тебе дерьма, куколка моя. Неужели это самое страшное из того, что ты можешь выкинуть? Ну, когда головка прояснится, мне кажется, ты поймешь, что рыпаться некуда. Спорю, ты забыла, сколько мы наделали снимков? Мы даже фильмик отсняли, крупный план, все дела, уж поверь мне: ты очень-очень фотогенична, даже во время твоей последней съемки. Ну, так как насчет того, чтобы ознакомить публику с твоими фото? К примеру, твою семейку, дружка твоего, за которым ты вчера шпионила. Да, и конечно же, всех прекрасных людей, с которыми ты работаешь. Отыграется на тебе желтая пресса. Ну что, этого захотела, киска?
Пока он разглагольствовал, Ева припомнила фотографирование. Господи Боже мой! Ведь было еще и это! Голова у нее вновь пошла кругом, когда в ее памяти засверкали блицы фотоаппаратов, обжигавшие ее: одни снимали ее на пленку, содрогаясь от хохота, а другие в это время обнажали ее тело, по-хозяйски неспешно осваивая его, ощупывали и трахали ее, будто бы она была просто вещью, неодушевленным предметом, игрушкой для их игр. Самый ужас был в том, что они заглядывали внутрь нее, вторгаясь в нее своими глазами-щупами, своими пальцами-бурами, расправляясь с ней безжалостно и бесчеловечно.
Ева собрала все свои силы, чтобы поднять на него взгляд.
— Хочу, чтобы ты издох. Хочу сама прикончить тебя. Не дай Бог, увижу тебя еще раз когда-нибудь.
В ее голосе он уловил ненависть вперемешку с беспомощностью, и на его лице проступила холодная улыбка. Но в глазах у него сохранялось то же пристально изучающее выражение, которое она заметила раньше.
Она попыталась встать, но ее так крутило, что ему пришлось помочь ей: он вежливо надел на нее пальто на ее дрожащее тело и даже застегнул на все пуговицы, придерживая ее, безвольную, шатающуюся из стороны в сторону, своим корпусом. Он стоял вплотную к ней! Если бы только ее руки не были такими непослушными и могли бы выполнить то, чего она от них хотела; если бы в них было оружие, она бы прикончила его! Она хотела изо всех сил ударить по его лицу, оставив на нем глубокие кровяные борозды от ногтей, которыми она бы вцепилась в его кожу. Но к ее рукам будто бы привязали по огромной гире, и ее сознание, похоже, было готово покинуть ее безвольную и изнывающую от боли плоть.
Смотря на нее, замечая, как она пытается из последних сил отстраниться от каждого его прикосновения, Брэнт Ньюком, к своему удивлению, не мог удержаться от неожиданного чувства, напоминающего уважение к ее самообладанию и упорству; в то же время его вдруг охватил неожиданный прилив желания обладать ее телом. Однако на этот раз он вожделел ее тела, отдающегося ему добровольно, а не так, как это произошло этой ночью. Может быть, если бы эта орава не ввалилась в тот самый момент, он бы все-таки соблазнил ее и она бы превратилась в его временную собственность, как и бесчисленные женщины до нее, начиная с Сил. Да, всегда все сходится на Сил. Его бесконечный кошмар, будь он проклят, его единственное уязвимое место. Борясь с этим воспоминанием, он сжал своими пальцами руку Евы и повел ее к машине, чувствуя, как ее бьет крупная дрожь. Однако она не вымолвила ни единого звука, даже искоса не взглянула на него. М-да, чего же удивляться? Только что ее насиловали его милые гости, она боролась с ними до последнего, с раздражением вспомнил он. Вот дрянь огнеупорная, но теперь, естественно, она будет ненавидеть и избегать его.
В полном молчании они спустились на лифте к гаражу, он усадил ее в машину, в которой у него было настроение ехать в данный момент — одну из трех, стоявших там. Она вновь резко отдернулась от его прикосновения, поэтому он нарочно сильнее придержал ее, сжав пальцы на ее бедре, когда она была усажена рядом с ним, при этом он услышал ее приглушенный стон от боли и негодования.
Усевшись на переднее сиденье рядом с ней, он вдруг задумался: начнет она делать что-нибудь, чтобы отомстить? Однако эта мысль вызвала у него кривую усмешку. Как же, черта с два начнет! У него-то сейчас ее фотографии, и она знает об этом, ему лишь требуется время от времени напоминать ей об этом, и она будет управляемой и поведет себя тихо, как и прочие, кто был до нее.
Глава 21
Брэнт был мастерским манипулятором. Он манипулировал людьми, помыкал ими, особенно женщинами. Не было еще такой женщины, которой он не смог бы управлять, подавив ее, даже Сил, — черт, хватит думать о Сил! Три года он убил на самоанализ, лишь бы избавиться от Сил и от воспоминаний о ней, и то его до сих пор терзали саморазрушающие мысли о ней, она оставалась его «пунктиком». Но ведь после Сил столько всего было! Для себя он сделал открытие: деньги пахнут! Их благоухание перебивает все остальные запахи, с ними ты всегда смеешься последним. Всех и каждого он мог купить, для себя он мог добыть с помощью этих проклятых денег практически любую душу. Всех и вся…
Брэнт вел машину бесшабашно, но с бесшабашностью мастера, как, впрочем, он делал все, чем бы ни занимался. Движение на дороге почти замерло к этому раннему утру, однако вечный туман принес с собой влагу на полотно трассы, поэтому он с усилием заставил себя гнать не так быстро, как он это делал обычно.
Он закурил и предложил сигарету Еве, но та отрицательно качнула головой, ни на сантиметр не повернувшись в его сторону. Она сидела на самом краю, прижавшись к дверце, утонув в бесформенном сером пальто, в которое она была завернута. Они остановились перед светофором, теперь он снова мог внимательно изучать ее профиль не скрываясь, неожиданно для нее он дотронулся до ссадины, темно-кровавым пятном резко выделявшейся на ее бледной щеке.
— Из-за этой штуковины ты не сможешь какое-то время выходить на работу, я тебе пришлю чек.
Она резко отдернула голову от его прикосновения, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него, и заговорила низким и сдавленным голосом, переполненным до краев болью и ненавистью, которая ее раздирала на части:
— Ничего я не возьму у тебя, Брэнт Ньюком. Даже миллион долларов. Захлебнись в своих поганых деньгах, совестник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Руки, рты, половые органы гостей Брэнта Ньюкома в дьявольском вихре кружились вокруг ее мученического ложа. Ей овладевали, а потом она на краткий миг оказывалась на свободе, но только для того, чтобы пережить насилие снова. Ей причиняли боль, прижигали сигаретами, что-то засовывали в .природные отверстия и все время не уставали повторять: прекрати сопротивляться и раздели удовольствие вместе со всеми, прими участие в шабаше по собственной воле. Разре она не видит, как все они хотят ее ублажить!
Ева той частью сознания, которая еще как-то функционировала, тоже задавалась подобным вопросом. Действительно, к чему эта ненужная борьба, которая не уберегла ее ни от одного издевательства, творимого над ней? Не проще ли сделать так, как хотят они, превратиться в одну из них, слиться с ними? Но она не могла… Ева продолжала брыкаться, кусаться, царапаться изо всех оставшихся сил и «едва слышно кричать уже совершенно охрипшим горлом.
Люди, терзавшие со всех сторон Еву, были злы на нее»за ее упорство и сопротивление и, в свою очередь, старались причинить ей боль, унизить ее достоинство, смять, растоптать как человеческую личность. Еще один негодяй попытался ввести свой половой член Еве в рот, и она с остервенением укусила этот ненавистный комок мужской плоти, вызвав крик боли и новые побои.
— Поганая, грязная шлюха, — не своим голосом вопил укушенный, нанося Еве удары кулаками по чему попало. Впрочем, все остальные над пострадавшим тут же посмеялись.
— А ты не суй свою свистульку куда попало, — умирал от смеха другой — разве рот — единственная свободная дырка на ее теле? Она наша, друзья, так давайте используем мисс Мейсон на полную катушку, — если уж представилась такая возможность.
Ева Мейсон превратилась в центр гигантской оргии, и она уже не понимала, отказывалась понимать, отключила сознание усилием воли, стараясь не думать а том, какое количество мужчин овладело ее избитым, поруганным телом. И во всех углах «комнаты для игр», на полу, рядом с ней на кровати и под кроватью, исступленно совокуплялись парочки, переплетаясь друг с другом, словно белые мучные черви.
Ева боролась, нет, скорее, сражалась не только за свою честь и самую жизнь, потому что и ее физическому существованию угрожали распоясавшиеся существа, мало похожие на людей. Она сражалась за все лучшее, что было в ней, за лучшее в человеке как в творении Божьем.
В какой-то момент слепящий свет рефлекторов сменился разноцветным калейдоскопом световых пятен, с большой скоростью чередовавшихся друг с другом, с превалирующим багровым цветом. Казалось, в «игротеке» Брэнта оживал ад Данте — кровавое пламя его пылающего чрева и сонм кривляющихся, совершающих непристойности и извергающих хулу чертей. И из ада, созданного извращенным воображением Ньюкома и его присных, не могло быть выхода. Нельзя было уговорить себя, что это лишь чудовищное сновидение, которое растает с пробуждением, потому что Ева — обозреватель телевидения, красавица, известная в городе личность, а самое главное, любимая женщина Дэвида — оказалась втянута в самый центр шабаша, распята у врат рукотворной преисподней…
«Неужели все это безумие еще и снимают ни пленку, и потом изготовят фильм, не менее отвратительный, чем само действо? — вспыхнула одинокая мысль у Евы в мозгу. — Разве люди имеют право совершать подобные мерзости по отношению к своим ближним? Очень давно, тысячу лет назад, до Брэнта, я слышала про такое и даже смотрела фильмы, сделанные с помощью инфракрасной оптики, но не придавала слишком большого значения увиденному и услышанному. Мой собственный мир не соприкасался с этим, и вот теперь…»
Голос Брэнта, как всегда спокойный и трезвый, вывел Еву из забытья.
— Ева, ты все еще воюешь? Даже Фрэнси, уверен, смышленей тебя. Неужели ты не понимаешь, что все напрасно? Присоединяйся к нам и наслаждайся! Полежи спокойно хоть немного и позволь мне, наконец, трахнуть тебя как следует. Разве ты не знаешь, что я мечтал переспать с тобой с момента нашей первой встречи? Прекрати драться, и я сделаю так, что тебе будет очень хорошо! Прекрати драться, черт тебя подери!..
В ответ Ева только отрицательно покачала головой, давая понять, что будет сопротивляться до конца. Кто-то схватил ее за щиколотки и, помогая Брэнту, рванул ноги вверх, одновременно их разводя так, что Брэнт оказался между раздвинутых бедер Евы, в то время как она была лишена малейшей возможности двигаться, намертво зажатая приятелем Ньюкома. Ева ощутила себя жертвой, которую приносили языческим богам в древности — разве не так дикие племена насиловали захваченных в плен девственниц?И вот Брэнт Ньюком, сатана Ньюком, причиняя ей неимоверную боль, вошел в нее и почти сразу достиг предела ее глубин — так глубоко из всех насильников в нее никто не проникал, — и Ева, забывшись, в последний раз вскрикнула, вернее, ей показалось, что она вскрикнула, потому что почти в ту же секунду, как Брэнт вошел в нее, она потеряла сознание…
Глава 20
К Еве снова вернулось сознание, и она снова ощутила, что лежит на кровати. Однако на этот раз постель другая, кровать стоит в другой комнате. Кровать самого Брэнта? Комната Брэнта? Все ее существо вновь было охвачено волной страха, когда она увидела его рядом, сидящего на краю кровати, наблюдающего за ней.
Вокруг уже не было никого, но она оставалась все еще беспомощно обнаженной, каждая клеточка ее тела саднила, когда она попыталась сдвинуться с места. Инстинктивно ее тело вновь начало сопротивляться. Он положил ей свою руку на плечо, прижимая ее вниз, к подушкам, и она вновь безудержно захотела вскрикнуть.
— Хватит тебе упираться. Они все ушли по домам, вечеринка закончилась, — его ровный голос не выражал ни малейшей эмоции.
— О, Боже мой! — вырвалось у нее вслух хриплым шепотом. Не мигая, она смотрела на него, на его красивое порочное лицо. Должно быть, он напичкал ее наркотиком: ее сознание волнами наплывало откуда-то из небытия, ей казалось, будто она скользит куда-то. Обмякшая и беспомощная.
— Между прочим, — его сухой голос обострил чувство нереальности происходящего, — разве ты не знала, что я — дьявол?
Она почувствовала, что в глубине души почему-то ему поверила, и откуда-то из ее далеких полудетских воспоминаний всплыли наивные приметы и заклинания. Как же это там, вроде бы надо сжать руку в кулак, затем выпрямить указательный палец и мизинец и сдвинуть их, чтобы отвадить дьявола? Ах да, потом ведь мы стали надевать крестик. Почему же я больше не ношу его? Она подняла руку, чтобы ощупать свою голую шею беспомощно-трогательным движением.
— Тут был мой друг-врач, он тебя осмотрел, пока ты была в отключке. Он сказал, ничего, жить будешь.
Его голос все еще оставался бесстрастным, но его глаза, ощупывающие ее, вдруг наполнились странной, пугающей бездонностью.
Она внутренне сжалась, она ему не верила ни на грош, она боялась его, вдруг ее охватило желание скорей спрятать свое незащищенное тело от его глаз, даже сейчас, после всего, что было.
— Черт тебя дери, ты должна была испытывать страсть! — вдруг резко выпалил он. — Тот порошок, который по моему распоряжениювсыпали в твой бокал, должен был завести тебя и подавить все твое поганое самосохранение, но, наверное, недобрали дозу. Поэтому-то все и пошло наперекосяк, я не хотел, чтобы они зашли так далеко, но они-то все здорово завелись, и ты тоже должна была завестись.
Она содрогнулась от его демонстративно презрительного тона. Преодолевая оцепенение, запинаясь, она выдавила из себя:
— Ты, ты мог добиться меня… только… силой? А то… то, что вы все вытворяли со мной… это что, все так? Так, для развлечения? Что же это, ты только так можешь добиваться женщин? Что, аппетит твой такой слабенький, что обязательно надо насиловать или устраивать групповуху?
Он наклонился к ней и дал ей пощечину, холодно и расчетливо. От боли слезы покатились из глаз, но при этом немного посвежела голова. Она наполнилась утешительным удовлетворением оттого, что, кажется, ее слова сильно задели его, и теперь, неожиданно осмелев, она уже не могла остановиться.
— Что, моя пуля легла в яблочко, а, Брэнт Ньюком? Что, пробила твой панцирь, а, ублюдок? А все-таки, кто же там скрывается под этой маской, мужчина или… или «шестерка-»?
Нет, теперь уже она не боялась его. Что еще он может сотворить с ней? Она увидела, как к бронзовой коже его тела прилила кровь ярости, и ей стало лучше оттого, что, наконец, заставила его реагировать на свои слова. В чем же его слабость, может, он — скрытый гомосексуалист, старающийся спрятать от всех свою истинную личину, разыгрывая из себя сатира? Может быть, по этой самой причине он ненавидел и презирал женщин? Она так и сказала вслух.
— Ты, может, поэтому такой садист, а? Тебе ведь обязательно надо заваливать женщин силой?
Он встал, и на секунду она содрогнулась от сумасшедшей мысли, что он хочет наброситься на нее и растерзать ее в клочья — довести до логического конца то, что было начато им и его друзьями.
Но когда он заговорил, его голос ему прекрасно подчинялся, был спокойным:
— Кажется, ты хочешь спровоцировать меня, чтобы я снова тебя оттрахал, крошка, а я уже совсем не хочу. Только что тебя поимело столько народу, ну, а иногда даже я могу быть разборчивым.
Он отошел от кровати и исчез в туалете, незаметно встроенном в одну из обшитых деревянными панелями стен, затем вернулся, держа в руках ее пальто.
— К сожалению, вот все, что осталось из твоей одежды. Я куплю тебе новое платье, чтобы возместить потерю: ведь то я с тебя сорвал. — Он положил на нее пальто. — Вставай, надень его, я отвезу тебя домой.
Она с превеликим трудом собрала силы для того, чтобы вновь заговорить.
— Я не хочу… — Но его мощный голос перекрыл ее слова:
— Мне плевать, хочешь ты или нет, Ева. Я сказал, что собираюсь отвезти тебя домой, и вот, я готов. Либо ты едешь со мной, либо мне придется понять тебя так, что тебе понравилось случившееся с тобой несколько часов назад и тебе хочется все повторить. Знаешь, я всегда могу выписать сюда своих друзей. Или тебе выписать еще кого-нибудь?
Дрожь охватила все ее существо. Его взгляд вновь вселил в нее непреодолимый ужас. Ненавидя его, ненавидя свою собственную слабость, она села. Перед глазами у нее все поплыло, и ее затошнило. Вспоминая прочитанные когда-то статьи, она подтянула к животу колени и опустила на них голову, стараясь таким образом прогнать дурноту.
— Ты… я этого так не оставлю, тебе это не сойдет с рук, да, — неуверенным голосом пробормотала она. — Я заявлю в полицию, в прокуратуру, везде!
Его голос зазвучал, будто он изнывал от скуки:
— Ах, ну сколько же в тебе дерьма, куколка моя. Неужели это самое страшное из того, что ты можешь выкинуть? Ну, когда головка прояснится, мне кажется, ты поймешь, что рыпаться некуда. Спорю, ты забыла, сколько мы наделали снимков? Мы даже фильмик отсняли, крупный план, все дела, уж поверь мне: ты очень-очень фотогенична, даже во время твоей последней съемки. Ну, так как насчет того, чтобы ознакомить публику с твоими фото? К примеру, твою семейку, дружка твоего, за которым ты вчера шпионила. Да, и конечно же, всех прекрасных людей, с которыми ты работаешь. Отыграется на тебе желтая пресса. Ну что, этого захотела, киска?
Пока он разглагольствовал, Ева припомнила фотографирование. Господи Боже мой! Ведь было еще и это! Голова у нее вновь пошла кругом, когда в ее памяти засверкали блицы фотоаппаратов, обжигавшие ее: одни снимали ее на пленку, содрогаясь от хохота, а другие в это время обнажали ее тело, по-хозяйски неспешно осваивая его, ощупывали и трахали ее, будто бы она была просто вещью, неодушевленным предметом, игрушкой для их игр. Самый ужас был в том, что они заглядывали внутрь нее, вторгаясь в нее своими глазами-щупами, своими пальцами-бурами, расправляясь с ней безжалостно и бесчеловечно.
Ева собрала все свои силы, чтобы поднять на него взгляд.
— Хочу, чтобы ты издох. Хочу сама прикончить тебя. Не дай Бог, увижу тебя еще раз когда-нибудь.
В ее голосе он уловил ненависть вперемешку с беспомощностью, и на его лице проступила холодная улыбка. Но в глазах у него сохранялось то же пристально изучающее выражение, которое она заметила раньше.
Она попыталась встать, но ее так крутило, что ему пришлось помочь ей: он вежливо надел на нее пальто на ее дрожащее тело и даже застегнул на все пуговицы, придерживая ее, безвольную, шатающуюся из стороны в сторону, своим корпусом. Он стоял вплотную к ней! Если бы только ее руки не были такими непослушными и могли бы выполнить то, чего она от них хотела; если бы в них было оружие, она бы прикончила его! Она хотела изо всех сил ударить по его лицу, оставив на нем глубокие кровяные борозды от ногтей, которыми она бы вцепилась в его кожу. Но к ее рукам будто бы привязали по огромной гире, и ее сознание, похоже, было готово покинуть ее безвольную и изнывающую от боли плоть.
Смотря на нее, замечая, как она пытается из последних сил отстраниться от каждого его прикосновения, Брэнт Ньюком, к своему удивлению, не мог удержаться от неожиданного чувства, напоминающего уважение к ее самообладанию и упорству; в то же время его вдруг охватил неожиданный прилив желания обладать ее телом. Однако на этот раз он вожделел ее тела, отдающегося ему добровольно, а не так, как это произошло этой ночью. Может быть, если бы эта орава не ввалилась в тот самый момент, он бы все-таки соблазнил ее и она бы превратилась в его временную собственность, как и бесчисленные женщины до нее, начиная с Сил. Да, всегда все сходится на Сил. Его бесконечный кошмар, будь он проклят, его единственное уязвимое место. Борясь с этим воспоминанием, он сжал своими пальцами руку Евы и повел ее к машине, чувствуя, как ее бьет крупная дрожь. Однако она не вымолвила ни единого звука, даже искоса не взглянула на него. М-да, чего же удивляться? Только что ее насиловали его милые гости, она боролась с ними до последнего, с раздражением вспомнил он. Вот дрянь огнеупорная, но теперь, естественно, она будет ненавидеть и избегать его.
В полном молчании они спустились на лифте к гаражу, он усадил ее в машину, в которой у него было настроение ехать в данный момент — одну из трех, стоявших там. Она вновь резко отдернулась от его прикосновения, поэтому он нарочно сильнее придержал ее, сжав пальцы на ее бедре, когда она была усажена рядом с ним, при этом он услышал ее приглушенный стон от боли и негодования.
Усевшись на переднее сиденье рядом с ней, он вдруг задумался: начнет она делать что-нибудь, чтобы отомстить? Однако эта мысль вызвала у него кривую усмешку. Как же, черта с два начнет! У него-то сейчас ее фотографии, и она знает об этом, ему лишь требуется время от времени напоминать ей об этом, и она будет управляемой и поведет себя тихо, как и прочие, кто был до нее.
Глава 21
Брэнт был мастерским манипулятором. Он манипулировал людьми, помыкал ими, особенно женщинами. Не было еще такой женщины, которой он не смог бы управлять, подавив ее, даже Сил, — черт, хватит думать о Сил! Три года он убил на самоанализ, лишь бы избавиться от Сил и от воспоминаний о ней, и то его до сих пор терзали саморазрушающие мысли о ней, она оставалась его «пунктиком». Но ведь после Сил столько всего было! Для себя он сделал открытие: деньги пахнут! Их благоухание перебивает все остальные запахи, с ними ты всегда смеешься последним. Всех и каждого он мог купить, для себя он мог добыть с помощью этих проклятых денег практически любую душу. Всех и вся…
Брэнт вел машину бесшабашно, но с бесшабашностью мастера, как, впрочем, он делал все, чем бы ни занимался. Движение на дороге почти замерло к этому раннему утру, однако вечный туман принес с собой влагу на полотно трассы, поэтому он с усилием заставил себя гнать не так быстро, как он это делал обычно.
Он закурил и предложил сигарету Еве, но та отрицательно качнула головой, ни на сантиметр не повернувшись в его сторону. Она сидела на самом краю, прижавшись к дверце, утонув в бесформенном сером пальто, в которое она была завернута. Они остановились перед светофором, теперь он снова мог внимательно изучать ее профиль не скрываясь, неожиданно для нее он дотронулся до ссадины, темно-кровавым пятном резко выделявшейся на ее бледной щеке.
— Из-за этой штуковины ты не сможешь какое-то время выходить на работу, я тебе пришлю чек.
Она резко отдернула голову от его прикосновения, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него, и заговорила низким и сдавленным голосом, переполненным до краев болью и ненавистью, которая ее раздирала на части:
— Ничего я не возьму у тебя, Брэнт Ньюком. Даже миллион долларов. Захлебнись в своих поганых деньгах, совестник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36