– Кем бы леди ни была, но она не лгунья. Если она говорит, что это так, значит, так.
Для капитана этого было достаточно.
– Черт, бросьте его в арестантскую, заприте ее в каюте и давайте наконец займемся делом. Груз нельзя надолго задерживать, и мне не улыбается быть должным пятьсот долларов, да еще и платить за испорченный груз. Разберемся с ними, когда прибудем на Барбадос. И я не забыл про награду, которую вы обещали, барышня.
Несколько минут спустя Лайлу под охраной повели, а Джосса наполовину тащили, наполовину несли двое матросов позади нее. Когда она подошла к люку, то услышала хриплый крик, донесшийся с передней части корабля. Повешение началось.
Конвоир взял ее за руку неожиданно вежливо и повернул ее в сторону коридора, в то время как конвойные Джосса начали спускаться вместе с ним дальше, в недра корабля. Лайла остановилась.
– Я бы хотела посмотреть, где его будут держать, если можно.
Трое моряков переглянулись, пожали плечами и разрешили ей спуститься вслед за ними по узкой лестнице, по которой потащили Джосса.
Арестантская на «Красотке Беттине» состояла из одиночной камеры, темной, сырой и неуютной. Сердце Лайлы упало, когда она увидела, где они собираются оставить Джосса. К счастью, это должно быть всего на несколько дней и в любом случае лучше, чем повешение. Она лишь надеялась, что Джосс тоже посмотрит на это таким образом.
Лайла стояла за дверью в коридоре, в то время как Джосса внесли и положили на койку, составленную из двух ящиков. Молодой матрос, сопровождающий ее, больше не держал Лайлу за руку, очевидно, теперь воспринимая ее как юную леди, а не девицу из пиратской шайки. Не остановленная никем, она шагнула в камеру. Двое конвойных положили Джосса на живот, принимая во внимание рану на затылке. Она больше не кровоточила, насколько видела это Лайла в тусклом свете единственного фонаря, висящего на крючке в коридоре. Но волосы слиплись от крови, и он был очень слаб.
– Джосс… – начала она, понизив голос, пока матросы ждали ее у двери камеры.
Он лежал, положив голову на руку. В темноте глаза его блестели жестким зеленым светом.
– Вероломная сука, – сказал он. У Лайлы перехватило дыхание.
– Джосс…
– Мисс, вам пора уходить. Капитан велел запереть вас в каюте, а мне нужно возвращаться на палубу.
Лайла кивнула в ответ и отвернулась, времени на объяснение у нее не было.
Когда дверь с лязгом закрылась позади нее и была заперта одним из мужчин, которые принесли Джосса, она обратилась к своему сопровождающему:
– Не могли бы вы позаботиться, чтобы он получил медицинскую помощь? Он… как я сказала, очень ценный.
Матрос поджал губы:
– Я спрошу капитана Ратледжа. Это ему решать. И Лайле пришлось удовлетвориться этим.
Глава 42
В течение трех дней Джосс оставался один в мрачной сырости арестантской «Красотки Беттины», если не считать единственного визига корабельного доктора, который осмотрел его затылок, присыпал рану каким-то вонючим порошком, ушел и больше не появлялся. Крайне спартанская обстановка не особенно беспокоила Джосса, чего нельзя было сказать об одиночестве. Не то чтобы ему хотелось водить дружбу с членами экипажа. Он был рад, что видел их всего несколько коротких минут в день, когда они просовывали поднос через приоткрытую наполовину деревянную, наполовину зарешеченную дверь.
Человеком, которого ему не терпелось увидеть, была Лайла.
Чем больше он размышлял над ее поступком – а поскольку, кроме размышлений, заняться было больше нечем, он думал над этим постоянно, – тем в большую ярость приводило его ее предательство. После всего того, что было между ними, то, что она сказала первому же попавшемуся сочувствующему, что он раб, вызывало у него непреодолимое желание свернуть ей шею. Ему хотелось трясти ее до тех пор, пока голова не оторвется. У него чесались руки перебросить ее через колено и шлепать по заду до тех пор, пока не заболит рука.
Вероломная маленькая сучка утверждала, что любит его, и он поверил ей. Но едва вновь оказавшись в пределах цивилизации, она позволила слепым предрассудкам, с которыми выросла, низвести его до положения недочеловека, недостойного целовать даже ее подол, не говоря уж о губах. Не говоря уж о том, чтобы жить с ней, любить ее, жениться на ней, быть отцом ее детей. Сука!
Где-то в глубине души он знал это, хотя надеялся и молился, что ошибается, знал, что в конце концов та злополучная капля крови встанет между ними. Он знал, что она никогда не признается в холодном, безжалостном свете дня и общества, что любит раба. Цветного раба. Потому что ему было тяжело признаваться в этом даже себе самому. Эта малая примесь крови от предка, далеко-далеко отстоящего от него на генеалогическом древе, значила больше, чем его образование, воспитание, характер.
Эта крошечная примесь крови делала его чернокожим перед законом и обществом.
Лилейная мисс Лайла спала с мужчиной другой расы. Кем это ее делает? Или, скорее, чем, если ее благородная семейка и рафинированные друзья прознают об этом? В лучшем случае парией. В худшем падшей женщиной, проституткой, шлюхой.
Терзаемому злостью и горечью Джоссу хотелось раструбить об их связи всем и каждому без разбору. Как бы съежилась эта высокомерная маленькая сучка, когда свет узнал бы, какая она на самом деле пуританская лицемерка.
Но он джентльмен, пропади все пропадом, а джентльмен не хвастается своими победами, как бы гадко леди ни повела себя по отношению к нему.
Маленькая сучка была чертовски горячей. Она хотела его, как какого-нибудь самца, черт бы ее побрал, и в этом заключалась правда. И, возвратившись в скором времени в лоно семьи, она выйдет замуж за этого неотесанного фермера, Кита, или Карла, или как там его, если он не утонул. Но даже если утонул, она выйдет за кого-нибудь другого вроде него.
И каждую ночь будет лежать в объятиях своего мужа, терпеть его прикосновения и вспоминать те страстные ночи, которые были у них. Он станет ее безумной фантазией, и эта мысль еще больше бесила его.
Она будет носить кольцо другого мужчины, его имя и детей и при этом тосковать по нему. Но ханжеская лицемерка никогда не признается в этом, разве что, быть может, в глубине души, очень глубоко. Она никогда не придет к нему. Никогда.
Он цветной раб. Она белая леди.
Так обстоит дело, так она и свет понимают его, и ему лучше свыкнуться с этой мыслью, прежде чем он снова доберется до нее. Придушив ее, он ничего не добьется, разве что обеспечит себе место на конце веревки.
В любом случае он не хотел ее убивать. Ему хотелось шлепать ее до тех пор, пока она не сможет сидеть, заниматься с ней любовью до тех пор, пока она не сможет ходить, и как следует привязать ее к себе на всю оставшуюся жизнь.
Он любит ее, черт бы побрал все на свете! Любит так сильно, что, представляя ее с другим мужчиной, становится одержимым. Любит так, что ее предательство делает его буквально больным.
Что ж, вначале главное. Он уже сыт по горло этой историей с рабством. Не важно, кем были или не были его предки, он, черт побери, вернется в Англию при первой же возможности. А маленькая стерва может претворять в жизнь свои планы в отношении приятной, чинной, скучной жизни. Он желает ей успеха!
В тот вечер, когда тот же похожий на сморчка матрос, что приносил ему еду последние три дня, снова пришел, Джосс был на ногах и ждал у двери. Самым смиренным тоном, на какой только был способен, Джосс попросил перо, чернила и бумагу. К его немалому удивлению, ему их принесли.
И с угрюмой полуулыбкой он сел писать сильно отсроченное письмо своему первому помощнику по судовой компании в Англии.
Глава 43
На следующее утро «Красотка Беттина» вошла в порт Бриджтауна. Джосс знал только, что корабль бросил якорь в какой-то спокойной гавани. Их точное местонахождение ему сообщили лишь два дня спустя, когда трое моряков пришли выпустить его из арестантской, где он провел в изоляции почти шесть дней. К его безмолвной ярости, они застегнули наручники у него на запястьях, прежде чем повести наверх. Сейчас у него была ясная голова, и он мог идти без помощи.
Выйдя на солнечный свет, он остановился в проходе, моргая от слепящего сияния. Конвоир подтолкнул его в спину мушкетом, нетерпеливо побуждая идти дальше.
Когда глаза постепенно привыкли к яркому тропическому солнцу, он заметил четыре фигуры, стоящие возле сходней и наблюдающие за его приближением. Трое из них были мужчинами, один из которых, как ему показалось, был капитаном «Красотки Беттины».
Четвертой, осознал он, когда его конвоир остановил его в нескольких футах от маленькой группы, была Лайла. Она была модно одета в платье с глубоким вырезом из бледно-розового муслина, которое обнажало ее белые плечи и руки ниже маленьких рукавов-фонариков. Широкий пояс более темного розового оттенка был завязан под грудью. Лента такого же цвета была продета сквозь шапку бледно-золотистых кудрей, обрамляющих маленькое лицо. К его раздражению, мальчишеский стиль шел ей, подчеркивая хрупкое изящество черт, нежность кожи, мягкую голубизну больших глаз. Само ее очарование так бесило его, что ему немалых усилий стоило не оскалиться в ее сторону.
Он ограничился единственным ледяным взглядом.
Она встретила его, даже не моргнув своими опушенными густыми ресницами глазами. Мягкая полуулыбка на ее губах ни разу не дрогнула, пока она говорила что-то невысокому коренастому мужчине справа. Джосс не знал его, но не надо было быть гением, чтобы догадаться, что это отец Лайлы. Ему было примерно лет шестьдесят, кожа его от постоянного пребывания на солнце приобрела красноватый оттенок, волосы были светлые, как у Лайлы, но с рыжиной, а фигура дородная, но пока еще не сделавшаяся тучной.
Мужчину с другой стороны от Лайлы он знал. Джосс послал проклятие Богу, или дьяволу, или кто там еще ответственен за это, потому что бывший жених Лайлы в конце концов не утонул.
Глава 44
– Джосс… – Его имя умерло, как простой вздох, в горле Лайлы, не услышанное никем. Она не могла подойти к нему, не могла открыто признать, что он для нее больше чем раб, к которому она испытывает признательность. Отец, и особенно Кевин, и так были злы и недоверчивы и готовы заподозрить худшее о Джоссе – и о ней.
Потому что она провела почти два месяца наедине с ним.
Если общество Барбадоса узнает только это, и ничего больше, она станет предметом жуткого скандала. Если бы она пробыла на необитаемом острове с молодым белым мужчиной, неженатым и выглядящим как Джосс, отец уже планировал бы вынужденную свадьбу. Но поскольку Джосс принадлежал к смешанной расе, он в глазах общества был вообще не человек. Табу на то, чтобы благовоспитанная белая леди имела в любовниках такого, как Джосс, было настолько сильным, что почти исключало вероятность подобного. По крайней мере в понимании отца. Люди их круга, кто давно завидовал красоте и богатству Лайлы Реми, скорее всего с радостью распустили бы подобные сплетни. Лайла прекрасно представляла, как они, прикрывшись руками, хихикают над ее падением… Эта мысль пугала ее почти так же сильно, как и перспектива отцовской ярости, если он обнаружит, что она сделала.
Она не могла публично признаться, что любит мужчину другой расы, что отдавалась ему снова и снова. Это трусость с ее стороны, она знала, но просто не могла признаться в этом. Никому и никогда. Ее доброе имя слишком много для нее значит. И Джосс тоже слишком много для нее значит.
Если она когда-либо признается, то подпишет Джоссу смертный приговор. Лайла знала, что отец позаботится о том, чтобы Джосс был мертв еще до восхода солнца на следующий день, если узнает правду о том, что случилось на острове.
Реальность ситуации, в которой она может так легко оказаться, была окончательно и пугающе доведена до ее сознания отцом. Прибыв на «Красотку Беттину» в то утро в ответ на записку, посланную капитаном Ратледжем в «Усладу сердца», отец был безумно рад ее видеть, проливая сентиментальные слезы и прижимая ее к сердцу. Кевин тоже поцеловал ее, и она позволила ему это, не зная, как еще поступить.
Затем они вдвоем начали задавать вопросы о Джоссе. Не оскорбил ли он ее чем? Не был ли слишком фамильярен? Не осмелился ли коснуться ее? Сколько ночей они провели наедине и в каких условиях?
Когда первый залп вопросов был выпущен в нее, стало совершенно ясно, что единственный способ сохранить Джоссу жизнь – это лгать абсолютно обо всем, что произошло между ними. Она уже возбудила их подозрения, настаивая на борту корабля, чтобы позаботились о ранах Джосса. Капитан Ратледж доложил об этом ее отцу, когда потребовал, чтобы плата за медицинскую помощь Джоссу была добавлена к обещанной награде вместе с суммой за пребывание их обоих на корабле.
Отец, подогреваемый сжатым отчетом Кевина о ее скандальном поведении в отношении Джосса в колониях, был с ней резче, чем когда-либо раньше, и не сразу смягчился.
Но если она проявит больше заботы о Джоссе, чем того требовала простая признательность, то подвергнет его жизнь опасности.
Лайла смотрела на него сейчас, молча кипящего от ярости, когда он стоял, щурясь от яркого солнца, и горячо желала, чтобы он понял все это. Хотя и сомневалась, что он поймет. Натура Джосса такова, что он не считается с ценой, если любит.
С приливом сочувствия Лайла отметила, что его одежда порвалась – черные бриджи и синяя рубашка превратились чуть ли не в лохмотья. Он стоял босиком на выскобленных досках палубы. Волосы отросли и без стягивающей их веревки свисали иссиня-черными волнами по плечам. Усы сливались с почти недельной бородой. Но неопрятность его облика не могла скрыть аристократические черты его лица.
Глядя на высокомерно вздернутый подбородок, надменно поднятые брови, когда он оглядывал их в то же время, что и они смотрели на него, Лайла подумала, что ни один мужчина, пожалуй, не мог бы меньше походить на раба.
Железные оковы стягивали его запястья, соединенные куском цепи примерно в фут. Когда они впервые бросились ей в глаза, у нее перехватило дыхание. Потом не без труда ей удалось овладеть своими эмоциями прежде, чем она выдала себя. Она бросила быстрый взгляд искоса вначале на Кевина, потом на отца; они оба смотрели на Джосса тяжелыми, жесткими взглядами.
Лайла молилась, чтобы Джосс не сказал ничего, что выдало бы их обоих.
– Это раб? – наконец заговорил отец, адресовав свое замечание Кевину, и в его голосе сквозило неверие. Кевин в ту ужасную ночь добрался до суши и был дома, на Барбадосе, уже тогда, когда она находилась на том острове с Джоссом. Тогда, когда ее мир изменился навсегда. Ее сердце изменилось навсегда. Хотя Кевин не знает об этом и никогда не узнает.
– Он цветной. Я говорил вам, что он может сойти за белого.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Оба они продолжали разглядывать Джосса, словно он был лошадью или какой-то другой скотиной, привезенной на осмотр. Лайла, будучи не в состоянии выдержать этот неумолимый зеленый взгляд, посмотрела на отца:
– Он спас мне жизнь, папа.
– Да, ты говорила. – Он, хмурясь, еще некоторое время смотрел на Джосса. – Мне это не нравится. Если пройдет слух, что ты была наедине с ним так долго… – Он покачал головой. – Я, конечно, признателен ему за то, что он не дал тебе утонуть и спас тебя от еще гораздо худшей судьбы в руках тех трижды проклятых пиратов, но, по правде говоря, было бы лучше, если бы он был продан. Мы можем оставить его здесь, и Том Сурдок выставит его на аукцион…
– Нет! – Реакция Лайлы была инстинктивной. Заметив, как напряглось лицо отца, она поспешила объяснить настойчивые нотки в своем голосе. Отец с Кевином не должны догадаться… – Если… если ты продашь его, он… он может что-то кому-то сказать. Что-нибудь о… о том, что я была наедине с ним все это время. Он и пальцем до меня не дотронулся, разумеется, но если люди узнают, что мы вместе были на острове… Ты же знаешь, как люди любят сплетничать.
Глаза ее не больше чем на долю секунды метнулись к Джоссу, чтобы попытаться оценить его реакцию на ее слова. Лицо его оставалось бесстрастным, хотя глаза, устремленные на ее лицо, слегка сузились. Лайла молилась, чтобы он хранил молчание. Она похолодела, вспомнив его медленно накаляющийся гнев, который не раз завершался яростным взрывом. Если он сейчас выйдет из себя, поддастся ярости, которую, она знала, он сдерживает, они оба пропали. Но если он и испытывает ярость, то хорошо прячет ее под бесстрастной, словно высеченной из камня маской. Ее глаза коснулись его коротко, лишь на мгновение, вспорхнув по лицу быстро и легко, словно крылья бабочки. Затем она отвела взгляд и посмотрела на отца, который отрицательно качал головой в ответ на ее просьбу.
Лайла заговорила снова, на этот раз с большим отчаянием: – Папа, разве ты не понимаешь, что будет лучше держать его в «Усладе сердца» до тех пор, пока разговоры не улягутся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35